Огонь и гранаты

Первая часть операции была, закончена. Солнце кло­нилось к, закату. Мы готовились к выступлению. Парти­заны подвешивали к седлам гранаты, обвертывали тряпками запалы и прятали их кто в карманы, кто в шапку. Особенно осторожно нужно было обращаться с бутыл­ками самовоспламеняющейся жидкости «КС». Их прихо­дилось нести в руках, так как в мешках они могли разбиться. Минеры, сидя в сторонке, возились с деревян­ными самодельными коробками, набитыми взрывчаткой.

Я сунул в один карман толовую шашку, а в другой – медный капсюль с кусочком бикфордова шнура.

Таня и Сережа укладывали на телеги пустые мешки и оружие. Трофим Степанович и Логачев давали послед­ние указания двум партизанам, которые должны были вести Гюберта и Похитуна сразу на поляну, на наш аэродром.

– Смотрите, хлопцы, строже, как бы не убежали эти гады, – предупредил Карягин. – Этот господин Гюберт, видать, хитрый, как змей.

Ко мне подбежала встревоженная Таня и, кивая на белку, которая была в ее руках, спросила:

– А как же быть с ней, Кондратий Филиппович?

Я усмехнулся. Действительно, проблема!

– Давай мне своего зверя, – сказал один из парти­зан, который должен был конвоировать пленных, – я его уберегу.

В поход к «осиному гнезду» выступали двадцать че­тыре человека.

– Филимоныч! – спохватился я. – Где же твоя при­манка?

– Ай, батюшки! – всплеснул он руками. – Чуть не запамятовал... Сей минут! – И старик бросился к своей телеге.

– Миша, – обратился я к Березкину, – дай-ка мне один порошочек от насморка.

Березкин усмехнулся, достал из кармана спичечную коробку, завернутую в бинт, извлек из нее порошок и подал мне.

Фома Филимонович порылся в своем мешочке и до­стал кусок полувяленой говядины. Я разделил его на две части, сделал в каждой глубокий надрез и осторож­но высыпал порошок.

– Получай, – сказал я старику.

– Порядок, – заметил он и осведомился: – А на­чинка верная?

За меня ответил Березкин:

– Будь здоров! Как глотнет, так и зубы на полку. Мгновенный паралич. И гавкнуть не успеет.

– Добро! – И Фома Филимонович кивнул головой.

Он старательно обернул мясо листьями орешника и положил в карман. Потом достал из-за голенища нож, попробовал лезвие концом большого пальца и заметил:

– Вот навострил, что бритва! Видал?

Подошедший Трофим Степанович доложил:

– Все готово, майор. Можно в путь-дорогу...

– Одну минутку... – проговорил я и крикнул Сере­же Ветрову: – Парень, за тобой остановка!

Сережа, возившийся на телеге у радиостанции, от­ветил:

– Сейчас, Кондратий Филиппович...

Немного спустя он закончил сеанс и подал мне ко­ротенькую радиограмму. Большая земля сообщала:

Вторично подтверждаю прибытие самолета ночью на воскресенье два ноль-ноль. Обеспечьте шесть сигнальных костров кори­дором, два ряда, дайте белую и красную ракеты направлении посадки.

Я чиркнул спичкой и сжег бумажку. Ветров отдал рацию партизанам, идущим на аэродром.

– Всё? – осведомился Трофим Степанович.

– Всё!..

– По коням, хлопцы! – скомандовал Карягин. – До­зор вперед! Держаться, как я сказал.

Четверо партизан выехали вперед и вскоре скрылись в лесу.

Логачев и я сели на коней тех двух партизан, кото­рые повели Гюберта и Похитуна на аэродром.

Отряд всадников вытянулся длинной цепочкой. Впе­реди ехал Трофим Степанович. Замыкали шествие две телеги: на одной сидели Фома Филимонович и Таня, на другой – Березкин и Ветров.

Солнце зашло. Я посмотрел на часы: стрелки пока­зывали без пяти девять. Двигались точно по тому пути, по которому мы уже прошли в среду. Сгущались зеле­новатые сумерки, лес окутывался мраком. Ехали шагом, не торопясь, в полном молчании, только слышно было, как похрапывали кони да под копытами трещал сухой валежник.

Когда землю и лес накрыла теплая тихая звездная ночь, мы наткнулись на наш передовой дозор.

