Повесть

Гульнур Якупова

ПАТРИОТ

На широком каменном выступе, что почти на самой макушке горы Акбейек стоит человек и издали кажется, что он подпирает небо плечами. Черты лица не различить, но односельчане его узнают и даже, приветствуя, машут рукой, будто он может оттуда это увидеть. Не Алпамыша же он, батыр – титан из народных сказок, могущий горы с места сдвинуть, а обыкновенный житель вот этого аула, много веков назад обосновавшегося на подножье горы, вершина которой от близко проплывающих мимо белых облаков кажется и лето заснеженной – оттого и назвали, наверное, ее Белой высотой, то есть Акбейек. Да, человек тот не Алпамыша, но тоже герой! Это Муса Таминдаров, седовласый ветеран афганской войны. Он часто поднимается на эту гору и, как верно догадываются односельчане, отдается воспоминаниям.

…Муса рос смышленым мальчиком, схватывал всё налету. В пять лет уже буквы различал и лопотал на четырёх языках: от матери научился башкирскому, от отца – казахскому, от дружка Салима – узбекскому, а в детском саду легко и быстро усвоил русский. Осенью собирается в школу.

В общем-то, знанием нескольких языков здесь, в интернациональном степном совхозе Оренбуржья, никого не удивишь. Однако любознательный мальчуган непременно должен был выведать, каким же образом нашли друг друга его родители – казах и башкирка. Спросил об этом как-то у матери. Та принялась в подробностях рассказывать, как было дело, да только из всего услышанного Муса выудил и запомнил лишь наиболее ценные для него сведения. На войне казахский парень по имени Нурбек служил лётчиком. После победы над фашистской Германией вернулся в Оренбургскую область, где первым делом наведался в детский дом, чтобы проведать самых близких людей, заменивших с трёхлетнего возраста ему, круглому сироте, родителей после трагической их гибели, и съездил в родное лётное училище, где получил профессию. В самом крупном совхозе области демобилизованный лётчик устроился на работу в гражданскую авиацию. Между тем не терял связи с Тайфуром – фронтовым товарищем из Башкортостана, переписывался с ним и однажды, по завершении осенних полевых работ, решил навестить его. В ауле Карагайлы, где тот проживал, казахскому джигиту приглянулась башкирская девушка по имени Тансулпан. Нурбек забрал её с собой в оренбургские степи, а вскоре у них родился сын…

Отец Мусы летает на «кукурузнике». Борется с вредителями урожая, опрыскивая поля химикатами. Когда требуется, грузы по назначению доставляет или пассажиров до города подбрасывает. А то и в качестве «Скорой помощи» понадобится. Обещал взять сынишку с собой в полёт перед тем, как тот пойдёт в школу, и мальчуган дни считает в предвкушении этого события. Однако…

В самый разгар страды, когда комбайны бороздили степные просторы, а люди не могли нарадоваться богатому урожаю, в их дом нежданно-негаданно ворвалась беда. Управляемый отцом самолёт рухнул на землю. Очевидцы потом рассказывали, как самолет, подобно раненной птице, которая западал то на одно крыло, то на другое, пока не уткнулся клювом в землю. К самолёту с окутанным дымом хвостом подоспела пожарная машина – благо приземлился он недалеко от базы.

Торопясь в центральную совхозную больницу, мать прихватила с собой Мусу. Голова отца была обмотана марлей, одна рука – в гипсе, глаза закрыты. Палата освещалась каким-то синеватым светом, и такого же мертвенного цвета было бледное бескровное его лицо. Врач сделал предупредительный жест указательным пальцем – только непонятно было, то ли пустил их всего на минутку, то ли позволил перемолвиться с умирающим одним словечком. Муса так и не разобрал. А отец и в самом деле очнулся лишь на мгновение, успев произнести напоследок всего лишь два слова:

– Сынок, лётчиком…

Что собирался он сказать, осталось для мальчика вечной загадкой.

С годами Муса всё чаще задумывался над недосказанным отцовским заветом - аманатом, но так и не решил для себя: хотел ли он, чтобы сын его тоже стал лётчиком, или наоборот – предостерегал?

А некоторое время спустя соседский мальчишка Салим сказал ему странную вещь: «Вот увидишь, теперь твоя мамаша, как и моя, будет искать себе нового мужа». И вскоре после этого мать его, Бибигайша-апай, пожаловала к ним с бутылкой водки и огромным арбузом под мышкой. Она ведь работала на бахче, где арбузов было видимо-невидимо. Салим даже показал дружкам, малайкам, потайную тропку, и те стали совершать по ночам набеги на плантацию. Муса не ходил с ними – не было надобности, поскольку сосед перекатывал к ним арбузы во двор прямо под изгородью. Щедрая Бибигайша-апай, если и видела, не ругала за это сына: «Да ладно уж, не жалко. Не продавать же. А в тюрьму, если и попадусь, не засадят. Делись, всё равно сгниют…», – говорила она.

Биби, как называли соседку и стар и млад, похоже, выпила – чуть ли не с порога пустилась в пляс под свои узбекские частушки. Бесшабашная, как и её сынок. Перед самым приходом Биби-апай мать Мусы принарядилась в голубоватое платье с красными цветочками, которое ей очень шло, волосы заплела в две косы. Притопывая, бойкая апай неожиданно остановилась и, взглянув на Тансулпан, изрекла:

– Какая ты красавица в этом платье! Эх, до чего ж обожал тебя твой Нурбек, души не чаял... Тренькает, бывало, на своей домбре и поёт: «Йолдызым, таң йолдызым, сен ярым, жан чуагым, жан чырагым, жырым син…»[1] Так и было, я всё помню! Да только следом за ним на тот свет не отправишься! Как говорится, живому – живое. Айда-ка, сведу тебя с одним богатеньким мужичком. Он, конечно, старше тебя да женатый… Ну и ладно – тебе-то что?!

Мать только досадливо отмахнулась. Угостила Биби блинами, а вот откупорить бутылку не позволила.

В любое время – что день, что ночь – к веселой соседке стучали в окошко, звали: «Биби, Биби, Биби!» Водку просили. В страду в магазине спиртное не выставляли, а она запасалась горячительным загодя и сбывала по двойной цене. Ради её детей окружающие закрывали на это глаза, ибо знали – заикнись они, спекулянтку тут же упекут на пятнадцать суток, а попадётся, не дай бог, в другой раз – дело кончится тюрьмой. Люди, ещё не успевшие опомниться от последствий военного лихолетья, оправиться от репрессий, проявляли к предприимчивой женщине снисходительность – и той всё сходило с рук. «Когда ж, наконец, бабёнка одумается, а то неcдобровать”, – в тревоге перешёптывались между собой вокруг. И однажды ночью за ней и в самом деле пришли и увезли на милицейской машине. Дня через три после этого закадычного дружка Мусы Салима увезли с обоими братишками на машине в Оренбург. Не иначе как в детдом. Стало быть, пятнадцатью сутками не обошлось. А спустя некоторое время в дом Бибигайши вселились другие – жильё-то было казённое, собственность совхоза.

Случившееся потрясло Мусу и Тансулпан до глубины души. Разве ж можно смириться с тем, что мать-одиночку с тремя ребятишками на руках взяли да упекли в тюрьму?! Она ж не тунеядка и не алкашка какая-нибудь, трудится наравне с другими и управляется со всем без посторонней помощи…

Уж как причитала матушка, как плакала. Но однажды вдруг перестала. Пять дней кряду молчала, пять ночей не смыкала глаз – всё думала и думала о чём-то. Потом долго писала письмо. На конверте Муса увидел адрес: «Башкирская АССР». Он сам опустил письмо в почтовый ящик. Мальчика охватила тревога. Ещё Биби-апай предупреждала его, чтобы присматривал за матерью: отец, мол, так любил её, звёздочкой называл, как бы она с тоски руки на себя не наложила. На всякий случай апай тогда даже решила всё проверить: обошла и чулан, и двор, и сарай, верёвки предусмотрительно забросила под крышу бани.

Вспомнив об этом, Муса не спускал с матери глаз, даже уснуть боялся. Выскальзывал следом из дома и заходил вместе с ней. А однажды, очень некстати, одолел его крепкий сон… Хорошо ещё, что проснулся – да и невозможно было не пробудиться от такого пронзительного, истошного крика матери. Вслед за этим раздался грохот и перепуганный мальчишка услышал мужицкую брань. Он мигом бросился в сени, где увидел, как двое верзил-мужланов пытаются повалить упиравшуюся мать на железную кровать.

