Крестные муки и страсти

И вот потянуло запахом серы… Это наш дорогой кандидат экономических наук, знаток промышленных комплексов БАМа и Сибири вступает в область религиоведения. В руках его – крестик, который, как он свято божился на страницах газет, европейцам «принес Атилла». Крестик такой маленький, что на ладошке ему не тесно.

– Что это у вас в руках, дорогой Мурад?

Ответ потрясает:

– Это Георгиевский крест, один из кипчакских орденов, известных еще с алтайских времен – их находили в курганах… (с. 184–185, 216).

Ну‑ка, посмотрим поближе… Голубчик, да ведь железяка, похожая на крест, – это всего‑навсего деталь конской узды! Такие действительно находят в тех курганах кочевников, где коня в упряжи хоронили рядом с хозяином. Такие встречаются и в позднеримских древностях. «Георгиевский крест», оказывается, украшал и фиксировал перекрестие ремешков конской узды – это хорошо заметно и на римских конных статуях. Поэтому и находят «крестики» у конского черепа. Все это не представляет никакой тайны и давно обобщено и описано археологами.[16]А наш Мурад Аджи обожествляет и даже выносит на обложку именно такого рода крестик (VI века от Рождества Христова!) да еще подписывает «рунами»: Тенгри. Очень образная иллюстрация: бляшка от узды из могильника, руны с камня из другой эпохи, а вместе – «смешение стилей XX века», попытка одурачить читателя уже на обложке.

Вот также и со всеми построениями в области религии: Мурад божится, что «крестик», «святыня», ан смотришь – опять: то ли от упряжи кусочек, то ли от конского хвоста, то ли вообще такая ерундовина, что и назвать стыдно.

Вообще, привести в порядок и хоть как‑то прокомментировать построения Аджи по поводу истории христианства очень трудно ввиду полной неосведомленности в этой области автора «книги‑полыни». Он путает век вторжения Атиллы (400‑е годы, то есть V) с IV веком, когда христианство стало официальной религией Римской империи, и утверждает, что до вторжения Атиллы настоящего христианства и даже настоящего креста в Европе не было. Крест был (на чем Христа‑то распяли?), а по поводу его формы действительно споров много, однако все аджиевские построения перевешивают маленькие римские монетки IV века, времен императора Валентиниана – на них как раз и изображен крест. Это уж не говоря о том, что четырехконечный крест вообще называется «греческим», еще в античные времена он встречался в орнаментах, а на надгробиях в Аркадии он был символом смерти. Но утверждение Аджи, что до V века в Римской империи «отсутствовал не только символ религии, но и канон» (с. 199), просто заставляет заподозрить, что в арсенале этого смелого ниспровергателя истин нет ничего, кроме пары советских атеистических брошюр «для села». Ведь черным по белому сказано о деяниях Никейского (Первого Вселенского) собора 325 года: «Несомненными плодами деятельности этого собора следует считать символ веры, 20 канонов и соборное постановление».[17]И ведь Мурад Аджи где‑то что‑то слышыл об этом соборе! Только он почему‑то дважды относит его к 381 году (с. 203 и 213) (но мы уже видели, что он не по годам – по векам прыгает, как по лужам).

Есть и конкретные рукописи, отражающие распространение христианства в «догуннской» Римской империи. Среди наиболее известных – Хронограф 354 года, считающийся иллюстрированным справочником для высших имперских чиновников. Среди массы полезной справочной информации – список пасхальных дней, список римских епископов и христианских праздников… Кроме того, приводится список римских пап с указанием дня смерти[18]– в то время как Мурад Аджи весьма безапелляционно заявляет: «Становится понятным, почему именно до IV века в Римской империи вообще отсутствовал институт папства» (с. 204).

