Заключение и резюме

Подведем итоги сказанному:

1) Начав наш анализ социального явления с факта
взаимодействия индивидов (в первом томе), мы разложи­
ли последнее на его элементы: индивидов, акты и провод­
ники и рассмотрели свойства этих элементов.

2) Затем мы перешли к характеристике форм взаимо­
действия.

3) Последняя нас привела к понятию коллективного
единства и таким образом мы получили возможность
замкнуть разорванный круг коллективного единства и пе­
рейти «на второй этаж» анализа социальной структуры
населения. От изучения взаимоотношений индивидов мы
получили возможность перейти к взаимоотношению со­
циальных групп.

4) Изучив те условия, которые заставляют индивидов
взаимодействовать друг с другом, прикрепляться друг
к другу и образовывать коллективные единства, мы этим
анализом закончили аналитику простейших социальных
явлений.

5) Во втором томе мы занялись анализом социаль­
ного строения населения.

Этот анализ заставил нас прежде всего исследовать общие основы группировки индивидов в коллективные единства, на которые распадается население. Изучение вопроса показало нам, что такими общими основами служат: степень интенсивности взаимодействия и харак­тер социальных форм последнего.

6) Эти условия влекут за собой возможность и необ­
ходимость распадения сосуществующих и взаимодейст­
вующих индивидов в многообразные коллективные един­
ства, в зависимости от степени интенсивности взаимодей­
ствия и его характера. В основе последнего лежит факт
несходства индивидов.

7) Обратной стороной этого явления служит при­
надлежность индивида к ряду социальных групп. Со­
вокупность основных групп (систем взаимодействия),
к которым принадлежит индивид, характеризует его

социальную физиономию, социальный вес и социальное положение. В этом смысле совокупность отношений индивида к социальным группам, членом коих он со­стоит, можно определить как систему социальных ко­ординат, характеризующих его положение в социальной среде себе подобных.

8) Очертив эти общие основы социальной группиров­
ки, мы поставили себе вопрос: какие же из множества
социальных группировок более важны? Ответ на него
побудил нас различать группы: элементарные, кумуля­
тивные и сложные социальные агрегаты.

9) Установив объективные критерии важности, мы
дали описание важнейших элементарных группировок.

10) Элементарные группы нас логически привели к ку­
мулятивным. Дав их понятие, мы рассмотрели их виды:
в зависимости от количества кумулировавшихся груп­
пировок (двойные, тройные и т. д.), в зависимости от
того, какие элементарные группы кумулируются (религи­
озно + государственные, партийно + профессиональные
и т. д.), в зависимости от характера кумуляции (нормаль­
ные и ненормальные, солидаристические и антагонисти­
ческие, типичные и нетипичные, открытые, полуоткрытые
и закрытые).

11) После рассмотрения (в целях иллюстрирования
общих положений) национальности и класса как частных
форм кумулятивных групп мы логически пришли к слож­
ному социальному агрегату, т. е. к населению. Рассмот­
рев проблему систематики последних, мы таким образом
завершили свой анализ.

Начав с индивида и других элементов явления взаимо­действия, мы шаг за шагом, подхлестываемые логиче­ской необходимостью, шли дальше, усложняли объекты нашего анализа, от индивида пришли к коллективному единству, от него к взаимоотношениям групп; последние привели нас к группам элементарным, кумулятивным и, наконец, к конкретному населению, как к предельному пункту анализа. Социальный микрокосм нас логически привел к социальному макрокосму.

12) В целях большей точности мы далее (хотя и бегло)
рассмотрели явление социальных перегруппировок, их
формы, характер и получили представление о подвижном
равновесии социальных агрегатов.

13) После этого анализа мы получили возможность
с групповой точки зрения подойти к индивиду, к его
«душе» и поведению. Рассматривая его в этой плоскости,

мы сумели определить его положение в социальном про­странстве, распластать его «душу», показать ее мозаич-ность, и понять, что она представляет маленькую копию большой картины: системы социального расслоения. Как раньше группу мы выразили в терминах индивида, так теперь индивида мы определили в терминах группы.

Анатомия социального тела закончена. Он «распла­стан» на свои естественные слои, как распластана на свои куски и мозаичная природа индивида. Путь, пройденный нами, был длинен и труден, но он кое-что дал нам. На этом мы можем окончить «Социальную аналитику». В основных штрихах она очерчена. Остается к «Социальной механике»¹⁵.

