Консолидация власти

Франко шел шестьдесят третий год. Жидкая растительность на голове и коротко подстриженные усики поседели, брови стали кустистыми. Большие глаза под оголившимся лбом, острый орлиный нос и энергичный подбородок отвлекали внимание от морщинистой шеи. Молодцеватая выправка главы государства заставляла забыть о том, что он был маленького роста и страдал тучностью.

Каудильо регулярно, пока не отсоветовал врач, играл в теннис. Когда занятия теннисом пришлось прекратить, стал совершать долгие прогулки, пешие и верхом. Старый солдат не утратил любви к рыбной ловле и охоте. Его главным увлечением была живопись. Прилив бодрости и сил Франко ощущал, плавая вдоль берегов Атлантики на яхте «Азор». Такая возможность предоставлялась во время продолжительных посещений Ла Коруньи и Сан Себастьяна.

Еще со времен войны Франко обычно жил в Пардо — замке XVI века, расположенном неподалеку от столицы. Распорядок занятий и досуга [122] там был строго регламентирован: с 10.00 примерно до 15.30 — работа за письменным столом, затем скромная трапеза, после нее — изучение документов и диктовка, вскоре после 22.00 последняя трапеза, около полуночи молитва с четками вместе с супругой, после этого — недолгое чтение перед сном.

Радость и веселье в эту спокойную и размеренную жизнь доставлял приезд замужней дочери с супругом и семью детьми. Разнообразие иного рода вносили аудиенции, происходившие по вторникам и средам. Каждую пятницу Франко проводил заранее подготовленное заседание кабинета, которое начиналось в 14.30 и нередко затягивалось до субботнего утра.

Два-три раза в год Франко отправлялся в штатском костюме, в качестве болельщика, в Мадрид на коррида де торос(101) или на футбольные матчи. Во время государственных мероприятий он надевал мундир генерал-капитана. В этих случаях его старый ролс-ройс всегда сопровождал эскадрон улан мавританского эскорта «Эсколта монтада»(102) на пританцовывающих конях, весь сверкающий бело-сине-красным, в одежде, сплошь расшитой галунами, в тюрбанах поверх шлемов толедских сарацин.

Блестящие парады, торжественные богослужения, процессии и пышные приемы казались атрибутами исчезнувшей монархии. Однако их [123] придворная роскошь была политической реальностью, причем не просто бутафорией или выражением настроения тщеславного властителя. Старинные, знакомые каждому испанцу церемонии способствовали скорее самоосознанию государства, которое после вступления в силу закона о порядке престолонаследия снова называлось королевством.

Впрочем, трон оставался вакантным. Франко назначал по своему разумению не только упомянутый в законе о порядке престолонаследия совет королевства, но и всех министров, 50 из 299 депутатов кортесов и 54 гражданских губернатора, кроме того, чрезвычайных советников и комиссаров, дипломатов и высших офицеров, прокуроров и судей, функционеров ИТФ и лидеров профсоюзов, а на основе конкордата, недавно заключенного с Ватиканом, — и всех епископов Испании.

Разумеется, глава государства, находящийся на вершине власти, хотел принять решение и относительно того, кто однажды будет носить корону. Однако никто не смог бы сказать, что задумывал Франко, когда уже вскоре после последней резкой стычки, а потом все чаще стал встречаться с претендентом на престол. При этом Дон Хуан добивался признания своего права на престолонаследие. Каудильо, напротив, придавал большое значение серьезному воспитанию молодого дринца Хуана Карлоса в Испании.

Но и своих намерений Франко умышленно не открывал, предоставив карлистам некоторую [124] свободу маневра. Несмотря на то, что представители династии в период гражданской войны вымерли и притязания на престол могли быть предъявлены только со стороны пармских Бурбонов, а именно принца Карлоса Гуго, и только на основании завещательного распоряжения, каудильо поощрял, вернее, терпел собрания кар-листов, в первую очередь традиционную встречу на Монтехуре.

