Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Две клетки
Откуда‑то сверху прилетела ржавая холодная капля и распласталась по щеке. Я словно и не заметил этого. Держась за железные прутья, смотрел перед собой. Там, в зарешеченной каменной нише, освещенной тусклой лампочкой, стояла Марина, так же как и я, ухватившись за шершавые от ржавчины прутья. Некоторое время мы молчали, глядя друг на друга. Наконец, Марина сказала: – Что нам теперь делать, Андрей? Я не ответил. – Они казнят нас. Ее голос звучал равнодушно, мертво. Он испугал меня. – Марина, не надо отчаянья. Я спас Лорд‑мэра и не верю, что он не пощадит нас. Лицо моей женщины немного просветлело. – Дай‑то Бог, Андрей. Я хотела сказать тебе, что здесь… Она дотронулась рукой до живота. – Я знаю, Марина. – Да?! Откуда? – Из сна. – Так я тебе снилась? Счастливо засмеялась. Холодные капли срывались с сырых стен, и от этих же стен отражался женский смех. По каменной лестнице застучали подошвы ботинок: стрелок принес еду. Он с удивлением посмотрел на Марину: еще бы, – смеяться в застенке, накануне казни… Сумасшедшая? – Солдат, что на ужин? – спросил я. – Тварка, конунг. Марина попросила пить, и стрелок передал ей бутыль с водой. Я же принялся за тварку. Караульный присел на нижнюю ступень, насвистывая что‑то. – Что слышно про нашу казнь, боец? – спросил я, прожевав мясо. Стрелок вздрогнул, взглянул на меня. – Вообще‑то мне не положено разговаривать с заключенными, – нехотя ответил он. – В бараке болтают, что послезавтра, как раз перед большим походом на Тверь. Послезавтра. Есть расхотелось. Я взглянул на Марину. Даже отсюда было заметно, что она изменилась в лице. Послезавтра… – Ну, вы закончили? Можно забрать посуду? Я протиснул между прутьями полупустую миску. Стрелок, гремя жестянками, направился к лестнице. Перед тем, как захлопнуть дверь, щелкнул выключателем. Лампочка погасла. – Марина? – Андрей? – Как ты? – Все хорошо. – Я что‑нибудь придумаю, Марина, нас не казнят. – Да… Тьма. Тишина. – Андрей? – Да? – Расскажи мне, что знаешь о смерти Христо и Букашки? Бедная моя, мысли о казни не дают ей покоя… – Я не присутствовал на их казни, но по рассказам, Христо и Букашка держались гордо. Христо пытался докричаться до издевающейся толпы, рассказать о Серебристой Рыбке. Перед тем, как упасть в небытие, он прокричал: «Будущее зависит от тебя». По другой версии, это было: «Будущее не зависит от тебя». – Значит, он осознал, – голос Марины дрожал, – что мы не в силах ничего изменить… Муравью не дано поднять над собой слона. Андрей! Мы примем свою участь так же достойно, как Христо и Букашка. Я рада умереть с тобой, Андрей, и ни о чем не жалею. – Заткнись. Марина умолкла. – Ты лучше б рассказала, как очутилась на привязи Киркорова. – Ревнуешь? – Нет. Просто хотелось бы знать. – Хорошо, расскажу. Хотя особо – нечего. Среди ночи в мою келью ворвались двое особистов и Киркоров. Киркоров сообщил, что уже год работает на Лорд‑мэра и надел мне на шею эту гадость… – Выродок. – Да. Затем меня привезли сюда и держали на цепи в каком‑то погребе. Ее голос сорвался. Из темноты до меня донеслись приглушенные рыдания. – Я отомщу, – до боли сжимая зубы, сказал я. – Клянусь, отомщу. Игрок засиделся во мне, пора выпустить его на свободу. – Не