– Чего ломаешься? Чем ты лучше своей подружки Биби?! – усмехался один из них. – Будешь теперь заместо неё! – И дальше – грязные выражения…

Косы матери расплелись, вырез сорочки разорван, одной рукой она прикрывает грудь, другой вцепилась в спинку кровати. Муса оцепенел было от ужаса, но тут в глаза ему бросилась деревянная лопата. Вечером в доме было душно, и на ночь дверь закрывать не стали, использовав эту лопату как подпорку. Сени же заперли лишь на задвижку.

Мужики Мусу не заметили, да и заметили бы – малайка им не помеха. А тот оказался не промах: ловко схватил подвернувшееся под руку «оружие» и с размаху ударил одного по голове да с такой силой, что лопата раскололось надвое. Мужик оглянулся: со лба его стекала кровь. Второй остолбенел, как будто его самого огрели. А бедной женщине мгновения этого замешательства хватило на то, чтобы опомниться. Схватив сына за руку, с криком «Убили!» выскочила с ним на улицу, и они прямиком помчались в милицию. Мужики не стали их преследовать.

Наспех задав несколько вопросов, дежурный запер их в специальное помещение. Напуганная словами “ допрос, протокол, опечатать “мать решила, что сыну грозит тюрьма.

– Улым, всю вину я возьму на себя. Если меня посадят, то тебя отправят к бабушке, – сказала она Мусе.

– Нет, лучше расскажем всё, как было! – возразил он – Отец ведь не любит, когда врут… Не любил…

– Ладно. Так и сделаем, а то запутаемся. Да, твой отец… – только было начала мать, как дверь отворилась и их повели на допрос к человеку с усталым лицом, представившемуся следователем.

– Пусть мальчик пока выйдет, – распорядился он и проворчал: – Почему их вместе заперли, порядка не знаете, что ли?

После этого мужчина достал обшарпанную кожаную папку и хлопнул её на стол.

Остальное происходило уже без Мусы.

Затем наступила его очередь. Он поведал всё без утайки. «Успели сговориться», – недовольно буркнул следователь и нажал на кнопку у края стола.

– Уведите. Давайте тех.

В коридоре Муса столкнулся с обоими злодеями. Значит, их тоже задержали.

В ту же ночь мать и сына отпустили домой.

– Повезло нам, что тот, которого лопатой по голове, не умер. Чтобы из-за какого-то негодяя засудили моего мальчика… – сказала Тансулпан и со словами «солнышко ты моё», как, бывало, называл её муж, ласково потрепала сынишку по голове.

После пережитого она заметно изменилась – стала твёрже, решительнее. Да и горе как будто отпустило её немного. А когда получила из Башкортостана ответ на своё письмо, наконец призналась, что у неё на уме:

– При Нурбеке жилось мне здесь хорошо, без него же всё опостылело. Вот и матушка моя, твоя олэсэй, к себе зовёт. Она ведь не хотела меня отпускать сюда, так и заявила: «Если уедешь со своим казахом, с бродягой, бросишь меня одну, не будет тебе моего прощения». Но ничего, простила меня моя мамочка-эсэйем. Да и не был Нурбек никаким бродягой, разве что вырос в детдоме без материнской ласки… В общем, поверила я ему и оказалась в этих краях. Видно наказала меня судьба за то, что уехала без материнского благословения. Нечего нам теперь тут делать. Пора, улым, на мою родину. Мне ведь тебя ещё поднимать нужно. Продадим дом, живность, вещи и тут же уедем в наш аул…

– А где теперь отцовский друг?

– Ты про Тайфур-агая спрашиваешь? Там же в деревне. Работает. Шофёр. И на фронте шофёром был, горючее для самолётов возил. Сказал моей матушке: мол, пускай возвращается Тансулпан, не боится – помогу чем смогу. Кто знает, может, и вправду понадобится его помощь.

***

Аул встретил их приветливо. Мать сразу же устроилась на ферму дояркой. Муса пошёл в местную школу, где благодаря уму, смекалке и знанию нескольких языков быстро завоевал авторитет среди одноклассников. Но однажды выкинул такое, что удивил аж всю деревню. Как-то раз на уроке труда Муса вдруг ни с того ни сего взял да и отрезал ножницами косу девочке по имени Зухра! Пока опешившие ребята приходили в себя, он быстро сунул косицу в портфель и был таков.

Тансулпан-апай, конечно же, срочно вызвали к директору. И вот стоит она перед ним вся в смятении: «Какой позор! Обидел, довёл до слёз не кого-нибудь, а дочку отцовского друга Тайфура… Влюбился, значит. Не иначе. Что тут ещё скажешь», – говорит, беспомощно разводя руками. Учителя были того же мнения: мальчишке четырнадцать – самый что ни есть возраст для первой любви…

В выпускном же классе произошло судьбоносное для Мусы событие. Из города Сызрани Куйбышевской области им с матерью нежданно-негаданно пришло письмо, которое начиналось так: «Привет вам от подполковника Иванова, бывшего однокурсника старшего лейтенанта Нурбека Таминдарова!» Оказывается, подполковник частенько вспоминал годы учёбы в бугурусланском лётном училище и однажды надумал проведать друга-однокашника. Приехав в совхоз, узнал печальную новость и решил разыскать его семью. Иванов окончил военную академию и преподаёт в СВВАУЛ – Сызранском высшем военном авиационном училище лётчиков. Собственно говоря, письмо адресовано Мусе, которого он называет «сынком». И парень сразу же откликнулся. Ответил и ладно, на продолжение переписки даже не рассчитывал. А Иванов снова прислал ему письмо. Вложив в конверт буклет с информацией о Сызранском ВВАУЛ, он пригласил Мусу в своё училище, обещал помочь при поступлении и добавил: «Мой сын мечтает стать лётчиком, продолжить династию. Пока же ему только пятнадцать». Слово «династия» подполковник употребил дважды и оба раза подчеркнул.

Переписка дала свои результаты. Образ лётчика завладел воображением юноши, мысль об авиации воодушевляла его всё сильнее. А неведомое до сих пор слово «династия» казалось таким родным, приятным – он с наслаждением произносил его и готов был повторять снова и снова. Теперь и смысл недосказанной отцом фразы стал совершенно очевиден. Какие могут быть сомнения: конечно же, он хотел, чтобы сын его тоже стал лётчиком. Только так. Чего ж ещё мог желать отец, столь беззаветно любивший свою профессию?

Серьёзный, смышлёный юноша не мог не нравиться девочкам. Время от времени в его портфель или в карман тайком подсовывали письма и записки. К каким только уловкам не прибегали плутовки, чтобы привлечь внимание парня. Некоторые просили его, например, научить говорить по-казахски. А между тем сам он, похоже, по-прежнему неравнодушен к той самой плаксе – к Зухре. И при этом не только таит свои чувства от других, но даже самому себе боится признаться. Частенько пробирается на чердак, где в укромном местечке хранится старая сумка, и тайком извлекает из неё спрятанное сокровище – тоненькую косичку. Муса бережно расплетает её, расчёсывает и снова заплетает. Потом нежно поглаживает, жадно вбирая в себя еле уловимый запах. Чтобы косичка не расплелась, крепко связывает её верхнюю часть и прячет обратно в сумку. «Йолдызым сен, Зухра йолдызым», – шепчет юноша по-казахски (кстати, имя ее означает “утрення звезда”, как и имя его матери Тансулпан). Муса понимает, что завладевшее всем его существом чистое, трепетное чувство и есть любовь, первая любовь, и эти заветные слова, которые часто слышал из уст отца, предназначены его наречённой, единственной навеки. Он будет верен своей любви всю свою жизнь – именно так и только так, ибо едва ли не с рождения был очевидцем настоящей большой и возвышенной любви.

Девчонок вокруг полным-полно, хоть пруд пруди, любая готова броситься в объятия, лишь намекни, – но подобная мысль не приходит ему даже в голову. Муса не чета товарищам-сверстникам, которые не прочь воспользоваться ситуацией во имя самоутверждения, причём, если одни просто бахваляются, выдавая желаемое за действительное, то другие и в самом деле не упускают случая.

Если судить по внешности, то Зухра не из первых красавиц, зато очень милая, симпатичная. А голос у нее необыкновенный! Стоит девушке заговорить, как Мусу наполняет неописуемое блаженство. В то время как кто-то пленяет взглядом или красноречием, околдовывает прикосновением ласковых рук, то она завораживает своим неповторимым голосом. Так и млеешь… Да вот беда – после того памятного случая с отрезанной косичкой Зухра как будто сторонится его, избегает. В последнее время она заметно вытянулась, похорошела, стала женственнее, грациознее. Ну а волосы давно отросли, разве что коса теперь у неё намного длиннее и толще.