Столь же бесцеремонно-высокомерно Франко обходился и с Фалангой. Когда-то он укоротил ей «революционные крылья» путем формирования ИТФ и ясно дал понять, что никаких переворотов не будет, а будут реформы. С той поры каудильо несколько раз заменял генерального секретаря ИТФ. Партия считала, что во время послевоенных реорганизаций кабинета ее оттесняли на задний план; единственная сфера, где она еще могла предпринимать какие-то шаги, — это социальная политика.

В этой не свойственной ей деятельности ИТФ достигла заметных успехов. Выдвинутый ею министр труда Хосе Антонио Гирон с энтузиазмом выполнял хартию 1938 года: ввел страхование по старости и по болезни, охрану материнства и финансовые пособия, основал 4 университета для рабочих и 117 других учебных заведений, а также 40 санаториев и многочисленные дома отдыха.

Несмотря на это, к 1955 году популярность ИТФ резко снизилась. Для каудильо близился момент действия. Когда печатный орган партии [125] «Арриба» брал у него интервью и задал несколько вопросов, целью которых было дискредитировать монархическую идею, Франко нанес Фаланге серьезный удар. «Партия, — сказал он, — это всего лишь часть национального движения, и не обязательно наиболее значительная».

В конце года произошел скандал: на ежегодной мессе в память основателя Фаланги Хосе Антонио Примо де Риверы Франко присутствовал, не будучи в форме члена партии, и до его слуха дошли приглушенные возгласы протеста из рядов почетного караула. Незамедлительно были убраны со своих постов все молодежные лидеры партии, а несколько месяцев спустя, после столкновений между соперничающими студенческими группировками, — и ее генеральный секретарь.

Партийный аппарат Фаланги возглавил Хосе Луис Арресе, которого Франко однажды уже назначал преемником своего зятя Серрано Суньера. «Camisas viejas» почуяли, что подул свежий ветер; вместе с новым генеральным секретарем они, выступая, так сказать, в роли хранителей конституции, выдвинули требование о введении законодательно закрепленного права вето по отношению к королевской монархии в испанском государстве.

На это каудильо не пошел. Арресе потерял свой пост генерального секретаря ИТФ и был назначен министром жилищного строительства. Его сменил Хосе Солис Руис, который впервые объединил в одних руках партийный аппарат и [126] двадцать четыре синдиката(103). Поскольку старый профсоюзный босс никогда не выходил за рамки, установленные главой государства, такое сосредоточение власти опасности не представляло. Франко опять «пристегнул» честолюбие ИТФ к социальной политике. Здесь Фаланге предстояло вновь показать себя — или потерпеть неудачу.

В последовавшем позднее законе касательно основ и целей «национального движения» ИТФ больше не упоминалась. Насколько глубоким был разрыв между каудильо и Фалангой, выяснилось во время перезахоронения останков Хосе Антонио Примо де Риверы в скальном соборе Валье де лос Саидос. На этот торжественный акт Франко не явился, а прислал своего представителя, государственного секретаря Луиса Карреро Бланко.

Дело было не в том, что каудильо с помощью этой и иных эскапад попросту стремился укрепить собственное господство и ликвидировать испанский фашизм, переставший соответствовать духу времени. И то, и другое намерение, раньше или позже, но осуществились. Решающее значение для политики, проводимой Франко по отношению к партии, имело развитие двух комплексов проблем: экономическая отсталость и драма в Северной Африке.

В отличие от многих консерваторов Франко был убежден в том, что бедственное положение [127] Испании можно преодолеть посредством индустриализации с помощью методов государственного капитализма. Поскольку испанский частный капитал не мог в достаточной степени финансировать реконструкцию промышленности, он создал Institute Nacional de Industria (INI) — Национальный институт промышленности (НИП) и во главе этой огромной организации поставил бывшего инженера военно-морского флота Хуана Антонио Суансеса.

Позднее было создано еще одно учреждение, Institute Nacional de Colonizaciyn (INC) — Национальный институт колонизации (НИК), которое проведением успешных реформ способствовало подъему нищих сельских районов, а НИП, в рамках которого существовало около семидесяти предприятий, стал движущей силой зарождавшегося экономического чуда. Производство электроэнергии на гидроэлектростанциях возросло с 3,7 млн. киловатт-часов в 1940 году до 11,2 млн. в 1956-м. Промышленное производство в течение пяти лет было почти удвоено.

