Глава 3. Обычно Томас предпочитал нормальные самолеты

Обычно Томас предпочитал нормальные самолеты. Ракетная техника вызывала у него некоторое опасение, понятное и простительное для того, кто застал время аэропланов‑ $1этажерок». Было что‑то противоестественное в том, чтобы лететь верхом на ракетном двигателе. Противоестественное, потаенно–опасное и потому – притягательное.

Томас давно вышел из того возраста, когда, чтобы ощутить жизнь во всей полноте, опасностью нужно приправлять каждый прожитый день. Но его натуре все равно периодически требовался адреналин. Поэтому Фрикке занял свое кресло с приятным предвкушением интересных и щекочущих нервы переживаний. Место рядом пустовало и, хотя в узком вытянутом салоне без иллюминаторов были и другие свободные кресла–ложементы, Томаса грела мысль, что его демарш в зале ожидания скорее всего избавил от неприятного соседства.

Улыбающиеся стюарды прошли вдоль салона, проверяя амортизаторы и ремни безопасности, изредка помогая нерасторопному пассажиру. Все‑таки, взлёт на ракетопланах по–прежнему оставался весьма суровой процедурой. В хвостовой части что‑то загудело, негромко, но басовито и очень внушительно. За бортом отозвался протяжный звон и одновременно мигнули информационные табло, сообщая о начале предполетной подготовки.

В ракетоплане не было ни окон, ни иллюминаторов – нагрузка на аппарат не позволяла ослабления прочности корпуса. Даже в кабине пилотов все управление осуществлялось по приборам и специальным выдвижным перископам. На новейшей модели «Зенгера» обещали специальные экраны в салоне и проекцию изображений с телекамер, но внедрение этого технического чуда откладывалось. По понятным причинам – армия и План теперь съедали все ресурсы Державы.

Впрочем, Томасу не нужно было смотреть, чтобы подробно представлять происходящее. Вот корпус дрогнул – специальные захваты переместили ракету на стартовый станок – огромную многоколесную тележку с твердотопливными ускорителями. Далее последует примерно десять минут полной проверки всех систем, синхронизации запалов, состояния рельсовых направляющих. Занятие для самых лучших, обученных и ответственных сервов, отвечающих жизнью за функционирование всей системы старта.

Томас неожиданно обнаружил, что слишком напряжён, как будто перед рукопашной. Волевым усилием он заставил мышцы расслабиться и утонул в объятиях амортизационного кресла. Ещё толчок, загорелось новое табло – красная многолучевая звезда на жёлтом фоне. Предстартовая готовность. Слева от значка запрыгали числа – обратный отсчет, тридцать секунд. Фрикке начал дышать глубоко и равномерно, насыщая кровь кислородом.

Десять, девять…

Шум в хвосте перерос в пронзительный гул, словно шквал замерший на наивысшей ноте. Пол под ногами задрожал, свидетельствуя о включившихся разгонных двигателях толкателя.

Ноль. Томас резко выдохнул и закрыл глаза, за мгновение до того, как ускорение тяжелым прессом навалилось на грудь, сжимая лёгкие. Разгоняемый собственными двигателями и стартовым станком ракетоплан ринулся из бункера, в огне и дыме, по массивным направляющим, вздыбившимся гигантским горбом. На обычном самолете это сопровождалось бы непременными криками ужаса, слишком уж непривычным и резким оказывался переход от покоя к стремительному движению, ясно ощутимому даже без иллюминаторов. Но в ракете на старте из‑за перегрузок не кричат и даже не дышат, что весьма хорошо для человека, ценящего душевный покой и не переносящего бессмысленных звуков.

Миновали считанные секунды, и аппарат вновь содрогнулся – сработали замки, отделяющие узкий стреловидный корпус от ускорителя. Ракета устремилась в небо, опираясь на огненный столб, пронизывая тучи и непогоду как раскаленная игла, а многоколесная «тележка» помчалась дальше по нисходящей рельсовой дороге, постепенно замедляя ход. Потом её откатят обратно, тщательно проверят, перезарядят и используют вновь.

