Глава 11. – Итак, – инструктор грозно обозрел воспитуемых, изобразив злобный и внушительный оскал

– Итак, – инструктор грозно обозрел воспитуемых, изобразив злобный и внушительный оскал. – Вам предстоит работать с «шагоходами». Понятно, что делать будете в основном несложную техническую работу – заправка, смазка, перезарядка, чистка оружия. И то – под присмотром техников ремонтного взвода. Но, чем черт не шутит, всякое может случиться. Иногда скафандр оказывается долговечнее оператора. Поэтому, по воле командования, я сейчас прочитаю вам короткую лекцию о том, что есть самоходная боевая броня.

Таланов невольно усмехнулся, слишком забавно смотрелся десяток новобранцев перед макетом внутреннего устройства скафандра, особенно по контрасту с суровым ефрейтором, преподающим азы службы. Действие происходило прямо на открытом воздухе, в дальнем углу полигона, под лёгким навесом. С правой стороны доносились регулярные взрывы – Зимников учил пехоту наступать за огневым валом. За спиной стучали лопаты и заступы, раз в полминуты шипяще бухала противотанковая пушка – разведрота тренировалась в быстром окапывании и оборудовании противотанковой позиции. Ещё можно было расслышать разнобойный треск автоматов, время от времени на землю падала стремительная тень низко проходящих самолетов – неподалёку обосновалась база воздушных штурмовиков, и летуны не упускали возможность потренироваться на дармовых мишенях, тем более, что в последнее время за «дружественный огонь» стали неслабо наказывать. Зимников не возражал и даже категорически приветствовал воздушные эскапады, рассудив, что чем больше солдат будет видеть воздушного врага до настоящих боев, тем лучше. В общем, жизнь кипела.

– Как видим, на внутренней стороне шлема много разных шпунтиков и дюндиков, – простым, понятным языком объяснял инструктор. – Они вам ни к чему, все равно не разберетесь. Запомните три главных указателя, они прямо по центру вверху. Первый – светограмма гидравлики по основным узлам. В зависимости от давления горит одна из трех лампочек. Зелёная – все путем, жёлтая – давление падает, красная – амба. И не забывайте – «ноги» берегутся больше всего, а ремонтируются в первую очередь!

Майор вдохнул весенний воздух, все ещё прохладный, но уже с лёгким намёком на летний букет настоящего тепла, травы и прочей флоры. А ещё оружейного масла, бензина и вездесущего пота. Призывники переминались с ноги на ногу, добросовестно постигая азы «механической» науки.

– Далее циферблат, который указывает количество топлива. Полная заправка даёт вам часов пять более–менее полноценного движения. И, наконец, состояние аккумулятора. Он небольшой, это запас на крайний случай, если бак пробит или топливо само закончилось.

Инструктор помолчал, озирая слушателей, и веским жестом поднял палец, сообщая:

– Состояние копиров, масло и все остальное – это важно, но вам пока без надобности, освоите по ходу работы. Давление в системе, дизель и аккумулятор – вот первое, с чего начинается война в «шагоходе» или его ремонт и заправка. Запишите на руки и читайте по тыще раз на день.

– Господин ефрейтор, разрешите обратиться, – несмело обратился один из призывников, на вид самый юный.

– Разрешаю, – сумрачно ответил инструктор.

– А я ещё видел, как внутри шлема на резинке–растяжке подвешивают какую‑то таблетку… Это что?

– Ох ты какой наблюдательный, – развеселился наставник, но в его веселии был какой‑то нехороший, злой оттенок. – Это яд.

– Зачем? – спросил новобранец и осекся.

– А ты подумай, – негромко, но очень жёстко ответил ефрейтор, хотя его слова были уже излишни.

Инструктор поднял голову и, перехватив испытующий взгляд майора, едва заметно кивнул. Дескать, все в порядке, справлюсь. Таланов так же чуть качнул подбородком в ответ – «понятно$1 – и двинулся дальше, на поиски комбрига.

