ПОЧЕМУ ПЛАКАЛ ЦВЕТОК. 2 page

— Жизнь, дочка, не имеет ни дна, ни крыши,— повторяла она частенько.— И раскусишь ее, да никуда от нее не денешься. Твое счастье, если научишься понимать, что к чему.

Все, что бы ни сказала бабушка Аруджан, нравилось мне, а от женских вздохов и жалостливых слов соседей мне становилось не по себе. Не любила я, когда меня жалели. Час от часу мне все больше хотелось угодить бабушке Аруджан, сделать хоть что-нибудь хорошее для нее: то, бывало, земляной пол у нее побрызгаю и подмету, то воды принесу. Каждый мой шаг бабушка Аруджан примечала, и тут же приходила ей на память очередная житейская мудрость, которая потом не раз вспоминалась мне.

Однажды ранним утром я пошла по воду. Солнце только готовилось перебросить свои стрелы через темный хребет гор. Река Инджиг весело кипела. Никогда ни прежде, ни после не видела я Инджиг такой красивой и полноводной, как в то весеннее утро. И брызги, и волны, и камни реки — все это серебрилось и сверкало, как в сказках бабушки Аруджан. Пахнувший с гор ветерок, будто ласковая рука, перебирал мои волосы, а добродушный говор воды проникал в самую душу и одурманивал ее какой-то сладкой, неясной тревогой. Вот бывает же такое! И тебя тянет бежать куда-то вслед за неугомонной водой, и тебе хочется тотчас сделать что-то необычное, хорошее, чего, может, ты и не сумеешь...

Я поставила ведра на траву, вспыхнувшую зеленым огнем под первыми лучами, оглянулась по сторонам и тихонько запела. Просто так запела, без слов, раньше я никогда не пела, а в этот рассветный час меня так и потянуло запеть, и я сама удивлялась, что у меня неплохо получается. И напева-то сейчас я не помню, только знаю, был он очень красивый. И чудилось мне тогда, что добрая река Инджиг радостно вторит ему. Молодая моя пора, юность моя, да видела ли я тебя наяву? Только и подала ты свой голос, только и поманила издалека...

Когда я спела свою песню, позади кто-то сказал;

— О, Гащенагуа... душа моя!

— АЙ — воскликнула я с испугом и оглянулась.

Рядом со мной стояла красивая высокая женщина в богатом шелковом платье.

— О горе мне, не во сне ли я вижу все это. Тоба, тоба! Откуда такая красавица, чья ты дочь? — спрашивала она.

Испугавшись, что женщина назвала меня именем моей матери, я никак не могла прийти в себя и продолжала оглядываться по сторонам. Недалеко от нас на дороге стояла двуколка, запряженная волами. От сердца отлегло, и я во все глаза рассматривала незнакомую женщину.

— Если я хоть что-нибудь помню, ты дочь бедной Гащенагуа,— снова сказала она, не дождавшись моего ответа.

— Да,— отозвалась я наконец.

Женщина печально вздохнула, ее жаркие черные глаза глядели куда-то мимо меня.

— Бедная моя Гащенагуа, твоя дочь похожа на тебя как две капли воды. Я сразу же узнала твой чудный голос, который не слышала столько лет,— снова заговорила она, так же не глядя на меня, будто рядом с ней стояла моя мать.—Видишь, я здесь, я прибежала послушать тебя и стояла рядом, пока ты пела... И лицо твое вижу, и свет твоих глаз — всем, всем твоя дочь на тебя похожа.

Потрясенная этими словами, я не могла и пальцем шевельнуть, сердце мое замирало от страха. Наконец женщина взглянула на меня.

— А тебя как зовут, моя красавица?

— Асият,— ответила я, рассматривая переливающееся на солнце шелковое платье, туго стянутое в талии.

— Сам аллах послал тебя мне, дитя мое. Я так счастлива, будто увидела твою бедную мать. Красавица Гащенагуа ведь выросла в моем доме... И я любила ее как родную дочь. Да откуда тебе это знать? Она покинула этот мир, когда ты была малюткой,— говорила она мне, но я видела, что мысли ее где-то далеко-далеко.

