Глава пятнадцатая. Шорох

Отошли подальше от людских глаз – вниз, к Дону, завернули за сарай и сели на гнилое бревно. Макар обтер о штанины влажные ладони – нервничал. Будущий прапрадед, Макар‑старший, наоборот, казался на удивление спокойным, будто к нему каждую неделю ходили посетители из двадцать первого века. Впрочем, судя по рассказам родни, его и впрямь было сложно чем‑нибудь поразить...

Даже новенький смартфон, продемонстрированный Шороховым‑младшим как доказательство путешествия во времени, не вызвал у предка ни восхищения, ни вопросов. Нет, технику он любил, но пользы от современного гаджета так и не понял.

«Вот тебе и дед, – думал Макар, мельком разглядывая Шорохова. – Хотя не дед, конечно, аж «прапрадед». Но это было слишком длинно, так что в голове все равно крутилось кроткое «дед». Впрочем, и «дед» не слишком подходило молодому, на пару лет старше, ростовскому парню.

– Ты чего? – напрягся «дед», поймав внимательный взгляд Макара. – Уставился, как баран на новые ворота!

– Да странно это все, нет? Ты прям как я, только на сто лет старше...

«Дед» смущенно кашлянул, то ли еще не до конца поверив, то ли выражая несогласие со сходством.

– Ты погоди, я тебе сейчас семью покажу... – осенило Макара.

Макар‑старший с недоверием покосился на смартфон.

– Смотри! Вот это батя мой – твой правнук, соответственно... Похож?

Вместо того чтобы придвинуться поближе, «дед», наоборот, отклонился в сторону, словно опасаясь взглянуть на экран.

– Это брат мой, Илюха, – тоже праправнук твой. Это дядька, мамин брат, Цыбин. – Макар продолжал листать страницы на смартфоне.

«Дед» молчал. Никакой бурной реакции – глаза внимательные, взгляд напряженный.

– Это дядькин дом...

– Брешешь! – наконец не выдержал «дед», разглядывая многоэтажку.

– Ну не весь, конечно... А вот этот... – Макар перелистнул на загородный дом Шороховых, – а вот этот весь наш. Отец сам построил.

Фотографии дома вызвали у Макара‑старшего гораздо больший интерес, чем снимки собственных потомков. Он наконец подсел поближе и склонился над экраном.

– Вот прям весь?

– Весь. И сад наш. И двор. И машины...

– Это кем же он служит? – спросил Шорохов‑старший, крутя башкой, как молодая овчарка, и разглядывая фотографию то под одним, то под другим углом.

– Ну... Типа купцом. Очень богатым купцом.

– Богатым?

– Почти весь Ростов держит!

– Как держит?

– За грудки! – усмехнулся Макар.

Шорохов довольно потер щеку. Макар снова перелистнул.

– Это батя и мать...

– Больная поди?

– С чего вдруг больная? – не понял Макар.

– Да уж больно тоща...

– Ну модно сейчас так..

– Мослы торчат!

– Так она и не ест ничего, чтоб торчали...

– Дурная баба, – хмуро заключил «дед».

– Эй, это вообще‑то моя мать! – напомнил ему Макар.

– Так что ж ты мать не кормишь, она ж как чахоточная! – возмутился Шорохов‑старший.

Понимая, что объяснять бесполезно, Макар покачал головой и выключил экран.

– Купцами, значится, стали... – проговорил сам себе будущий прапрадед и ударил по коленке кулаком, явно довольный наметившейся перспективой. Достал из кармана папиросы, протянул Макару, пожал плечами на его отказ и закурил сам.

Сидели молча, думали каждый о своем. «Дед», судя по ухмылке, размышлял о светлом будущем, а мысли Макара улетели далеко в прошлое.

Он похвалил небеса за то, что в процессе работы над схемой лабиринта порылся в семейной биографии и неплохо запомнил историю Макара Шорохова, дальнего родственника купцов Парамоновых.

В восемьдесят седьмом Шорох – и даже прозвища у них были одинаковыми! – перебрался в Ростов из Таганрога, без всякого сожаления оставив Бугудонию, пропахшую рыбой, с такими узкими улочками, что двоим пешим не разойтись. Оставил отца, что пятнадцать лет назад перевез туда семью, польстившись на сытую жизнь рыбака. Оставил мастерскую по ремонту баркасов, в которой взрослел и учился жизни, – выходить в открытое море не любил и не хотел, море не принимало Макара Шорохова, не манило его и не щемило сердце. Наоборот, хотелось ему не качаться в утлой лодчонке, а крепко стоять на своих двоих посреди степи, дышать ароматом трав и смотреть, как ветер гоняет волны ковыля. Но в итоге обрел почти то же, от чего и сбежал, только вместо соленых волн – пресные. Устроился мастеровым к богатым родственникам, что держали склады на набережной, несколько мельниц и пароходов, а еще больницы, школы, бани...