Тяжесть в теле немного ослабла – ракетоплан выходил на заданную траекторию. Томас глубоко вздохнул, с удовольствием отмечая, что тело работает исправно, как механизм винтовки, и почти десять секунд без кислорода не доставили ни малейшего неудобства.

Остальные пассажиры приходили в себя. Кто‑то судорожно втягивал воздух, кто‑то взахлёб рыдал. Стюарды уже спешили на помощь с кислородными подушками и ароматическими салфетками. Этих отличали угодливость и цифровые коды на висках – тоже сервы. Забота о пассажирах после взлёта – слишком тяжелая и нервная работа, чтобы утомлять ей людей.

Томас брезгливо скривился и ушел в свои мысли.

Когда сверхскоростная пассажирская техника только появилась, ей пророчили быстрый закат, слишком уж ненадёжной и неудобной оказалась новинка. Впрочем, деловые круги и армия быстро оценили фактически единственное преимущество – скорость. С помощью укрощенной ракетной тяги можно было за сутки совершить путешествие на другой континент, обсудить конфиденциальный вопрос и вернуться обратно. Со временем доктор Зенгер сконструировал сверхзвуковой самолет, чуть менее скоростной, зато куда более комфортабельный. Однако в свете новых событий разработка отошла для армейских нужд, а дальние и сверхбыстрые пассажирские перевозки по–прежнему обеспечивались уже устаревшими ракетопланами с рельсовыми ускорителями.

Впервые Фрикке полетел на ракетном аппарате пятнадцать лет назад, когда возникла срочная надобность в вооружённой силе на западном южноамериканском побережье. Людей требовалось немного, но очень быстро, в течение считанных часов. Тогда Томас предложил использовать пассажирский ракетоплан с военными пилотами и штурмовой группой «ягеров». И сам же возглавил операцию. Это было опасно и тяжело, но никому и в голову не пришло орать, стенать и тем более блевать. В спецкоманды брали только лучших из лучших.

Было время…

Идея о формировании специальных отрядов лёгкой пехоты пришла в голову Томасу ещё в юности, когда он работал на украинских латифундиях, в охране. Обычные войска не могли отвлекаться на то, чтобы гонять всевозможных «партизан» и прочий вооружённый сброд. А частная охрана сельскохозяйственных угодий не обладала для этого ни должной численностью, ни оружием, ни навыками. В итоге меры борьбы сводились к карательным походам, которые, конечно, тешили самолюбие и неплохо развлекали, но в конечном итоге оказывались весьма непрактичны. Требовался инструмент, который сочетал бы силу, должную многочисленность, вооружённость и специализацию. По собственной инициативе и с благословения нанимателя молодой Томас сформировал самый первый «летучий отряд самообороны», чья эффективность превзошла все ожидания.

Новая Германия выгодно отличалась от предшествующей плутократии умением ценить таланты и должным образом их использовать. Сам Фрикке рассчитывал лишь на славу и определенное вознаграждение, а в итоге стал основателем нового вида вооружённой силы – «ягеров», «волков Нации». Бессменным руководителем, а так же «нобилем», то есть отцом и духовным наставником, подобно римскому патрицию, опекающему клиентеллу.

Полет длился недолго. Посадка получилась жестковатой, но в пределах допустимого. Маленькие треугольные крылья ракетоплана позволяли лишь планировать на завершающем отрезке траектории, относительно смягчая соприкосновение аппарата с длиннейшей посадочной полосой. Сразу вспомнилась та, южноамериканская посадка, в которой искалечилась треть отряда…

Пока тягач катил машину в подземный ангар, Фрикке представил свой будущий маршрут и мимолётно подумал, что прогресс – это хорошо. Тридцать лет назад подобное путешествие заняло бы как минимум пару суток. Сегодня же он покинул дом менее трех часов назад и прибудет на место ещё до полуночи.

Ракетоплан опередил движение терминатора, поэтому из достаточно позднего вечера Томас попал в день, клонящийся к завершению. Впрочем, за огромными бронированными стеклами правительственного ракетопорта у Хердубрейда царили непогода и тьма.