Взяв мою руку, она погладила ее своей нежной белой рукой с розовыми блестящими ногтями, каких я ни у кого никогда не видела.

— Какие хрупкие у тебя пальчики, точь-в-точь как у твоей бедной матери... А как живет твой отец Каплян? Здоров ли?

— Здоров,— ответила я робко.

— Да сохранит его здоровье аллах. Передай Капляну, что княгиня Тамбихан справлялась о его здоровье и шлет свои добрые пожелания. И еще скажи, что я просила отпустить тебя ко мне в гости. Я живу совсем близко, в ауле Джатахабле.

Прощаясь со мной, княгиня Тамбихан обняла меня еще раз, в глазах ее блестели слезы.

В тот же день, когда солнце палило с самой середины неба, я возилась во дворе с хворостом, у ворот появилась дальняя наша соседка Джансарыя и окликнула меня. Только я двинулась к ней, как тут же обогнала меня бабушка Аруджан.

— Ты чего стала у ворот, Джансарыя, заходи, будь гостьей. Говори, говори, с чем пожаловала?

— По милости аллаха я и так у вас в гостях,— ответила Джансарыя, не трогаясь с места.— Меня прислали к девочке с хорошей вестью, да не знаю уж как и начать.

— С хорошей вестью чего же тянуть? — как-то не добро усмехнулась бабушка Аруджан.— Неважно, как начнешь, а важно, что скажешь, говори же, Джансарыя.

Но Джансарыя покачала головой.

— А отец ее, Каплян, дома?

— Нет Капляна дома, пошел в лес,— ответила бабушка Аруджан.

— Жалко, жалко, что нет его, он обрадовался бы моей доброй вести,— продолжала тянуть Джансарыя.

Но бабушка Аруджан стояла на своем.

— Что же так? Нет Капляна, зато мы дома. Говори, Джансарыя. Асият не маленькая, по милости аллаха, она умница, все сама поймет как надо.

Высокая, худая Джансарыя поправила свой платок, с недоверием посмотрела на бабушку Аруджан и, вздохнув, сказала:

— Та женщина, Асият, с которой ты виделась утром на реке, уважаемая во всей округе княгиня Тамбихан из рода Уардоковых, приглашает тебя в свой дом. Видишь, какое счастье к тебе привалило. Собирайся, собирайся Это ради памяти твоей покойной матери княгиня Тамбихан берет тебя к себе. Кто же не знает, что красавица Гащенагуа росла у княгини? Знала бы ты, какой это чудесный дом! Кому еще так повезет, как тебе? Кому привалит такое счастье? Сегодня княгиня Тамбихан гостит у князей Лаевых, а завтра поедет домой и тебя заберет. Собирайся же, счастливица!..

Джансарыя так тараторила, что я не могла вставить н словечка, а только глядела, как быстро прыгают ее тонкие губы. Бабушка Аруджан тоже молчала, давая Джансарые выговориться, но видно было, что добрая весть Джансарыи ей не по душе. Она, будто от какой-то нестерпимой боли, то закрывала глаза, то пытливо посматривала на меня. Когда Джансарыя умолкла, бабушка Аруджан скрестила на груди свои высохшие руки и сказала ей:

— Да продлит аллах твои дни, Джансарыя,- за то, что не поленилась прийти к нам с другого края селения. На тебя не обижаются наши сердца, пусть и твое сердце на нас не обидится. А что я тебе сейчас скажу, передай той, которая тебя прислала, да слово в слово.

— А что, Аруджан? — волнуясь, спросила Джансарыя.— Клянусь, я передам все, что ты велишь.