Сейчас, когда на дворе стоял год тысяча девятисотый, парню стукнуло двадцать. Он то рвал жилы, помогая загружать товар на склады, то ломал голову, где какую технику на сходнях установить, чтобы разгрузить носильщиков. С уважением и даже завистью относился к троюродному дяде, Елпидифору Парамонову, приятельствовал с его сыновьями – Петром и Николаем... но это «потому что по надобности». А для души – шатался по кабакам в разношерстной компании, глазел на крысиные бои, делал ставки, проигрывался в пух и прах, срывал куш, слыл шутником и задирой, часто дрался – и девять из десяти раз выходил победителем. Был он тот еще щеголь, мечтал о лучшей жизни и порой шествовал по тротуарам пестрого южного города не хуже, чем какой‑нибудь денди, в другое же воскресенье сбегал на окраину, в ночное, пек картошку в золе, в грязи – по уши. Ни доска стиральная, ни мягкая донская вода не могли потом оттереть пятна с рубахи и брюк.

И уж конечно, для такого парня, слова о будущем богатстве его семьи значили много. «Весь Ростов за грудки держат». Значит, и он добился чего‑то, выбрался в люди, а то и клад откопал! Ну не сами же они разбогатели на ровном месте?

–...сам изобрел?

Макар вздрогнул и понял, что настолько углубился в воспоминания, что пропустил вопрос.

– Что?

– Ну это вот, чтобы во времени переходить. Машина какая или что?

– Не... не машина. Место такое есть, специальное.

– И что ж вы там все теперь по разным временам шатаетесь?

– А что, многих ты тут видел? – с иронией спросил Макар.

– Да черт их разберет, бусурман всяких... Может, из‑за моря приплыли, а может, как ты.

– Не... я такой один. Да и про место это никто не знает.

– А как же ты его нашел?

– Да случайно...

– Но отправился ко мне не случайно? – хитро прищурился Шорохов, снимая с языка налипший кусочек табака.

Внезапно проснувшийся интерес «деда» слегка напугал Макара. Вопросов становилось все больше, и все больше они приближались к запретной теме, которую обсуждать нельзя, а не ответить – опасно. Макар боялся потерять едва наметившееся доверие предка.

– Дело у меня к тебе. Важное.

– Что за дело? – заинтересовался Шорохов‑старший, полагая, наверное, что родня из будущего решила посвятить его в тайну какого‑нибудь сокровища.

– Только ты слушай и не перебивай, лады?

– Лады...

Макар задумался, подбирая слова. Только сейчас до него дошло, что речь, которую он собирался произнести перед дальним предком, звучит странно, нелепо и никак не умещается в голове.

– Ну что умолк, язык проглотил? – поторопил его Шорохов, страдая от любопытства.

– В это... в твое время, произойдет одна фигня... – начал Макар и отчего‑то споткнулся о слово «фигня», соображая, понятно ли оно «деду». – Несчастный случай...

– Какой такой? – Шорохов сдвинул брови.

– Погибнет человек...

– Не я? – озадачился «дед».

– Не ты, конечно! Сидел бы я тут сейчас, если б ты...

– Тогда что ж?

– Он от тебя погибнет.

– Что значит «от меня»? – искренне удивился Шорохов‑старший.

Макар всплеснул руками – и так объяснить тяжело, а тут еще предок тормозит и не улавливает.

– Ну... убьешь ты его.

– Ох, ну и мастер же ты глупости городить! – перекрестился Шорохов и с недоверием уставился на Макара. – С чего бы мне его убивать?

– Ну не знаю я! Может, случайно в драке зашиб, может...

– В драке? – задумался Шорохов и вроде даже улыбнулся. – Ну в драке‑то могу... – Он потянулся, хрустнув костями. – В драке я совсем дурной становлюсь...

Макар с удивлением посмотрел на предка. Хоть и прапрадед – а балбес! Не испугался, а будто наоборот, нашел повод похвастаться своей дурью... Хотя что взять с двадцатилетнего ростовского пацана.

– Ты просто слушай, – вздохнув, продолжил Макар. – Я понимаю, как это все звучит со стороны, но нам с тобой нужно обо всем договориться. Чтобы этого не произошло, понимаешь?

