Обнинск

Мы побрели в направлении разрушенного города, увиденного с вертолета, в надежде найти там пристанище на ночь.

Один рюкзак и автоматы похерили, и теперь (учитывая мое состояние), в сущности, – беззащитны. Отвратительное ощущение.

Я опирался на плечо Марины, стараясь как можно меньше давить на него, но понимая при этом, что без поддержки просто‑напросто рухну на снег. Мне нужна одна ночь покоя и тепла: тогда тело восстановится, сила вновь заструится по жилам. И, конечно, не помешало б чего‑нибудь пожрать… Какие, однако, жирные крысы шныряли по коридорам Калужской городской администрации!

Город был дальше, чем нам показалось с вертолета. Первые груды битого кирпича, бывшие когда‑то домами, появились только тогда, как на небе выткался серпик луны.

Зеленоватые лужи, глянцевые, с кусками звездного неба, источали удушливый гнилостный запах. Я встречал такие: все живое обходит их стороной. В лесу они редки, здесь же – на каждом шагу.

Этот городок мертвее Калуги… Кирпич, лужи, снег. Из‑под снега торчит былье, лепится к невысоким деревьям кустарник. Жутко, пусто, мрачно… Неужели здесь когда‑то жили люди?

А это – башня… Одна часть – большая, лежит на земле, другая – меньшая, протыкает небо обломком. Какой исполин переломил ее?

Как тревожно здесь! Тревожно и… знакомо.

Идти дальше незачем – скорее всего, все здания в городке разрушены, и надеяться на надежное кирпичное укрытие не приходится.

Между тем темнота сгустилась, – вот‑вот вынырнет из черноты рука и схватит за горло…

Марина дышала тяжело. То ли ночной воздух, то ли чувство опасности прибавили мне сил – я уже не чувствовал себя разбитым. Распрямился, отпуская плечо девушки.

– Зачем ты? – сказала она, – я совсем не устала.

Я замер, вглядываясь в темноту. Нет, в этом городе надо держать ухо востро, гораздо дольше, чем где бы то ни было. Тишина лжива: здесь нет ни стрелков, ни игроков, ни тварей, но наверняка притаилось что‑то, более страшное… Чтобы пережить эту ночь, нам необходимо убежище.

Я огляделся: тьма. Плотная, непроходимая тьма. Серпик луны скрылся в тучах, на ветру стучит обледенелое былье.

Что‑то надвигалось на нас – ближе, ближе – я чувствовал кожей. А лицо Марины спокойно – это понятно: она не имеет такого, как у меня, опыта игры, единственная ставка в которой – Теплая Птица…

Металлическая узкая лесенка… Почему я подумал о металлической узкой лесенке? Откуда эта мысль в моей голове?

– Марина, – я дернул девушку за рукав, – за мной.

Мы побежали к башне.

– Андрей, что ты задумал?

Я не ответил, озираясь по сторонам. «Только б она существовала», – крутилось в голове.

Лесенка была припаяна к телу башни.

– Лезь.

Марина вцепилась в тонкие перекладины и полезла вверх, осторожно перебирая руками. Оглянувшись на тьму, я полез следом.

Нам повезло – на вершине башни образовалась небольшая площадка, частично огороженная острым забором из переломанной, искореженной арматуры.

Марина лежала лицом к небу и тяжело дышала. Я повалился рядом – казалось, сердце выпрыгнет из груди.

– Знаешь, Андрей, – выдохнула Марина, взглянув на меня. – Там, внизу, отчего‑то стало так жутко… Я едва не умерла.

Нет, у этой девушки чувство опасности развито не меньше, чем у меня.

Ветер, застревая в металлических обломках, сердито насвистывал.

Редкие звезды показались на небе. Не они ли льют вниз пробирающий до костей холод? Деться от него некуда, он окружил нас, опутал… Сейчас бы костерок! И черт с тем, что станем маяком – лишь бы потеплело. Вот только где взять дрова?

Единственное тепло в окружившем нас мире – это наши тела.

Марина придвинулась ко мне, я обнял ее, уткнувшись лицом в рыжие волосы, накрылся курткой. Мало‑помалу озноб отступил… А сколько, наверно, погибнет в эту ночь игроков, не успевших развести костер. Сколько примерзнет к стволам деревьев!

Я закрыл глаза, слушая биение сердца Марины.

– Андрей.

– А?

– Послушай.

Я откинул с головы куртку.

Какое‑то время не было слышно ничего, кроме тишины, затем отчетливо донесся глухой перестук – кто‑то лез по лестнице, стуча подошвами. Я оглянулся: глаза Марины расширились, лицо вытянулось.

– Тихо.