В виде заключения «Аналитики» я намерен был присоединить главу, посвященную обзору и критике понятий социального явления других социологов. Так как я не слишком щедр был по части кружения около проблем, обитающих в «передней социологии», а не в ее апартамен­тах (чем, к сожалению, занимается множество «социологов», про­странно рассуждающих о том, «чем должна быть социология», каков ее предмет и методы, а не показывающих на деле, путем фактиче­ского построения социологии, плодотворность своих высоко-претен­циозных советов и рецептов), то такая роскошь, хотя бы краткого обзора и критики соответственных теорий социального явления была бы позволительна.

Но ввиду недостатка бумаги эту главу приходится перенести в следующий том «Социальной механики».

Приложения *

H. Рожков

Проф. П. А. Сорокин. Система социологии. T. I. Социа­льная аналитика. Петроград: Изд-ское тов-во «Колос», 1920. Цена 15Op.

П. А. Сорокин начинает первый том своей «Системы социологии» формулировкой основных принципов, кото­рых он держится. Принципы эти следующие: 1) «Социо­логия как наука может и должна строиться по типу естественных наук»; 2) «Социология может и должна быть наукой теоретической, изучающей мир людей та­ким, каков он есть; всякий нормативизм из социологии как науки должен быть изгнан»; 3) «Социология должна быть объективной дисциплиной»; 4) «Поскольку социоло­гия хочет быть опытной и точной наукой, она должна прекратить философствование»; 5) «Разрыв с философст­вованием означает и разрыв с несчастной идеей монизма» (стр. IX—XI). Первый и третий принципы едва ли могут встретить возражение. Но уже второй по крайней мере требует ограничения ввиду того, что, по справедливому замечанию П. А. Сорокина, социология делится на те­оретическую, изучающую известные явления «с точки зрения сущего», и практическую, исследующую эти явле­ния «с точки зрения должного»; если большой отдел социологии имеет дело с категорией должного, как мо­жет быть «изгнан» из нее «всякий нормативизм»? Вероя­тно, это просто обмолвка, которая произошла оттого, что автор книги хотел формулировать принципы только теоретической социологии. Это, конечно, еще не велика беда. Но два последние принципа вызывают серьезные сомнения«и возражения.

В самом деле: неужели для опытной и точной науки необходимо «прекратить философствование». Разуме-

* Составитель В. В. Сапов. 588

ется, если автор имеет в виду мистическую или ме­тафизическую философию,—с ним можно согласиться. Но разве отказ от всякого философствования, т. е. от цельного мировоззрения, обязателен для опытной и точ­ной науки? Не только он не обязателен, но и прямо нежелателен и даже невозможен, если исследователь не хочет только и свету видеть, что из своего окошка, если он — не узкий специалист, не педант, а действительный ученый.

И уже по этой причине нельзя выбрасывать без даль­нейших рассуждений монизм. Но здесь есть и другая — именно та, что социология хочет быть опытной и точной наукой. Что сказали бы мы о физике, который особо рассматривал бы, не связывая органически, не мысля монистически, все отдельные явления, физикой изуча­емые,— явления света, звука, теплоты, магнетизма, эле­ктричества. Мы сказали бы, что он не ученый физик, не исследователь с широкой обобщающей мыслью. Физик, как и всякий представитель опытной и точной науки, неизбежно должен быть монистом — какого толка или направления — это уже другой вопрос: может быть, он будет механист, может быть, сторонник электронной теории, может быть, представитель принципа относи­тельности в том или другом его истолковании,— но монистом ученый физик, представитель опытной, точ­ной науки будет обязательно. Конечно, монистом дол­жен быть и тот, кто хочет сделать из социологии опыт­ную и точную науку. Если он таковым не будет — безна­дежны все его старания построить опытную и точную социологию.

Между тем П. А. Сорокин находится именно в та­ком безнадежном положении: он — убежденный плюра­лист и, даже не давая себе труда опровергнуть монизм сколько-нибудь серьезными соображениями, отделыва­ясь в данном вопросе простыми аподиктическими суж­дениями или презрительными кивками, вроде ссылки на то, что тот или другой социолог «разнес» монизм (стр. 285), ничтоже сумняшеся, проделывает свою плюрали­стическую работу в перечислении «условий», вызыва­ющих факторы возникновения коллективных единств. И у него получается, как и у всех плюралистов, бес­конечный и все-таки неполный перечень этих условий, каждый разряд которых и отдельные виды и разновид­ности трактуются притом чрезвычайно неглубоко, по­верхностно, не подвергаются надлежащему анализу,

откуда сплошь и рядом и проистекает самый «плю­рализм».

