ПОЧЕМУ ПЛАКАЛ ЦВЕТОК. 1 page

ЛИСТКИ ПЕРВОГО ТАЛИСМАНА.

Я сижу в тюрьме. Надо ли говорить о тех муках, которые я терплю здесь? Сижу в тесной одиночке: два шага длиной, два шириной. Конечно, меня унижают, бьют, морят голодом,— но все это известно. Ведь в мире нет хорошей тюрьмы, как нет узника, который бы наслаждался жизнью. Но и в эту тьму, где человек чувствует себя червяком, иногда пробивается луч света. Поняла я это только сегодня.

Как-то однажды, днем, когда надзиратель принес мне тюремную похлебку, я решила — будь что будет! И попросила его разыскать моих друзей на воле. Он, не сказав ни слова, будто не слышал, хлопнул тяжелой железной дверью и ушел. Так в тюрьме положено: ты можешь говорить, что хочешь, а тебе ни слова в ответ — не имеют права. Прошел день, второй. На третий день все тот же надзиратель снова появился в моей камере с похлебкой, молча поставил железную миску на табуретку, вынул из-за пазухи большой сухой гырджынi положил его рядом с миской и так же молча посмотрел на меня. Когда железная дверь захлопнулась, я схватила гырджын и дрожащими от волнения руками разломила его. Внутри лежал небольшой пакетик из сафьяна, а в нем тонкие листки чистой бумаги, маленький наперсток и какой-то странный твердый шарик. На одном из листков было написано:

«Это наш человек, верь ему, но с ним не разговаривай. Все, что хочешь, пиши и отдавай ему. Чернила сделай так: от шарика отломи кусочек с зернышко проса и разведи его водой в наперстке. То, что напишешь ими, никогда не сотрется. Стараемся устроить твой побег. Не падай духом, Бзила, бзила. До счастливой встречи».

«Не падай духом. До свиданья...» Как нужны мне были эти добрые и простые слова! Милые вы мои друзья, нежные и сильные. Ваше мужество пробилось сквозь толстые каменные стены, сквозь решетки и вошло в мое сердце.

Родные мои, только вы одни и остались у меня на целом свете. Никто, кроме вас, не сможет прочесть мои записки, которые я хочу написать здесь, в тюрьме. Я напишу их на абазинском языке, как научил меня мой учитель Толистан. Вы оба сделали для меня так много хорошего, и все-таки я еще раз умоляю вас: сберегите моего сына. Когда подрастет, он обязательно спросит: где моя мать? Какая она? Где мой отец? Почему я ни разу их не видал? Конечно, вы расскажете ему все, что знаете о нас. Но все равно вы не сможете рассказать ему столько, сколько знает и помнит его мать. Я своего сына, может быть, и не увижу никогда... Поэтому прошу вас — пусть он прочтет сам то, что я успею написать для него своей рукой. Все мои письма, друзья, зашейте в черный сафьян, и пусть он носит их на шее, как талисманы, пока не вырастет и не прочтет. И еще одно... Прошу тебя, Нафиса, прошу и тебя, Ахмед, перевезите моего сына по ту сторону моря, на родную землю моего отца и матери, в аул Бибаркт. Там живет мой учитель Толистан, о нем вы все знаете. А вдруг он жив и помнит меня, вдруг и до него дойдет весть обо мне?

Оставляю вам, Нафиса и Ахмед, сына своего как анамат. У меня болит голова от голода, силы с каждым днем оставляют меня, не знаю, смогу ли я написать все, что хотелось бы. Но так хочется успеть.

Рыба, и та, наверное, думает: «Да будет глубокой вода, где я плаваю». Если у человека хорошие родители —:го счастье, если плохие — всю жизнь несет он на своих течах тяжелую ношу. Мой отец был абазин, а мать кабардинка. Жили они в бедности, но никогда не слышала о них худого слова. Когда наша соседка, бабушка Аруджан, рассказала мне историю их женитьбы, моя бедная мать уже лежала на кладбище. Горькая судьба ее потрясла меня, могу ли я не рассказать о ней моему сыну?