В свое время административный аппарат Евгеники почти целиком перебрался из Берлина в новопостроенный Астерполис – город из бетона, асфальта и стекла, олицетворяющий деловую строгость и технократический прогресс. Берлин же остался крупнейшим архитектурным памятником мира, Иерусалимом для туристов и паломников, стремящихся ступить на священную землю, с которой началось победное шествие евгенического учения.

Однако, десять лет назад, Координатор счел, что помимо огромного Астерполиса Нации необходим ещё один административный центр, который вместил бы личную канцелярию Лидера, штаб, государственные архивы и контролирующий аппарат. Решение о местоположении нового города оказалось необычным – отец Державы избрал Исландию, как землю Великого Севера, не оскверненную плутократией и засильем низших рас. Так возник Эсгарт – величайший, и самый закрытый город мира. Точнее, целая сеть поселений, городов, лабораторий, исследовательских центров и командных пунктов, покрывших весь остров.

Томас неоднократно посещал Исландию, для личных консультаций с Координатором, и был знаком с её красивейшей природой. В иных обстоятельствах он с большим удовольствием поднялся бы на смотровую площадку, одну из доброго десятка, чтобы полюбоваться зрелищем Хердубрейда, «королевы гор», а так же красивейшим водопадом неподалёку.

Но не при нынешнем разгуле стихий. И не в ожидании ответственной встречи.

Из‑за урагана, пришедшего с запада, пришлось отказаться от лёгкого курьерского самолета. После небольшой консультации с местным пунктом армейского контроля Томас покинул вокзал Хердубрейда на огромном роскошном «Breitspurbahn$1 – специальном железнодорожном составе.

Резиденция Координатора располагалась у подножия Болафьяудля, горы на северо–западе острова. С учетом пересадки в Штадуре, Томасу предстояло преодолеть около шестисот километров – немногим более трех с половиной часов пути. Огромный, кажущийся непропорционально узким и высоким «Breitspurbahn» длинной гусеницей мчался по двойной нити железнодорожной колеи, пробивая беспросветный сумрак мощным прожектором. Успокаивающе перестукивали на рельсовых стыках стальные колеса. За окном кружились мириады снежинок, влекомых ураганом, они словно стремились пробить прочное стекло, но бессильно скользили по нему.

Томас прошелся по коридору, покрытому бордовой ковровой дорожкой – в одну сторону, вдоль всего вагона, затем обратно. Исландия – достаточно небольшой остров, поэтому курсирующие по двум веткам «семейные поезда» не имели классических купе, только сидячие места. Но как раз сидеть Фрикке не хотелось. Шестьдесят – все‑таки возраст, тело несколько утомилось в процессе полета и требовало активности. Поэтому Томас оставил свой невеликий багаж в специальном контейнере под креслом и ходил по второму этажу вагона, наслаждаясь движением, игрой все ещё сильных мышц.

Прозрачный потолок в общем коридоре казался окном, прорубленным прямо в непроглядный мрак, а в самом поезде было тепло и очень уютно. Редкие встречные, спешащие по своим надобностям, уважительно приветствовали нобиля или отдавали честь, в зависимости от статуса. Все как прежде, до того как Томас сделал роковую ошибку…

Появившиеся как сугубо «противопартизанские» отряды, «ягеры» очень быстро множились. Начиная с тридцатых годов Евгеника непрерывно воевала, причем акции на подконтрольных территориях требовали как бы не больше сил, чем общевойсковые операции. Фрикке хватило ума и организационного таланта с самого начала формировать свои отряды не как чисто карательные, а именно как боевые части. Способные выжигать все вокруг, утилизируя неполноценный человеческий материал, и биться в открытом бою против врага, не отягощенного избытком тяжелого вооружения. Армия испытывала к детищу Фрикке смешанные чувства – с одной стороны, «ягеры» служили очень весомым подспорьем, зачищая тылы и зачастую сражаясь бок обок с линейными войсками. С другой, Томас буквально перехватывал у армейских наиболее перспективные кадры. Когда Астер, незадолго до своей печальной кончины, сформировал ещё одну милитаризованную структуру – «Черное Братство», которая так же собирала солдат, офицеров и оружие, армия встала на дыбы, требуя отказаться от чего‑то одного – «ягеров» или «братьев».