— Так вот,— медленно проговорила бабушка Аруджан,— передай княгине из рода Уардоковых так: если Уардоков Токан — князь, то Данджяров Каплян сам царь, если Уардокова Тамбихан — княгиня, то Данджярова Асият — сама царица, слышишь, Джансарыя? Потому что и в княжеском роду встречаются псазыiii, потому что и среди нас, безродных, немало людей со светлой головой и щедрым сердцем. А княгиня Уардокова Тамбихан самая бессовестная из всех псазов, каких я повидала на своем веку. Нет, не переступит нога дочери безродного Данджярова Капляна грязный порог вашей княгини из знатного рода, и близко Асият не подойдет к ее воротам. Пока я жива, и мизинца ноги Асият не увидит в своем дворе бессовестная княгиня, хоть бы и самого Капляна на свете не было. Да, без матери моя Асият, сирота, никто родную мать не заменит. Но только и сухой хатык ее отца-бедняка слаще медовой воды княгини Тамбихан. Ступай, моя милая, и передай своей госпоже мои слова.

Бабушка Аруджан сказала все это медленно и тихо, и непонятно было, сердится она на Джансарыю или нет. Умела бабушка Аруджан так вот обуздать свой гнев и удивить своей премудростью, в этом и была ее сила.

Джансарыя, не вымолвив ни слова, отшатнулась и понеслась по дороге, поминутно оглядываясь, будто за ней кто гнался. А бабушка Аруджан обняла меня за плечи и повела в дом.

— Идем, дочка, я расскажу тебе, почему я так рассердилась.

Мы вошли в комнату и сели у очага. И бабушка, задумчиво глядя на тлеющие в очаге кизяки, рассказала мне правду о том, как княгиня Тамбихан отравила мою мать.

Вот так это было, вот тогда я впервые узнала об этом, хотя поначалу забежала вперед. И сердце мое в тот час вспыхнуло ненавистью, как огонь в очаге, который бабушка Аруджан то и дело поправляла кочергой.

«Поднимайся сейчас же, чего ты сидишь! Беги к княгине Тамбихан, вырви ей волосы, выколи глаза, плюнь в лицо! Почему сегодня на берегу ты не разбила ей голову коромыслом, почему не размозжила ее камнями, как гадюку? Торопись, торопись, только месть тебя успокоит!» — стучало у меня в висках.

А бабушка Аруджан ничего не замечала и не спеша продолжала свой рассказ.

И у меня не было сил подняться и побежать, как приказывало мне сердце, я жадно ждала ее последнего слова.

— Горькая судьба была у твоей матери,— вздохнула бабушка Аруджан и замолкла.

— А отец знает, что княгиня Тамбихан отравила маму? — со страхом прошептала я, словно боялась, что отец может нас услышать.

— Конечно, дочка, он знает, да только он сказал людям: «Что же мне кинжал поднимать против женщины? На моей голове папаха, а она носит шаль».

— Ну, если отцу папаха мешает, мне мой платок не помеха,— решительно сказала я, поднимаясь с места.— Я сама отомщу за свою мать.

— Постой,— схватила меня за руку бабушка Аруджан и заставила сесть.— Не торопись, ведь мы не знаем, где тот цветок, с которого змея брала яд, надо все хорошо обдумать. Если кровник спешит, кровь проливается дважды. Ты еще молода, мало что понимаешь, послушайся меня!

— Хорошо, бабушка, хорошо,— согласилась я, надеясь на ее мудрый совет. Но бабушка Аруджан так больше мне ничего и не сказала.

Весь остаток этого тяжкого дня я не могла найти себе места. Вернулся домой отец, он сразу же заметил, что я не в себе.

— Что случилось, Асият, ты не заболела?

— Нет, ничего,— ответила я.

— Не хитри, все равно вижу тебя насквозь,— продолжал настаивать отец.— Ну, выкладывай, что тебя за душу тянет.

Слезы заволокли мне глаза, побежали по щекам, и, уткнувшись лицом в плечо отцу, я горько зарыдала.

Он долго успокаивал меня, как умел, а потом я рассказала ему все, что было у меня на сердце. То ли потому, что я задела самое больное место, то ли оттого, что его боль стала теперь и моей болью, отец сгорбился, опустил голову и ни разу не взглянул на меня. Мне хотелось услышать от него хоть слово, но он молчал. Так молча мы и просидели до темноты и, даже не поужинав, легли спать. Всю ночь мне мерещилась моя бедная мать, так и стояла у меня перед глазами.

Утром я попросила отца:

— Дада, отпусти меня к княгине Тамбихан в служанки.