Ох, уж эта коса, этот пленительный голос… Но нет, какие бы чувства ни испытывал, какие бы мысли ни будоражили его, он будет пока молчать. Мало ли кому что в голову взбредёт, не будешь ведь всё, что у тебя на уме и в душе, высказывать вслух. Таким вот образом парень воспитывает силу воли, учится самообладанию. И, судя по всему, усилия его не прошли даром: он уже научился сдерживать эмоции, держать себя в руках. Так что матушка напрасно переживает, что рано лишившийся отца, выросший без мужского влияния Муса пойдёт не тем путём. Она, хоть и называет себя невежей, на самом деле весьма умна – и сама никогда не забывает своего дорогого Нурбека, и сыну забыть не даёт. У обоих такое чувство, будто отец уехал куда-то на время и вот-вот вернётся. Вернётся и спросит, как они без него справлялись, не балует ли сынок. То и дело с благоговением и умилением вспоминают они его привычки, мудрые отеческие советы. О песнях же, о мелодичном голосе его постоянно напоминает висящая на стене домбра…

После окончания школы Мусу призвали в армию. «Я попал в ВДВ, в воздушно-десантные войска, буду учиться прыгать с парашютом», – сообщил он матери, на что та ответила: «Да, узнаю в тебе, сынок, отцовскую кровь. Такой же крылатый, как он. Рвёшься ввысь». Попробуй-ка растолкуй ей, что желания у солдат не спрашивают – куда определили, там и служи. Однако, наверное, каждый воспитанный комсомолом советский парень считает своим священным долгом, делом чести, пройти после школы армейскую службу и, конечно же, мечтает попасть в ВДВ! Лишь бы здоровье не подкачало и физическая подготовка не подвела.

Уже при прохождении районной комиссии Мусе сказали: «Таминдаров, из тебя получится первоклассный десантник. Зрение, реакция – отличные, как у всякого степняка». В документах написано, что по национальности он казах, потому-то, наверное, и назвал его военком «степняком». Степняк так степняк, кто станет спорить, что черты степного беркута Нурбека не передались его сыну. Стоит ему, словно от порыва ветра, прищурить серые зоркие очи, у девчат сердечки заходятся от волнения. Одна даже написала ему, будто он похож на рысь – можно подумать, ей доводилось видеть этого хищника! Решила, видимо, что рысь – воплощение мужественности. Поди пойми их – этих девчонок.

Оглянуться не успел, как срок армейской службы подошёл к концу. Один раз ему даже удалось съездить в отпуск в свой аул (только жаль, Зухру не застал, – сказали, что учится в медицинском). После армии же Муса отправился не домой, а в Сызрань. За эти годы он вполне испытал себя и успел окончательно убедиться в том, что военное дело – его призвание. Теперь многое будет зависеть от Иванова, дослужившегося тем временем до чина полковника.

Учёба в ВВАУЛ уже началась, но возвращаться домой ни с чем Мусе не пришлось. Полковник сумел убедить начальство, и его подопечный прошёл по дополнительному набору. Экзамены сдал легко. Учёбу совмещал с должностью помощника инструктора по прыжкам с парашютом – пригодились знания и опыт, приобретенные в десантных войсках.

Съездил как-то и домой. Несмотря на то, что работал Муса всего на полставки, деньги у него водились, и подарков с гостинцами накупил вдоволь. На всякий случай, если посчастливится встретить Зухру, приготовил для неё парочку серебряных браслетиков. Пришла на память то ли поговорка, то ли песня, где были слова «Двойной браслет и тонкий стан», и с того самого момента они беспрестанно вертелись у него на языке.

И ведь встретились. В клубе, на танцах. В курсантской форме Муса выглядел великолепно, но он предпочёл пойти на вечер в десантной. Знал ведь, как эффектно смотрятся, красят парней бахромчатые аксельбанты, блестящие нагрудные значки, голубые береты набекрень. Вряд ли найдётся девушка, которая устоит перед бравым десантником. А уж Зухра в таком виде его ни разу ещё не видела.

Стоило Мусе взглянуть на группу стоявших в ожидании девчат, как сердце его гулко забилось. Твёрдой походкой, чеканя шаг, он прямиком направился к ним. И, странное дело, все враз, как по команде, рассеялись в разные стороны, только одна осталась на месте – это была Зухра! В то же мгновение, очень кстати, зазвучала мелодия вальса. И, подхваченные ею, они закружились в вихре разбушевавшихся чувств…

Потом, держась за руки, вышли на улицу и побрели куда глаза глядят. Через некоторое время остановились, постояли немного, глядя друг другу в глаза, и снова продолжили путь. Так и шли молча, каждый наедине со своим чувством. А следом плыла удивлённая робостью влюблённых луна.

– Курсант Таминдаров, смир-но! – заставил очнуться их чей-то окрик. Придя в себя, они поняли, что находятся перед домом Зухры. А возле открытой калитки стоит, дымя папиросой, Тайфур-агай. – Глянь-ка, весь в отца, друга моего Нурбека! Тоже задумал умыкнуть девушку с первого взгляда?

– Почему с первого? Мы же с ней одноклассники… – не нашёл другого ответа растерявшийся парень.

– Ну ты скажешь, атай! – вспыхнула от смущения Зухра и тут же юркнула в свой двор.

А отец девушки, якобы решив подышать свежим воздухом, пошёл провожать Мусу.

– За мать свою не беспокойся, – сказал он. – Стараюсь ей помогать чем могу – где дровишек подкину, где сена. – А поворачивая обратно, заявил: – Зухра пока учится, а как институт закончит, вернётся в район, в больнице нашей работать будет.

Муса обрадовался, поняв, что Тайфур-агай одобряет их дружбу. Повезло ему и на следующий день: подойдя рано утром к автобусной остановке, он встретился там с Зухрой. Накануне договорились. Это ли не счастье – ехать рядышком до самой Уфы и ворковать, подобно двум голубкам?! А ведь они даже не переписывались. Зато по всему видно, что все эти годы девушка его не забывала.

Наконец-то представился случай преподнести ей припасённый подарок. С самого начала нежные пальчики Зухры доверчиво покоились на его ладони. И вот, улучив момент, когда пассажиров сморило и потянуло в сон, Муса достал и надел ей на запястье серебряные браслетики. В ребячьем восторге она то и дело вытягивала вперёд красивую белую руку, вертела ею и так и сяк, любуясь блестящим украшением. Потом, примерив браслеты на оба запястья, принялась разглядывать узор. Парень тем временем с восхищением наблюдал за каждым движением любимой. Он испытывал неодолимое желание крепко обнять Зухру и поцеловать в губы, но вынужден был сдерживать себя, чтобы не обидеть её ненароком.

Готовый взорваться от обуревающих его чувств, Муса не удержался – осторожно коснулся волос девушки и прошептал ей на ухо: «А ты знаешь, пока я служил в армии, косичка твоя была со мной. Я никогда не расстаюсь с нею. И теперь она здесь, в моём чемодане».

Зухра вначале удивленно уставилась на него, потом ласково, бархатным голосом, спросила:

– Ты не шутишь? – И, удостоверившись, что он говорит серьёзно, в свою очередь призналась: – А я вдела нитку в твою пуговицу и с тех пор храню.

Да, когда-то она так сильно вцепилась в его рубашку, что даже пуговицу оторвала.

– Плакса… – сказал Муса, заметив покатившиеся по её щекам слезинки, и нежно смахнул их кончиками пальцев. Он жаждал впиться устами в пухлые, сочные девичьи губы! Но снова обуздал свой порыв, сказав себе: всё ещё будет, наберись терпения. А то вдруг опять расплачется.

И вот наступил момент прощания.

– Йолдызым! – произнёс со вздохом молодой человек напоследок и, вложив в слова всю свою страсть, воскликнул: – Йолдызым, нур чырагым!

– Это ты на каком языке сказал, по-татарски?

– На языке моего отца – по-казахски.

– Нур сырағым... – повторила Зухра его слова по-башкирски. – Ты тоже для меня свет моих очей.

– Ждать будешь? Конца учёбы моей дождёшься?

– Да я и так всю жизнь тебя жду...

– С самого рождения?

