Немецкие деньги

Ленинское письмо я отвез в редакцию «Правды» Кобе.

Коба прочел мне вслух отдельные фразы. В письме Ильич исступленно поносил и Кобу и Каменева и обещал по приезде хорошенько отлупить обоих и объяснить, что такое линия партии и истинный марксизм.

— Он приедет, — сказал Коба.

— Но каким путем? Германия не может их пропустить. Они граждане страны-врага.

Коба повторил:

— Он приедет, — и добавил одно имя, мне хорошо знакомое: — Парвус.

После чего молча выдвинул ящик стола. Я не поверил своим глазам. Ящик был буквально набит валютой — шведскими кронами.

— Она привезла на нужды партии. Очень много шведских крон, полученных в немецком банке.

Я уставился на Кобу в недоумении.

Только впоследствии я узнал… Все тот же загадочный Толстяк Парвус. Он написал меморандум для вермахта и генерала Людендорфа. Эти документы после войны нашли в архиве немецкого МИД, а немцы не успели их уничтожить… Думаю, не хотели. Это был «подарок» погибавшего Гитлера победителю Кобе. В меморандуме Парвус объяснял генералам, что большевики — самая боеспособная партия, всецело подчиненная человеку со стальной волей, Ленину. Это единственная партия, которая сможет разложить армию, устроить Революцию и вывести Россию из войны.

Он договорился — немцы пропустят Ленина и несколько десятков социал-демократов для его прикрытия.

Ленин вернется в Россию не с пустыми руками. Судя по найденным распискам, Парвус получал от немцев десятки миллионов на русскую Революцию… Генералы торжествовали, ожидая гибель противника. Не понимали генералы, что это было только началом исполнения мечты столь угодливого с ними еврея, решившего соединить Маркса с прусскими штыками.

Россия была выбрана им как самое слабое звено в мировой цепи воюющих стран. Но Россия всего лишь трамплин. Из России Революция должна была перепрыгнуть в Германию — страну с мощным пролетариатом. И уже оттуда рабочим батальонам надлежало разнести ее по всему миру. Всемирная «перманентная Революция» — вот что задумал Толстяк, таинственный толкач Революции, о котором я мало знаю до сих пор. Хотя мне суждено было… но об этом позже.

Все это грязное закулисье событий откроется мне потом. Знал ли о нем Коба?

Он всегда обо всем узнавал первым… или догадывался первым. Во всяком случае, мне он тогда сказал:

— Чему удивляешься, дорогой? Из всей мировой социал-демократии только у Ильича оказались общие цели с кайзером. Кто агитирует за поражение царской России? Кто призывает к превращению мировой войны с Германией в гражданскую войну внутри России? Кто требует, чтобы крестьяне и рабочие, одетые в солдатские шинели, повернули ружья против собственной буржуазии? Чего ж удивляться, если немецкие ослы наконец это усвоили и платят. Проблем с Красной гвардией больше не будет.

— Но ведь это… измена? — прошептал я.

— Это говорит большевик? Грабивший и убивавший во имя Революции?! Неужто ты забыл завет: дружи хоть с дьяволом, если это нужно для Революции. Разве не этому учил великий Нечаев? Запомни: у нас может быть только одна измена — делу Революции.

— Но Революция, если меня не подводит память, у нас свершилась, — сказал я зло.

— Свершилась Революция для них. Теперь нужна революция для нас… Мы с тобой были идиоты, когда писали в «Правде» все эти глупости. — Он так и сказал: «Мы с тобой». — Одно нас оправдывает: мы создавали Красную гвардию. И если и писали все это, то лишь чтобы прикрыть это великое дело.

Я в изумлении смотрел на него.

— Ты понял меня, Фудзи? — спросил он, и глаза его стали желтыми.

Я ответил:

— Понял.

Коба продолжил:

— Когда эта вертихвостка сказала мне, что Ильич требует создать Красную гвардию по всей России, я рассмеялся и объяснил, что нами это давно делается, только тайно, — помолчав, добавил: — Как же он вовремя приезжает… Вокруг разруха, спекуляция и воровство. Армия не желает воевать, а его величество народ желает грабить… И он в этих письмах предлагает народу то и другое: заканчивай войну и грабь награбленное прежними хозяевами… На пороге у нас новая и настоящая Революция. Ох, разгуляется Русь! Я наслушался этих жалких говорунов в Совете и во Временном правительстве. Время речей, Фудзи, кончается, наступает время маузера. Наше время…

Он должен был сказать «мое время». Это был в очередной раз переменившийся Коба, вновь обретший прежнего бога — Ленина.

Но служить ему он собирался по-другому.

Его шахматная партия продолжится, и опять самым неожиданным ходом.