нужно, Андрей. – Что не нужно? – Не нужно мести. Не нужно крови. Если бы Лорд‑мэр пощадил нас… Андрей, ты помнишь, как хорошо нам было в Джунглях? – Помню. – Уйти в Джунгли, жить там, растить наше дитя – ведь это и есть Серебристая Рыбка. Неужели Лорд‑мэр не простит нас? – Простит. Мне показалось, что я ответил ей достаточно уверенно. Простит? Едва ли. Лорд‑мэр, он же Невзоров, он же отец Никодим заигрался и, очевидно, наша с Мариной казнь станет лишь эпизодом его игры. Нужно бежать отсюда. Я приблизился к стене: камень. Попробовал на прочность решетку – прутья даже не шелохнулись. Пол – бетон. А главное, – усталость, ворочающееся в душе неверие, что нам и на этот раз удастся спастись. Ну, куда отсюда сбежишь? Как хорошо, что темнота, и Марина не видит отчаяния, наверняка отразившегося на моем лице. Скрежет у двери заставил меня встрепенуться. Кто‑то идет! Возможно, Лорд‑мэр или его посланник, с тем, чтобы объявить нам: «Вы помилованы». Сердце беспокойно стучало в груди. Дыхание срывалось. Под потолком вспыхнула желтая лампочка. Я зажмурился. Когда распахнул веки, увидел стоящего в узком пространстве между моей и Марининой клетками Киркорова. Все лучше, чем тьма и отчаяние… Киркоров угрюмо смотрел на меня. Марина сидела на деревянном настиле в своей камере; она словно не заметила его появления. – Чего ты приперся сюда, мразь? – не выдержал я. – Хочешь спеть нам? Киркоров откинул со лба седые волосы. – Прибереги свое остроумие для виселицы, Островцев. Я пришел не к тебе. Он повернулся к Марине. Та равнодушно взглянула на него и отвернулась к стене. – Послушай, – Киркоров взялся за прутья ее клетки, – я шишка при Лорд‑мэре и в моих силах… Короче, я могу открыть твою клетку. Пойдешь со мной? Меня захлестнуло бешенство, но тут же сменилось холодным, как сталь на морозе, пониманием: да, это единственный выход. – Пойдем со мной, Марина, – увещевал Киркоров. – Зачем тебе сдыхать с диким? Он, каким был в Джунглях, таким и остался… Лорд‑мэр присвоил мне статус певца Армии, и со временем я стану конунгом. – Он прав, Марина, – негромко сказал я. – Иди с ним. Киркоров удивленно обернулся. – Слышишь? Даже дикий понял, что к чему. Марина вдруг прекратила рассматривать стенку, кинула на меня пылающий взгляд. – Иди с ним! – крикнул я. – Пошли вы оба на хуй, – отчетливо сказала она и прилегла на настил, свернувшись калачиком. Что‑то тяжелое свалилось с плеч… Киркоров в сердцах ударил кулаком по железному пруту, тонко зазвеневшему. – Сука паршивая, – процедил он сквозь зубы. – Шлюха. Не хочешь по своей воле, я заставлю. А для начала трахну на глазах у твоего дикаря… – Киркоров! – заорал я, бросаясь к решетке. – Я убью тебя. Он засмеялся. Марина лежала на настиле, как будто и не подозревая, что речь идет о ней. Киркоров достал из‑за пазухи ключ. Ухмыляясь, взглянул на меня. – Убью, Киркоров. Крутанув ключ, он отпер лязгнувшую дверцу. Марина поднялась с настила, сжимая что‑то в правом кулаке. Кулак угодил Киркорову в плечо, тот охнул, но тут же перехватил руку Марины, вывернул ее. Небольшой камень упал на бетонный пол. Крик боли огласил застенок. – Киркоров, прекрати, – прохрипел я, желая, чтоб темнота застила мои глаза, но, как назло, происходящее было видно отчетливо. Прижав Марину к решетке, Киркоров