В этом нетрудно убедиться, присматриваясь к изло­жению автором разбираемой книги его учения об этих «условиях». Он делит их на три разряда: 1) космические, 2) биологические, 3) социально-психологические (стр. 250). При этом под космическими условиями он, напр., разумеет температуру и иллюстрирует эту свою идею ссылками на то, что под влиянием мороза люди собира­ются около зажженных на улице костров, или что в пье­се Торького «На дне» «пространственная близость» лю­дей, вследствие холода, загнанных в ночлежку, создает их взаимодействие (стр. 251), или, наконец, что цивили­зация около рек, вод и озер тоже создается космиче­скими причинами (стр. 252). Нетрудно понять, что все это — плод поверхностного отношения к фактам, отсут­ствие вдумчивого и глубокого их анализа. Ведь сущест­во дела тут вовсе не в «космической» силе огня, холода, воды, а в том, что костры заметаются, что создается наличной общественной организацией, что босяки, а не кто-либо иной, спасаются от холода в ночлежке — опять общественная, а не космическая категория,— что, нако­нец, экономические выгоды близости вод создают пер­вые идущие вперед культуры. То же самое придется сказать и о «биологических» условиях: неужели же «по­требность питания» или «половой инстинкт» создают непременно такие явления, как рестораны и семья. Кон­кретные формы удовлетворения обеих потребностей — ресторан и семья—создаются, очевидно, общественны­ми обстоятельствами: ведь эти потребности могут удов­летворяться и действительно удовлетворяются и други­ми способами и средствами. И, конечно, П. А. Сорокин только последователен в своем плюрализме, когда опять со скучной и снова далеко не исчерпывающей мелочностью перечисляет те же самые «космические», «биологические» и «социально-психические» факторы сохранения коллективных единств (стр. 289 лев.) и их распадения (стр. 342 лев.), а также солидаризуется с Рос­сом, отрицающим общие законы развития отдельных государств, (стр. 286). Если нет общих законов, какая же может быть социология?

Но, критикуя некоторые общие принципы автора, пришлось забежать несколько вперед, к концу книги. Вернемся к ее началу. Первый том посвящен первой части того отдела социологии, который именуется П. А. Соро-

киным «социальной аналитикой». Внимание автора со­средоточено здесь на «строении простейшего социаль­ного явления», каким он считает взаимодействие двоих людей, причем это взаимодействие определяет так: «вза­имодействие людей дано там, где поведение одного ин­дивида, в одних случаях сопровождаемое сознанием, в других нет, является функцией поведения другого или других лиц» (стр. 50). Попутно, мимоходом, П. А. Соро­кин отмечает: «ошибается тот, кто сводит социальное явление к одним взаимоотношениям и исключает из него индивидов» (прим. 2 на стр. 80).

Надо заметить, что «исключать» индивидов едва ли кто серьезно думает: все дело не в «исключении», а в от­ношении индивидов к окружающей их социальной среде. Но не будем на этом останавливаться и возьмем обще­ство двоих людей как простейшее. Как исследует его П. А. Сорокин? Берет ли он разные виды такого обще­ства в их конкретности? Анализирует ли он каждый из них? Дает ли их классификацию? Различает ли он про­чные, устойчивые соединения и временные, нестойкие, вроде встреч в ресторане или у уличного костра? Ничуть не бывало: на все эти вопросы приходится отвечать от­рицательно. Он говорит обо всех таких обществах вооб­ще, зараз, случайно и произвольно перескакивая от одно­го к другому. Конкретного исследования, строго прове­ренной фактической почвы не имеется.