Мать с малых лет осталась круглой сиротой и выросла в доме княгини Тамбихан, владелицы огромного кабардинского аула, расположенного на берегу реки Инджиг. Еще девочкой она была служанкой при княгине. Рассказывая о моей матери, старая Аруджан всегда называла ее красавицей Гащенагуа. До сих пор помню напевный тихий голос бабушки Аруджан, ее рассказ, от которого сердце мое переполнялось разными чувствами — и гордостью, и горечью невозвратимой утраты.

...лоб у красавицы Гащенагуа был высокий и ясный,— говорила, смежив морщинистые веки, бабушка Аруджан,— глаза горели, как звезды, а над ними брови ровно два полумесяца... Ресницы у нее были длинные, черные, а все равно казались лучами горячего весеннего солнца, и белое лицо ее всегда сияло добротой. Нет, нет, ни у кого в жизни я не видела такой шелковистой кожи, а талию ее можно было обхватить двумя пальцами, и волос таких густых и черных никому еще не дарил аллах со дня сотворения мира... Так и считали мы Гащенагуа дочерью солнца и луны...

Расписывая красоту моей матери, бабушка Аруджан, наверное, преувеличивала, но образ, созданный ею, так и живет в моей памяти и никогда не изгладится. Да и люди, вспоминая мою мать, непременно называли ее красавицей Гащенагуа.

А кто не полюбит красавицу? Многие аульские парни вздыхали по ней. Но когда об этом узнала княгиня Тамбихан, она разгневалась.

— Мою собственную служанку я отдам только тому, кто будет красивее всех, сильнее всех и умнее всех — и то если о нем еще и песню в народе сложат. Найдется такой — пожалуйста, пусть покажется мне.

Говорили, что и княгиня была красавица, и ее, Тамбихан, выбрал аллах из тысячи прекрасных. Смугловатое лицо ее притягивало взгляды какой-то неземной нежностью, в сияющей темноте глаз таилась загадочность, тяжелые волосы немного оттягивали назад ее голову, отчего в осанке княгини была безмерная гордость. Носила Тамбихан длинные атласные платья, туго обтягивающие высокую грудь и тонкую талию, и всякий, кто видел ее, невольно думал: «Вот это настоящая княгиня!»

Всем, кто ни приходил свататься к моей матери, княгиня Тамбихан отвечала через дворовых одно и то же: «Для той, кому этот парень понравится, он хорош, но для моей Гащенагуа он не подходит». Так княгиня Тамбихан и поотказывала всем парням в своем ауле.

Гащенагуа по-прежнему каждый день была при княгине, прислуживала ей, расчесывала волосы.

— Какие же у тебя удивительно нежные руки,— говорила княгиня Тамбихан, в блаженстве закрывая глаза, когда Гащенагуа расплетала ее косы.— Ты причесываешь меня, и каждый раз молодеет мое сердце. Нет, как хочешь, пока я жива, твои руки не прикоснутся к мужчине. Спой-ка мою любимую песню, Гащенагуа.

И Гащенагуа пела своим низким, мягким голосом, а глаза княгини Тамбихан становились задумчивыми и темнели от каких-то дорогих ей воспоминаний.

Но однажды княгиня Тамбихан не услышала свою песню. Когда она привычно сказала: «Спой-ка мою любимую песню»,— Гащенагуа с грустью запела:

Сказала ты:

Коль сможешь, отыщи

Красавца над красавцами другими.

- Один лишь он красивей всех мужчин.

Я встретила его, моя княгиня.

Сказала ты:

Чтоб мудрости своей

Не растерял бы в споре он с другими.

- На целом свете нет его умней,

Я встретила его, моя княгиня.

Сказала ты:

И пусть в краю родном

Его возвысит песня над другими.

- Петь без конца готова я о нем.

Послушай песню про него, княгиня.

Понравится ли тот тебе,

Во сне

Кого я вижу каждой ночью ныне?

Кто мил тебе — понравится ли мне?

Подумай, как мне быть, моя княгиня... ' (Перевод песен Л. Дубаева.)