резким движением задрал на ней свитер. Блеснуло тело – округлый живот, груди с темными сосками. Руки насильника накрыли два бледных холмика, сдавили. Марина закричала, пытаясь высвободиться из железной хватки. Я отвернулся. Глаза кипели. Мне хотелось умереть, хотелось, чтобы тело мое ощущало страшную боль. Вздернув рукав толстовки, я вцепился зубами в руку чуть ниже локтя. Сдавил. Во рту стало солоно. Что‑то закапало на пол. – Сука! Киркоров метался по камере Марины, натыкаясь на решетку и стены. В единственном его глазу торчал значок «Работник парковки Љ 56». Кровавая слеза стекала по щеке. Марина одернула свитер, подняла с пола камень. – Убей его. Киркоров прекратил слепую пляску и опустился на колени в сыром углу. Марина шагнула к нему, поднимая камень. – Темнота, – бормотал Киркоров, щупая руками значок, но не решаясь вынуть его. – Шлюха дикаря погрузила в темноту. Марина опустила руку. – Лучше быть шлюхой дикаря, чем предателем. Но Киркоров не слышал ее, бормоча в углу про темноту, обступившую со всех сторон. В застенок вбежал стрелок. Замер, глядя на Марину, стоящую с камнем в руке. – Что за хуйня? – вскрикнул он, выдергивая из кобуры пистолет. – И отлучиться нельзя. – Боец, угомонись, – поспешил крикнуть я. – Певец Армии пытался изнасиловать заключенную. Стрелок взглянул на Киркорова, выругался. – Ты, – обратился к Марине, – положи камень и отступи туда. Та благоразумно выполнила распоряжение. Стрелок помог Киркорову подняться, вывел из камеры. Загремел ключами. – Давай к выходу, куриная слепота. Щелкнул выключатель, лампочка погасла; мы с Мариной остались в темноте, схожей с той, в которую только что погрузился Киркоров.
ПОБЕГ
В круглом окошке под самым потолком – свет. Значит, утро. Начало нашего с Мариной последнего дня. Начало конца. Кто‑то тяжелый навалился на меня, придавил к настилу. Я увидел казнь – как это будет: плотные ряды стрелков, ухмыляющегося Лорд‑мэра, палача в противогазе, слепого Киркорова, поющего фальшивым голосом. Марина, ну зачем мы пришли в резервацию? Я приподнялся на локтях. Марина лежала на спине, глядя в потолок. Луч света застрял в ее волосах. – Марина. – Андрей, я не хочу ни о чем говорить и думать. Отвернулась к стенке. Понятно. Мне не впервой дожидаться казни, и то на душе паршиво. Разве к этому можно привыкнуть? Почему саднит рука? Ах, да, вчерашнее посещение Киркорова… Я закатал рукав – синий след от моих же зубов, кожа вспухла. Пальцы с трудом сжимаются в кулак. Как такими держать заточку? Держать заточку… Это мысль игрока во мне, жителя Русских Джунглей. Целая жизнь – даже чуть больше, чем жизнь – прошла с тех пор, как я встретил Марину на Поляне. И вот теперь мы умрем, и мое умение орудовать заточкой не поможет. Черт! Неужели нельзя думать о чем‑то другом, кроме как о смерти? Каково это – сорваться в бездну с петлей на шее? Что будет там, за гранью? Опять эта грань! Я уже думал о ней, после приговора трибунала, лежа на постели в квартире конунга Артура. Что будет там, за гранью? – Ничего не будет. Я вздрогнул – Марина прочла мои мысли. – Ты сказал это вслух, дурачок. За гранью ничего не будет. Теперь я это точно знаю. – Знаешь? Откуда? – Знаю – и все. Она заплакала. – Андрей, я не хочу умирать. Не хочу в пустоту, не хочу стать