– Конечно, я ведь для тебя рождена, чтобы стать твоей возлюбленной…

– Йолдызым сен, жан чуагым!

– Навеки?

– Навеки! – клятвенно заверил её Муса.

***

Однако соединиться со сладкоголосой избранницей ему удалось не скоро. Сразу же по окончании института новоиспечённого специалиста направили за границу готовить кадры, которым предстояло осваивать закупленные в СССР вертолёты нового типа. Ничего не поделаешь – приказ есть приказ!

Однако и по истечении двух предусмотренных контрактом лет вернуться домой, как он рассчитывал, не удалось, так как поступил новый приказ… Только на этот раз срок был неограниченный. Молодые парни тех лет оказались во власти огнедышащего, кровожадного чудовища – в их жизнь ворвалась война. Афганская война.

…Сентябрь 1980 года. Экипаж транспортно-боевого вертолёта МИ-8, возглавляемый старшим лейтенантом Мусой Таминдаровым, направляется с гуманитарным грузом в Джелалабад. Обычно на выполнение боевого задания, согласно инструкции, отправляются попарно четыре борта, а на этот раз они летят одни. Вертолёт оснащён, как положено, боевой техникой, включая подвесные пушки и пулемёты. Военные прозвали многоцелевые МИ-8 «пчёлами», а более мощные вертолёты типа МИ-24 – «крокодилами».

Полёт проходит на высоте 1400 метров со скоростью 300 километров в час. В бронированной кабине жарко и душно. Ближе к Джелалабаду станет посвежее. В прежние времена в этом городе находилась зимняя резиденция королей. В переводе его название означает «обитель великолепия». И в самом деле, здесь сущий рай – прекраснейший, утопающий в зелени оазис.

На местном аэродроме сосредоточены крупные резервы наших войск. Муса и его товарищи неустанно благодарят Аллаха за то, что их полки расположены именно на территории Джелалабада. Эта местность не идёт ни в какое сравнение с Кандагаром, где зимой свирепствует стужа, летом же царит нестерпимый зной и бушуют песчаные бури. А тут, в субтропиках, погода - благодать!

Оба двигателя работают исправно, равномерно. Слева показался горный хребет. Солнце уже не палит так сильно. Неожиданно в днище вертолёта ударяет небольшая ракета, выпущенная духами-душманами из наземных орудий ПЗРК. Экипаж опомниться не успел, как машину вдруг встряхнуло, она издала звук подобно шару, из которого выпустили воздух, за иллюминатором показалась дымная завеса, в кабине запахло гарью. Автоинформатор объявил: «Горит правый двигатель, вышла из строя главная гидросистема».

Командир Таминдаров, тут же приняв решение, отдаёт экипажу приказ: «Надеть парашюты! Бортач, открыть блистер! Приготовиться к прыжку!»

Накренившийся на девяносто градусов вертолёт перестаёт подчиняться. Муса видит, как зловеще вертятся лопасти винта – машина вот-вот зацепится за горную вершину…

Сам он спрыгнул лишь после того, как у его товарищей стали раскрываться парашюты, и лишь чудом не угодил между вращающимися лопастями.

Духи строчат из автоматов. Вон они – стоят рядком на каменном уступе горного склона. А земля всё ближе. Только парашют почему-то не раскрывается. Муса дёргает рукой за кольцо – безрезультатно. Значит, в конусе клапана застряла шпилька. Надо во что бы то ни стало нащупать её и выдернуть. Наконец-то ему удалось ухватиться за конец вытяжного троса. Потянул. Парашют раскрылся. И ведь надо же, именно в тот момент купол настигла пуля. Он начал сдуваться, и пользы от парашюта теперь уже никакой. С десятиметровой высоты Муса падает прямо на камни. Не ощутив боли, он тут же вскакивает на ноги, чтобы отправиться на поиски товарищей. Духи приблизиться не посмеют, так как отлично знают, что наши будут искать приземлившийся экипаж и всех их изрешетят, ударят по ним из всевозможных орудий.

Муса нашёл бортмеханика, когда тот, успев собрать парашют и засыпать его песком, обозревал окрестности. Стрелок тоже оказался неподалёку – сам подоспел. В общем, экипаж не пострадал, чего не скажешь о командире. Сгоряча он поначалу ничего не почувствовал, но, когда до него дошло, что правая штанина намокла, то решил посмотреть, в чём дело, и только тогда обнаружил на бедре колотую рану, из которой беспрестанно сочилась кровь. Надо бы срочно остановить её. Вот ведь как бывает: пули счастливо избежал, зато наткнулся на острый камень.

«Конец!» – с ужасом подумал Муса. В глазах потемнело, сознание стало заволакивать, как вдруг отчаянные мысли вспыхнули одна за другой словно зарницы: эсэй… Зухра… Как же кстати он вспомнил о них! Явившиеся ему образы самых близких, самых дорогих людей побудили к решительным действиям: развязав потайной пояс, который был под широким армейским ремнём, он извлёк оттуда тоненькую косичку и протянул её опешившему стрелку: «На, держи! Перевяжи выше раны, с тряпками не возись. Некогда... Это как раз то, что нужно!»

Тот, быстро смекнув, в чём дело, согласно кивнул: «Знамо дело, сам в деревне вырос. Бывало, на такие случаи жгуты из конской гривы плели...»

В небе показалась пара МИ-8. Первый обрушил огонь на горный выступ, откуда стреляли моджахеды, второй подобрал экипаж сбитого вертолёта. После этого обе машины взяли курс на базу, попутно обстреливая из пулемётов вражеские позиции.

Когда Таминдарова доставили в госпиталь, производивший осмотр хирург с удивлением заметил: «Надо же, весьма грамотно! Весьма-весьма... И где ж вы надыбили эту косу?!.»

Муса бережно спрятал свой амулет.

В один из дней, когда он лечился, бортмеханик заговорил с ним об одном явлении, которое прежде они ни разу не обсуждали.

– Командир, хочу спросить, ты как к ППЖ относишься?

– Это что, новый род войск, что ли? – прикинулся простачком Муса.

– Да какое там войско! Походно-полевая...

– Кухня? – опередил бортмеханика.

– Да нет же, командир. походно-полевая жена... Неужто не знаешь? Та переводчица, похоже, глаз на тебя положила. Пробует зачем-то говорить с тобой на смеси башкирского, татарского и русского. Интересно, откуда по-нашенски знает?

– Ты про Люсю, что ли?

– Ага, значит, всё-таки заметил. Она самая. Так и липнет к тебе...

– Так она ж историк-этнограф. Потому и учится говорить по-нашему. А сюда приехала, чтобы увидеть Афганистан, изучить местные языки и здешние обычаи. Так что у неё ко мне не любовь-морковь, а чисто профессиональный интерес.

– Так я и поверил. Уж они-то умеют охмурять! Знают, кому с какой стороны подобраться...

– Ей со мной интересно, потому что я и сам языками интересуюсь. Кроме башкирского, владею казахским, узбекский неплохо знаю...

– Где научился, командир?

– В совхозе, где я вырос, люди разных национальностей проживали. Отец мой – казах, мать – башкирка, а по соседству жил узбечёнок Салим, с которым я дружил. В детстве быстро всё схватываешь, особенно когда языки схожи. Да и способности, наверное, есть. Кстати, я по-пуштунски немножко понимаю.

– Ну-ка, скажи что-нибудь. К примеру, как по-пуштунски будет слово честь?

– Намус.

– Надо же, и по-татарски так же! Сам-то я ведь из Альметьевска, командир.

– Знаю, знаю... Так вот Люся очень интересуется пуштунским. Говорит, пуштуны – самый своеобразный из народов Афганистана.

– Да по мне все они афганцы, один народ!

– Нет, Ильфат-мырзам[2], – так Муса называл иногда паренька, который был моложе его. Он не скрывал своей симпатии к нему. – Люся меня хорошо просветила, сообщила много ценных сведений из истории этого древнейшего народа.

– Вот тебе и ППЖ!..

– Ох и помешался же ты на этих ППЖ! Выкинь из головы! Не спорю, бывают и такие женщины. Только Люся точно не из их числа. А давай-ка позовём её, пускай расскажет нам с тобой о судьбе афганцев. Хотя, кажется, и звать не придётся – вон она, если не ошибаюсь. Легка на помине, сама пожаловала.