— А кто тебе понравился? — еле сдерживая гнев, спросила Тамбихан и пристально посмотрела на Гащенагуа. По бледным щекам девушки катились слезы.— Милая, да ты еще красивее, когда плачешь!

Услышав последние слова княгини, Гащенагуа тоже вспыхнула гневом, щеки ее запылали, и слезы мгновенно высохли. Она отошла от княгини и тоже пристально посмотрела ей в глаза.

— Разве может человек радоваться слезам другого? — запальчиво спросила Гащенагуа.

И княгиня Тамбихан насторожилась.

Следует сказать, что она всегда с добротой относилась к Гащенагуа, хотя вообще-то была сущая ведьма, слугам попадало от нее ни за что ни про что. А вот Гащенагуа княгиня отличала от всех, ни разу не бранила ее и даже по-хорошему наставляла на ум, что так нужно молодой девушке, особенно сироте. И благодарная Гащенагуа всей душой была привязана к своей госпоже.

Но тут нашла коса на камень. Это княгиня Тамбихан в один миг сообразила. Но она не подала виду и поспешила сказать, как ни в чем не бывало:

— Подойди поближе, Гащенагуа, и послушай, что я тебе скажу. Умный человек всегда прямо говорит, что у него на душе, поэтому-то умных и обижают меньше. Забудь мои не к месту сказанные слова и ответь мне прямо: кому ты хочешь отдать свое сердце? Я желаю тебе только добра, ты сама это видишь. Если он красив, силен и умен, как ты о нем пела, покажи мне его, и я не буду препятствовать твоему счастью. Ответь же, чей он сын и как его зовут?

— Он не из нашего аула, его зовут Данджяров Каплян,— доверилась княгине Гащенагуа.

— Чей бы он ни был сын, пусть приходит, посмотрим на него,— сказала княгиня Тамбихан.

Вскоре Каплян пришел в дом княгини, и не один, а со своим другом, как полагалось по обычаю сватовства. Как только они переступили порог комнаты, где по вечерам собирались девушки-служанки, следом явились еще два молодых парня — соперник Капляна Нурмхамат тоже со своим другом. Как водится, парни веселили девушек, рассказывали им всякие забавные истории, никому не выказывая особого внимания.

В поздний вечер собрались асе четверо уходить, и, как было заведено, Каплян и Нурмхамат оставили, вроде бы забыли, в комнате свои кинжалы. Это затем, чтобы девушка, которую сватают, могла подать знак, какой из парней ей по душе. Чью забытую вещь оставит у себя, тот и счастливец. Когда все четверо дошли до ворот, их догнал какой-то мальчишка и протянул Нурмхамату его кинжал.

— Возьми, Нурмхамат, ты у нас забыл...

— Вот молодец, да пошлет аллах тебе здоровья,— не растерялся Нурмхамат, взял кинжал и бровью не повел. И остальные не подали вида, будто ничего и не случилось, как и полагается мужчинам... После этого еще два раза по вечерам приходил Каплян к Гащенагуа. А на третий раз не успел войти в девичью, как услышал через раскрытое окно властный окрик:

— Гащенагуа, не забудь отдать кинжал, который забыл у нас этот парень. А то он, наверное, спросить стесняется.

Дверь отворилась, и на пороге девичьей появилась заплаканная Гащенагуа. Она медленно протянула кинжал Капляну, взгляды их встретились и без слов поведали все, что было у них на сердце.

— Долго вы будете глазеть друг на друга? Отдай кинжал, Гащенагуа, и иди сюда,— опять послышался властный голос княгини Тамбихан.

Гащенагуа не посмела ослушаться, и Каплян ушел с камнем на сердце...

Вспоминая обиду, нанесенную моему отцу княгиней Тамбихан в сватовстве, бабушка Аруджан надолго умолкала.

— Бабушка, милая, ну что дальше-то было, расскажи,— просила я. Она улыбалась и, прикрыв глаза, напевно, как чудесную сказку, пересказывала удивительную историю женитьбы моих родителей до конца. По сей день не знаю, что тут было правдой, а что желанной придумкой бабушки Аруджан. Слово в слово, до мелочей, помню я эту историю.