– Так кого я там зашиб? – Шорохов снова сделался серьезным и даже наклонился ближе к «внуку».

– Вазгена Ангуряна знаешь? – еле слышно прошептал Макар.

Шорохов на секунду замер, потом скривился, будто лимоном закусил, и замахал руками.

– Я не знаю, как все произошло, вернее, как оно произойдет, я только...

– Чушь собачья, – резко оборвал его «дед», вскочил с бревна и прошелся туда‑обратно, не находя себе места.

– Да как же чушь...

– С чего мне Ангурянов трогать, если я к ним свататься собираюсь?

– Куда собираешься? – ошалел Макар.

– Понятное дело куда, свататься к Ануш.

– Ануш? – Макар почти закричал от удивления. – Да она же ненавидит тебя!

– Вот же ты болван. – Шорохов остановился и посмотрел на правнука с жалостью. – Уж не знаю, как там у вас в будущем, а у нас тут с Анушкой совет да любовь. И Вазгена я уважаю, да и они ко мне...

Неожиданная новость так поразила Макара, что он даже рассердился, будто это нарушило все его планы.

– Но я‑то знаю, как будет!

– С чего бы мне тебе верить? – заупрямился Шорохов. Похоже, будущее резко перестало ему нравиться.

– Ты видишь меня, видел фотографии – никогда у нас в роду Ангурянов не было! Не вяжется это с твоей историей? Ты прости, но не выйдет у вас ничего с Ануш. И брата ты ее убьешь, и семьи враждовать станут, и будут убивать друг друга еще сто лет.

– Типун тебе на язык!

– Я из‑за этого и приехал! Пойми ты уже наконец!

Внутри все кипело. Макар испытывал и злость к себе за то, что пришлось разрушить дедовы мечты, и злость к недоверчивому предку за то, что упрямился и никак не хотел слушать, и жалость к нему и ко всем...

– Вот же черти тебя принесли... – сплюнул Шорохов‑старший, отсел на другой конец бревна и, уперев локти в колени, обхватил лохматую голову.

– Думай, думай... – в сердцах бросил ему Макар, зачем‑то тоже отсел подальше и так же отчаянно сжал виски.

...В сентябре девяносто девятого волной пошли бунты рабочих. Новая техника, завезенная Парамоновым на торговый причал, страшно злила тех самых грузчиков, чью жизнь призвана была улучшить. Плитой задавить может? Да и ладно. Каждый надеется, что мимо него пронесет лихо. Надорваться? Да что они, дети неразумные? Каждый меру свою знает. А коль ошибется – сам виноват. Зачем же тогда машины эти аглицкие притащил купец? Не иначе, чтобы цены сбивать. Чтобы денег платить меньше. И подавать дурной пример остальным дельцам. Потому никак нельзя было спокойно допустить, чтобы работала техника. Потому и бастовали – почитай, каждый день, без отдыха.

Сначала Шороха обходило стороной – фартовый, черт! – а потом и его приложило. Крепенько. Носом о сходни и лицом о чужие кулаки. Да что там – кулаки. На землю повалили и пинали по ребрам – зло, быстро. Сосредоточенно, как стая одичалых псов, которая рвет зазевавшегося прохожего, но с оглядкой – а ну, подмога человеку явится, с камнями да палками.

Не явилась подмога. Макар чертыхался, ерепенился, вырваться пытался – но то ли удача ему изменила, то ли не настолько большой была, чтобы против толпы озлобленных бунтарей помочь. Насовали ему – не дай боже, каждый оторвался за страхи свои и жадность, а по словам, что в лицо ему швыряли напополам с плевками, выходило: «За то, что не давал механизмы ломать, не ту сторону выбрал, получай теперь, буржуй, чертяка!»

Потом скрутили да в один из нижних, полузатопленных складов бросили. И дверь плитой привалили – чтобы не выбрался раньше времени и не нажаловался родственничкам‑богатеям. Убивать не стали, греха, видать, на душу не захотели – и на том спасибо.

Шороха мучила боль – но не в отбитых ребрах и разбитых губах, а в сердце. Свербело нестерпимо, екало: нельзя, чтобы обидчики ушли так просто, надо выбраться отсюда – быстро‑быстро – и не к полицаям бежать, не к дядьке Парамонову, а друзей собирать. Чтобы отыскать чертей быстрее, пока не сели они на баржу и не отплыли, умыв руки, вверх по реке. Задать им жару.