пустотой. Я хочу родить нашего малыша, кормить его грудью, беречь. – Так и будет… – Так и будет, – передразнила Марина. – Зачем ты лжешь? Как лгал Христо. Серебристая Рыбка?! Одна ложь! Вот она, Серебристая Рыбка, – она ткнула себя пальцем в живот. – Вот он – новый мир! А завтра его не станет. Ее слова, как плети. – Замолчи, – закричал я. – Закрой пасть, глупая баба! Я же сказал тебе – мы не умрем, значит, так и будет. Она принялась размазывать по щекам слезы. Я вскочил, вцепился в решетку. – Эй, там! Караульный! Караульный, мать твою! Ключ заворочался в двери. – Че ты орешь, гнида? – рожа стрелка была помятой, как после сна на горохе. – Арматуры отведать захотел? – Боец, – взмолился я. – Выслушай, брат. Мне надо поговорить с отцом Никодимом… – А с хуем тебе не надо поговорить? – Постой, брат. Я друг главы ОСОБи, однажды спас ему жизнь, он не откажет. Передай. Дверь стала медленно затворяться. – Я заплачу тебе! – заорал я. Дверь с лязгом закрылась. – Ничего, скоро он принесет еду, и тогда я попробую еще раз. Марина с презрением посмотрела на меня. – Чего ты? – от бессилия я разозлился. – Вчера ты как будто была готова достойно умереть вместе. Или жалеешь, что не приняла предложение Киркорова? – Пошел ты. Марина снова отвернулась к стене, чтобы пролежать так до самого вечера. Вечером стрелок принес жратву, и я не заговорил с ним. Молча принял миску. Марина из своей ниши сверкала глазами и тоже молчала, пережевывая тварку. Когда стрелок забрал посуду и направился к двери, нестерпимо, до дрожи, захотелось крикнуть: «Постой!», но я не крикнул, провожая взглядом нашу последнюю надежду на спасение. Погас свет, хлопнула дверь. Вот и все. Дальше – только ночь и казнь. – Упрямый осел, – раздался в темноте голос Марины (в нем не было злости – только усталость). Да, Марина. Я знаю. Она снова заплакала, и я от бессилия снова прикусил свою руку. Боль снимает боль. Одна боль убивает другую.
Кап‑кап. Я представил, как ржавые капли разбиваются о камень. Одна капля, другая, третья… Дыхание Марины ровное, тихое: спит. Кап‑кап. В окошке – несколько колючих морозных звездочек: значит, ночь. Капля набухает где‑то на потолке, становясь все грузнее, наконец, срывается, ударяется о пол – кап! – разлетается на мельчайшие брызги. Тьма, ни зги не видно, но я‑то знаю, что так оно и есть. Киркоров стоит перед вальяжно развалившимся в кресле отцом Никодимом. На одном глазу певца Армии – черная повязка, на другом – нарост запекшейся крови. У отца Никодима почему‑то нет бороды, и он одет в халат сотрудника ЯДИ прикрытия. – Ты просрал испытание, непретендент. Стрелком тебе не бывать. – Ваш крест, я не за тем пришел к вам. У меня есть информация, которая может вас заинтересовать. – Едва ли. – Это касается возрожденцев. Лицо отца Никодима вытягивается, становится серьезным. Муть обволакивает говорящих, слышен только голос Киркорова: – Я вижу всполохи, ваш крест. Они кричат мне, что я люблю петь, люблю славу. И это правда. Резервация не вытравила из меня певца. Позвольте мне служить вам, служить Армии тем, что я умею лучше всего.
Малышка, я твоя мышка, Летучая мышка И я тебя съем. Счастье, зайка моя, Лишь передышка Единственная моя.
Пение Киркорова невыносимо. Замолчи. – Андрей.
Светом отраженная, Я твой зайчик.