Мимо бодро прокатились два колёсных бульдозера Tournadozer, на оборудование новых позиций. Каким образом полковник сумел выцепить для своих нужд дефицитную американскую технику осталось загадкой для всех. За бульдозерами деловитые санитары пронесли носилки с люто матерящимся солдатом, подстреленным в мускулюс глютеус максимус, а если по простому, то в зад – обещание Зимникова увеличить число боевых патронов на тренировках с делом не разошлось. Протрусила вытянутая цепочка вымотанных бегом пехотинцев из второго батальона. Судя по отдельным ругательствам, с трудом выдыхаемым сквозь сжатые зубы, им предстояла полоса препятствий и иные увлекательные занятия. Таланов ещё раз вдохнул весенний воздух и повернул к разрывам.

Зимников стоял на небольшом пригорке, во весь рост, сложив руки на груди и выставив нижнюю челюсть. Почти как изваяние, символизирующее дух войны, непреклонный и суровый. За его спиной суетилась обслуга миномётной батареи, сверяясь с планом стрельбы, подтаскивая мины к наклонённым трубам, покрытым исцарапанной зеленой краской. Впереди, на расстоянии около километра, надрывал жилы франко–германский батальон, перебежками продвигавшийся вслед за смещающейся линией разрывов.

– Растягиваются в глубину, непорядок, – буркнул полковник и приказал миномётчикам. – А теперь серию за ними, подгоним отстающих.

Бухнули орудия. Со стороны пехоты донеслись неразборчивые вопли не менее чем на трех языках сразу. Осколок с протяжным свистом плюхнулся у ног Зимникова. Командир бригады скептически скосил на него взор и заметил:

– А говорили, учебные осколков не дают… Кругом обман и мошенничество.

– Здравия желаю, господин полковник, – бодро приветствовал его Таланов.

– Ага, – согласился Зимников, ограничившись кивком.

– Нескучно живёте, – заметил майор. – А штаб куда дел, где свита?

– Занят штаб, работает, – сказал Зимников, не отрываясь от батальона. – Это ещё что. Вчера так броневики обкатывали, и случилось несрабатывание капсюля у гаубичного снаряда. Выждали уставные три минуты, перезарядили, и по старой наводке пальнули.

– Кого‑то отправили на покой?

– Без жертв, – полковник вздохнул. – Повезло. В принципе, такие вот эксцессы полезны. Хорошо выпрямляют кривые руки.

– Это да.

Алеманнеры, как называли французских и немецких беженцев из оккупированной Европы, наконец, достигли границы тренировочного поля. Стрельба прекратилась, пехота потянулась обратно, едва волоча ноги.

– Посредственно, – подытожил полковник. – Но уже лучше.

– Это, я так понимаю, успех.

– Ещё какой. Мне бы только время, я сделаю хорошую, правильную бригаду, никакой дивизии не уступит, – полковник махнул металлической рукой, словно отсекая сомнения. – Ладно, чего хотел то? Или тебе подбросить полезных занятий?

– Захарыч. У меня мысль возникла…

– Излагай.

– Мои «механики» рассеяны по батальонам, как самоходные пулеметы.

– Есть такое, – насторожился Зимников. – И пока так и останется, не проси.

– Это я понял, – согласился Таланов. – Тут мысль другая. Сейчас в «шагоходы» ставят слабенькие рации, только чтобы кричать не пришлось. Но у меня первые выпуски, там радиотехника мощная, километра на три достают.

– Да, – Зимников явно заинтересовался, по–видимому уже понимая, к чему клонит майор.

– Их можно использовать как запасную связь. Ходячие телефоны. У моих ребят подготовка повыше, технические навыки тоже на уровне. Если уж нарушать устав, то чтобы с максимальной пользой.