Не стал отлеживаться Макар, сначала у двери возился – пытался навалиться и открыть, но сил не хватило. Потом вдоль стен на ощупь пошел – темно на складе, хоть глаз выколи! – вдруг окошко какое отыщется заколоченное или выход запасной. И нащупал – на третьем кругу уже. Не окошко – а провал узкий, под стену уходящий, водой затопленный. Никто другой туда не сунулся бы – побоялся бы застрять, задохнуться, заблудиться... Только не Шорох.

Тот ни секунды не задумывался, полез головой вперед в темноту, только сапоги снял и вниз голенищами перед собой потащил. На случай, коли воздуху не хватит, – глотнуть оттуда.

Но провальчик с водой совсем короткий оказался, вывел наверх, в холодный узкий коридор – стены с каменной кладкой, пол насыпной, песчаный. И под потолком тускло светится что‑то – то ли грибы, то ли гнилушки.

Тут Шорох не только об обидчиках своих вмиг позабыл, но и о ребрах поломанных. И о том, что разутый стоит и пальцы ног от холода сводит, позабыл тоже. Не заметил. Потому что засвербело в груди другое. Байка про клад, закопанный аккурат рядом с торговым портом.

Якобы склады с глубокими подвалами начали ставить здесь не потому, что родниковая вода по стенкам бежит, холод рождает и что угодно хранить может. И не потому, что самое удобное место для порта торгового – русло Дона глубокое, любые суда можно подвести под берег. И не потому, что съезды для телег широкие, пологие...

Якобы было здесь сокровище зарыто – то ли век назад, то ли три, не важно, – и котлованы потом под склады купцы рыли не просто так, а с умыслом. Найти клад и разбогатеть. Говорили, что многие тысячи запрятаны под берегом, не какой‑нибудь кувшин с монетами.

Байка гуляла по пристани туда‑обратно, обрастала новыми подробностями: и монеты‑то с лист кувшинки величиной, и изумруды там не зеленые, а голубые, как глаз сиамца, и посуда золотая с драгоценной чеканкой... И повелось: кто побогаче – рабочих нанимал и лишний котлован, в копеечку влетающий, выкапывал, убеждая соседей, что никак без нового складского помещения не обойтись. Соседи хитро улыбались и кивали понимающе. Кто победнее – зимой забывал о сокровище, а как сойдет снег и земля мягкой станет – вспоминал и, раздобыв лопату, ждал безлунной ночи. Чтобы долго бродить, выбирая место, выкопать яму по колено, натереть ладони до кровавых мозолей, схорониться от ночных сторожей, отбиться от собак, крысам хвосты отдавить, поцапаться с подельниками да перемазаться глиной до ушей. И в барак вернуться к утру, когда над Доном перекрикиваются чайки с пароходами, а вода золотится под солнцем, чертыхнуться, стукнуть кулаком по стене и разочароваться в поиске сокровищ навсегда. Накрепко. До следующей попытки в грядущем году. Шило‑то если колет, так просто от него не избавишься.

Вот и Шорох не избежал общей участи. Правда, решил не уподобляться тем, кто без подготовки на авось золото ищет. Постановил себе плана придерживаться: собрать для начала все версии байки, сравнить их между собой, откинуть самые ненадежные варианты, попробовать определить если не точное место, то хотя бы квадрат поисков. Найти помощника, на которого положиться можно, научить с лозой обращаться, чтобы точку определить... И тогда – сколько бы годиков ни ушло на поиски, два или три, наверняка словить за хвост золотую птицу‑удачу. Не наугад соваться, а по‑умному, по‑ученому. Книжки почитать, благо грамоте обучен, стариков послушать, не перебивая, – за брюзжанием да ахами‑вздохами нередко крупицы истины кроются.

А тут – гляди ж ты! – не понадобились ни карты, карандашиком на оберточной бумаге вычерченные, ни помощники, ни лоза. Чуйка шороховская твердила, что вот она, вот – дорога к сокровищу. Осталось только дойти до него и взять.

Не дошел.

Попался, как мальчишка, как дурачок ярмарочный, одурманенный надеждой на близость богатства.

И осторожно вроде шел, старался шагать ровно и стен не касался, но, будто чертик из табакерки, выскочил из стены камень – и в аккурат на ногу. Вроде и не крупный, а придавил так, что не освободишь с наскоку. Шорох сначала не шибко напугался – парень тертый, и не в таких передрягах бывал. Уселся, к стенке привалился, поудобнее устроился, чтобы тщательно ощупать камень, раскачать его да сдвинуть.

Вот тут оно и явилось.

Со страху Макар, пока орал да ножом отбивался, толком не разглядел, кто на него кинулся.