— Не пущу, дочка,— строго ответил отец.— Знаю, не удержишься, будешь мстить за мать, за тем и просишься. А ведь ты у меня одна на всем свете. Не пущу. Бедняку пустое дело считаться с князьями. Увидишь сама, аллах отомстит ей за нас, не торопится он, у него аркан длинный!

А мы с тобой уйдем отсюда. Она ведь не уймется, эта змея, не отстанет от тебя.

В то утро и бабушка Аруджан точь-в-точь повторила слова отца. Не знаю уж, сговорились они меж собой или бабушка сама так же думала, но вскоре мы с отцом перебрались в аул Бибаркт. Свой домишко отец продал, а в новом селении мы купили на эти деньги такой же ветхий дом. Так из-за княгини Тамбихан пришлось нам с отцом оставить родное гнездо. Мы покидали селение с такой тягостью, будто стены нашего старого дома лежали у нас на плечах.

Со своей участью люди свыкаются... Нищий, и тот, бывает, махнет рукой на свою злую долю, зато глаз не спускает с того, что ему в диковину. Как раз и со мной так было.

Перебрались мы с отцом в аул Бибаркт, а хоть бы что у нас переменилось! Оставили насиженное место с тяжелой душой, не отлегло и на новом. Отец, как всегда, батрачил до седьмого пота, а я готовила ему и управлялась по хозяйству. Только и всей радости было, что здесь мы поменьше голодали. Новых соседей я поначалу дичилась и очень скучала по бабушке Аруджан. Но здесь, в Бибаркте, мне на редкость и повезло.

Поселились мы неподалеку от учителя Толистана Тобыля.

По утрам он ходил в медресе, а среди дня в его дворе начинали звенеть детские голоса. Во все глаза я рассматривала через забор этих мальчишек и девчонок, таких же, как я, и меня брала зависть. Как-то однажды я все же не вытерпела, набралась храбрости и тоже пошла во двор к учителю Толистану.

Оказывается, учитель просто играл с детьми, шутил, выспрашивал всякие новости, но чаще всего рассказывал такие сказки, что дух захватывало. И где он их только брал! Когда он начинал новую сказку, его худощавое загорелое лицо становилось серьезным и задумчивым. А говорил он — проще некуда, и все было нам ясно, просто заслушаешься. И сказок этих учитель Толистан знал — хоть отбавляй. Всякий раз он вспоминал что-нибудь новое. Вскоре я обратила внимание, что после каждой сказки учитель Толистан вынимал из кармана небольшую тетрадь с чистыми листами и карандашом что-то записывал туда. Как-то раз, когда он закончил сказку о Сосруко своей любимой присказкой: «Вы все слышали своими ушами, желаю вам жить, пока все увидите своими глазами»,— и как всегда достал из кармана тетрадь, я осмелилась и спросила его:

— Учитель, а что это ты делаешь?

Он улыбнулся, погладил меня по голове.

— Это, дети мои, я записываю, какие сказки я уже вам рассказал. А вдруг я забуду и расскажу то же самое? Нет, не хочу, чтобы вы на меня сердились. Знаете, сколько сказок у нас? Их можно рассказывать без конца. В сказках вся жизнь нашего народа.

— Как это, учитель Толистан? — удивилась одна из девочек.— Неужели в этой штучке с углем жизнь нашего народа?

— Нурхан, душа моя,— рассмеялся учитель Толистан,— ну, какая же это штучка с углем? Это называется карандаш, а здесь,— он повертел в руках тетрадь,— я все записываю. Вот рассказал я вам сегодня сказку о Сосрукоiv и записываю сюда слово «Со-сру-ко». В другой раз буду знать, что рассказывал сегодня, и вспомню другую сказку. Расскажу другую и тоже ее запишу. Понятно?

— Да, да, понятно! — загалдели хором все девочки, кивая головами.

Одна только Нурхан не унималась.

— А как ты узнаешь, учитель, что записал слово «Сосруко», а не какое-нибудь другое?