Однажды, ранней осенью, удрученный Каплян поехал в лес на охоту. Неподалеку от чащи он спешился, пустил коня попастись, а сам присел на сухую траву, прикидывая, в какой стороне его ждет удача.

Кругом такая красота, что просто душа радуется. Лес горит осенним разноцветьем, беззаботные птицы трезвонят во все голоса, золотое солнце смотрится в бирюзовую веселую воду реки Инджиг. Повеселел и Каплян, забыл о своей злосчастной доле, закрыл глаза, вспоминая свою любимую Гащенагуа. И казалось ему, что вот-вот появится она на этой полянке, подойдет к нему, сядет рядом. Но не пришла к нему Гащенагуа. А на дороге вдруг послышался стук колес, и к опушке леса подкатил фаэтон, разукрашенный лентами и цветами. Следом появились всадники.

Каплян притаился, присматриваясь. Люди были вроде незнакомые.

Всадники спешились, привязали коней к деревьям. Из фаэтона вышли богато разодетые девушки, и одна из них с гармоникой. «Ясное дело,— подумал Каплян,— везут невесту какому-то князю».

И верно, девушка с гармоникой завела свадебную плясовую, а мужчины, прихлопывая в ладоши, сошлись в круг. И Капляну захотелось потанцевать с ними, порадоваться хоть чужому счастью, да вспомнил он о своей залатанной черкеске и не решился подойти. Кто их знает, еще и прогонят да засмеют, одно слово — богатые.

А гармоника звенела без устали, вызывая в танцующий круг невесту.

Каплян приподнялся, хотел хоть издали взглянуть на лицо этой счастливицы, но тут-то и случилась беда. Откуда ни возьмись вихрем налетели на танцующих пять всадников. В один миг невеста с заведенными за спину руками повисла поперек шеи коня одного из этих разбойников.

— Правоверные, помогите! — закричал Каплян что было сил, но крик его слился с отчаянным воплем несчастной невесты. Насильники уходили в разные стороны. Один, тот, что был с невестой, свернул в чащу, в сторону глухой Волчьей тропы, а четверо помчались вдоль дороги.

«Хитро следы запутывают, проклятые,— подумал Каплян,— да только не бывать этому бесчестью. И без того хватает горя и слез на этой земле!» Он быстро затянул подпруги коню и помчался через лес наперерез похитителю. Когда Каплян спешился у векового дуба на Волчьей тропе, лицо его, исхлестанное ветками, было в крови. Он обтер кровь рукавом, чтобы в случае чего не испугать девушку, достал аркан, привязал коня, прислушался и пошел на топот копыт. Вдруг топот стих, конь похитителя пошел мерным шагом и остановился. Остановился и Каплян, проглядывая лес. Сначала он заметил неподалеку привязанного коня и тут же услышал грубый мужской голос:

— Не плачь, тебе говорят! Все равно здесь никто не услышит.

Вмиг Каплян очутился за спиной у насильника, намотавшего длинную косу невесты на руку.

— Отпусти девушку, собачье отродье! — крикнул Каплян, вскидывая ружье.

Насильник обернулся, хватаясь за рукоять кинжала, да только куда кинжал против ружья...

— Встань на колени перед девушкой,— приказал Каплян. Насильник повиновался: своя жизнь кому не дорога.

А Каплян, не опуская курка, бросил заплаканной девушке крепкий аркан.

— Свяжи-ка ему руки за спиной, сестра. Не стану убивать его в этом чудесном лесу, отведу к людям.

Девушка дрожащими руками связала своего похитителя, а Каплян притянул конец аркана к хвосту его коня.

Захватив по дороге Каплянова коня, они втроем побрели к полянке, откуда похитили девушку. Глядя на доброе лицо Капляна, она успокоилась и разговорилась. Оказывается, она была дочерью богатого князя Алина Баши-бекова и невестой племянника князя Токана, мужа той самой княгини Тамбихан, у которой служила Гащенагуа. Кто были эти насильники, девушка не имела понятия...

На полянке стоял пустой фаэтон, тут же валялась гармоника, вокруг не было ни души. Девушка снова заплакала и стала звать своих подружек. Вскоре они вышли из лесу, бросились, причитая, обнимать невесту.

