Выходной

Старая Псина сидела в кресле-качалке, укутав ревматические лапы клетчатым пледом. От ручья тянуло сыростью, но уж очень хотелось погреться на солнышке. Котег шелестел страницами своей заветной тетрадки в своём дупле-балконе, в кроне домашнего дерева пересвистывались скворцы. Старая Псина отхлебнула тёплого молока из чашки и поставила её на самодельный, как и кресло-качалка, столик. Псина пригрелась на солнышке, веки её старых глаз тяжелели, и неясные образы сновидений уже мелькали перед ними.

Котег затих в дупле, наверное, писал что-то очень умное и важное о дизайне в скворечникостроительстве. Выходной. Журчание ручья, песни скворцов, которых в новых скворечниках великое множество, тёплое солнышко. Старая Псина не заметила, как задремала...

Проснулась она от того, что мимо кто-то мягко прошёл. Открыв глаза, увидела Котега, устраивающегося на берегу ручья с удочкой. На одно ухо Котег нахлобучил старую соломенную шляпу, из которой лохмотьями торчала солома, на камень, на котором сидел, постелил вышитую Старой Псиной подушечку. Старой Псине лень было просыпаться совсем, и она в полудрёме наблюдала за удочкой Котега. Вот тонкий бамбуковый хлыст сильно изогнулся, свистнул в воздухе, и рядом с качалкой Старой Псины упруго заплясала тёмная форель, синевой отливая боками. Охотничий инстинкт, свойственный всем собакам, мгновенно пробудил Старую Псину, она бросилась к рыбине, путаясь в пледе, сняла форель с крючка и унесла на кухню.

- Налови ещё, может быть, Гринго вечером заглянет, - крикнула Старая Псина из кухни, весело занявшись форелью.

- Хорошо, - согласился Котег, закидывая удочку.

Солнечный воскресный день катился своим чередом, только к уютному запаху тёплого молока и юных, чуть горьковатых листьев домашнего дерева примешался аппетитный аромат жареной рыбы...