Учитель вдруг помрачнел, задумался и молчал так долго, что девочки стали с удивлением переглядываться. Потом он поднял небольшую палочку, вроде своего карандаша, присел на корточки и сказал:

— Подумайте-ка, что мы говорим в начале слова «Сосруко»?

— С-с-с,— старательно выговорила Нурхан.

— Верно, душа моя,— кивнул учитель Толистан и начертил палочкой на земле какой-то знак, похожий на полумесяц.— Вот так пишется буква «эс», первая буква от слова «Сосруко». А вторая какая буква, кто мне скажет? Послушайте еще раз: Со-о-о.

— О! Вторая буква «о»,— опередил меня какой-то мальчик.

— Молодец, да будет здоровье всегда при тебе,— похвалил его учитель Толистан.— Посмотри, как надо писать эту букву,— он начертил на земле рядом с полумесяцем знак, похожий на полную луну.

Так, не спеша, буква за буквой, учитель Толистан вывел на земле слово «Сосруко». Мы все смотрели на него как завороженные. Это было какое-то волшебство. А учитель Толистан все больше и больше удивлял нас.

— Каждый из нас, дети мои, непохож на другого, точно так же и буквы все разные. У каждого из нас есть имя, точно так же есть имя и у каждой буквы.

Всех людей вместе называют народ, точно так же и все буквы вместе называют алфавит. Тот, кто знает алфавит, может сам читать и писать всякие слова. А тот, кто сам может читать и писать, тому ума не занимать.

О таком люди говорят — он просто мудрец...

Учитель Толистан говорил так понятно и душевно, что все это показалось мне интереснее прежних сказок. Больше всего я удивилась, когда он сказал, что маленькие буквы повелевают всем на свете и могут подсказать, в какой час завтра взойдет солнце. Чудесно все это было, чудесно!

Когда все дети стали расходиться по домам, обычно непоседливая Нурхан не тронулась с места. Заметив это, я тоже села на землю рядом с ней и тоже, как и она, провожала нетерпеливым взглядом каждого уходящего. Едва у ворот мелькнули босые пятки последнего мальчугана, Нурхан вскочила и, округлив глаза, так и горящие любопытством, подлетела к учителю Толистану.

— Учитель, скажи, где можно мне взять эти буквы? — умоляюще сказала Нурхан.— Я тоже хочу ихзнать!

— И мне тоже... несмело сказала я, подходя к учителю вслед за Нурхан.

Учитель Толистан разом погладил меня и Нурхан по волосам.

— Милые мои девочки, эти буквы нигде не берут, их просто изучают.

— А как это изучают? — не отставала Нурхан. Она так и сверлила его глазами, словно хотела заглянуть в самую душу.

Учитель Толистан тяжело вздохнул и не проронил ни слова. То ли он устал от наших расспросов, то ли не знал, что ответить, И Нурхан потупилась, щеки ее залились краской. Учитель Толистан вдруг обнял нас за плечи и сказал как-то смущенно, будто чем-то провинился перед нами:

— Заходите в дом, я расскажу вам, как надо изучать буквы.

Мы с Нурхан прошли в комнату вслед за учителем. Он открыл деревянный сундучок с резной крышкой и вынул оттуда какой-то небольшой китапv, Мне почудилось, что этот китап — волшебный, он был весь в разноцветных, как весенняя радуга, картинках. Я никогда раньше не видела разрисованных китаповvi. Учитель Толистан положил этот чудесный китап на низкий столик и прикрыл его рукой. Он сделал это так бережно, будто под рукой у него была какая-то невидимая птичка: прижмешь посильнее — задавишь, а послабее — упустишь. Мы с Нурхан не могли вымолвить ни слова...

— Что это? — прошептала я, когда немного опомнилась.

— Это книга,— тоже тихо ответил учитель Толистан и погладил волшебный китап.— Такой вы никогда еще не видели.

— А что такое книга, учитель? — все больше и больше удивлялась Нурхан.

— «Книга» — это русское слово, дети.

— Русское слово?! — с испугом переспросили мы с Нурхан в один голос..