Я поднялся и, пригнувшись, подкрался к краю площадки. Стук подошв по перекладинам совпадал со стуком моего сердца. Кто это может быть? Игрок? Едва ли – все игроки, не нашедшие укрытия до этого времени, уже мертвы. Стрелок? Исключено – стрелки орудуют при свете дня. Тогда кто же?

– Андрей!

Встрепенувшись, я невольно вскрикнул: некто темный, приподнявшись над лестницей, уставился на меня двумя красноватыми угольками.

– Возьми, гад! – заорал я, вскакивая, и, что было сил, ударил кованым носком ботинка в промежуток между красными угольками.

Не издав ни звука, пришелец отпустил лестницу и, как мне показалось, необычайно медленно отделился от металлической стены башни. Я бросился к краю площадки и проводил взглядом темное кувыркающееся тело. Хрусткий звук удара о промерзлую землю донесся до нас.

– Кто это был? – прошептала Марина.

– Хер его знает. Уж точно не игрок.

– Что ему было надо?

Марина вдруг заплакала.

– Ты чего? – растерялся я.

– Когда все это кончится? – прокричала она. – Проклятая жизнь!

Чудачка! Как будто есть другая жизнь. Я, например, другой жизни не знал.

– Успокойся, – я присел на колени и обнял ее, погладил спутавшиеся волосы. – Я с тобой, я защищу тебя.

– Правда? – по‑детски спросила она. – Повтори.

– Я защищу тебя.

Девушка прижалась ко мне, вздрагивая. И откуда ты такая взялась в Джунглях, где цена жизни – мгновение? Мгновение, которого не хватило, чтобы добежать до убежища? В Джунглях никогда и ни в чем нельзя быть уверенным. Ты думаешь: надежно спрятался, никто и ничто не угрожает, но вдруг настигает напасть, какой не ждешь, а это самое хреновое.

Марина устала: смерть старухи, стрелки, полет над Джунглями, моя травма. А тут еще ночной нежданный посетитель…

– Вздремни, подежурю, – предложил я.

Мы сидели на холодном металле, слушая завывание ветра, дальний гул леса.

– Не хочу, – пробормотала она, опуская голову мне на колени. Сразу уснула.

Ныло задетое пулей плечо, да и во всем теле разливалась слабость. Но мне было покойно, даже, пожалуй, весело. Едва ли кто‑либо в Джунглях испытывал подобное. Мне открылся новый смысл существования, заслонив прежний – борьбу за собственную шкуру. Моя шкура! Сколько на тебе отметин от заточек, клыков, пуль, сколько ожогов, шрамов и затянувшихся язв! Ты задубела и потрескалась от мороза. Я спасал тебя, и буду спасать, но ты теперь не властна надо мною, моя шкура, я не служу тебе! Лишь одно в Джунглях достойно служения, напряжения всех сил.

Я откинул прядь волос с лица Марины, и стал смотреть – то на него, то на звезды, сияющие над нами.

Красная полоска окаймила горизонт. Пошел редкий мокрый снег. Неуверенно выглянул краешек солнца – луч, поплясав на обломках арматуры, перепрыгнул на лицо спящей Марины, пробежался по припухлым покрасневшим губам, веснушчатым розоватым щекам, блеснул в волосках бровей. Она открыла глаза, слабо улыбнулась.

– Утро?

– Утро, – приподняв ее голову, я поднялся с колен. – О!

– Ты чего?

– Ноги затекли, – простонал я. – Дьявол!

Тысячи иголок безжалостно вонзались в мышцы – хотелось и плакать, и смеяться одновременно. Я принялся неуклюже шагать по площадке, морщась и вскрикивая. Марина прыснула со смеху.

– Тебе‑то хорошо, – закричал я. – О! Стрелковская пытка.

– Посмотрел бы ты на себя.

Я усмехнулся.

– Поднимайся сама, – крикнул. – Посмотрим, как у тебя!

Она встала и, притворно ойкнув, принялась вышагивать рядом со мной.

– О! Пытка стрелковская.

– Не притворяйся.

Подойдя к краю площадки, я посмотрел на ночного гостя, распластавшегося внизу, как черный крест.

– Лежит? – приблизившись, спросила Марина.

– Куда денется, с такой‑то высоты.

Высота и вправду была головокружительная: при свете солнца весь город как на ладони – белый лист с зелеными и красноватыми крапинками.

Как я и думал, ни одного здания не уцелело. Неподалеку от башни начинался лес, уходящий к самому горизонту. Он казался сплошным, но я знал, что есть просека, по которой стелется железная дорога.

Где‑то на окраине из‑под земли поднимались клубы сиреневатого пара, будто беззубый рот старого курильщика выпускал дым.

– Андрей, пошли отсюда.

Я повернулся.