Коротко остриженная «москвичка Люся», как представлялась она при знакомстве, воодушевившись, прочла благодарным слушателям целую лекцию по истории афганского народа. Оказывается, в древности афганцы поклонялись Будде, неоднократно подвергались завоеваниям со стороны чужеземцев: Александра Македонского, скифов, арабов, обративших их в VII веке в ислам, Чингисхана. Девушка рассказывала столь вдохновенно и увлекательно, что описываемые ею события оживали перед глазами как кадры фильма.

Рассказ о великом полководце Македонском, известном восточным народам как Искандер Зулькарнайн, впечатлил Ильфата не столько сведениями о его победах, о булатных мечах и о боевом кличе, сколько фактом присутствия в его войсках гетер, которыми верховодила красавица Таис. Он даже не удержался от замечания:

– Ничего себе, оказывается, и в те времена были ППЖ!

– Гетеры были подругами, соратницами. А Таис – любимой самого Македонского. Они не только умели развлекать воинов, но и вдохновляли их, поднимали боевой дух армии, – сказала Люся, пропустив намёк его мимо ушей. – Кстати, хотите знать, как греки приветствуют друг друга?

– «Здрасте», что ли? – ухмыльнулся Ильфат, который так и норовил подколоть рассказчицу. – Лично меня больше всего интересует Египет, загадочные пирамиды, Клеопатра…

– Они говорят «Хайре!», что означает в переводе «радуйся».

– Надо же, а у нас в татарском есть очень похожее слово «хаерле». Почти точь-в-точь. Пусть кто-нибудь скажет после этого, что мы не сородичи, не произошли от одной праматери.

– От Адама и Евы. В Древнем Египте праматерью человечества считали богиню Изиду. Не знаю, слышали ли вы про «Гимн Изиде». Его сочинили в III или IV веке до нашей эры! Я прочту всего один небольшой фрагмент, который заставит вас задуматься:

…Я – почитаемая и презираемая,

Я – блудница и святая,

Я – жена и дева,

Я – мать и дочь,

Я – руки матери моей…

– Да-а, – задумчиво протянул Муса, не скрывая удивления. – Сразу и не разберёшься, что к чему… Женщина и впрямь загадка!

– Ай, былбылым, вай, былбылым[3]! Позвал бы я, факир4, тебя замуж, посадил бы перед собой и целыми днями слушал бы, – произнёс с восхищением Ильфат.

– А ты позови, факир! – неожиданно предложила Люся.

У парня аж глаза на лоб полезли. А девушка продолжала как ни в чём не бывало:

– Знаете, египтяне делили человечество на три расы, и одну из них называли “люди”.

– Себя-то наверняка причисляли именно к этой расе…

– Только себя, свой народ!

– Между прочим, Египет по-нашему – Мысыр, – решил вставить слово Муса.

– Тюрки так называют, – кивнула Люся, поднимаясь с места. – На сегодня, думаю, достаточно. – Перед дверью она остановилась, словно что-то вспомнила: – Да, кстати, а что означает имя Ильфат?

– «Ил» переводится «страна», а что такое «фат», понятия не имею, – смущённо пробормотал бортмеханик, пожимая плечами.

– Зато я знаю! – чуть не подпрыгнув, воскликнула радостно Люся. – Это арабское слово и означает оно «дуслык», то бишь дружба.

– Ай, былбылым… Дуслык?! – поразился Ильфат. – Выходит, ты и татарский знаешь?!

– Что ж тут удивительного? Россия – страна многонациональная. И чем больше языков знаешь, тем лучше. Вреда от этого нет, только польза, – ответила москвичка и, прежде чем удалиться, поделилась ещё одной информацией: – В Афганистане два государственных языка: дари и пушту. Половина населения говорит на дари, одна треть – на пушту и примерно пятнадцать процентов – по-узбекски. Да десятка три диалектов: хазарский, таджикский, туркменский… В общем, все не перечислишь. Дари ближе к фарси, пушту – один из восточно-иранских языков.

– И откуда она столько всего знает?! Была б ещё из наших, я бы не удивлялся, но тут – русская, а востоком интересуется, – всё никак не мог успокоиться Ильфат после её ухода.

– Эх, мырзам, поверь моему слову – чем больше языков знаешь, тем легче даются все остальные… – сказал Муса и, помедлив немного, лукаво улыбнулся. – А я, между прочим, сделал сегодня одно открытие.

– Открытие? Какое?

– Мне кажется, Люся зашла сегодня ко мне неспроста – похоже, ты ей приглянулся, джигит.

– Ну да! – чуть не поперхнулся Ильфат. – Чтобы такая умная девушка да мною заинтересовалась?!..

Надо же, такой бравый вроде бы парень и испугался!

– Знаешь, есть одна башкирская поговорка: «Длинна коса, да ум короток». Я, конечно, так не считаю, но советую принять это к сведению, чтобы не вешать нос. Не забывай, что у тебя самого золотые руки, бортмеханик! Ну а если москвичка задаваться станет, атакуй её технической терминологией. Конечно, она начитанная, отлично в истории разбирается… А ты перед ней не пасуй!

– Слушаюсь, товарищ командир! Есть не пасовать!

***

Казалось, 1984 год станет переломным в ходе войны. Многие афганцы бежали в Пакистан, и в стране остались в основном вооружённые силы повстанцев. В действительности же ситуация в Афгане с каждым годом лишь осложняется. Антиправительственные силы снабжаются Китаем и США через территорию Пакистана современной техникой.

Поставки Советским Союзом транспорта, военных вертолётов, самолётов, бронетехники постоянно растут, отправляемый десант исчисляется уже не десятками, а сотнями тысяч. То есть война в самом разгаре.

Вертолёт, на котором летал Муса, возвращался иной раз на базу изрешечённый пулями. Однажды, когда он, отправившись с экипажем в Кабул за военным обмундированием для солдат механизированной пехоты, пролетал над дорогой, ведущей в Пакистан, их машина попала под обстрел. Пришлось подняться выше и прибавить скорость. Подбить вертолёт неприятелю не удалось. Но командир хорошо знал, в каком машина состоянии: пробоин столько, что на борту гуляет сквозняк, а посмотришь вниз – видишь землю… Вернувшись на базу, насчитали аж двадцать отверстий! Не иначе, как сам Всевышний их охранял.

Этот ваш дуршлаг эксплуатировать больше нельзя, дожидайтесь нового вертолёта, – такой приказ получил экипаж Мусы. Пока дожидались, немного передохнули. Ильфату было известно, что Люся в Кабуле. Он нашёл её – теперь переписываются. В Афганистане девушка уже в третий раз. Ильфат просит командира отпустить его подышать свежим воздухом, а сам к ней бежит, делает вид, будто всерьёз заинтересовался пушту.

Как раз в это время в гарнизон приехал Александр Розенбаум с концертной программой «Цикл афганских песен». Выйдя на сцену с гитарой, известный бард произнёс лаконичную речь, которая запала всем в душу: «Есть два Афганистана: страна героев и страна, убивающая наших ребят…»

А как потрясли слушателей его песня:

«В Афганистане

В «чёрном тюльпане»,

С водкой в стакане

Мы молча плывём над землёй.

Скорбная птица

Через границу,

К русским зарницам

Несёт ребятишек домой.

В «чёрном тюльпане»

Те, кто с заданий

Едут на Родину милую

В землю залечь,

В отпуск бессрочный,

Рваные в клочья...

Им никогда, никогда

Не обнять тёплых плеч».

Краешком глаза Муса наблюдал за солдатами: многие плакали. Не все ж тут спецы с военным образованием, бывалые вояки. Сколько вчерашних новобранцев – неопытных желторотых юнцов от восемнадцати до двадцати. Даже если им посчастливится вернуться домой из адского пекла целыми-невредимыми, кто поручится за их психику? Недавно группа наших солдат, проезжая на БТР вдоль границы, обстреляла безоружную афганскую семью – старика, тащившего за собой ишака на поводу, и женщину. Разве можно считать их психически нормальными?!

А «чёрным тюльпаном» прозвали АН-12. Этот самолёт доставляет к советской границе трупы погибших. В нейлоновых мешках, в запаянных цинковых гробах… Убитые горем родители лишены возможности взглянуть на свои чада в последний раз, несчастная солдатская мать не может даже порыдать над телом сына, уткнувшись ему в грудь!

Мусе тоже не раз приходилось брать на борт убитых, везти их на базу. Но «Чёрный тюльпан» похож на братскую могилу: гробы стоят друг на друге, испуская тошнотворный трупный запах – такое не забыть. В некоторых гробах вместо трупов – лишь фрагменты тел, отдельные конечности. Какая нестерпимая мука знать, думать и помнить об этом…

А какие только люди не встречаются на войне?! Впрочем, как и в мирной жизни.