Но наш учитель Толистан как ни в чем не бывало продолжал:

— Я вам уже рассказывал сегодня, что сначала люди изучают буквы, а потом с помощью этих букв составляют такую вот книгу. Конечно, это дело очень трудное. Книгу может написать только очень мудрый человек. Он непременно должен знать больше других людей, которые будут читать его книгу. А то людям будет неинтересно. Читая книги, и другие люди умнеют, многие из них тоже начинают писать свои книги. Так на свете появляется много книг и много умных людей. И чем больше вокруг нас умных людей, тем интересней жить всем нам. Вот эту книгу, мои девочки, написал один русский мудрец... А звали его Александр Пушкин.

— Александр Пушкин? — как эхо отозвалась Нурхан.— Что это за человек, я не знаю.

— Пушкин был русский, душа моя Нурхан. И писал он стихи, это все равно что песни, вы понимаете?

Мы с Нурхан согласно закивали головами.

— Ну вот, девочки, знайте, Александр Пушкин был очень мудрый человек. Он знал такие слова, которые были сильнее самого царского слова. И царь побаивался его мудрости, потому и убили Александра Пушкина.

— Убили?! — переспросила я еле слышно.

— Да, убили его, убили,— повторил учитель Толистан.— Но слова его книги будут жить вечно, как солнце на небе, как сама земля. Пушкина знают везде — в разных странах, и наши дети скоро будут читать все, что он написал...

— Скажи, учитель, а кто же даст нашим детям столько этих самых книг? Кто? Ведь детей у нас, сам знаешь, сколько,— не отставала Нурхан.

— Только русские люди дадут. Они хозяева этих книг...— ответил учитель Толистан как-то очень тихо, словно боялся, что его кто-то, кроме нас двоих, может услышать.

Конечно, в ту пору я не поняла тайного смысла его слов и даже не задумалась над. этим. Мне не терпелось узнать побольше о Пушкине — мудреце из мудрецов.

— А что же такое написал Александр Пушкин вот в этой книге? — спросила я, глядя на разноцветный китап, лежащий на столе.

- Много он написал за свою короткую жизнь... А в этой книге только его сказки.

— Как хочется мне услышать эти сказки! — Нурхан осмелела и дотронулась до книги своими тонкими пальчиками.

— Что ж, услышать можно, если хочется,— сказал учитель Толистан, открывая русскую книгу.

И начал читать. Конечно, мы с Нурхан не понимали ни слова, но голос учителя лился так плавно, так сладко отзывался в душе, что мне стало ясно — он читает какое-то чудо, какого я в жизнн не видела и не слышала.

Прочитав русскую сказку, учитель Толистан усадил нас рядом с собой и стал пересказывать ее нам.

Закрыв глаза, я видела прекрасную, белую и сияющую, как снежные вершины, царевну-лебедь на зеркальной воде и веселую белку с золотыми орешками.

Когда учитель Толистан замолчал, Нурхан вскочила и, сложив молитвенно на груди тонкие руки, закричала:

— Читай же, читай нам еще, ради аллаха!

Мне казалось, что из ее черных, огромных, горящих глаз вот-вот брызнут слезы.

Но учитель закрыл лицо свое обеими руками и минуту-другую не отзывался. Наконец он отвел руки от лица. Глаза у него были влажные и задумчивые.

— Разве наш народ не мог бы иметь свои книги? — сказал он, взяв в руки чудесный русский китап.— Сколько у нас есть сказок и преданий! Обидно просто...— и снова замолк.

Мы с Нурхан стояли не шелохнувшись.

— Девочки, а вы хотели бы научиться читать? — спросил он, выходя из своей задумчивости.

— Хотим, конечно, хотим,— закивали мы.

— Тогда приходите ко мне завтра, к вечеру. А сейчас идите домой, уже поздно.

Будто на крыльях вылетели мы с Нурхан на улицу. Солнце ушло за гору, сгущались предвечерние сумерки. Над каждой крышей вился дымок — в домах готовили ужин. И я побежала к себе, чтобы успеть к приходу отца разжечь наш очаг.