– Прекрасно, – полковнику не понадобилось долго обдумывать. – Давай часам к шести ко мне в штаб, обдумаем, как все это организовать правильно.

– А хорошие броневики будут? – сменил тему Таланов.

Зимников не ответил, отвлекся на подошедший «иностранный» батальон. Полковника обступили офицеры, грязные, взмокшие, обсыпанные землёй, начался жаркий спор на русском, немецком и французском. Батальонные командиры доказывали, что у них получается очень уже почти хорошо, комбриг, в свою очередь, безжалостно перечислял допущенные ошибки. Сошлись на том, что на сегодня занятия завершены и батальон получает целых полдня отдыха. Но завтра процедура повторится, огонь будет переноситься в два раза быстрее и в каждом четвертом залпе окажется боевая мина.

– О броневиках, – вспомнил Зимников, когда иностранцы отправились по казармам. – будут.

Таланов почуял нечто несообразное в словах командира и изобразил внимание.

– Американские, – полковник произнес лишь одно слово, но майора уже перекосило. Конфедераты умели делать многое – корабли, пушки, самолеты, всевозможные технические штуки. Но вот тяжелая бронетехника им хронически не удавалась.

Зимников зловеще улыбнулся и уточнил:

– «Ванны смерти».

Таланов совсем по–детски шмыгнул носом и двинул нижней челюстью. Сказать что‑нибудь в данном случае и в самом деле было бы затруднительно. «Ванной смерти», «таратайкой», «тачанкой» и множеством иных лестных прозвищ именовалось заморское чудо конструкторской мысли под названием Т‑8/2. Четырнадцать тонн противопульной брони с открытым верхом и стопятимиллиметровой короткоствольной пушкой гаубичной баллистики. По отдельности лафет и орудие были хороши, но, соединенные вместе, порождали несчастного, обиженного мирозданием мутанта. Формально агрегат заявлялся как противотанковое средство, и в формуляре английским по белому было написано «105 mm AT howitzer». «AT» означало «аntitank», то есть «противотанковый». Теоретически агрегат мог работать почти по любой цели, от пехоты до инженерных сооружений. Мощный осколочно–фугасный снаряд разрушал любую пехотную мишень, а кумулятивный – уничтожал или, как минимум, тяжело повреждал большую часть бронецелей с любой дистанции и ракурса. На практике он все это действительно делал, но одинаково плохо. Стрелять на полную гаубичную дальность не позволял небольшой угол возвышения, любые дистанции дальше брошенного камня требовали поправки на дальность и превращали стрельбу в высокое искусство, а уж стрельба с упреждением и вовсе нуждалась в особой артиллерийской магии. Хуже всего было то, что почти любой снаряд пробивал «ванну» насквозь.

– Интересно, а зенитных гаубиц они не делают? – спросил, наконец, в пустоту Таланов.

– Типун тебе на язык, – одернул Зимников. – Ладно, дарёный конь лучше чем никакого. Все‑таки артиллерии прибавится, это хорошо со всех сторон.

– И сколько такого счастья? – осведомился майор.

– Много. Три батареи, почти двадцать штук, три грузовика зипов и ещё подвижная мастерская на двух грузовиках

– Ну, что, живём, – повеселел Таланов. – А там, глядишь, ещё что подбросят от начальственных щедрот. Хотя… Странно все это. Гвардейская бригада, а живём как побирушки, все приходится выклянчивать.

– Такова суровая правда жизни. Называется «современная индустриальная война».

– Понял. Все, я двинул дальше, позже буду с соображениями по связи.

– Давай.

Оставшись один, Зимников шумно выдохнул и постучал друг о друга металлическими кистями. «Пальцы» двигались, но неровно, мелкими рывками, наверное, опять сбилась калибровка. Починка была несложной, но требовала хорошей биомеханической лаборатории в тылу. Естественно, Петр Захарович не мог позволить себе такой роскоши, и его протезы ремонтировали бригадные мастера, как положено у военных – грубо и функционально. Зимников чувствовал, что ещё пара таких починок, и он даже стилос не сможет взять.