То ли урод с мордой перекошенной, то ли пес... Зубами щелкал у самого лица, когтями рвал Шороха, но главное – не выл, не рычал, а... хихикал. Мелкой дробью, с придыханием, будто юродивый.

– Ххи‑хи‑хи‑хи!

То хрипло, то визгливо, будто в глотке у чудовища жил десяток карликов‑хохотунов, каждый из которых бешено радовался каждой царапине, каждой ране Макара. И тогда, когда он уже с жизнью прощался, услышал:

– Нет, Пахак, нет! Оставь!

Тварь отскочила, с хрустом и шипеньем подобралась и скользнула в темноту. Будто ее и не было, будто приснилась Макару. Если бы не располосованные ладони. Шорох тут же попытался встать – бежать? куда? а нога‑то? – в голове мутилось, кровь бухала в виски, и сердце трепыхалось у самого горла. Напрягся, как струна, вслушиваясь в темноту –не катятся ли по коридору мелкие смешки.

И тут, как по взмаху волшебной палочки, увидел перед собой Ануш – ту самую Ануш, на которую весь прошлый год засматривался он, забегая в лавку к Ангурянам. Сначала подумал, что умер и в рай попал. Ну если не в рай, то весьма близко к нему оказался – пусть и холод, и боль в ноге, и кровь на лице настоящие вполне, зато мечта – вот она, только руку протяни...

А потом она заговорила, и Шорох даже рассмеялся от облегчения. Так знакомо она ругалась, кричала на него, возмущалась... Настоящая. Живая. Значит, и он живой.

Ануш всхлипывала, утирала слезы ладонью, бранила Шороха на чем свет стоит, грозила ему всеми небесными карами за то, что полез в подземелье, причитала, прикидывала, как бы его отсюда вывести, и мягко, он и не заметил – как именно, освободила от камня. Ручками своими белыми откатила булыжник! Потом помогала идти. Почти тащила на себе.

Шороха мутило, голова кружилась, хотелось лечь и заснуть – да прямо здесь, на мокром песке! – но Ануш говорила, повторяла бесконечно, так что в голове звенело и отдавалось под ложечкой. Была армяночка мягкая, душистая, волосы – шелковисто‑гладкие, теплые руки, нежные плечи. И трогала, ощупывала его всю дорогу, мяла – что ребра? а брюхо? не порвал тебя? не поломал? И Шорох, которого шатало на грани разумения и беспамятной черноты, млел и расплывался в улыбке – несмотря на кровавые потрескавшиеся губы и выбитый зуб.

Шли они долго, Шорох счет потерял поворотам и перекресткам: ходы сливались и разбегались, большей частью темные, хоть глаз выколи. И, несмотря на оставшуюся позади опасность, Макар холодел. Лоб его покрылся испариной, и под ребрами тянуло мерзко, выворачивало. Даже не случись камня и чудовища, он бы тут пропал. Заблудился и сгинул. Если бы не Ануш.

Потом пришли к лестнице, и нужно было в круглый узкий лаз ползти, наверх, цепляясь за потертые железные ступеньки. Тут Шороха и срубило окончательно. Он опустился на пол, мотал головой и мычал – как есть неразумный телок, которому говорят «Иди!», даром что хворостиной не гонят, а ему бы только в пыли валяться.

Вместо хворостинки появился брат Ануш, Вазген. Молча подхватил Макара, как мешок с зерном, закинул наверх – тут он сознанье и потерял.

Дальше урывками помнил: солнечная мансарда, танцующая в лучах света пыль, мягкие повязки, нежные ладони Ануш, ночные кошмары – являлся тот, смеющийся, не желал оставлять жертву в покое.

Горячее сладкое какао.

Любопытный глаз глядит через щелку – Ануш дверь не захлопнула.

И громкие, яростные споры – сестра против брата. С визгом и звоном разбитой посуды.

Видимо, не больно‑то обрадовался Вазген неожиданному появлению жениха. И вправду жениха – Макар был готов жениться на спасительнице своей, только лишь в сознание придя. Побывавшему в зубах у смерти не до уловок и рассусоливаний – все выложил ей, как на духу. И за кисть ухватил, начал пальчики целовать, один за другим.

Ануш раскраснелась, как пион, но руки не отняла.

В доме пахло айвовым вареньем, за окном порхали желтые листья, вечерами из‑под двери тянуло холодным сквозняком.

Две недели провалялся Шорох в забытьи, до середины октября, и потом еще пять дней, набираясь сил и наблюдая за Ануш из‑под опущенных ресниц. И тогда же решил, что вот она, его судьба‑зазноба, и быть им вместе, что бы ни случилось.