Астер в последний раз показал, кто истинный повелитель Евгеники, заметив, что стул о трех ножках стоит гораздо устойчивее, нежели на двух, и хорошо проредив командный состав вооружённых сил. Ягеры сохранили свое привилегированное положение и много лет верой и правдой доказывали, что Астер принял мудрое решение. Там, где оказывались бессильны военные и «братья», вперёд выходили отдельные батальоны «волков», со временем заполучившие даже собственную бронетехнику.

Не обходилось без эксцессов, наветов и злобной клеветы завистников. В отрядах, выведенных из армейского подчинения, привыкших действовать автономно и полагаясь только на себя, понятие дисциплины носило весьма специфический характер. «Ягеры» были абсолютно преданы своей корпорации, командирам и нобилю, а остальной мир воспринимали как одну большую площадку для весёлой игры. Это регулярно провоцировало скандалы.

Дело с работорговлей было самым шумным – в процессе «рейдовых операций» по Северной Америке «волки» организовывали целые рынки, где продавали антиквариат, драгоценности и рабов. Там же играли в карты и иные азартные игры, которые Астер объявил вторым наигнуснейшим изобретением плутократии после концепции всеобщего избирательного права.

Жалобщики упирали на подрыв дисциплины среди армейцев, которые там, на рынках, проигрываются и растрачивают казённые деньги. Кроме того, непрофессиональная распродажа живого товара противоречила поправкам к законам о расовой чистоте и отборе – слишком много потенциально ценного материала, особенно женщин, было продано по демпинговым ценам или просто испорчено.

Ответ Томаса сводился к тому (примерно и в очень дипломатичных выражениях), что если армейские офицеры такие бедные, что купить девочку не на что, то пусть не ходят на рынки. А если «Фабрики жизни» перестали восполнять демографические потери и Нации приходится считать по головам инородных производителей, это вина не честных солдат, а тыловых горе–организаторов.

Дело замяли, «ягеры» продолжали свою нескончаемую войну со всем расово неполноценным миром. На заснеженных просторах русских степей, в убийственной сырости южноамериканских джунглей, под огненным солнцем северной Африки – солдаты с крыльями нетопыря на петлицах и волчьей мордой на штандарте, сражались с неизменной стойкостью и успехом.

Штадур был последней остановкой, доступной для обычных смертных. Дальше начиналось царство государственных тайн и строго ограниченного пропуска. Вагон почти опустел, осталось не больше десятка человек, все либо военные, либо тот сорт людей, в которых намётанный глаз сразу узнает государственных служащих высокого полета. Томас спустился на первый этаж вагона, в буфет, и выпил стакан яблочного сока. Сейчас, против обычных привычек, он с удовольствием принял бы чего‑нибудь покрепче, но здесь алкоголь не подавали. Чистые помыслы, незамутнённый разум и что‑то ещё… Фрикке не помнил.

Так он и стоял у окна, отпивая по глотку, а поезд, меж тем, стремился дальше, на северо–запад, к центру мира. Если прежде путь пролегал по открытому пространству, то теперь состав двигался в специальной защитной трубе. За стеклом мелькали бетон и стальные панели, подсвеченные редкими плафонами и светом самого поезда. Изредка «Breitspurbahn» проносился мимо грузовых платформ, наполненных техникой и какими‑то грузами в разнообразной таре.

Томас взглянул на часы, затем на табло у входа в вагон, где с помощью схематичной карты и светящихся лампочек отмечалось продвижение состава. Томас знал, что в действительности показания несколько искажены, на случай, если некий террорист все же пройдет сквозь сито проверки и пронесет на борт бомбу с намерением взорвать её по пути. Но все равно – конец пути уже близок. Фрикке пошел за багажом.