В ту ночь, как ни старалась, не могла я заснуть. Мне неотступно мерещились те самые буквы, которые учитель Толистан написал на земле, они дергались и плясали, как будто поддразнивали меня. Лишь под утро я забылась и увидела во сне какой-то кошмар. Будто весь аул Бибаркт собрался во дворе учителя Толистана посмотреть на слово «Сосруко», начертанное на земле. Люди ахали и перешептывались, и вдруг откуда ни возьмись в толпе возникли черные черти. Своими мохнатыми хвостами они хлестали по буквам, и все стали с криками разбегаться. Только учитель Толистан остался рядом с буквами. Спокойный, гордый и сильный, он рассмеялся. И тогда хвосты чертей от ударов по буквам стали вспыхивать, как сухое сено. Кто-то в спину толкнул меня к учителю Толистану, мне стало больно и страшно, и я проснулась.

Было уже светло. Отец запрягал волов. Я накормила его и, едва он уехал, побежала к Нурхан рассказать сон. Мы долго гадали, к чему бы это мне все снилось, да так ничего и не надумали. Одно в моем сне растолковали мы к добру — буквы учителя Толистана все же остались на песке.

С того дня мы с Нурхан стали ходить к учителю Толистану. Встречал он нас всегда с приветливой улыбкой, вел в комнату, усаживал и терпеливо показывал удивительные русские буквы. Постепенно мы с Нурхан запоминали их и даже научились писать.

Однажды, в последний день уразыvii, мы побежали к учителю поздравить его с праздником. Он был во дворе.

— Кабыльхадviii, учитель, кончилась твоя ураза!

— Да продлится ваша жизнь, дети мои,— ответил он радостно и с таинственным видом поманил нас рукой.— Идемте-ка в дом, я приготовил вам по лакумуix.

Мы с Нурхан смущенно переглянулись, как-то неловко было нам, девчонкам, брать лакум у такого уважаемого человека. Детям это не полагалось. Но учитель Толистан решительно направился к дому, видно, он не собирался повторять свое приглашение. Нам пришлось пойти за ним в его комнату. Напевая какую-то забавную песенку, он открыл свой узорчатый сундучок и достал из него две одинаковые книжки.

— Асият, душа моя, прочти-ка, что здесь написано,— сказал он, протягивая мне одну книжку.

— Аз-бу-ка,— выговорила я не сразу, но уверенно. И повторила радостно: — Азбука! — Мне очень понравилось это веселое слово.

Учитель Толистан кивнул головой.

— Теперь ты, Нурхан, прочти,— он и Нурхан протянул такую же книжку.

— Аз-бу-ка,— строго прочла Нурхан и звонко рассмеялась. Видно, и ей слово понравилось.

— Да будет всегда крепкое здоровье у вас обеих,— сказал учитель Толистан.— Эти книжки я привез из города для вас. Читайте их на досуге, но только об одном прошу: не показывайте ни единой живой душе.

Замирая от счастья, я крепко обеими руками прижала к груди эту «Азбуку» и посмотрела на Нурхан. Моя подружка тоже сияла, будто ей в руки попало какое-то чудо. А учитель Толистан, высокий, худой и красивый, глядя на нас, улыбался особенной, светлой улыбкой. Такой я ни разу у него раньше не видела. До сих пор так и стоит у меня перед глазами его смуглое, худощавое лицо с чуть продолговатыми карими глазами и этой светлой улыбкой. Никогда потом в жизни не встречала я человека, который мог бы так хорошо улыбаться.

Спрятав книжки на груди под платьями, мы с Нурхан помчались к нам в дом. Я знала, что отца не было — он с утра ушел в мечеть на праздничную молитву. Нам было не до праздника. Целый день мы снова перелистывали свои книжки, подолгу рассматривая чудесные большие буквы, и даже пытались прочесть слова. Конечно, мы не могли понять русских слов, но все-таки разгадывали их, как научил нас учитель Толистан, с помощью картинок.

Через два дня учитель Толистан спросил:

— Ну как дела, мои милые девочки? Понравились вам мои лакумы? То-то! — улыбнулся он.— И на нашем абазинском языке можно было писать книги, если бы у нас были буквы. Да разве кто хочет этим заниматься? — он досадливо махнул рукой.— Люди привыкли думать, что бедным некогда учиться, а богатым незачем. Я вот прикинул, как можно было бы писать русскими буквами наши абазинские слова. Хотите, покажу вам?