Неожиданно сам Елпидифор Парамонов приехал за племянником – Ангуряны весточку ему послали, так, мол, и так, после драки с портовыми рабочими племянник ваш у нас отлеживается. Нахичевань, чай, не госпиталь – не пора бы страдальца домой отвезти? Дома, говорят, и стены помогают.

Через неделю Макар уже гоголем, в новом пиджаке и шляпе, лишь изредка морщась от боли, прибыл в Нахичевань. Послав предварительно Ануш записку: «Выходи на порог, павушка, близко твой сокол». Та послушалась, встретила Шороха за углом своего дома, прыснула в кулачок: «Сокол... Павушка... А что ж не курица, а? Не индейка? К чему бы это тебя, джан, на красивые слова потянуло?» Вместе смеялись, гуляя вдоль улицы с облетающими кленами. А потом еще. И в Ростове, по набережной – ну как перед друзьями девицей не похвастаться?! Когда зима пришла, по замерзшему Дону гуляли, на досках катались и на салазках, в снежки играли и салочки. Румяная чернобровая Ануш в меховой шапочке была чудо как хороша: Макар уже прикидывал, что сынков у них будет четверо, а варенья айвового на зиму варить надо банки три, не меньше.

Да и Вазген при встрече с Макаром уже не сторонился его, не держал за чужого.

Николка Парамонов попытался было поговорить с братом: что, мол, вьешься вокруг армянки, все равно не отдадут ее тебе. И батя благословления не даст, вот те крест. Ангуряны – хитрая, ушлая семейка, недаром о них слава на два города. Дела ведут крепко, слово блюдут, но лишь слабину дашь – пиши пропало. С костями сгрызут. Падальщики.

Только ничего не получится у них – договорено уже все с Ануш. Решено. Накрепко.

И вот на тебе! Явился черт и говорит, будто бы судьбе не угодно, чтобы Шорохов женился на Ануш, а угодно, чтобы убил он ее брата, да завязал вековую вражду...

– Не ерепенься, – наконец заговорил Макар, встав с бревна и подойдя к предку. – Я ж тебя защитить хочу.

Он положил руку на плечо Шорохову‑старшему и заглянул ему в глаза.

– Да разве ж можно избежать того, что Богу угодно? – тяжело вздохнул тот.

– Ну, раз уж Богу было угодно, чтобы я попал в прошлое и предостерег тебя, то отчего бы и не попробовать? – улыбнулся Макар.

– Это если Богу, а если тебя черти принесли? – вполне серьезно спросил «дед».

Макар поежился и подумал, что подземные лабиринты и впрямь куда больше похожи на дьвольскую задумку, но вслух ничего не сказал. Однако уверенности в счастливом исходе у него поуменьшилось.

– А коли все пойдет по‑другому и мы изменим судьбу, то все остальное тогда тоже по‑другому обернется... – продолжал размышлять Шорохов‑старший. – И дома твоего не будет, и бати‑купца...

«И меня», – с ужасом подумал Макар, но сам же перевел все в шутку:

– Ну, может, и будет, да другой. И жену найдет потолще...

– Жену бы оно, конечно, другую надо... – не поняв юмора, согласился «дед».

– Эй! – еще раз напомнил Макар, пригрозив кулаком.

– Ну прости, брат, мосластая она, как лошадь холерная, – искренне, приложив руку к груди, возмутился предок.

«Вот тебе и шейпинг шесть раз в неделю, – беззлобно улыбнулся про себя Макар. – Хорошо, что мать не слышит».

Однако сказанные «дедом» слова, вовсе не располагали к смеху. Если предотвратить убийство и допустить, что семьи Шороховых и Ангурянов не поссорятся, – удастся избежать множества бед. Но «дед» был прав – перемен тогда тоже не избежать. И непонятно, как оно сложится и будет ли батя, мамка, Илюха и сам Макар. Будет ли Карина? Хотя что уж теперь – дело сделано. А куда оно вырулит – жизнь покажет.

– Ну и задачку ты мне задал... – вздохнул «дед», – вроде как теперь от меня все зависит...

Макар ничего не ответил. Что тут скажешь?

– То ли мне себя с Анушкой погубить, то ли вас всех, – невесело улыбнулся Шорохов.

«Дурацкая была затея», – огнем пронеслось в голове Макара. Поддался на чувства, на боль от потери друга, на невозможную любовь... Рубил сгоряча, а сесть да подумать, прикинуть что к чему... Нестерпимо заболела голова. Предательски задрожали колени. «Ну и наломали мы дров, Каринка».

– Пожрать бы надо, – неожиданно продолжил Шорохов. – На сытый желудок думается лучше.