В процессе разговора ему больше всего хотелось поделиться со старым товарищем и сослуживцем больными проблемами, но полковник сдерживался. Не следовало отягощать жалобами хорошие и доброжелательные отношения.

Острее всего стоял вопрос комплектации и вооружения.

Основным наступательным оружием «семерок» были танки. Настоящей авиации оставалось мало, и она применялась только на самых ответственных участках. Артиллерия так же использовалась не в полную силу, и очень часто в ход шли химические заряды, хотя разведывательная аналитика в один голос утверждала, что при таком обилии разнокалиберных стволов можно было ожидать большего. Вероятно, сказывался умеренный снарядный дефицит, ведь снабжение противника оставалось ограничено. Танки же представляли собой почти идеальную комбинацию защищённости, мобильности, точности и разрушительности огня. Поэтому вопрос организации любой операции, хоть оборонительной, хоть наступательной, всегда упирался в сакраментальное «а что мы будем делать с их танками?».

Зимников не питал иллюзий относительно будущего бригады. Он хорошо понимал, что соединение будет брошено на самый ответственный участок фронта, где придется отрывать хвосты всему ассортименту вражеского бронированного зверинца. За минувшие два года Империя сделала очень много для борьбы с танками… но, как однажды обмолвился попаданец–Терентьев, «когда идёт борьба с вражескими танками, противотанковых средств в достатке не бывает».

Сводная гвардейская бригада могла противопоставить вражеским машинам одно подразделение противотанковых орудий и ещё три батареи, которые могли бы палить прямой наводкой. Считая по шесть стволов на батарею и нарезав каждому батальону всего по километру фронта, получалась плотность противотанковых средств в четыре ствола на километр. С этим количеством вполне могла справиться танковая рота, а дальше маячил ближний бой, зажигательные бутылки и массовый героизм.

Ещё можно было рассчитывать на тяжелое оружие пехоты, сведенное в отдельные роты, и зенитчиков, которых в бригаде было достаточно много, но общую картину это принципиально не меняло – противотанковая компонента бригады оставалась очень слаба. Не говоря о том, что борьба с танками не позволила бы бригадной артиллерии заниматься первоочередными задачами – ПВО, контрбатарейная борьба и тому подобное. Собственно, с количеством не противотанковой артиллерии проблема была та же – её хронически не доставало – пехоты в бригаде хватило бы на маленькую дивизию, а огневой мощи – от силы на усиленный полк, примерно в четверть от наличной артиллерии условной дивизии противника.

Командующий фронтом Шварцман обещал бригаде бронетехнику и лёгкие средства ПТО для пехоты, в первую очередь новые безоткатки с кумулятивными снарядами и реактивные ружья, которые почему‑то часто называли «противотанковыми гранатомётами», хотя никакими гранатами они не стреляли. Но обещанные полезности раз за разом откладывались, и комбриг, при всем возмущении, понимал, что фронт велик, потребность войск в новом вооружении огромна, и всем плюшек не хватает.

В этих думах Зимников провел минут десять, в сто тысяч первый раз пытаясь сложить головоломку – как добавить соединению боеспособности при дефиците всего, кроме пехоты и пулеметов. На одиннадцатой минуте к нему подошел вызванный загодя офицер, достаточно молодой, не старше тридцати, прямо образцовый военный. Однако в мельчайших деталях, движениях, в том, как сидело на нем обмундирование и была отдана честь, читалось, что российская военная форма для этого человека не родная.

– Капитан Джеймс Ванситтарт по вашему приказанию прибыл! – четко и громко, на хорошем русском языке отрапортовал прибывший, втягиваясь в струну. В его словах было что‑то чуть экзальтированное, даже надрывное, как будто офицер прятал глубоко в глубине души сарказм – дескать, смотрите, совсем не отличаюсь от вас, даже принял ваше звание.