— Аллах тебя спас, аллах послал нам этого доброго человека. Кто он? Откуда взялся? — перебивая друг друга, расспрашивали они.— Подумать только, а ведь наши мужчины бросились в погоню по дороге.

Услышав это, Каплян снова вскочил на коня и умчался на поиски. Вскоре он вернул мужчин на эту полянку — к невесте и девушкам.

Мужчины поблагодарили Капляна и, усадив невесту с девушками в фаэтон, уехали. Захватили с собой и насильника.

Весть о чудесном спасении невесты племянника князя Токана вмиг облетела всю округу. Во всех окрестных селениях только и разговору было что о храбром Капляне. В тот же вечер, на княжеской свадьбе, судьба отблагодарила Капляна за добрый и смелый поступок. Вот как это случилось... Когда появился на свадьбе племянника сам князь Токан, один из гостей поднял бокал с такими словами:

— Пусть жизнь жениха и невесты будет прекрасной, как новая песня, которую сложит и споет нам в этом доме наша уарадгоу Думасара!

Все одобрительно зашумели, нахваливая необычный тост, а кто-то из прихлебал князя Токана громко выкрикнул:

— И пусть эта песня будет о нашем славном князе Токане, молодые должны помнить о старших!

Даже сам князь Токан опешил от этой бесстыдной лести. Все-таки он был не на своей собственной свадьбе...

— Там, где не поют о молодых, никогда не будут петь о старших,— попытался вывернуться князь, чтобы не обидеть своего племянника-жениха.— В мужчине главное не возраст, а честь и достоинство. Я предлагаю, друзья, песню о самом достойном в этих краях человеке. Пусть сама Думасара скажет, о ком она хочет петь,— улыбнулся князь Токан, втайне надеясь, что сметливая Думасара княжеский род не обидит.

И верно, на Думасару всякий мог положиться. На редкость умная была эта девушка, а уж пела так душевно, так красиво, что равных ей не находилось ни в одном абазинском селении. О любом человеке могла она на ходу сложить песню и бывала самой желанной гостьей на свадьбах. Из-за песен своих Думасара поотказывала всем женихам: обзаведешься детьми, не то что петь, тут и вздохнуть тебе некогда.

Услышав пожелание князя Токана, Думасара оглядела поочередно важных гостей и улыбнулась.

— Дорогой князь Токан, ты говоришь правду — без молодых не будет старых, но, согласись, и веселой свадьбы твоего родного племянника не было бы без невесты красавицы, которую спас от насильников храбрец Каплян Данджяров. О нем и будет моя новая песня.

И Думасара, не дожидаясь согласия князя, запела. Удивленные гости переглядывались. Подумать только, на княжеской свадьбе Думасара осмелилась петь о Мужестве и доброте какого-то безродного бедняка.

Но князь Токан хмурым взглядом одернул гостей, и те замолчали.

Когда умолк чудный голос Думасары, князь Токан тотчас велел привести к себе этого самого храбреца Капляна.

— Ты спас от позора не только невесту, ты спас от позора и честь нашего княжеского рода. Проси чего хочешь, Данджяров сын, все для тебя исполню,— сказал князь Токан, с улыбкой разглядывая Капляна.

— Не прогневайся, князь, позволь мне подумать до вечера,— попросил смущенный Каплян.

— Хорошо, подожду до вечера.

А вечером к князю Токану явился один из друзей Капляна.

— Будь милостив, князь! На людях Каплян не решился сказать свою просьбу. Он хочет взять в жены твою служанку Гащенагуа, он любит ее, и она его любит.

— Всего-то?! — князь Токан рассмеялся.— Да пусть хоть сегодня же ее заберет. Эй, люди, ступайте к девушке да соберите ей все, как положено в нашем доме.

Никто не осмелился сказать князю Токану, как обидела Капляна сама княгиня Тамбихан. Пошли исполнять приказание князя. Но вскоре, перепуганные, вернулись.

— Князь, смилуйся, княгиня Тамбихан не отдает служанку. Говорит, зачем нам парень из чужого селения...