– Вообще‑то хуже, – растерянно заметил Макар.

– А не будет думаться – так и совсем хорошо, – заключил «дед» и встал с бревна, отряхивая штаны. – Пройдусь до трактира, – деловито объявил он, – а ты сиди тут, сам принесу. Нечего нам с тобой на пару по городу разгуливать...

Макар кивнул и проследил за тем, как молодой симпатичный парень, поправив пояс, прошел за сарай и скрылся из виду.

Такой же, как он. Такой же молодой, дурной и честный. Растерявшийся, мечтающий о любви и понявший, что счастье невозможно.

Шли минуты. Полчаса. Час... Макару стало холодно и одиноко. Невыносимо сидеть без дела и думать, запоздало взвешивать свои решения и прокручивать в голове бесконечную ленту из разных сценариев – как оно может быть. Невыносимо думать о семье, невыносимо вспоминать Карину. Воображать, как она там. Как отреагировала на его побег. Ушла или осталась ждать? Не натворила ли глупостей?

Макар привычно включил смартфон и посмотрел на часы – вряд ли они идут верно, но зато идут и показывают, что старший Шорохов ушел давным‑давно. И не позвонишь, не узнаешь, в чем дело. Может, оно так и принято. Может, трактир неблизко или обслуживание медленное. Может, случилось что, а может, сбежать решил? А от чего? От судьбы не сбежишь... Хотя, возможно, и лучше было бы отправить его сейчас подальше от Ростова, чтобы и близко к Ангурянам подойти не мог. Да кабы он знал, как лучше!

А что если Шорох так и поступил? Что если уже час как плывет по реке или трясется в повозке...

Ждать дальше не хватало терпения. Макар поднялся с бревна, спрятал смартфон в карман пиджака и пошагал по тропинке. Куда он шел, не имел ни малейшего представления, но цель у него была – сначала попробовать разыскать «деда», а если до вечера не найдется – вернуться домой. Предупредить – предупредил, а дальше от Макара уже ничего не зависело.

Знакомые звуки драки раздавались откуда‑то из‑за кустов. Удары, всхлипывания, короткие переругивания.

Макар осторожно подкрался и выглянул, отодвинув ветку. Бились трое, и среди тех троих он безошибочно определил Шороха. Разгоряченный, взмокший, с разбитым лицом, он стоял, прижавшись спиной к брусчатой стенке склада, выставив вперед руку с коротким ножом.

Тут же под ногами валялась еда, уже не опознаваемая, смешанная с грязью и выдранной клочьями травой. Чуть в стороне перепачканная тряпица, в которую, видимо, был завернут обед. А напротив «деда» стояли два крепких мужика, не уступающие ему в росте, но вдвое шире и старше. Один рыжий, нестриженый, с патлатой головой. Второй темный и кудрявый, как цыган.

– Брось, Шорох! Не смеши! – лениво крикнул патлатый. – Ты им и курицу не забьешь...

– А ты попробуй, – огрызнулся Шорохов, делая шаг вперед. – Посмотрим, какой навар из твоей башки выйдет.

– Слушать надо было старших, – пробасил кудрявый, наклоняясь и поднимая с земли увесистый булыжник. – Одного раза тебе мало?

Мужик размахнулся и швырнул булыжник вперед. Шорох отскочил в сторону, камень глухо ударил в стену, продавив в ней внушительную вмятину, и упал под ноги.

– Бросай нож, не спасет, – без всякого задора повторил свое требование рыжий и сложил руки на груди.

Макара даже передернуло от этого нечеловеческого хладнокровия – работяги явно собирались убить «деда», но при этом не испытывали ни малейшего волнения, а только злились, что тот тянет время.

Кудрявый прошелся, выискивая новый булыжник. Медленно наклонился, поднял сразу два – поделился с рыжим.

– Не бросишь, мы тебя камнями забьем. Ну? Не валяй дурака, Шорох. И так и так подыхать, так ты хоть сдохни по‑человечески, а не как собака.

Еще один камень полетел в стену, заставив Шороха уворачиваться, но второй попал в цель, угодив в живот. Шорохов согнулся пополам, выронив нож, но тут же собрался, поднял и, не распрямляясь, двинулся на врагов.

Дальше ждать было нельзя. Никогда раньше Макар не участвовал в таких сражениях – да, его лучший друг погиб именно во время драки, но смерть Цыбы была случайной, и пацаны бились ради расквашенных носов, но не насмерть... А тут совсем другое дело. Тут силы не равны и шансов погибнуть, ох, как много. Погибать за сто лет до своего рождения не хотелось, но не стоять же в стороне...