– Андрей! В тонком лунном сиянии – пятно лица. Широкого, как заходящее солнце. – Шрам! Гиганту‑игроку, казалось, было тесно в промежутке между моей камерой и камерой Марины. Виднеющаяся из‑под прорванной кофты мускулистая волосатая грудь тяжело вздымалась, в уголках губ и на клочковатой бороде – засохшая слюна. Глаза Шрама блестели. – Андрей, я за тобой, – прошептал он. Испуганно вскрикнула Марина. Гигант, вздрогнув, обернулся. – Марина, это Шрам, – поспешно сказал я. – Он пришел спасти нас. Шрам, ключи у караульного. – Хрен с ними, с ключами. Игрок ухватился двумя руками за прутья решетки. На толстой, как ствол дерева, шее вздулись извилистые вены. Металл поддался богатырской силе, лязгнув, переломился. Я поспешил скользнуть в образовавшуюся в решетке щель. Дьявол подери – свобода! – Скорее, – поторопил я, и Шрам вцепился в решетку Марины. Девушка смотрела на него во все глаза. Ну, еще бы, – такого молодца не каждый день увидишь. Освобождение Марины стоило Шраму больших усилий. Казалось, ржавые прутья вонзились в ладони, но гигант не замечал боли. Шрам заскрипел зубами, свитер трещал на его спине. Лязгнуло железо, и один из прутьев покинул паз, оставшись в руках игрока. – Живей, Марина. Я помог ей выбраться из клетки. – За мной, – бросил Шрам, вытирая ладони о джинсы. Он направился к двери, пригибаясь, чтобы не врезаться в притолоку. В комнатке охраны горела лампочка, освещая навалившегося на столешницу стрелка. Его голова была свернута могучими руками, направленные в потолок стеклянные глаза отражали свет. – Постой, Шрам. Он обернулся. На широком раздвоенном лице – тревога, страх и недовольство. Быстро обшарив труп стрелка, я снял с него кобуру с пистолетом. – Теперь пошли. Ночной морозный воздух, коктейль из снежинок и звезд, хлынул в легкие. До чего приятно! Может, стоило посидеть в застенке, чтобы испытать это? На узкой улочке изгибались темные спины бараков, над ними чернел административный корпус Второй Базы, башня, где дозревают в теплицах овощи и заседает Лорд‑мэр. Марина прижалась ко мне, я обхватил ее рукой за талию. Выйди сейчас из барака стрелок полюбоваться на звезды либо поссать, – поднимется шум, и мы пропали. Левой рукой я расстегнул кобуру – на всякий случай. Шрам шагал впереди, поминутно оглядываясь. За бараками открылась вертолетная площадка. Машины спали, уныло свесив лопасти. Что задумал Шрам? Неужели… Это самоубийство! Он остановился у одной из машин, огляделся. Черт, значит, и вправду… Но я ошибся: Шрам и не думал использовать для побега вертолет. – Ага! Кинулся к сугробу, принялся расшвыривать во все стороны снег, подняв маленький буран. – Ну‑тка, подмогните. Под снегом – канализационный люк, точь‑в‑точь такой, как тот, через который мы с Мариной когда‑то проникли в Резервацию. Шрам сорвал тяжелую крышку, скомандовал: – Ну. Марина, взглянув на меня, скользнула вниз, переступая по железным скобам, впаянным в бетонную стенку. Я – следом. Когда подошвы ботинок коснулись хлюпнувшего пола, круг света над головой исчез: Шрам задвинул крышку люка. – Андрей, – Марина коснулась моего плеча. – А? Я здесь. Что‑то жесткое задело висок: я чуть не вскрикнул от боли, выругался. – Осторожно, – пробурчала темнота голосом Шрама. – Чего ты стал под лестницей? В сторону. Сноп света показал на мгновение низкий сводчатый тоннель, с темным ручьем посредине. – Черт! Батарейки сдохли! Глухой удар… Снова – свет; на этот раз фонарь в руке Шрама не погас. – Так‑то лучше. Стены тоннеля из красного, выщербленного кирпича; блестящие струйки воды стремятся вниз, к ручью. – Вперед. Шрам зашагал по каменному берегу. – Андрей, кто он? – шепнула Марина. – Шрам? Долгая история… Бывший игрок, как и я. Однажды я спас его шкуру, а он в благодарность уже дважды спас мою. Шрам! Гигант обернулся: – У? – Как получилось, что Марина не знает тебя? Я вроде послал вас с Олегычем в Пустошь? – В Пустоши никого не было, Андрей, – отозвался Шрам, бросая на стены луч фонаря. – Мы долго добирались, Андрей. Я насторожился. – Где Олегыч, Шрам? – Убили отца… Мародеры. Убили мародеры… Эх, Олегыч. Старый машинист, раб своего дела, ставший отцом для калечного дикаря из Русских Джунглей! Еще одна Серебристая Рыбка умерла… – Кто это – Олегыч? – Человек, Марина. Просто хороший человек.
|