– Вольно, господин капитан, – ответил Зимников.

Ванситтарт изобразил на узком, чеканном лице вежливое внимание.

– Опять у вас потасовка с немцами, – досадливо пробурчал полковник. – Точно поставлю виселицу на плацу…

– Осмелюсь предположить, это не поможет, – вежливо предположил англичанин. – У нас, так сказать, глубокие и непреодолимые противоречия.

– Глубокие и непреодолимые, это факт, – согласился Зимников и, после короткой паузы, задал совершенно иной вопрос. – А что скажете по поводу вашей новой… – он широким жестом обвёл железной дланью окружающее пространство. – Семьи?

При слове «семьи» нижнее левое веко Ванситтарта чуть дёрнулось, в остальном же он ничем не выразил неудовольствия намеренным уколом.

– На мой сугубо субъективный взгляд, – занудно, тоном старенького, выжившего из ума профессора сообщил он. – Мне представляется, что текущая организация сводной гвардейской бригады – это просто экстраполяция старого опыта использования лёгких сил на новые условия общевойскового боя со сплошным фронтом. Это лёгкое, подвижное соединение, с максимально урезанным для подвижности штабом, имеющее собственные средства поддержки и транспорт. Свежим словом является серьезное усиление пехоты до дивизионного уровня, а так же включение в состав новых и экспериментальных систем вооружения. К сожалению, пусть и по объективным, непреодолимым причинам, но текущая организация все равно отстает от требований времени как минимум на год. Поэтому слово «гвардейский» относится скорее к мотивации и качеству личного состава, чем к реальной боевой мощи.

– Великолепно, – искренне согласился Зимников. – Вот, что значит хорошее академическое образование. К мотивации, значит…

– Да, – на этот раз англичанин не стал ждать приглашения к высказыванию. – Но этим качествам ещё предстоит раскрыться и проявиться. Пока что это обычная пехота, чуть лучше рядовых линейных частей.

– Увы, не могу не согласиться… – протянул полковник. – И это подводит нас к предмету возможного разговора.

– Я весь внимание, – немного чопорно, сдержанно ответил Ванситтарт.

– Честно говоря, я был весьма удивлен. Почему ваш батальон… – Зимников сделал короткую паузу, очевидно размышляя, следует ли использовать слово «перебежчиков» или «дезертиров». – Не был раскассирован, как это обычно делается. И в особенности – почему его придали моей бригаде, с учетом уже имеющейся части из европейских добровольцев, которые очень не любят вашего брата.

Зимников помолчал, словно приглашая англичанина к диалогу, но тот счел за лучшее воздержаться от комментариев. Неподалёку снова начали стрелять, донеслись отрывистые выкрики команд – пехота снова училась окапываться.

– Хотя не нам толковать решения высшего командования, – решил Зимников, так и не дождавшись ответа, и неожиданно сменил тему. – Джеймс, почему вы решили перейти к нам, присягнуть Империи и Его Величеству Константину?

– Я бы не хотел повторять эту историю, тем более, что уже не раз подробно описывал происшедшее.

– И все же? – настоял полковник, доброжелательно, но твердо. – Английских перебежчиков у нас немало, но никто не переходил целым батальоном.

– После того, как мой брат попытался поднять мятеж, меня убрали из действующей армии и перевели в охрану утилизационного пункта. Далее – в охрану медицинской лаборатории. Там я решил, что мне не по пути с Евгеникой, и нашёл единомышленников. Нация поступала разумно, убирая ненадёжных с фронта, но ошиблась, собрав их в одном месте. Мы смогли захватить арсенал, освободили часть заключённых и пробились к вам по реке.

Ванситтарт помолчал и закончил:

– Не понимаю, зачем это говорить ещё раз.