– Ребята, сюда! Шороха бьют! – заорал Макар наудачу, не столько рассчитывая на помощь, сколько ради того, чтобы смутить нападавших, обмануть, будто подмога уже близко. А вдруг испугаются? Вдруг убегут?

С разбегу вцепился в шею кудрявому, обхватил, повалился на землю. Краем глаза заметил, как удивленно обернулся рыжий и как его в ту же секунду сбил с ног ошалевший Шорохов. Ну! Поехали!

Как удержать неподвижным такую махину, Макар не знал, только понимал, что если разожмет хватку и позволит кудрявому отдышаться, то тут же погибнет от его кулаков. Так что выбора нет, тут либо умирать, либо быть готовым убить самому. Макар еще крепче передавил толстую крепкую шею, другой рукой нанося удары по виску. Кудрявый хрипел, извивался, наваливался всем телом, пытаясь подмять под себя.

– Да что б тебя... – зарычал Макар, выбиваясь из сил... Еще чуть‑чуть, и руки сами разожмутся, не выдержав напряжения. – Вырубайся уже наконец!

Удар, еще удар... Кожа разодрана, глаза врага залиты кровью... Любой другой человек уже давно бы отключился, но этот огромный работяга, казалось, только свирепел и набирался сил, в то время как Макар уже и дышал через раз, и сам себя от бешеного стука сердца не слышал. Что происходит по соседству, он не видел, но очень надеялся, что Шорохов победит... Потому что если нет, то крышка им обоим.

Взгляд молнией метнулся по траве, выцепил камень, рука, словно действуя сама по себе, метнулась, схватила поудобней, взлетела вверх и опустилась на голову кудрявому. И еще... И еще... Тот дернулся, затих. Макар испуганно отбросил булыжник и отполз в сторону. Убил? Нет, вроде дышит... И только обернулся, чтобы посмотреть на Шорохова, как получил удар ногой в лицо.

Сознание вернулось быстро, за спиной все еще слышались звуки борьбы. Подбородок онемел, будто и нет его, будто всю нижнюю часть лица снесло и теперь она валяется где‑нибудь в траве. Макар осторожно открыл рот и пощупал зубы – вроде на месте, хотя кровищи... Медленно повернул голову, все еще плохо соображая, увидел кудрявого, который так и валялся без движения, увидел «деда» в распоротой рубахе, а напротив него – рыжего с «дедовским» ножом. Оба молчали, тяжело дыша, с присвистыванием из легких. Оба вот‑вот готовы были упасть, но все же одному будет суждено упасть замертво.

– Шорохов! – внезапно раздалось со стороны. – Макар! Что происходит?

Макар обернулся, хотя обращались явно не к нему. Из‑за стены вышел молодой холеный парень с черными глазами и сдвинутыми к переносице бровями.

– Отойди, Вазген, – с усилием выдохнул «дед», утирая пот.

Макар ткнулся головой в землю. Вот и Вазген... Принесло же его так не вовремя. Или вовремя? Что если рыжий убежит? Но работяга никак не отреагировал, только перекинул нож из руки в руку и обратно, словно играясь и укладывая рукоять поудобней в ладони.

– Брось нож... – жестко скомандовал Вазген, смело направляясь прямо на патлатого.

– Вазген, уйди, Богом молю... – с каким‑то отчаянием крикнул Шорох, все еще не сводя с рыжего глаз, словно именно его взгляд удерживал убийцу от нападения.

– Слышишь меня! – Вазген сделал еще несколько шагов, и Шорохов не выдержал, перевел взгляд, прыгнул в его сторону, словно пытаясь преградить дорогу.

В ту же секунду патлатый тоже пришел в движение. Все трое одновременно столкнулись в пространстве, сцепившись, как стая псов.

Макар резко вскочил на ноги, почувствовал, будто вся кровь резко отлила от головы, закружилась, в глазах потемнело, и только иголочки в кончиках пальцев, а потом, как перемотка со стоп‑кадром – все слилось и стоп! Рука с ножом. Слилось и стоп! Рукоятка между ребер. Слилось и стоп! Бордовое пятно на белой рубахе. Черные глаза. Лицо Шороха. Спина Рыжего. Свисток. Полиция. Кто‑то задел плечом, и Макар, потеряв равновесие, рухнул. Скрутили Шороха. Подобрали Вазгена. Шум, суета, крики и люди, люди, люди... А потом небо, чистое, сиреневое, без облачка. Закат... И все.

Не уйти от судьбы, видать... никуда не уйти.