Надо ли говорить, как мы с Нурхан этого хотели. Учитель Толистан достал из своего заветного сундучка большой лист бумаги и развернул его на столике. На бумаге в два ряда были выведены красивые буквы. Многие из них точь-в-точь как русские. Учитель Толистан выговаривал каждую и показывал ее на листе. Мы с Нурхан невольно повторяли звуки следом за ним.

— Видите, это совсем не трудно,— сказал он, пытливо поглядывая то на меня, то на Нурхан.— Если нам захочется написать слово «Нурхан», то мы напишем его вот так...— он быстро начертил на листе какие-то знаки.— А слово «Асият» пишется вот так...

Это было очень интересно. Я все боялась, как бы мне чего не забыть, и не спускала глаз с его руки. Многое из того, что он растолковывал нам, я так и не поняла в тот вечер. Нурхан тоже, видно, не все понимала. И вдруг ни с того ни с сего она спросила:

— Почему хочешь, учитель, чтобы мы читали от левой руки к правой? Когда дада читает Коран, он водит пальцем наоборот.

Учитель Толистан удивленно вскинул глаза на Нурхан и сказал после некоторого раздумья:

— Видишь ли, душа моя, нельзя подходить к любому делу не с той стороны. Когда выбирали место для нашего селения, почтенные старики ни за что не соглашались ставить дома на том берегу Инджига. И теперь вы сами убедились, как легко брать воду из реки, она сама заносит ее в ведра. Верно, и книгу писать сподручнее от левой руки к правой, а не на оборот.

Не знаю, как Нурхан, но я мало что поняла из того, что разъяснял учитель Толистан. Он заметил мой смущенный взгляд и успокоил меня.

— В конце концов неважно, с какой стороны читать и писать, важно, что человек запомнит. Русские буквы читают с левой руки к правой, а арабские — с правой к левой, понятно? Давайте вернемся к нашим абазинским буквам...

После этого вечера я все время пыталась научиться писать абазинские слова с помощью русских букв. Сижу у очага — вожу пальцем по золе, пишу свое имя, просею муку — на муке напишу, подметаю двор — и на песке выведу: «Асият». И каждая буква в этом слове казалась мне живой — вот-вот шевельнется и заговорит со мной.

Дни шли своим чередом, каждый день приносил и свои радости, и свои горести. Постепенно они вытесняли друг друга из моей памяти, уходили в прошлое и забывались. А теперь вот все всколыхнулось в душе, все вспоминается, все так и стоит перед глазами. Да что уж — когда возьмет за сердце, вовек не забудется...

Как-то раз, набрав в речке полные- ведра воды, я почти бегом шла домой. Торопилась. Шум реки утихал, знакомая тропинка поперек берега кончалась, оставалось только перейти наискосок проселочную дорогу, но тут откуда-то вывернулись два старика. Они шли мне навстречу по другой стороне пыльной дороги. Я остановилась и стала ждать, пока старики пройдут мимо, потому что обычай строго запрещал женщине переходить дорогу мужчинам. Поглядывая на стариков, я поняла, что они чем-то взволнованы, и невольно прислушалась к их разговору. Как только они поравнялись со мной, один из них проговорил:

— Что ни говори, а Толистан-эфенди стал забывать заветы всевышнего. Слуги аллаха ему этого не простят.

— Думаешь, убьют? — испуганно отозвался другой.

Мне показалось, что в меня ударила молния: в глазах потемнело, в висках застучало. Сама не своя я поплелась вслед за стариками, вместо того чтобы перейти улицу и отнести воду домой. Я ловила каждое их слово.

— Говорят, в ауле Теберда этому Толистану и рта не дали раскрыть, выгнали с площади, где народ собрался. Тут же хотели прикончить камнями, да Толистан-то хитер, словчил, скрылся, будто сквозь землю провалился,— продолжал рассказывать первый старик.