Если начало путешествия прошло под знаком уверенности и готовности принять любой исход, то сейчас, когда финал стал так близок, Томас чувствовал неуверенность, и даже робость. Все‑таки в опале была какая‑то определенность, однозначность. А вот что ждёт его сейчас – не дано предсказать никому.

Но вряд ли что‑нибудь хорошее.

Гениальный физик и математик Айзек Айнштайн привлек внимание вождей Евгеники давно, ещё в конце двадцатых годов. Исследуя теорию чисел, неевклидову математику и риманово пространство, профессор Айнштайн обнаружил странный, в высшей степени загадочный эффект, проявляющийся при специфической комбинации электромагнитного излучения и сложносоставных резонаторов. Сам ученый полагал, что сумел материализовать теоретическую абстракцию – математический ноль. «Эффект Айнштайна» был крайне многообещающ, но обладал одной неприятной особенностью – активация неизменно влекла волну «энергетического отката», разрушающего все вокруг. Профессор и его ассистент чудом остались в живых после первого опыта и потратили много лет, безуспешно стараясь обуздать явление.

Ученые Евгеники смогли воспроизвести «эффект», но так и не справились с откатом. Профессор находился вне досягаемости, успев вместе с помощником сбежать в Америку. Но, судя по обрывочным слухам, добытым разведкой, Айнштайн все же нашёл решение. И Координатор доверил Томасу решить этот вопрос. Так повелось, что в Евгенике ответственные задания поручались не формально ответственному, а наиболее достойному и подходящему для этой роли. Томас с блеском справился, он сумел вернуть профессора и «убедил» его поделиться тайной укрощения побочных последствий.

Казалось, это вершина, наивысшая точка карьеры и славы нобиля, ярчайший след, который ему было суждено оставить в истории Нации.

Поезд прибыл на конечную остановку. На маленькой платформе, похожей скорее на почтовый склад, Томаса встретило специальное сопровождение дворцовой охраны, отчасти похожее на конвой тюремщиков. Далее их ждали ещё десять минут путешествия в небольшой, но комфортабельной вагонетке по туннелю, соединяющему собственный вокзал Болафьяудля и жилой комплекс резиденции Координатора. Отец нации уже два года, с момента начала похода на ту сторону, не покидал Эсгарт.

В небольшом медицинском кабинете Томаса подвергли полной проверке, обычной для всех гостей резиденции. Рентген, проверка зубов и волос, прощупывание одежды по всем швам. Проверка ранца, который все равно не дозволялось взять с собой, да и незачем. Краткий инструктаж, который Томас и так знал наизусть по прежнему опыту, но все равно терпеливо прослушал.

«Не переступать отмеченную черту… не делать резких движений… говорить строго по означенному вопросу, избегая лишних и бесполезных формулировок…»

И, наконец, он вошёл в Зал Собраний.

Реакция отката оказалась непреодолимой, защититься от неё было невозможно. Однако Айнштайн нашёл способ нейтрализовать поток энергии, перенаправляя и рассеивая его в нейтральной среде, с помощью сложной системы антенн и конденсаторов. Величайшее изобретение в истории, «машина ноля», или просто «дифазер$1 – наконец‑то заработала.

Потенциальная возможность извлекать энергию из ниоткуда представлялась весьма любопытной, но для державы, которая обладала монополией на все энергетические ресурсы четырех континентов это не было первоочередно. Куда больше создателей дифазера и вождей Евгеники заинтересовал другой аспект «Эффекта$1 – возможность формировать своего рода «червоточину» в материи, пространстве и времени, абсолютное «ничто».

Эксперименты заняли три года, но увенчались успехом. Дифазер открыл Евгенике проход в иные миры. Точнее, в один, крайне любопытный и необычный, обозначенный как «Мир Воды». Его техническая эволюция пошла по пути освоения Мирового Океана, а общественный и экономический прогресс развивался в сторону «социального империализма». Мир Воды был очень слаб в военном отношении, но при этом весьма богат и, что хуже всего, безвозвратно погряз в пучине плутократического правления и отвратительного расового хаоса. Его участь решилась в тот момент, когда мощность дифазера достигла порога, позволяющего проводить через портал крупные корабли и авиацию.