И притом здесь выводы и заключения автора отлича­ются тем же «плюрализмом», как и в вопросе об услови­ях, действующих на общественные явления. Обществом простейшего типа вообще он считает, как сказано выше, взаимодействие двух лиц, причем «взаимодействие лю­дей дано там, где поведение одного индивида, в одних случаях сопровождаемое сознанием, в других нет, яв­ляется функцией поведения другого» (стр. 50). В яв­лении взаимодействия он различает три момен­та: 1) действующих индивидов, 2) «акты, которыми они обусловливают переживание или поведение друг дру­га», 3) «проводники, передающие действие или раздраже­ние актов от одного индивида к другому» (стр. 82). Далее идет далеко, конечно, не исчерпывающий перечень «физи­ческих и психических свойств» индивидов (темперамент, характер, класс, сословие, государство, раса и проч.), без всякой опять-таки классификации и перспективы этих «свойств», их взаимоотношения и удельного веса (стр. 86 и ел.). Так же случайно, бессвязно говорится и о разного

рода «актах» (стр. 105 и ел.) и, наконец, о «провод­никах» (стр. 112 и ел.). Трактуя вопрос о «проводни­ках», автор близко подходит к существу дела, ут­верждая, что под «проводниками» чаще всего при­ходится разуметь явления материальной культуры (стр. 145). Поэтому он солидаризируется с Дюрк-геймом, признавая, что «общество состоит не только из индивидов — в него входят также и материальные элементы, играющие существенную роль в общественной жизни» (стр. 146). Но, как и Дюркгейм, П. А. Сорокин так и не определяет точнее и детальнее, чья же роль существеннее — индивидов или материальных элементов. А ведь в этом-то и вся суть. Плюрализм приводит таким образом П. А. Сорокина к весьма малой содержатель­ности, к малокровию, бледности его выводов.

Основные черты труда П. А. Сорокина не составляют его особенности: они общи ему с целым рядом социоло­гических работ, которые выходят в большом количестве, главным образом в Америке: и там мы встречаем обычно и недостаток анализа конкретного, фактического матери­ала, и «плюралистический» метод, и бледность и бес­содержательность выводов. Это, таким образом, черты целой школы, целого направления в современной социо­логии. Учителя П. А. Сорокина—M. M. Ковалевский и E. В. де-Роберти—тоже отчасти грешили в этом от­ношении, особенно второй. Ковалевский, впрочем, был фактичнее, умел и любил производить исторический ана­лиз и потому отличался на деле большим уклоном к мо­низму. П. А. Сорокин, на наш взгляд, в этом отношении делает шаг назад.

Конечно, перед нами лишь первый том «Системы социологии». Быть может, следующие томы будут содер­жательнее и оригинальнее. Будем же их ждать и будем на это надеяться. Вышедший же том внушает опасение, что автору едва ли удастся построить социологию как точ­ную и опытную науку, или, по крайней мере, способ­ствовать такому ее построению в будущем. Этим не исключается, конечно, ни солидная начитанность автора, ни отдельные и верные его замечания, но метод — основа научных приобретений, и как бы способен ни был ис^ следователь—неправильный метод никогда не даст ему возможности сделать ценное общее построение.

Дела и дни. Исторический журнал. Пг., 1920. Кн. I. С. 469—471.

H. Кареев О системе социологии П. А. Сорокина

Едва появилась в № 7 (19) «Вести. Литер.» моя статья о первом томе «Системы социологии» П. А. Сорокина, благодаря любезности автора, мне удалось познакомить­ся в корректуре со вторым томом этой интересной книги, носящей заглавие: «Система социологии, т. II. Социаль­ная аналитика». Все, что было мною сказано в первой статье, приходится повторить и о настоящем томе. Автор и в нем является исследователем, не связанным старыми, мало научными традициями социологии, и хорошим зна­током современной социологической литературы. Для своих построений он постоянно расчищает почву крити­кою других построений, а знание того, что делается современными социологами, дает ему возможность, пользуясь их работами, избегать той однобокости, кото­рая характеризует прежние схемы.

Первый том был посвящен учению о строении про­стейшего социального явления, которое автор усмат­ривает,— и совершенно правильно,— во взаимодействии, происходящем между индивидуумами; второй же том содержит в себе учение о строении сложных социальных агрегатов, причем П. А. Сорокин отказывается непосред­ственно оперировать такими неопределенными, как он указывает, понятиями, каковы «общество», «класс», «на­ция», но зато дает целую классификацию социальных группировок более элементарных и неразложимых, в свою очередь, складывающихся в более сложные, обо­значаемые им, как «кумулятивные». Так, напр., социаль­ный класс с его точки зрения есть совокупность лиц, сходных по профессии, имущественному положению и по объему прав, к чему присоединяются и другие (не фун­даментальные уже) сходства. С другой стороны, вместо общества, как реальной совокупности, автор берет «на­селение» с его расслоением на разные группы. Отмечаю, что разница в данном случае не только терминоло­гическая.