— Как это так не отдает? Почему? — разгневался князь Токан. И от любимой жены он не терпел поперек сказанного слова.— Скажите княгине, что у князя Токана на поясе висит еще острый кинжал!

Слуги снова бросились в покои княгини Тамбихан. Пришлось ей расстаться с любимой своей служанкой. Гнева князя Токана боялась и сама княгиня.

Так по воле счастливого случая или, как считала бабушка Аруджан, по воле всевышнего, соединились два любящих сердца.

Молодые прожили больше года. Хоть и не было у них богатства, кроме своих рук да соленого пота, а все же поселилась в их доме радость. Любовь и маленькая дочурка Асият были их счастьем. Жили Гащенагуа и Каплян в ладу, умели радоваться тому, что есть, и не оплакивали того, чего не было и не будет. Конечно, им хотелось достатка в доме, лучшей доли, но зависти к другим они не имели. Говорят, у бедного сердце щедрое, а у богатого — нищее, говорят, медовая вода богача — горькие слезы для бедного... Когда княгиня Тамбихан узнала, что у Гащенагуа и Капляна родилась дочь, она послала к своей бывшей служанке гонца с такими словами: «Приезжай с ребенком и погости у меня». Конечно, Гащенагуа приехала.

Княгиня Тамбихан встретила ее как родную дочь, обняла, хорошо угостила и забавлялась с ребенком, А потом кликнула свою новую служанку.

— Гащенагуа должна хорошенько отдохнуть у меня, не ведая забот. Унеси ребенка, да смотри там, чтобы девочка не плакала! Какой отдых может быть у матери, если она слышит плач своего дитяти!

Служанка унесла девочку, а княгиня Тамбихан усадила Гащенагуа рядом с собой, словно подругу:

— Ах, милая Гащенагуа, один аллах знает, как мне плохо без тебя! — заговорила княгиня Тамбихан, вздыхая.— Не могу привыкнуть к другим служанкам, и десять тебя одной не стоят, особенно когда они причесывают мои волосы. По тебе тоскую, да и только! Ни у кого нет таких нежных рук, никто не умеет петь так, чтобы голос проникал в самое сердце...

— Да будет аллах всегда доволен тобой, госпожа,— ответила Гащенагуа смущаясь.— Ты слишком добра ко мне. Да и заслужила ли я твою похвалу? Княгиня Тамбихан улыбнулась.

— Прошу тебя, Гащенагуа, хоть сегодня расчеши мои волосы, утоли жажду моего сердца.

— Хорошо, княгиня, хорошо,— согласилась Гащенагуа, достала из серебряной шкатулки гребень и начала расчесывать ее густые волосы.

А княгиня Тамбихан закрыла глаза, то ли в блаженстве, то ли обдумывая что-то. Наконец она подала голос:

— Я так привыкла к тебе, Гащенагуа, что, будь моя воля, не отпустила бы тебя. Потому-то и отваживала от тебя всех парней... Да разве милость аллаха беспредельна, разве пошлет он все, что хочется? Нет, Капляну повезло, Капляну отдал тебя аллах... Гащенагуа побледнела, испуганно сказала:

— Что ты, что ты, госпожа, не гневи аллаха! — и выронила гребень, давая понять, что очень огорчена.

— Верно, не то я говорю, ты не обращай внимания.

Да позволит аллах тебе и Капляну вместе состариться. Но я думаю, ваша жизнь куда бы лучше была, если б вы жили подле меня, в нашем ауле. Ты служила бы мне, как и прежде, Капляну нашлась бы работа. Поговори с ним, Гащенагуа, может, на мое счастье, он и согласится.

— Нет, княгиня,— покачала головой Гащенагуа,— ни за что Каплян не согласится на такое, уж я-то знаю. Лучше я буду как можно чаще приезжать. Все, что толь ко в моих силах, сделаю для тебя.

— Нельзя так нельзя, что поделаешь,— уже вроде бы равнодушно сказала княгиня Тамбихан и снова закрыла красивые глаза.

Кто мог подумать, что за этими словами таился смертельный яд!