– Большак, – доложили ребята. – Направо раз­вилок.

– Спешиться! Привязать коней к телегам, – скоман­довал Трофим Степанович и спросил дозорных: – Да­леко ли до большака?

– Сотня метров, не больше, – ответили ему.

В кружок собрались партизаны, назначенные в охра­нение, и минеры.

– Сверьте часы, – предложил я. – По моим два­дцать два сорок пять. Мины ставить ровно в двадцать три тридцать. Минеры могут отправляться.

– Сбор здесь! – предупредил Трофим Степанович.

Два всадника скрылись в темноте. Перед ними стояла задача заминировать дорогу из «осиного гнезда» в рай­онный центр.

Спустя несколько минут отъехали еще четверо – боевое охранение: двое к Селезневке и двое в Ловлино. Вооруженные ручными пулеметами, они должны были обеспечить операцию от какой-либо случайной угрозы со стороны и блокировать подъезды к гюбертовскому гнез­ду. Одного парня оставили сторожить лошадей.

Все остальные – четырнадцать человек, предводи­тельствуемые Фомой Филимоновичем, – зашагали в сто­рону «осиного гнезда». Кольчугин повел нас по узкой, одному ему известной тропке. Пересекли большак и вновь углубились в лес.

Шли тихо, бесшумно, стараясь не шелохнуть листом, не наступить на сухую ветку, не звякнуть оружием.

Прошло около часа, прежде чем Фома Филимонович остановился на краю поляны. Впереди, шагах в полуто­раста, виднелись очертания строений Опытной станции.

– Ближе никак нельзя! – шепнул мне старик. – Со­баки учуют. – Он глубоко вздохнул и закончил: – Ну, Кондрат, пойду я!..

– Иди! – сказал я и крепко пожал его руку.

Ночная темнота быстро скрыла его удаляющуюся фигуру. Ко мне подошли Таня и Сережа, стали рядом, молча, недвижимо. В тишине леса чуялось что-то об­манчивое, враждебное.

Вдруг тишину нарушило грозное ворчание псов, и сразу раздался повелительный окрик, громкое щелканье затвора:

– Хальт!

– Это я, Гейнц... Фома, – раздался в ответ голос Кольчугина. (И я ощутил, как к моей руке прижалась дрожащая всем телом Таня.) – Майор едет... Отворяй ворота!

– О, гут, гут!

Потом взвизгнула калитка на несмазанных петлях, скрипнули и распахнулись ворота – и снова тишина.

Я затаил дыхание и напряг до боли глаза. Чтобы унять нарастающее волнение, стал отсчитывать про себя секунды: пять... семь... десять... двадцать пять... сорок... пятьдесят. Секунды превращались в минуты, волнение нарастало. Сейчас там, за глухим забором, решалась судьба всей операции, и решал ее Фома Филимонович. Прошло пять минут. Я загибал пальцы и уже маши­нально отсчитывал снова: десять... пятнадцать... тридцать... пятьдесят...

Но вот снова взвизгнула калитка, и немного спустя появился силуэт Фомы Филимоновича. Старик подошел вплотную, шумно вздохнул и брезгливым движением от­бросил в сторону нож.

– Как? – спросил я одними губами.

– Уложил обоих! – проговорил старик. – Впервые за всю жизнь, и сразу двоих! – Он опять вздохнул. – Ничего не попишешь... Такое лютое время подоспело – надо либо убивать, либо самому мертвяком делаться!

Я хорошо понимал, как взволнован старик, почему он не ко времени многословен, и не прерывал его.

– А собаки? – тихо спросил Трофим Степанович.

– Готовы, – ответил Фома Филимонович. – Пошли скорее. Двое шоферов не спят... Я подглядел... В карты режутся.

– Вперед, за мной! – тихо произнес я и тронулся вслед за Кольчугиным.

Старик повел не прямо к воротам, а к забору. Затем мы пошли вдоль него. Перед самыми воротами я уви­дел телефонные провода, выходившие из-за забора пуч­ками и растекавшиеся на три стороны. Я указал на них Берёзкину.

У самых ворот я наткнулся на труп наружного часо­вого и при помощи Трофима Степановича оттащил его в сторонку.

Из окна дежурной комнаты сквозь маскировочную бумагу узенькой полоской просачивался свет. Я заглянул в окно: двое солдат, сидя за столом, играли в карты, а третий, видимо дежурный, спал на голом топчане.