В особую заслугу П. А. Сорокину следует поставить то, что некоторые постановки частных вопросов отлича­ются у него новизною. Оно и не мудрено: оба тома его книги представляют собою «социальную статику» (по терминологии Конта), которою до сих пор занимались неизмеримо меньше, чем «социальной динамикой» (по

той же терминологии). И здесь автору, действительно, приходится вступать на новые пути. В данном случае он является больше учеником Де-Роберти, чем M. Ковалев­ского, памяти которых посвящен первый том книги.

И в этом томе Сорокин постоянно подчеркивает свою плюралистическую позицию против всякой монистиче­ской «однобокости». Свой плюрализм он доводит, одна­ко, на мой взгляд, до крайности, когда наделяет каждого человека «множественностью душ». Но об этой стороне теории П. А. Сорокина я намерен поговорить особо.

Вестник литературы. Пг., 1921. № 1 (25). С. 9.

В. Невский Взаимодействие или монизм

1) Наука об общественной жизни (Социология). К. M. Тахтарев. Стр. 324. Петр. изд. Кооп. Союза «Ко­операция», 1919 г. Цена 385 р. 2) Система социологии. T. I. Социальная аналитика. Проф. П. А. Сорокина. Стр. I—XIV и 360, Петр., 1920 г. Изд. «Колос». Ц. 150 p *.

Перед нами две очень объемистые книги двух профес­соров социологии: Тахтарева и Сорокина.

Уже с первых страниц читатель ясно понимает, какие большие различия между этими двумя авторами.

Проф. П. Сорокин с самого начала резко и опре­деленно отгораживается от всех тех течений в этой науке, какие склонны сводить явления общественной жизни к монизму.

«... Поскольку социология,—говорит П. Сорокин,— хочет быть опытной и точной наукой, она должна прекра­тить „философствование"... разрыв с философствованием означает и разрыв с известной идеей „монизма" — неза­конным детищем незаконного брака социологии с фило­софией». Не так давно еще, особенно в русской пуб­лицистике, считалась особенно почетной кличка «мони­ста». И обратно, название «плюралиста» означало нечто ругательное и научно низкопробное (см. напр., «К воп-

* Печатается с сокращением мест, посвященных книге К. M. Тахтаре­ва.— Прим. ред.

росу о развитии монистического взгляда на историю» Г. В. Плеханова). Автор с большой охотой уступает «мо­низм» всем, кому не лень наклеить на себя эту этикетку. Он твердо убежден в том, что «монизм»—результат догматического философствования, а не вывод опыта и наблюдения. Монизм социологии, как правильно харак­теризовал его покойный M. M. Ковалевский,— это по­пытка решить бесконечно сложную задачу общественных явлений по методу уравнения с одним неизвестным. Ав­тор убежден, что такая попытка — покушение с абсолю­тно негодными средствами. Последовательный социоло­гический плюрализм — такова его позиция (XII стр. пре-дисл.). <...>

По мнению проф. П. А. Сорокина, социология такая же, как и все прочие, естественнонаучная дисциплина, но в противовес К. M. Тахтареву, который определяет со­циологию как науку «об общественной жизйи и ее зако­номерности», он определяет социологию так: «Социоло­гия изучает явления взаимодействия людей друг с дру­гом, с одной стороны, и явления, возникающие из этого процесса взаимодействия, с другой».

Основанием к такому определению социологии (или, как выражается П. А. Сорокин, homo-социологии) слу­жит то обстоятельство, что поступки людей, их взаимо­отношения невозможно свести к физико-химическим про­цессам и что поэтому явления взаимодействия людей суть явления sui generis.

Социология должна, по мнению почтенного профес­сора, строиться так: I. Теоретическая социология, раз­деляющаяся на: 1) Социальную аналитику, 2) Социаль­ную механику и 3) Социальную генетику, и П. Прак­тическая социология.

Предметом социальной аналитики является изучение строения (структуры) социального явления и его форм; предметом социальной механики является изучение процессов взаимодействия людей и предметом соц. генетики — формулировка тенденций или линий раз­вития. Предмет практической социологии—социальная политика.

Установив только что указанное деление, автор приступает к анализу. Нужно прямо сказать, что плю­рализм проф. П. А. Сорокина, действительно, так об­ширен, так свободен от всяких серьезных научных положений, так эклектичен, что остается только уди­вляться, как можно на протяжении трехсот с лишком

страниц терзать читателя такой чепухой, какая выдается автором за самую новейшую ученую мудрость.

Чего здесь только нет!