Три дня гостила Гащенагуа в доме у княгини. На четвертый день княгиня Тамбихан приказала запрячь быков в двуколку и сама вышла проводить Гащенагуа.

— В добрый час,— сказала княгиня Тамбихан, протягивая Гащенагуа большую кружку.— Я сама приготовила для тебя медовую воду. Считай, что ее приготовили руки твоей бедной матери, и выпей на дорогу.

— Да будет доволен тобой аллах, госпожа,— благодарно улыбнулась Гащенагуа.— Твоя джыкахбастаii всегда была для меня сладкой.— И выпила кружку медовой воды.

Взяв на руки дочку, она села в приготовленную двуколку и уехала.

А на следующее утро пастухи принесли в селение страшную весть: вчера, перед закатом солнца, красавица Гащенагуа, подъезжая к дому, внезапно умерла...

Отчаянию моего отца не было предела, людям казалось, что он потерял рассудок...

Все знали страшную правду о смерти Гащенагуа, да только говорили об этом шепотом: боялись князя Токана, боялись самой княгини Тамбихан. Жизнь крестьянина тогда стоила не больше копейки, а убийство, совершенное княжеской рукой, считалось обычным делом.

На похороны красавицы Гащенагуа собралось все селение. Как ни в чем не бывало приехала оплакивать покойницу и сама княгиня Тамбихан.

— Бедная Гащенагуа, ты была мне как дочь,— причитала она,— твоя смерть разрывает мое сердце! Подумать только, ведь я тебя проводила недавно здоровой и радостной. Верно, верно говорят люди, что смерть всегда лежит у нас за пазухой!

Через служанку княгиня Тамбихан вызвалась взять в княжеский дом маленькую дочь покойной. Каплян, мол, мужчина, ему ли ухаживать за малюткой, пусть она растет на глазах у княгини, как и ее бедная мать.

Конечно, отец наотрез отказался. А люди вслух осуждали недобрую затею княгини Тамбихан, всем было ясно, что она хотела все-таки отомстить Капляну сполна. Мало ей было смерти бедной Гащенагуа, и дочь ее мечтала сделать прислугой, новой забавой для себя.

Вот так медовая вода княгини Тамбихан обернулась горькими слезами, которые залили счастливый очаг моих родителей.

Вот так ушла из жизни моя бедная мать...

Отец не женился больше, жил один, а я, подрастая, незаметно привыкла к тому, что меня называют «бедная сиротка Асият».

Пока была совсем маленькой, меня кормили грудью соседки — то одна, то другая, то третья,— и каждая из них, наверное, казалась мне матерью. Представляю, сколько горя хлебнул в ту пору мой отец... Бабушка Аруджан говорила, что ни разу он не выспался вволю, ни разу не выпил с охотой и глотка воды. По-моему, нет на свете мужчины беспомощней, чем тот, что остался один с грудным ребенком на руках. Но и младенец когда-нибудь да вырастет.

И я подросла, и я начала ходить. Больше всех возилась со мной бабушка Аруджан: кормила, поила, одевала. А иной раз, задумавшись о чем-то, подолгу глядела на меня, тяжело вздыхая.

Помню, как радовалась я, когда она сажала меня на колени и напевала песенку или рассказывала забавную сказку. Знала она их очень много. А как была довольна бабушка Аруджан, когда научила меня подметать в доме и с горем пополам мыть посуду! Все чаще стала она брать меня с собой на речку за водой и, зачерпнув маленькое ведерко, доверяла донести до дому. Я так и кружилась целыми днями возле ее юбки, в надежде сделать еще какое-нибудь чудо и услышать доброе слово.

И однажды бабушка Аруджан сказала, улыбаясь:

— Дочка, ты стала совсем умница. Знаешь, как порадуется твой отец, если ты сама приготовишь ему поесть.

— А как приготовить? — удивилась я.

— А вот пойдем, моя умница, к плите, и я покажу тебе, как жарить яичницу. Пора, пора тебе научиться готовить отцу, нечего ему заниматься женскими делами.

Дома бабушка Аруджан вложила в мою руку одно яйцо:

— Ударь им о край миски, оно и разобьется.