Подобно тому, как решение проблемы несговорчивого профессора стало наивысшим достижением Томаса, война с «водными» обещала стать самым блестящим и чудесным деянием Евгеники. Идеальная война против многочисленного, но плохо вооружённого и слабого духом противника. Достаточно лёгкая, чтобы не опасаться поражения. Достаточно тяжелая, чтобы общество и армия могли в полной мере реализовать себя, эволюционируя в борьбе, как и завещал Отец Астер.

А ещё проект обещал огромные доходы промышленникам, новые почести и награды военным и многое–многое иное… Но, безусловно, подлежит страшной каре тот, кто клеветнически объяснял вторжение отчаянной попыткой решить за чужой счет опасный и запутанный клубок внутренних проблем Державы.

Война началась крайне успешно, но спустя несколько месяцев открылась страшная и неожиданная правда.

Профессор Айнштайн и его ассистент все же обманули Евгенику. Демпфер, нейтрализующий разрушительные побочные явления, не устранял их полностью, рассеивая в миллионах кубических километров воды. На самом деле, происходило фазовое смещение и постепенное накапливание энергии, которое не регистрировалась обычными приборами. Долгие месяцы работы дифазера, по сути, планомерно превращали Мировой океан в гигантский конденсатор. И по достижении определенного порога, началась обратная разрядка.

Неестественные аномалии начали проявляться на третий месяц кампании, стремительно усиливаясь и приумножаясь. Температурные скачки и опреснение морской воды нарушили карту океанических течений, а вслед за ними полностью «сломался» климат. Упорядоченная, самоподдерживающаяся климатическая система планеты обратилась в непредсказуемый хаос. Засухи выжигали целые сельскохозяйственные регионы, невероятной силы ливни буквально смывали города. Экономика гибла, медленно – запас прочности у Евгеники был весьма высок – но неумолимо.

Волшебная машина, которая обещала открыть золотой век процветания, превратилась в адского могильщика цивилизации. Процесс разрушения, раз начавшись, был неостановим. И Томас стал тем человеком, который открыл дорогу демону разрушения, ведь именно Фрикке позволил обмануть себя безумному Айнштайну, скрывшему самую главную тайну.

Люди исчезали бесследно за меньшие, тысячекратно меньшие проступки, тем удивительнее, что Томас Фрикке отделался всего лишь отстранением от всех должностей и настоятельной рекомендацией самоизолироваться от общества. Опала продлилась без малого год, до сегодняшнего утра, когда нобиль получил приказ без промедления явиться на аудиенцию в Эсгарт, к Координатору.

Огромный сводчатый зал без окон уходил вдаль, подавляя человека площадью и тридцатиметровой высотой, превращая в муравья, застывшего пред величайшим творением человеческого гения. За счет архитектурных ухищрений и особой подсветки скрытыми светильниками Зал казался раза в полтора больше своих истинных размеров. Белый, с черными прожилками мрамор, холодно блестел в лучах электрического света. Мраморные плиты сочетались со вставками из черного гранита, которые в свою очередь складывались в десятиметровые буквы – Изречение великого Астера:

ЖИЗНЬ ЕСТЬ ЭВОЛЮЦИЯ, ЭВОЛЮЦИЯ ЕСТЬ БОРЬБА – на левой стороне

ОТРИЦАЮЩИЙ БОРЬБУ – ОТРИЦАЕТ ЖИЗНЬ – на правой

Число слов на противоположных стенах не совпадало, но дизайнеры столь искусно подобрали форму и размер отдельных букв, что обе надписи казались совершенно одинаковыми по размеру.

Томас сжал челюсти, поправил фуражку, провел кончиками пальцев по платиновому, с бриллиантами, значку трикселя на лацкане – награде, приравнивающей его к генералу армии. И сделал первый шаг в сторону почти незаметной арки с двустворчатыми дверьми на другой стороне зала. Полированный мрамор под ногами отозвался гулким эхом.