Я поискал глазами труп второго часового, но не на­шел и обратился с вопросом к Фоме Филимоновичу. Он молча показал мне на колодец посередине двора.

Партизаны бесшумно сновали по двору и занимали свои места у окон.

Трофим Степанович остановился у окна дежурной комнаты. Он стал совать запал в противотанковую гра­нату.

Ко мне подкрался, как кошка, Березкин и тихо шеп­нул:

– Провода готовы...

Я кивнул головой. Он, а за ним и прикрепленный к нему в помощь партизан скользнули вправо и скрылись под навесом, где вырисовывались контуры грузовой ма­шины.

– Штейна нет! – шепнул мне Фома Филимонович. – И машины легковой нет... А жалковато, что он не успел вернуться. Ох, как жалковато!..

Старик был в сильном возбуждении.

– Иди на свое место, – сказал я. – Сейчас начнем.

Отсутствие Штейна облегчало мою роль. Значит, в доме Гюберта никого не было, и я мог сначала помочь ребятам. Хотя, с другой стороны, неплохо было бы за­хватить или прикончить Штейна.

Я огляделся. По двору уже никто не сновал. Все за­няли свои места и ждали моего сигнала. Я подошел к угловому окну, отцепил от пояса гранату, вжался в про­стенок между домами и приблизил к глазам часы. Да, ребята уже давно должны были заминировать дорогу, можно начинать...

Прошло еще несколько секунд, прежде чем со стек­лянным звоном разорвалась первая граната, брошенная мною. И вслед за нею дружно заухали вторая, третья, четвертая, пятая... Взрывы сотрясали все вокруг, отдаваясь в лесу пере­катами эха. Вылетали рамы, окна, двери, звенело стекло, корежились и вставали дыбом кровли домов. Крас­ные вспышки мгновенно озаряли темный двор.

И вдруг все стихло. Партизаны бросились внутрь по­мещений, и около меня выросли Таня и Логачев.

Я услышал команду Трофима Степановича:

– Зотов, Терехов, Рябоконь! За мной!

Дверь в дом Гюберта оказалась запертой. Я нава­лился на нее, но она не подалась. Тогда распален­ный Логачев попятился на несколько шагов и с разгона ударил в нее плечом. Дверь упала, а вместе с нею упал и Логачев.

– Осторожно, Николай! – предупредил я его. – Фо­нарь!

Вспыхнули сразу три фонаря: мой, Логачева и Тани. Мы проскочили в первую, затем во вторую комнату, и, наконец, в третьей я увидел знакомый сейф.

Логачев подбежал к письменному столу.

– Таня, выгребай бумаги! Все до одной! – крик­нул он.

Они торопливо запихивали бумаги в принесенные мешки.

Я не без труда сдвинул с места тяжелый сейф и сва­лил его на пол. Затем я вытащил из кармана толовую шашку, положил ее на замок и вставил капсюль со шну­ром.

– Вы долго еще? – спросил я.

– Уже готово, – откликнулся Логачев.

– Вон из комнаты!

Я достал спички. Через несколько минут грохнул еще один взрыв, и мы втроем стали выгребать из сейфа и письменного стола папки с делами, сколотые документы, связки бумаг.

Когда мы выскочили из дома, я столкнулся с Ветро­вым. Сережа волочил по земле объемистую сумку, чем-то доверху набитую.

Я взглянул на часы. Прошло всего двенадцать минут с начала операции, а «осиное гнездо» уже опустело. Здорово! Таких темпов я не ожидал. Партизаны носи­лись по двору, как одержимые, с какими-то узлами в руках, с мешками и даже ящиками.

– Огонь! – скомандовал я.

И через мгновение в дежурной комнате вспыхнул бурлящий, слепящий глаз огонь от жидкости «КС».

– Все наружу! – крикнул Трофим Степанович. – Бросайте бутылки!

Тут я услышал шум заработавшего мотора. Молодец «цыган»! Он знает свое дело. Из-под навеса рывками вы­катилась грузовая машина и остановилась посреди дво­ра. Я схватил за руку подбежавшего Фому Филимоновича и спросил:

– Через Ловлино проскочим?

– В аккурат. Там, кроме двух полицаев, никого нет.

– А мины у развилка?

– Эх... – отмахнулся Фома Филимонович. – Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.

Огненная грива уже выбивалась из помещений на­ружу. Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-си­него дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.

– Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! – скомандовал я.

– А радиостанция! – крикнул Сережа. – Почему ее не сжечь?

– На! Дуй! – сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с «КС».

– Погоди-ка. Дай сюда! – сказал я и, схватив бу­тылку, побежал к радиостанции.

Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь. Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелирован­ных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.

Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дво­ре было светло, как днем. «Осиное гнездо» корчилось в испепеляющем пламени.

Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.

– Лезь и ты, места хватит, – сказал я Фоме Филимоновичу. – И показывай дорогу... Все сели? – обра­тился я к сидящим в кузове.

– Все. Я сделал перекличку, – ответил Трофим Сте­панович.

– Трогай! – приказал я и вскарабкался в кузов.

Машина зарычала и толчками покатилась со двора. Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.

Все стояли в кузове, держась друг за друга и ка­чаясь из стороны в сторону.

– Жми, Петро!

– Давай на полную железку! – подбадривали ребя­та шофера.

– Темно, перевернет, – послышался чей-то осторож­ный голос.

– Свет включи! – посоветовал кто-то.

– Верно! Правильно! Пусть знают наших!..

Шофер включил фары, свет лег на дорогу, и машина стала увеличивать скорость.

Оглушенные, взволнованные и взбудораженные успе­хом, мы мчались по большаку, миновали «заминирован­ное» место, достигли развилка и свернули направо, в Ловлино.

Я оглянулся. Торжествен и грозен был вид пожа­рища. Над лесом высился и рвался к небу, как символ возмездия, жаркий огонь.

«И все же мы еще не квиты, господа гитлеровцы!» – подумал я.

На полпути к деревне Ловлино в свете фар метну­лись два всадника, и Трофим Степанович свистнул.

– Это наши, из охранения, – объяснил он и засту­чал по крыше кабины. – Теперь мы распрощаемся... Вы­гружайтесь, хлопцы!.. Давай руку, товарищ майор! Удачно мы встретились! И вечерняя зорька была хоро­ша, да и ночка тоже...

Партизаны выпрыгивали из машины, выбрасывали свои трофеи и тут же, точно призраки, растворялись в ночи. Из кабины высунулся Фома Филимонович и обра­тился к Карягину:

– Моих коняшек прихватите с собой. Пригодятся.

– А ты что же, – усмехнулся Трофим Степанович, – думал, что мы их в лесу оставим?

– Да нет, – поправился Кольчугин. – Это я так... на всякий случай. Коняшки-то добрые.

Трофим Степанович пожал всем руки, а Сережу Вет­рова, как и при встрече, расцеловал на прощание и сказал:

– Будь здоров. Расти большой!

– Постараюсь, Трофим Степанович! – весело отве­тил Сережа.

Пожимая руку Березкину, который сменил теперь за баранкой партизана, Карягин бросил:

– Ты жми, браток! А то как бы нам вместо вас не пришлось встречать самолет. Нам все одно через ту по­ляну ехать... Да и ребят надо прихватить...

И Трофим Степанович тоже растаял в темноте. Ма­шина вновь тронулась. Мы приближались к Ловлино. В кузове теперь тряслись лишь я, Таня и Логачев. На всякий случай мы приготовили две гранаты и, держа в руках автоматы, всматривались вперед.

Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымер­шей. Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.

– Полицейское время, – сказал мне Логачев.

Я усмехнулся и заметил:

– Только полицейских самих не видно...

– Их счастье!

Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу. Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.

Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворо­та на поляну, но машина вдруг остановилась.

Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста че­рез проток – тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.

– Шабаш! – сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.

– Слезай! – приказал я и первым выпрыгнул на землю. – Давайте мешки!

Их оказалось четыре, и все набитые доверху.

– Здесь глубоко?.. – спросил я, подходя к краю протока. – Надо спустить туда машину, а сами пере­беремся по бревнам.

– Дело! – одобрил Фома Филимонович.

Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а за­тем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.

И Фома Филимонович скомандовал:

– Раз, два... взяли! Е-ще р-раз!..

Машина послушно подалась вперед, на секунду по­висла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.

– Теперь ее без трактора не выручить, – заметил Логачев.

– Пошли! – сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. – В нашем распоряжении час и пять минут. Ус­пеем?

– А тут всего минут сорок хода, – ответил Фома Филимонович. – За мной топайте. Я прямиком выведу.

Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.