Вот определение, что такое взаимодействие: «Когда изменение психических переживаний или внешних актов одного индивида вызывается переживаниями и внешними актами другого (других), когда между теми и другими существует функциональная связь, тогда мы говорим, что эти индивиды взаимодействуют».

Оказывается, что все изучение общественного разви­тия аналитика сводит к изучению самого простейшего взаимодействия двух индивидов, ибо это взаимодействие есть родовое понятие социальных явлений, так сказать, модель их.

Чтобы изучить законы таких взаимодействий, надоб­но иметь наличие по крайней мере двух индивидов, актов, которыми обусловливаются поступки и переживания ин­дивидов, и проводников, при посредстве которых эти акты индивидам передаются.

Здесь мы узнаем, что у индивидов имеется нервная система и разного рода органы, напр., зрение, слух и обо­няние, что индивиды имеют психические переживания, ощущения, восприятия, представления и понятия, пере­живания боли и удовольствия и волевые элементы.

Узнаем здесь мы и о том, что индивиды различаются между собой физически, психически и социально, что эти самые индивиды имеют потребности — в пище, в жили­ще, что они желают, ревнуют, симпатизируют друг дру­гу, имеют потребности эстетические, умственные, мо­ральные, религиозные и т. п. и т. д.

От индивидов мы переходим далее к «актам» и здесь узнаем об «актах людей, как раздражителях» (это — хи­мические раздражители, вода, плотность среды, моляр­ные агенты, тяжесть, свет, электричество, тепло), об ак­тах «делания и неделания», которые распадаются на акты терпения и воздержания, об актах продолжительно, мгновенно, интенсивно и слабо влияющих — актах со­знательных и бессознательных и, наконец, узнаем о про­водниках.

Проводники бывают звуковые, световые, механичес­кие, тепловые, двигательные, химические, электрические и вещественно-предметные.

Но, может быть, довольно утомлять читателя всей этой пустяковиной, которой наполнена объемистая homo-социология проф. П. А. Сорокина.

Нам думается, что никакой науки в этой книге нет, кроме бесконечного числа цитат, ссылок на разных авто­ров и «плюралистической» чепухи с перечислением всем известных истин, что люди имеют органы чувств, сносят­ся друг с другом при помощи всякого рода предметов, что на людей действует свет, тепло, электричество и про­чие тела нашего грешного мира.

Если только в перечислении таких проводников, таких актов, в изучении такого взаимодействия состоит соци­ология, то, пожалуй, правы те скептики, которые думают, что любой надобности в такой социологии не встречается.

Действительно, к каким плодотворным результатам приходит проф. П. А. Сорокин? Да, в сущности говоря, результатов никаких и не получается от всего того анали­за, какой проделывает социолог-плюралист, если не счи­тать результатами предположения проф. Сорокина, буд­то и в тотемических группах, и в феодальном, и в капи­талистическом обществе находятся все эти взаимо­действия, акты и проводники.

Стоило городить огород, писать целую книгу о homo-социологии, чтобы прийти к заключению, что у людей есть потребность в жилье, что люди действуют друг на друга, что на людей действует свет и тепло и что эти свет и тепло действовали на людей и в древности.

<...>

Мы полагаем, что доселе есть только один ученый, которому удалось хотя немного подойти к тому пути, идя по которому наука об обществе и общественной жизни приобретает характер точный, не менее чем любая естественноисторическая наука.

Этот ученый — Маркс.

Тот общий закон, который открыт Марксом,— закон, который так не нравится плюралистическому профессору П. А. Сорокину, и есть пока единственный закон, где можно найти по крайней мере главнейшие элементы са­мого настоящего закона точных наук.

В самом деле, когда мы выражаем этот закон, хотя бы так, как его выразил Плеханов, устанавливая зависи­мость идеологии, психики и социально-политического строя от экономических отношений и, стало быть, от состояния производительных сил, то мы имеем здесь и связь и последовательность явлений; мы не имеем числовой математической зависимости, но мы имеем за­то другой признак настоящего закона, это—то его каче­ство, которое дает возможность предвидения.

Только с точки зрения этого закона Маркса удавалось хотя бы в общих чертах делать предсказания обществен­ного развития, столкновений, конфликтов, общего хода общественной жизни, и только применение этого закона давало и дает возможность получить ценные результаты при изучении исторической жизни людей.

Но с такой точкой зрения, по-видимому, не согласен и Тахтарев.