После концерта солдаты разделились на группы: одни говорили и спорили о политике, другие пытались поднять настроение известным способом… Муса же предпочёл уединение.

Вскоре к нему подошла хорошо одетая красивая женщина. Она оглядела молодого офицера с головы до ног оценивающим взглядом и кокетливо к нему обратилась:

– Капитан, может, пройдёмся?

– Да я каждую минуту по войне прохаживаюсь, – озвучил он то, о чём только что думал.

– Как поэтично! Будем знакомы. Меня зовут Ника – богиня победы. А вас?

– Капитан Таминдаров, – представился Муса, ещё не вполне привыкший к недавно присвоенному званию.

– Как официально… А чеки герою нужны? Могу устроить.

– А-а, так вы «чекистка»? Нет, спасибо, не нужно.

Иногда военным платили чеками Внешпосылторга, и Ника, по-видимому, имела отношение к этой сфере.

– Неужто не хотите подарок жене привезти? – не унималась она. – Чтобы у такого джигита да не было жены! Вы ведь такой колоритный мужчина! Эти раскосые глаза, а взгляд – пронзительный и острый, что меч булатный. Сражает наповал. О боже, мне точно не устоять… – воскликнула дамочка и, картинно закатывая глаза, прильнула к его груди. – Муса невольно отпрянул, а та, оскорбившись, презрительно хмыкнула: – Что, слабо тебе, да? – И пошла прочь, честя молодого человека на чём свет. А афганский ветер донёс до его ушей: дикарь, солдафон, туземец!

– Да какая ты богиня! Самая обыкновенная пэпэже, – готов был крикнуть вдогонку ей Муса, передёрнувшись от отвращения. А потом ему даже стало жаль эту красивую, но такую неприкаянную женщину.

***

Наконец экипажу Таминдарова дали новую машину. Вместо их «дуршлага». Да, афганские горы постепенно превращаются в кладбища искорёженных советских вертолётов и самолётов…

И тут же получили боевое задание: разбомбить позиции моджахедов в долине реки Панджшер. На задание вылетели четыре вертолёта. Позиции у неприятеля очень удобные: повстанцы засели в горах, прячутся за перевалами, в крепостях с естественным ограждением из острых камней, за крупными валунами, из-за которых удобно вести стрельбу, перемещаются по неприметным тайным горным тропкам. Их столько, что так и кажется, будто имеешь дело с тысячеголовым монстром: снесёшь одну голову – на месте отрубленной тут же отрастают новые. И так до бесконечности…

Первый удар наших зениток приходится на них и на их логова. После зениток вступает авиация, бомбы-ракеты, потом присоединяются танки, БМП, БТРы, мотопехота. Массированный огонь испепеляет всё подряд без разбора – людей, скот, сады, арыки…

Случившееся в тот день перевернуло жизнь лётчика Таминдарова.

…Муса и его товарищи оказались над широким и длинным ущельем. Судя по всему, когда-то здесь протекала река, а теперь вместо неё сплошные груды камней. Когда над ними взрываются бомбы, они приходят в движение, образуя каменный поток. И тогда высохшее тысячи лет тому назад русло насыщается кровью…

Совершая во время перестрелки манёвр, Муса успевает заметить, как взрывается и сгорает летящий рядом вертолёт. После этого настал их черёд: хвостовая балка хрустнула и сломалась словно спичка. Нос железной птицы резко задрался вверх, машина перевернулась в воздухе и устремилась вниз. Муса отчётливо слышал зловещий свист турбин. «Посадить вертолёт не сможем, мы падаем!» – передал он в эфир и назвал координаты.

Перед тем, как потерять сознание, услышал, как Ильфат и стрелок вскрикнули одновременно: «Ани!», «Мама!», и почувствовал, что в тело его разом вонзилось множество свинцовых пуль…

***

Очнулся Муса в полутёмной пещере, освещаемой горящим очагом, со стороны которого доносились мерные металлические звуки – как будто кто-то ковал железо на наковальне… Хотел подняться – сил не хватило, и он со стоном откинулся назад. Стоявший возле огня человек приблизился к нему.

– Ассалямагалейкум, шурави, – приветствовал он гостя и знаком дал понять, чтобы тот не двигался.

– Ваалейкум ассалям, нике, – ответил ему Муса, еле ворочая языком.

– Имандари, аскари шурави! – воскликнул старик с удивлением вперемешку с радостью и тут же спросил: – Дари, пушту?

– Узбек, пушту, – сказал парень и добавил: – Я – башкорт, муслим.

– Альхамдуллилах! – с удовлетворением произнёс хозяин и, прошептав молитву, попросил раненого не разговаривать.

Как оказалось, Муса лежит не на холодном каменном полу, а на деревянном ложе на ножках наподобие нар. Других лежаков нет. Стало быть, хозяин уступил чужаку своё место, выказав ему тем самым уважение.

После того как старик напоил гостя горячим чаем, тот заснул. И увидел сон. Как будто плавает он в прекрасном озере и поглядывает на девушку, сидящую на берегу. Расчесав волосы, она стала заплетать их в косы. Тут к нему подплывает какое-то чудище, хватает за ноги и тащит вниз. Да так крепко держит, что невозможно вывернуться. Парень сопротивляется, хочет плыть к берегу, а чудище не даёт, увлекает вниз. Девушка же так занята своим делом, что даже не смотрит в его сторону. И тут он узнаёт в ней Зухру и вопит что есть мочи: «Звёздочка моя! Зорька утренняя!»

– Кунак, кунак!(гость) – позвал его хозяин, прерывая странный сон. Муса приподнялся, чувствуя, что стало полегче – не иначе как от чая. Старик подсел к нему, отломил лепёшку и снова напоил чаем. После этого, не дожидаясь расспросов, сам рассказал, каким образом тот попал в его каменное обиталище.

Как понял Муса из рассказа дедушки, вертолёт упал не в ущелье, а чуть в стороне - в арык. Наверное, потому и не загорелся. Старик случайно его нашёл, когда незадолго до восхода солнца пришёл за водой. Осмотрев «аскари шурави», то есть советского солдата, он увидел, что тот не убит, а только ранен, и приволок его к себе.

Три дня пролежавший без сознания Муса решил проверить, насколько серьёзны его раны, и принялся себя ощупывать. Стоило коснуться голени, вскрикнул от резкой боли. Тут же подоспел бдительный хозяин. Попросив его догола раздеться, он вытряхнул как следует одежду, вывернул наизнанку и повесил рядом с очагом. После этого налил в медный таз подогретую воду и предложил гостю вымыться. Вначале Муса вымыл руки и лицо, потом омыл тело, в последнюю очередь – ноги. Старик в это время стоял поблизости, одобрительно кивая головой.

После того как Муса помылся, хозяин подвёл его к огню, где посветлее, и внимательно обследовал, прощупывая тело сантиметр за сантиметром. Парень с любопытством следил за каждым его движением и не только не сопротивлялся, но даже подбадривал: «Смотри, нике, смотри». В переводе с пушту «нике» означает «дедушка». Хозяину пришлось по нраву такое обращение, потому что он был пуштуном.

После тщательного осмотра «нике» вдруг как сдавит голень левой ноги всей пятернёй да с такой силой, что его подопечный от боли чуть сознания не лишился. Эх, разве разглядишь при таком скудном освещении, где что. Когда старик ударил ладонями по рёбрам с обеих сторон, Муса закашлялся, после чего ощутил во рту вкус крови.

Военным преподают основы медицины, учат приёмам оказания первой помощи, поэтому он сообразил, что в голени у него, под кожей, гнойная опухоль и что ему угрожает гангрена, а в грудной клетке, похоже, пострашнее рана – не исключено, что пробито лёгкое. Нике-олатай показал вначале на затянувшуюся рану между рёбрами, потом – на нож, затем на огонь, никогда не гаснувший в очаге пещеры, давая понять, что каленым лезвием ножа остановил кровотечение. Когда он объяснил, что надо бы вскрыть опухоль на ноге и тоже прижечь, парень, не раздумывая, согласился.

Старик дал ему пустой жиденький суп. Муса три дня ничего не ел, поэтому он кормит его понемножку. Напоив после супа травяным отваром, нике взял нож с широким лезвием и сунул его в раскалённые угли. Потом зажёг несколько лучин, при свете которых острой бритвой вскрыл рану. После этого ополоснул её какой-то холодной жидкостью и достал из углей нож… В голове у Мусы, прежде чем сознание отключилось, промелькнуло: «болевой шок».