– Мне совсем не нравится этот город, – сказала Марина, глядя вдаль. – Да и есть хочется…

Мы подошли к лестнице.

– Я первый, ты за мной.

Марина кивнула.

Я перелез с платформы на лестницу и стал медленно спускаться.

– Андрей!

– Да?

– Мне страшно! Голова кружится!

Только этого не хватало.

– Цепляйся! Не смотри вниз!

Я остановился, задрав голову.

– Хватайся за перекладину!

Марина, зажмурившись, перелезла с платформы на лестницу.

– Держись крепче!

– Держусь… Кажется…

Она неуверенно засмеялась.

Я помог Марине соскочить с лестницы.

– Больше всего боюсь высоты, – призналась она, поймав мой взгляд.

Тело ночного гостя чернело впереди. Я направился к нему, невольно держа руку на рукоятке заточки.

– Андрей, ты чего?

– Да хочу глянуть… Стой на месте.

Я подошел к трупу, лежащему лицом вниз и припорошенному снегом. Широкая спина плотно обхвачена черной курткой, прожженной, изрезанной – дыры топорщатся желтым мехом; грязно‑синие широкие штаны заправлены в носки; обут в тяжелые кованые ботинки. Одежка, как у игрока… Неужели, игрок? Таких здоровяков мне прежде встречать не приходилось. Плотный, кряжистый; руки – что бревна, а мощный затылок оброс бурой шерстью.

– Ого!

– Я же сказал тебе.

– Ты опять? – отмахнулась Марина. – Тоже мне, командир.

Она подошла к игроку, дотронулась носком ботинка до широкой руки.

– Андрей, может, перевернем его?

Марина прочла мои мысли.

– Ну, давай, – как будто нехотя, согласился я.

Мы вцепились в труп. Вот так тяжесть, черт подери!

Игрок на мгновение замер на боку и перевалился на спину. Несмотря на свою прожженную шкуру, я вскрикнул, как мальчик, и отпрянул, упав в сугроб. Марина взвизгнула и отшатнулась.

Лица нет. Есть бесформенный, зеленоватый комок, покрытый бледными волосками; в недрах комка скрываются волчьи глаза, а широко разинутая пасть обнажает звериные клыки.

Не сговариваясь, мы побежали к лесу, застревая в снегу. Прочь, прочь отсюда.

– Погоди, Андрей, не могу, – взмолилась Марина. Уткнулась в толстый ствол березы и, обняв дерево, замерла, тяжело дыша.

У меня прилип к спине свитер. За всю свою игру с Джунглями я никогда не убегал от страха. От страха, сросшегося с инстинктом.

– Что это было? – выдохнула Марина.

Стараясь восстановить дыхание, я пробормотал:

– Не знаю. Похоже, мутант…

– О, Боже! – девушка прикусила губу. Мне казалось, она сейчас заплачет.

Худо‑бедно привыкший к уродству природы и животных, человек, столкнувшись с уродством себе подобного, содрогается.

– Какая‑то ошибка, случайность, – проговорил я. – Все из‑за проклятых зеленых луж…

Марина вытерла глаза. Какая ты все‑таки плакса!

– Зачем он лез к нам?

Я вспомнил пасть, полную острых зубов, содрогнулся.

– Может быть, башня была его убежищем, а я припечатал ему между глаз, – пошутил неуклюже, не желая пугать и без того дрожащую девушку.

– Хорошо, что припечатал.

– Хорошо? А где же твой нюх на несправедливость?

– Хорошо, что припечатал, – повторила Марина, отпуская березку. – Пойдем скорее отсюда.

Негустой, но цепкий подлесок мешал идти; с деревьев время от времени падали сухие ветки. Пахло хвоей и свежим снегом.

В животе у меня заурчало… Нужно найти еду. Вот и Марина едва переставляет ноги…

Прошагали еще немного и девушка, обессилив, опустилась на выкорчеванное бурей дерево.

– Погоди, Андрей, передохну.

Я присел неподалеку. Знобило: на голодный желудок утренний холод пробирает намного сильней. Нужно добыть мяса. Нужно убить тварь.

По снегу, пересекаясь и дробясь, рассыпались цепочки следов, – все следы старые, припорошенные, едва ли стоит идти по ним. Хотя…

Я поднялся.

– Сейчас приду.

– Я с тобой.

Спорить не было ни сил, ни желания.

Следы крупной твари – довольно свежие, не позже вчерашнего дня. Тварь приволакивает заднюю ногу, иногда падает в снег – здесь остались оплавленные по краям ямки. Но крови ни в ямках, ни по следу нет – значит, животное не раненое, а старое.

Косматая туша лежала у ветвистого дуба. Подходя, я с радостью отметил: брюхо животного вздымается и опускается – не придется есть мертвечину.