Подобное ускоренное развитие вызвало, разумеется, болезни роста и даже привело к опасному для жизни кризису, когда в 1956 году Гирон добился повышения заработной платы рабочим за два приема на сорок процентов. Возникший избыток валюты толкнул Испанию на путь инфляции. Подобное тяжкое бремя угрожало экономике, еще не вполне вставшей на ноги.

Хосе Антонио Гирон потерпел неудачу в своих попытках создания для рабочих государства [128] всеобщего благоденствия в соответствии с идеалами старой Фаланги, поскольку эта честолюбивая политика была недостаточно ориентирована на экономический рост. Подобные упреки можно адресовать и Хосе Солису Руису и Хуану Антонио Суансесу.

Кадровая перестановка, на которую решился Франко в 1957 году, предполагала значительное политическое ослабление Фаланги. Были смещены не только Гирон, но и другие министры кабинета, бывшие членами ИТФ. В НИП и НИК, а также в прочих многочисленных консультационных и административных органах были произведены замены персонала.

Среди сравнительно молодых людей, которых Франко в 1957 году назначил на ключевые посты, имелись уже достаточно известные фигуры: Альберто Ульястрес, Лауреано Лопес Родо, Фернандо Мария Кастиэлья, Педро Гуаль Вильяльби и Мариано Наварро Рубио. Они пришли из университетов и крупных банков, и хотя трое из них и принадлежали к «Opus Dei»(104), распространенной по всему миру католической общине, однако новые лидеры не представляли никаких определенных группировок, партий или доктрин, а поэтому могли считаться технократами. Действительно, они совершили, по выражению Клауса фон Бейме, переход «от фашизма к диктатуре развития». [129]

Теперь, когда Фаланга уже не представляла какого-либо значения, можно было произвести преобразования и на африканских территориях. Благодаря дружественным отношениям с арабами Франко утратил свободу маневра. Уже не играло роли то обстоятельство, что он предоставил убежище борцам за освобождение и дал автономию Рифу. На фоне политики деколонизации, проводимой ООН и французским соседом, столь важные уступки утратили свою ценность.

Испания, как и Франция, понесла значительные жертвы в ходе восстановления независимости Марокко. Подвигнуть на это Фалангу в те времена, когда она обладала силой, было бы невозможно. Франко же принял в Мадриде султана Мохаммеда бен-Юсуфа, и Мартин Артахо подготовил договор, согласно которому Сеута и Мелилья, будучи испанскими городами, впредь сохраняли связь с метрополией, а прочая территория Рифа вновь переходила под власть главы шерифского королевства.

Вскоре марокканцы потребовали и возвращения Ифни. Кастиэлья, ставший тем временем министром иностранных дел, не смог уговорить их отказаться от этого. Партизаны вторглись с боями в рыбацкий город и были отброшены лишь семь дней спустя. Карательная экспедиция, в которой принимали участие и французские войска, положила конец короткой войне в Сахаре 1957–1958 годов. В результате Испания сохранила свой опорный пункт еще на десять лет.

Казалось, престиж каудильо упал. Как стало известно из правительственных и армейских кругов, [130] Франко заранее знал о намерениях марокканцев совершить нападение, однако с оглядкой на Америку, где как раз находился с визитом Мохаммед бен-Юсуф, не принял неотложных мер. Впрочем, в ходе боев в Ифни был попутно достигнут итог, говоривший в пользу политики главы государства. Франция и Испания больше не были соперниками в Северной Африке.

То обстоятельство, что Кастиэлья стремился к длительному партнерству с соседом, на короткое время способствовало повышению престижа Франко. При ближайшей возможности каудильо нанес визит Эйзенхауэр. Их встреча возымела действие, на которое рассчитывал министр иностранных дел. Когда 22 декабря 1959 года Франко и Эйзенхауэр при прощании у взлетной полосы в Торрехоне обменялись традиционным испанским абрасо(105), Мадрид ликовал.