Когда очнулся, уже рассвело. Был ли это сон, или забытье, так и не понял. Свет пробивался сквозь два небольших отверстия, заменявших окна. Снаружи вместе со светом проникал в пещеру прохладный и свежий утренний воздух.

Дедушки не видать. Должно быть, за водой отлучился или за продуктами. Хоть бы уж вернулся! Если, не приведи Аллах, попадётся, шурави не станут у него спрашивать, шиит он или суннит, пуштун или ещё кто…

– Нике, Аллага шукюр! – радостно приветствовал он появившегося хозяина.

В мирной жизни даже родственники, бывает, отдаляются друг от друга, конфликтуют по мелочам, а в моменты, когда вот-вот можешь отдать концы, значение дружбы и просто нормального человеческого общения возрастает в сотни, а, может быть, и в тысячи раз – никто ж не считал… Вот и для него, сына башкирки и казаха, одного из «аскари шурави», явившегося в чужую страну “устанавливать порядок”, в эту минуту не было никого ближе этого старого афганца.

– Сегодня, видать, затишье. Обе стороны собираются с силами, раненых подбирают. Да и убитых похоронить надо… – отдышавшись, медленно произнёс он и тут же с грустью добавил: – Вот что, Муса, пока тихо, отведу тебя вечером к тропинке, что к вашим ведёт. А сейчас давай перекусим. Я ходил к партизанам, обменял на продукты ножи и посуду. Ты, наверное, уже понял, что я кузнец. В округе меня так и называют – старый кузнец, уже и имя моё настоящее никто не помнит. А зовут меня Жават, то есть, вечный. Вот и живу… Думаю, сегодня ко мне никто не заглянет, ведь я сам выходил. Так что отдохни, а я прочитаю тебе, молодому человеку, духовное наставление. Расскажу о том, что видел, что пережил. Кое-что из того, что хочу рассказать, слышали только эти каменные стены, – сказал старик и, разводя руками, нечаянно зацепил и сорвал занавеску, прикрывавшую выдолбленные на каменной стене углубления, используемые как полки. Оба разом вскрикнули: «Баракалла!» Это невольно вырвавшееся у Мусы слово часто повторяла бабушка, когда удивлялась чему-то.

Хозяин почтительно опустился на колени перед стоявшим на полке изящным изваянием прекрасной золотистой птицы со сложенными крыльями, излучающей таинственное сияние.

– Птица?! – не веря глазам, воскликнул изумлённый Муса. – Сказочная золотая птица!

– Это Хумай. Только не золотая, а медная.

– Хумай? У нашего народа есть про неё легенды. Хумай – дочь царя Самрау… – задумчиво промолвил парень и рассказал то, что было ему о ней известно.

– А для меня эта легенда – семейное предание. Сколько пришлось мне странствовать из-за войн, перенося с места на место эту единственную реликвию и мои инструменты. Семья вся погибла… Один Аллах ведает, от чьей руки. Наш дом был в горах Гиндукуш, ближе к границе с Китаем. Пуштуны, род наш муйтен, – очень древний народ. Известно, что и у иранцев есть пуштунские корни.

– Муйтен? Я вроде бы что-то про них слышал. А у башкортов было с десяток родов. Табын, усерган,мин, юрматы… Муйтен, говорите? – повторил Муса знакомое слово и стал с увлечением слушать рассказ старика.

…Созвали джиргу5. Народ собрался в круг. И был тогда принят кодекс пуштунов – «пуштунвали». Принимали его как клятву, повторяя хором, и с тех пор стали соблюдать всем родом:

– Гэйрэт!

– Намус!

– Иман!

– Истимакат!

– Мусават!..6

После того как был исполнен клятвенный ритуал, слово взял глава рода.

– Мы должны строго следовать этим канонам, – сказал он. – Наши предки подчинялись им задолго до того, как приняли ислам. Так было и так будет. Волю Всевышнего мы исполняем неукоснительно. А пуштунвали – закон нашего рода, наш стержень, и тот, кто его нарушает, – преступник. Честь для муйтенского рода дороже всех благ! Лучше голову потерять, чем честь!

Постепенно успокоившись, люди стали рассуждать о благодетелях, об уважении друг к другу, о традиции гостеприимства. Потом, когда речь зашла о кровной мести, вспыхнули жаркие споры.

Наконец, вспомнив о прежних временах, перешли к воспоминаниям. Без этого во время таких собраний, которые длятся несколько дней, никак не обходятся. Согласно бытующему с незапамятных времён правилу, аксакал, исполняющий обязанности летописца рода, садится в центр круга и начинает нараспев рассказывать о стародавних временах.

Хумай, Заратустра, Будда, Аллах, пророк наш Мухаммат и ниспосланный Аллахом Коран Карим – это наши святыни. Всё, что с ними связано, передаётся на протяжении веков от поколения к поколению, нанизывается на нить нашей общей памяти, прочно закрепляется в ней…

…Хумай, Хумай, Хумай… Где-то звучит дивная мелодия. Сладко журчит бьющая из источника вода. Тёплый погожий день. Липовый цвет источает пьянящий медовый аромат. Жужжат пчёлы. Муса сидит на каком-то пригорке возле родника, наслаждаясь природой. Но внезапно небо заволокло тучами, налетел ветер. И подлетает тёмной тенью трёхглавый змей, закрыв собой солнце.

«…Помнишь ли ты, о повелитель всех дивов, тот день, когда Живой Родник неожиданно взбурлил? Помнишь ли ты крик, который раздался в тот день? Крик, от которого дивы, летавшие в небе, упали на землю… Узнали мы тогда, что родилось на свет могучее дитя, опасное для нас. Посылали мы дивов и джиннов выкрасть его – от одного только его взгляда их сердца разорвались от страха. Тот ребёнок и есть Урал. И теперь он приближается к нашей стране…» Без хитрости его не одолеешь. Надобно переманить на свою сторону Шульгена, брата Урал-батыра, отправить во дворец падишаха Самрау, чтобы завладеть его прекрасной дочерью Хумай, крылатым конём Акбузатом, волшебным мечом булатным. И вот Муса, узнав о его. Стал он громко звать: «Урал! Урал!!!» Звал, пока тот не услышал. И началась тогда между ним и силами зла жестокая схватка не на жизнь, а на смерть. Машет батыр мечом направо, налево – ох и достаётся же дивам!..

– Муса, проснись! Открой глаза, Муса!

Надо же, оказывается, рассказ старика убаюкал его.

– Урал батыр, Хумайгош… – пробормотал он спросонок. Потом, придя в себя окончательно, сказал: – Я с Урала, Родина моя – Башкортостан. Мне снилась Хумай…

– История у пуштунов такая древняя. И говорят, будто бы муйтенский род когда-то переселился в эти края с Уральских гор… – задумчиво произнёс хозяин и вдруг встрепенулся: – У нас мало времени. Пора собираться. Так хочется подарить тебе что-нибудь на память. Ведь такие встречи бывают раз в жизни. Самое удивительное, Муса, – то, что ты меня понимаешь. Если бы не этот случай, я, может, с ума сошёл бы, упаси Аллах.

Только успел сказать, как где-то поблизости покатился камешек, после чего послышались чьи-то голоса. Оба насторожились. Недолго думая, старик быстро увлёк Мусу за собой в самый тёмный угол своего жилища, осторожно вынул из стены два плиточных камня, запустил гостя в небольшой потайной грот и снова заделал отверстие.

Из обрывков разговора кузнеца с неожиданными посетителями Муса понял, что они принесли ему металлические фрагменты сбитой летательной техники и заказали ножи, кинжалы и разную утварь для дома. Один очень просил изготовить саблю.

Хорошо, что незваные гости не задержались. Пока Муса сидел в укрытии, успел осмотреться. Тесное помещение похоже на клеть. Чего тут только нет: вёдра да тазы, лопаты да тяпки, топоры да ножи. Даже лемех плуга. «И кому он тут может понадобиться, этот лемех?!» – подумал с горечью молодой человек.

Вечером, когда летняя жара спала, а луна ещё не взошла, тронулись в путь. Старик-кузнец подарил гостю хранившееся в клети изваяние птицы.

– Это уменьшенная копия той, что ты уже видел. А большая птица, говорил уже, реликвия нашего древнего рода, – пояснил он.