Еще один фокус Аджи – поменять местами таблички «вход» и «выход». Известно, что христианство начало распространяться среди крымских готов после 258 года, что воспитанный в Риме епископ Вульфила (Ульфила), сторонник арианства, перевел в середине IV века Библию на готский язык, что на Никейском соборе присутствовал готский епископ Феофил и что Отец церкви Иоанн Златоуст на рубеже IV–V веков посвятил в епископы готов некоего Унилу. Все это вполне создает картину влияния римского христианства на северо‑восточных соседей (к кипчакам не имеющим отношения). У Мурада Аджи происходит такой поворот мышления: остготов он объявляет кипчаками, тюрками и кочевниками, хотя они относились к германским племенам и жили только в Европе. Затем он объявляет, что «кипчакский» представитель присутствовал на Первом вселенском соборе (почему‑то 381 года), чем ознаменовал поддержку «кипчакским духовенством» арианства. После этого Библия на кипчакском языке (как раз перевод Ульфилы) объявляется древнейшим памятником христианской письменности и чуть ли не источником для всего остального. И вывод: конечно, все это от кипчаков. Вот только, Мурад, голубчик, готы, они, того, э‑э, не кипчаки, и не тюрки вообще… И к Тенгри никакого отношения не имеют.

Мудрствования по изобретению религии «тенгрианства» и перевода ее в другое изобретение – «древлеправославие» настолько полны противоречий, что сами себя опровергают. Аджи хочет представить нам «монотеизм» кипчаков, причем, конечно, «один из самых первых, если не первый» (с. 211). А получается сбивчивый рассказ (по мотивам статей «Мифологического словаря») об одном из языческих культов «человека‑неба» и «человека‑солнца», помимо которого (вот тебе и монотеизм) была еще богиня Умай (с. 217), с которой европейцы якобы «срисовали» образ Богоматери; старец Ульгень (перво‑Дед Мороз) и «более древний» бог Йер‑су (с. 237 и 249). Одного этого достаточно, чтобы даже не брать в руки «Мифологический словарь» – главный источник Аджи по тенгрианству – и уже не верить всем творческим потугам главы о «монотеистической» религии. А уж если взять в руки «Мифологический словарь»… Ульгень окажется немыслим без Эрлика (Эрлик‑хана), сына Гужин‑тенгри и Эхе‑нур‑хатун, сам Тенгри происходит от матери Этуген, а еще есть верховный бог Хормуста, который борется с Ата‑Улан‑тенгри, главой злых восточных тенгри, из‑за обладания Себдеком, нейтральным божеством… Да еще выяснится, что персонифицированный бог Тенгри появился не раньше VII века… В общем, «древнейшая монотеистическая религия» не получается никак.

После этого коренная глава книги Мурада Аджи теряет последние чары и остается только продемонстрировать, что историко‑религиозные познания чудо‑автора дают течь в самых разных местах.

Например, Мурад Аджи всерьез и неоднократно утверждает, что «символ веры» – это крест (с. 184), а не входящий в любой молитвослов текст «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли…». Он не подозревает, что место захоронения армянского Григориса Просветителя хорошо известно, и что это не Дербент: прах Григориса в VI веке перевезен из Западной Армении в Эчмиадзин. Аджи с ошибками цитирует Священное писание, чтобы доказать, что обрезание было «обязательно для христиан» и представляло «священный для первых христиан обряд» (с. 200). Но он еще и берет смелость толковать слова апостола Павла, относящиеся к Аврааму и имеющие прямо противоположный «аджиевскому» смысл: Аврааму вера вменилась в праведность «не по обрезании, а до обрезания» (Рим. 4, 9‑10), так что «один Бог, который оправдает обрезанных по вере и необрезанных чрез веру» (Рим. 3, 30). И прямо говорит Павел в послании к Колоссянам: «нет ни Еллиния, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, царя, свободного, но все и во всем Христос» (Колос. 3, 11); и в послании к Галатам: «если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа» (Гал. 5, 2) и «во Христе ничего не значат ни обрезание, ни необрезание» (Гал. 6, 15). Аджи кажется, будто «апостольские традиции» не имели к канону никакого отношения (с. 217), а на самом деле канон и означает «следование апостольским традициям». Кроме того, Аджи, говорящему о многовековом каноне «тенгриан», даже и невдомек, что «канон» слово греческое и означает «правило». Такая вот «мутная чаша незнания».