– Я все ещё пытаюсь понять, что подвигло лично вас на дезертирство, – без недомолвок ответил Зимников. – Мы – не тыловики и даже не линейная пехота. Мы – гвардия, и в моей бригаде есть люди, в которых я совершенно не уверен. А должен быть уверен.

– Лично я принял окончательное решение после того, как при мне младенцу воткнули в палец иголку, на всю длину, чтобы ребенок не мог согнуть его, – ответил англичанин, ровно, спокойно, без единой эмоции на холеном лице. Только прежде едва уловимый акцент в его речи теперь стал четче, жёстче. – Для наиболее корректного проведения медицинских экспериментов.

– Весомая причина, – очень серьезно согласился полковник. – Что же, вот в это я готов поверить. Далее – чего вы хотите?

– Я вас не понял.

– Чего вы хотите от службы в моей бригаде? Спасения? Искупления? Просто пережидаете время?

Впервые за время всего разговора Ванситтарт ощутимо замялся. Словно неожиданные повороты беседы пробили крошечную брешь в тщательно выстроенной броне выдержки и видимого безразличия.

– Вы не поймете, – с усилием проговорил он, наконец.

– Я очень постараюсь, – пообещал полковник.

Ванситтарт задумчиво пригладил ладонями мундир, смахнул с рукава пылинку.

– Я ведь могу и обмануть, – предположил он.

– Это вряд ли, – сказал Зимников. – Конечно, трудно тягаться с английской школой аристократического лицемерия…

Джеймс чуть шевельнул бровью, очень уж не вязалась правильная и четкая речь полковника с его «дубовым» видом солдафона, прямого как ствол и жёсткого как солдатская подошва.

‑ … Но мне пятьдесят два года, – продолжал Петр Захарович. – Тридцать четыре из них я провел в войнах по всему миру. Я умею разбираться в людях и не думаю, что вам по силам меня надуть.

Неподалёку на землю легла широкая тень – в небо поднимался дирижабль. Определить назначение на таком расстоянии было невозможно, но всяко не гражданский. Зимников некстати вспомнил, как много лет назад совершил перелет через Тихий океан на туристическом дирижабле фешенебельного класса. Хорошее получилось путешествие, хотя насладиться им как следует не получилось – тогда Петр Захарович не отдыхал, а работал в несвойственной для себя роли телохранителя и едва не погиб. Стараниями англичан, кстати.

– Вы верите в бога? – спросил Джеймс Ванситтарт.

– Да, – немедленно ответил Зимников. – Но при этом я верю в то, что он предоставляет людям делать собственный выбор и расхлебывать все последствия.

– Понятно. Я тоже. Однажды мой брат процитировал Исайю – «В тот день поразит Господь мечом своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямобегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище из моря». И с некоторых пор я думаю, что Нация, Евгеника – это Левиафан. А нашествие – это испытание для всех нас. Великое искушение для всего народа моей Британии… Которое мы не смогли отвергнуть. Не все, но многие – не смогли.

Джеймс склонил голову, легонько толкнул носком начищенного сапога маленький цветок, неведомым образом сохранившийся на изрытом поле. Зимников молча ждал, не глядя на англичанина, сцепив за спиной железные руки.

– Когда‑нибудь это закончится, – тихо продолжил Ванситтарт. – Господь посылает испытания, но всегда даёт силу для их преодоления. Чудовище из моря падет. И мой несчастный народ не избежит возмездия. Оно будет заслуженным, но наверняка чрезмерно жестоким. И когда это случится, я хочу, чтобы торжествующие победители помнили о нас. О тех, кто сражался против евгенической нежити и своих же заблудших собратьев. Может быть, память о нас сможет выкупить хотя бы малую часть грехов, которые вы припомните моей родине.

– Любопытно, – протянул Зимников. – Любопытно… Многое объясняет. Что ж… Джеймс… идите. Вам нужно ещё много тренироваться, чтобы достойно вписать себя в историю этой войны… и моей бригады.