Муса решил сделать ему ответный подарок – плоский металлический шкалик, который всегда носил с собой в кармане. Но тот, улыбнувшись, отказался:

– Оставь себе, пригодится. Если мне надо будет, сделаю. Я ведь кузнец. Кузнечное дело – наше родовое ремесло. А на дне ущелья, ты знаешь, железяк всяких полно. И птицу Хумай, что я тебе подарил, я выковал вот тут, в этой самой пещере, на всякий случай: вдруг наша реликвия пропадёт. До сих пор Аллах её оберегал…

***

Капитана Мусу Таминдарова обнаружили разведчики. Из штаба эскадрильи его прямиком отправили в госпиталь при кандагарском аэропорте, потом переправили на лечение в Ташкент. Поняли, видимо, что к дальнейшей военной службе уже не годен.

«Вот куда следовало бы наведаться Люсе», – едва успел подумать он, как вдруг… Нет, быть такого не может – померещилось, видно… Однако перед ним стояла именно она. А рядом с ней не кто иной, как Ильфат!

– Бортач, а как наш стрелок? Жив? – первым делом осведомился Муса.

– Жив, командир. Говорит, мочка уха чуть не оторвалась. Успели зашить. Он уже летает – с другим экипажем. А я…

– Люся, милая! И ты здесь! Что потеряла такая молоденькая девушка в пекле войны? Только я было вспомнил о тебе, ты тут как тут, – сказал Муса. – Да и как о тебе не вспомнить, когда вокруг такое многоязычие – настоящий Вавилон! Каких только национальностей в госпитале нет, на каких только языках не разговаривают.

– Вот потому-то я и здесь, в этом госпитале. А дожидаться конца войны наука не может, – невозмутимо ответила Люся и, вздохнув, добавила: – Не ожидала увидеть Ильфата… в таком состоянии. Едва руки не лишился, мой соколик.

– Как только ты приказал нам прыгать, командир, мы спрыгнули. А сам на борту остался. На повороте мы потеряли тебя из виду, – торопливо начал тот. – Стрелок не сразу раскрыл парашют. А я поторопился, терпения не хватило… Почти приземлился и вдруг вижу, как один афганский малайка прямо в меня целится. Даже ружьё у него в руках заметить успел – трофейное, девятнадцатого века. Ты ведь знаешь, раньше у духов такие только и были.

– Выстрелил?

– Ну да. И попал. Спустился я – рука ниже локтя раздроблена, висит на коже. Ладно, стрелок подоспел вовремя и первую помощь оказал, хотя у самого щека вся в крови. Перевязал мне руку и зафиксировал, закрепив ремнём через плечо. После этого пошли к своим. Прилетели два вертолёта, чтобы раненых подобрать. Один остался в воздухе, вёл огонь. Другой за нами спустился. На борту были также убитые. Хирург из полевого госпиталя сделал что мог и отправил меня сюда. Вот так, командир… А руку мне сохранили. Женщина-хирург говорит: «Обещать не могу, сынок, но очень постараюсь». И постаралась – огромное ей спасибо. Мне ещё много тренироваться нужно, придётся учиться заново пальцами шевелить. Не сгибаются, сопротивляются, потому что больно. Ну так ведь не они, а я им хозяин, пусть только попробуют не подчиниться!

– Конечно, мой соколик, – сказала Люся, нежно гладя его отёкшие багровые пальцы. – Ты ещё на гармошке играть будешь.

Поймав вопросительный взгляд Ильфата, никак не решавшегося спросить напрямик, как у него дела, Муса покачал головой и промолвил с грустью:

– Неважно, брат. Отрезали половину лёгкого. Говорят, будто бы лёгкие отрастают. Да уж не знаю… А раны на теле начали заживать. Ногу спас мне старый кузнец-афганец – нике. Как-нибудь расскажу о нём. Особенно интересно будет тебе, Люся. Оказывается, пуштуны такие гостеприимные, участливые. А какие удивительные у них традиции, обычаи, кодекс чести – «пуштунвали». Они очень трепетно и бережно относятся к своему прошлому.

– А я в разных источниках нашла доказательства того, что башкиры – очень и очень древний народ. Этногенез, этнонимика – это как раз моя область, в архивах мне много приходится пыли глотать. О башкирах упоминал отец истории Геродот! Думаю, у нас ещё будет возможность поговорить об этом. Только потом, когда поправитесь. Кстати, я встретила информацию о том, что на границе Узбекистана с Афганистаном, в верховье Амударьи, были горы Башкорт. Интересно ведь, правда? В истории современного Файзабада тоже просматривается башкирский след. А уж если начнёшь разбирать этимологию топонимов!.. Может быть, мне удастся когда-нибудь заняться как следует историей этого великого народа, а пока я смогла ознакомиться с ней только поверхностно… Вот карта Афганистана. Ильфат, взгляни-ка, нет ли там топонимов, похожих на башкирские, – названий городов, рек, гор. И прочитай, если найдёшь!

– Шаран, Давлатабад, Кундуз, Акча, Ургун, Кызыл Кала, Кабул, Тулак, Барак - Барак, Майданшах, Мусакала… Ого, оказывается, в Афгане есть город, названный в твою честь, командир!

– Да, интересно. У нас есть Шаранский район, озеро Ургун… И другие названия тоже такие знакомые… Не знаю, что означает у них Барак, но мы так называли в старину длинношёрстных собак. Казахи – тоже. Прямо стопроцентное совпадение! – громко воскликнул поражённый Муса, и от напряжения голос его осип.

– Нет ничего удивительного в том, что у тюркских народов часто встречаются одни и те же слова, – завершила она, видя, что разговор утомил его.

***

Мусе Таминдарову вручили медаль «З а службу Родине в Вооружённых Силах СССР» и, дав инвалидность, отправили отставку. Лёгкое уже не беспокоит. Вначале дышать было трудновато, но постепенно привык. Нога раненая еле заметно прихрамывает, ноет в непогоду…

Афган нанёс ему раны не только телесные, но и душевные. Война – не театр, там всё по-настоящему – и смерть, и жестокость, и реки крови. Кого-то эта страшная реальность сломила, изуродовала, искалечила морально, а таких, как Муса, напротив, закалила. И в родной Башкортостан вернулся он “миллятпарваром”, что в переводе с пуштунского - патриот.

На родине Мусу и его соратников называют афганцами. В 2009 году, когда исполнилось двадцать лет с момента вывода советских войск из Афганистана, в Москве состоялась встреча ветеранов, где Таминдарову удалось пообщаться с Ильфатом. Оказывается, он женился на Люсе и у них есть дочь. Уроженец Альметьевска живёт теперь в столице, охраняет добро какого-то олигарха. А стрелок Андрей погиб в одном из сражений. Поминая этого замечательного русского парня на квартире у бывшего бортача, боевые товарищи пропустили не одну рюмку и не раз со слезами спели ту самую душераздирающую песню Розенбаума. Медали, которые им вручили по случаю юбилея, надевать не пожелали. Ну а Люся, ставшая к тому времени выдающимся учёным мировой величины, находилась в научной экспедиции в Индии. «Наука, как и красота, требует жертв, мой соколик», – говорит она мужу.

Муса Таминдаров посвятил свою жизнь воспитанию молодёжи в духе патриотизма – любви к Родине: работал в районе в филиале ДОСААФ, готовил ребят к военной службе. Военные заслуги пригодились ему, когда хлопотал о создании условий для развития парашютного спорта. Власти просьбу ветерана уважили.

Он часто выступает перед народом, призывает молодых людей быть преданными Отчизне, убеждает их не уклоняться от службы в армии. Сам же думает тем временем про себя: так пусть же и Родина в лице правителей любит свой народ, оберегает и защищает его!

***

...Афганец Таминдаров и его жена только что посмотрели по телевизору фильм «Кандагар».

– Пусть уж будущие поколения не знают, что такое война, – вздохнула Зухра, переводя взгляд на увеличенную семейную фотографию, висящую на самом видном месте: два сына, дочка, трое внуков и две внучки, а в центре они – седеющие олатай и олэсэй. Старший из сыновей выбрал профессию отца, продолжает династию летчиков Таминдаровых, второй – юрист, а дочь предпочла медицину, как мама, и скоро получит диплом.

Муса вышел во двор. На исходе дня было тихо. Он огляделся по сторонам и не спеша побрёл к околице. Такие прогулки Муса совершает каждый вечер, когда никто не может ему помешать собраться с мыслями, почувствовать дыхание родной земли и пожелать всей вселенной мира.

Сегодня он взволнован, как никогда: тот фильм разбередил душу, оживил и растревожил воспоминания. Муса дошёл