Он отдает должную дань и Марксу, и Энгельсу, и их ученикам, но далеко не является сторонником марксов-ского понимания и истолкования истории, он попросту считает концепцию Маркса и Энгельса односторонней и не охватывающей всего развития общественной жизни.

И хотя он не согласен с покойным Ковалевским, под конец жизни не одобрявшим ученых, искавших установ­ления единственного соотношения общественной жизни, однако он сам не пошел дальше все того же знаменитого взаимодействия, с которым при изучении общественной жизни добиться чего-либо путного нельзя.

(...)

Мы думаем, что до тех пор пока ученые, изучающие общество и общественную жизнь, будут держаться знаме­нитого взаимодействия факторов, а не того монистиче­ского взгляда, какой установлен Марксом,— дело вперед не пойдет и никакой социологии построено не будет.

Красная новь. M., 1921. Ns 2, июль — август. С. 335—340.

M. Рейснер

Проф. П. А. Сорокин. Система социологии. T. I. Соци­альная аналитика, I—XIV, 1—360, т. П. Социальная аналитика, 1—463. Изд. «Колос»; Петербург, 1920.

Проф. Сорокин (Питирим Сорокин) приступил к вы­полнению весьма замечательного предприятия. Он выпу­стил уже два довольно обширных тома и предполагает в ближайшем будущем напечатать еще шесть—надеем­ся, не меньших по объему—томов. Для молодого уче­ного— трудоспособность выдающаяся. Но это предпри­ятие получает еще большее значение, так как проф. Соро­кин начинает с того, чем обыкновенно лишь кончают

другие менее удачливые обществоведы: он дает сразу «систему» данной науки. Написать в настоящее время, да еще в короткий срок, «Систему» такой молодой науки, как социология,— предприятие воистину грандиозное.

Но проф. Сорокин выступает не только в качестве творца «Системы». Он вместе с тем бесспорный рефор­матор. По крайней мере, он объявляет себя таковым. Он берет на себя миссию заполнить «пустое место», которое оставило современное развитие социологии, слишком увлеченное изучением эволюции и пренебрегшее «социаль­ной статикой». В «социальной механике» он намерен хоть немного отдернуть то таинственное покрывало Изиды, которое до сих пор скрывает от нас тайны социальных процессов. Он окончательно ниспровергает «монизм» и сдает в архив «отрыжку» старой философии истории с ее «мнимыми единообразными законами». Он прекра­щает алхимическое состояние социальных наук в воп­росах структурного анализа, устраняет «непоследова­тельность», «самопротиворечие», «загрязнение», «поверх­ностность», «недальнозоркость», «святую простоту», «однобокость» и «научную анархию», свившие себе—до появления на свет «Системы» проф. Сорокина — теплое гнездо в социологии (т. I, стр. XII, 40, 269, 286; т. II, 288—290).

Кроме такого общего переворота в социологии, проф. Сорокин представляет в своем труде ряд других черт, которые должны поставить его произведение на еще не бывалую научную высоту. Так, прежде всего он изгоняет «всякий нормативизм» из социологии, разлучает «Исти­ну» с «Добром, Справедливостью» и т. п. «принципами». Из чистой теории этим самым устраняются всякие «нор­мативные суждения и оценки», которые «по своей логиче­ской природе не могут быть научными суждениями». Отрадный пример в общественных науках, столь близко стоящих к нашим потребностям, страстям и интересам. Но наш автор идет далее. Он становится на страже объективной истины и готов даже пострадать за нее. В наше время, когда «страсти накалены до максимума» и «чувствительность доведена до высшего напряжения» да еще в стране, где «научная критика» заменяется оцен­кой на «благонадежность», а научные аргументы «тюрь­мой, ссылкой и каторгой», говорить истину, «не считаясь с тем, понравится ли эта истина кому-нибудь или не понравится»,— целый подвиг, и Питирим Сорокин не боится его. Напротив, он, как можно видеть из этих слов,

вполне готов пострадать за «бескорыстный поиск исти­ны» и не намерен «кривить душой». Так, проф. Сорокин выступает перед нами не только в виде реформатора, но и высокого подвижника науки, готового ради истины на крест (т. I, стр. X; т. II, стр. 8—9).