Я поднесла яйцо к миске и еле прикоснулась им к краю, но яйцо осталось целехонько. Тогда бабушка Аруджан своей шершавой рукой взяла мою руку и ударила о край миски. С замиранием сердца смотрела я на треснувшее яйцо. Бабушка Аруджан ловким движением согнула мой палец, он тотчас раздвинул скорлупу, и желтое яйцо плюхнулось в миску. Я глядела на него во все глаза, а бабушка Аруджан смеялась, и глаза ее блестели, как у наших молодых соседок. Так мы с ней отправили в миску несколько яиц. Затем она терпеливо показала мне, как надо взболтать ложкой белок и желток. Руку мою она снова держала в своей и так долго и быстро водила ею, что рука моя с непривычки онемела. Но зато уж я поняла эту премудрость.

— А теперь брось на сковородку кусочек жира.

Снова с ее помощью я достала из кувшина ложку жира и бросила на сковородку. Жир зашипел и растаял, что, помню, очень удивило меня. Бабушка смеялась.

— А теперь, дитя мое,— продолжала она наставлять меня уму-разуму,— вылей все из миски в сковородку, только не торопись, смотри же не уроки миску.

— Сейчас, сейчас,— напугалась я и в точности исполнила совет бабушки Аруджан.

Минута — и яичница была готова. Показывая мне, как осторожно надо снимать сковородку с огня, бабушка Аруджан ласково приговаривала;

— Вот и вся премудрость, моя умница. А подумай, как будет радоваться твой отец, когда узнает, чьи это руки готовили ему!

Помню, как посветлело усталое и хмурое лицо отца, когда он узнал, кто приготовил ему ужин, как любовно смотрели на меня в тот вечер его глаза, обычно суровые и погасшие... Да что и говорить! А какой я сама была счастливой, когда поняла, что сделала полезное дело, как взрослые. Видно, первое настоящее дело всегда памятно, может, оно и есть начало самого счастья — приносить пользу и радость другому.

Так с помощью бабушки Аруджан я семи лет от роду стала учиться вести домашнее хозяйство. Долго еще она помогала мне, держала мои руки в своей шершавой твердой руке, много еще житейской премудрости втолковывала до тех пор, пока я смогла самостоятельно приготовить и еду, и хлопотать по дому. Да, вот такие были мои первые шаги по жизни.

Еще одно вспоминается. Соседи часто говорили отцу:

— Каплян, зачем ты так маешься? Не гневи аллаха, смирись с судьбой своей, предрешенной всевышним, и женись.

На это отец больше отмалчивался или заводил другой разговор. Но однажды я услышала, как он говорил друзьям:

— Я поклялся себе, что у моей дочки не будет мачехи, пока не найдется такая же добрая и красивая, как ее покойная мать. Да не встретил я еще такую.

То, что вылетает из одного рта, подхватывают сто, говорят в народе. После этого случая никто не решался заговаривать с отцом о женитьбе.

А я незаметно, с легкой руки бабушки Аруджан, приноровилась со всем управляться: и очаг разожгу, и воду принесу, и сготовлю, и даже одежду отцу перештопаю — все успевала — как-никак мне пошел четырнадцатый год. И хмурый мой отец все чаще стал улыбаться, глядя на меня. И соседи радовались, замечая мое усердие. Каждый старался сказать мне доброе слово.

— Как похожа она на красавицу Гащенагуа и лицом и характером. Да позволит ей аллах прожить подольше, чем покойнице,— говорили одни.

— Подумайте, и дочурка Капляна стала взрослой!

Вот что правда, то правда: кто выживет, все равно вырастет. Какая умница! И Капляну счастье — так ухаживает за отцом, что ему не хочешь, да позавидуешь!

Одна только бабушка Аруджан ничего похожего не говорила. Что ни день она находила для меня все новые и новые дела. Иногда мне казалось, что нет больше на свете такого дела, за которое бы мы не брались. Но бабушка не унималась, и я старалась не отставать от нее. Мне было так хорошо возле нее, вечно хлопотливой, с худым, в морщинках, лицом. Оно так и светилось материнским теплом.