Учуяв нас, тварь задергалась, пытаясь подняться. Желтый глаз мутно следил за мной. Поколебавшись мгновение, я с размаху вонзил заточку в жирный загривок – животное негромко рявкнуло, щелкнули челюсти, лапы царапнули дерево.

– Ищи дрова, – приказал я.

Шкура была толстая и прочная, – стоило немалых усилий надрезать ее. Прямо под кожей – слой вонючего желтого жира: тварь и вправду оказалась очень старой…

Наконец, я, освежевав тушу, добыл кусок жилистого мяса. Обернулся. Марина натаскала дров – чего‑чего, а этого добра здесь навалом.

Соорудив конусообразный костер, я потянулся за зажигалкой. Выругался.

– Ты чего? – вскинулась Марина.

– Зажигалку похерил.

Лицо Марины вытянулось:

– Что теперь делать?

Раздражение заворочалось во мне: потерять зажигалку – раньше такого со мной не случалось!

– Что делать? Жрать – вот что делать! Мы в Джунглях.

Я отхватил заточкой приличный кусок мяса и принялся рвать его зубами, чувствуя, как кровь течет по подбородку, сухожилия режут десны.

Посмотрев на меня, Марина взяла заточку… Она ела сырое мясо, едва‑едва удерживая рвоту. Губы, щеки и подбородок вымазались в красное.

– Чего уставился?

Я отвернулся. Даже сырое мясо прибавляет сил, струится по венам, кормит Теплую Птицу. Мы сможем продолжить путь.

Сломанная башня осталась позади. Я шел легко: лишь слабые отголоски вчерашнего падения изредка подкатывали к голове, в глазах темнело, но ноги‑руки были послушны, кости не болели.

Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, – лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной змейкой…

Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь себя под защитой, будто кто‑то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду, отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд… Ведь когда‑нибудь мне удастся сесть на Поезд и доехать до Конца?

– Андрей, посмотри!

Я обернулся на радостный вскрик Марины.

– Здорово!

Это был автомат – мокрый металл блестел на солнце.

– Выходит, мы здесь пролетали, – сказала Марина, раздумчиво посмотрев в небо. – Посмотри, лошадь!

В небе клубились, наползая друг на друга, облака, – они словно соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было сейчас лошадью – белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими ушами.

– А вон – ты, Андрей.

«Я» стоял, расставив ноги на ширине плеч, держа автомат у бедра и настороженно глядя перед собой. Марина смеялась, отыскивая в небе себя. Никогда прежде я так не смотрел в небо – фантазируя, рисуя что‑то; небо было для меня лишь частью мира, в котором я должен выжить, причем частью далекой, неважной.

– Вон – ты.

Марина обернулась, посмотрела на облако.

– Андрей, ты мне льстишь.

– Ничуть.

«Марина» сидела в кресле: распущенные мягкие волосы развевались, доставая едва ли не до самого горизонта, на одухотворенном лице застыла радостная улыбка.

Подул ветер, и фигуры исчезли. Я вспомнил, что мы в Джунглях и опустил глаза.

– Надо идти, Марина.

Она вздохнула, поправила рюкзак за плечами.

Мы побрели дальше. Солнце стояло высоко, лучи пробивали макушки деревьев, заставляли искриться свежий снег.

– Голубь, – ахнула Марина.

Я остановился, пораженный. Неподалеку от нас на стволе поваленного дерева сидел белый голубь. Он ворковал, раздувая перламутровый зоб, словно силился что‑то сказать. Я никогда не видел в Джунглях птиц.

– Красавец, – прошептала Марина, взяв меня под руку.

Голубь взъерошился, колыхнул крылом, и, наклонив головку, повернулся, показав нам другой бок. Я почувствовал, как дрогнула Марина: этот бок у голубка был красно – синим и без единого перышка, кости вздымали тонкую кожу.

– Пойдем отсюда, – сказала девушка.

Она зашагала впереди, автомат болтался у нее на шее, солнце сидело в волосах. Я отчего‑то почувствовал себя виноватым и перед ней, и перед этим голубем, и даже перед Джунглями.

Показавшаяся впереди железная дорога разом скомкала и отбросила все сомнения и тревоги. Из хаоса мы вышли к порядку.

Слева, прямо у дороги, торчало полуразрушенное здание, рядом – невысокая бетонная платформа, испещренная рытвинами, как следами больших червей.

– Это что – вокзал? – подала голос Марина.

– Похоже на то.

Наши ботинки гулко застучали по бетону. В конце платформы – искореженная синяя табличка на изогнутых ножках. На табличке – облупленные буквы. Марина прочитала:

– Об‑нинск, – и повторила. – Обнинск.

Обнинск! А ведь я, кажется, кое‑что знаю про этот город.