Объективизм проф. Сорокина позволяет ему, впро­чем, решиться еще на один шаг, перед которым со времен Огюста Конта останавливалось так много ученых. Он окончательно упраздняет то различие между естест­венными и обществеными науками, которое при совре­менном положении социальных наук, казалось, было единственным выходом из положения. «Социология» должна «строиться по типу естественных наук», «ни о ка­ком противоположении наук о природе и наук о духе не может быть и речи». Социология должна «исходить из фактов, идти к фактам и давать обобщения, основанные на тщательном анализе фактов», она изучает лишь явле­ния, имеющие «внешнее бытие», допускающее «ощупыва­ние» и «измерение». Проф. Сорокин поэтому имеет дело не с «мнимыми» единствами, а лишь с «реальными», и устанавливает в мире общественных явлений система­тику по методу «естественному» (т. I, стр. IX, XI; т. И, стр. 16, 17, 331). Лишнее прибавлять, что столь положи­тельный ученый является, с одной стороны, непримири­мым врагом всякого «философствования», а с другой—и всякой «поэзии» в социологии (т. I, 339).

Так характеризует себя и свой труд проф. Сорокин (он же Питирим Сорокин). И если бы нам не было свойствен­но некоторое критическое сомнение, то, пожалуй, мы на основании вышеприведенных строк наградили бы автора высоким признанием не только в качестве необычайно трудоспособного ученого, обладающего громадными по­знаниями и способностью обобщения («Система»), но и смелого реформатора, который, рискуя личной судь­бою (неблагонадежность—тюрьма), тем не менее решил спасти науку, поставить ее на правильный путь и при помощи строго объективного метода дать ей завершение и точность естествознания. Сколь прекрасный образ и ве­ликая заслуга, ценные в особенности в наше время со­циальных- переворотов, великих страстей и не менее вели­ких упований. Но... мы извиняемся перед автором: мы должны сделать маленькую проверку его труда и заслуг. Впрочем, он сам великодушно дает нам к этому полную возможность. Он сам «не хочет сказать, что взгляды, развитые» в его книге, «имеют гарантию истинности», он

достаточно скромен для этого (т. II, стр. 8), а мы присту­паем к проверке.

Начнем с пустяков, тем более обидных, что мы по-прежнему верим автору и в нашей проверке исходим из предположения высокой научной ценности его труда. И это как раз упрек в ненаучности терминологии, излиш­него и слишком частого обращения к «поэзии» и ее приемам. Если бы автор не предъявлял к другим таких строгих требований на этот счет, пожалуй, и мы бы легче помирились с внесением поэтического элемента в его столь строго научное и позитивное изложение. Но проф. Сорокина мы вправе спросить, на каком основании он пользуется, например, словом «абонент» для обозначе­ния члена или участника того или иного коллективного единства и пользуется не раз и не два в целях пояснения, а с большим постоянством на протяжении двух томов своей аналитики? И если с некоторой натяжкой допустим такой поэтический образ, как «абонент» ученого обще­ства, то мы никак себе не можем представить абонента пола, семьи, расы или государства. Нельзя ли немного поосторожнее с поэзией (ср., напр., т. II, стр. 32)?

Однако наш позитивист и натуралист этим не ограни­чивается. Слишком часто вместо точных определений и теоретических положений он, увлекаемый Пегасом, ри­сует нам всевозможные картины. То перед нами поэтичес­кое изображение города и городской жизни, причем «со­циальным эффектом» плотной населенности города ока­зывается «размножение», ибо без этого не могло бы быть и «тяги к городам» (т. I, 263). То общественная жизнь предстает перед нами в виде довольно банального образа «волнующегося океана» (т. I, 343). То выдвигается, прав­да, заключенная в кавычки, «рельефная карта» социаль­ного мира (т. II, 26), то линии «социальных возвышен­ностей» сменяются линиями «социальных рек и ущелий», а к «сходствам-вехам» притягиваются «человеческие опилки», как к магнитным центрам (т. II, стр. 78) и т. п. Такое пристрастие к поэтическим аналогиям и сравнени­ям может завести слишком далеко, тем более, что автор, пользуясь образами для сравнения из области естествоз­нания, далеко не обнаруживает при этом ни достаточного поэтического дарования, ни эстетического вкуса. Поэзия может слишком далеко завести молодого ученого.

!ораздо важнее для нас, впрочем, проверка в другом отношении. И это — проверка действительного отказа Питирима Сорокина от пользования «нормативными

построениями и суждениями» в его книге. Спрашивается, сумел ли он на самом деле остаться в строгой области того, что есть, и отказаться от применения всяких мо­ральных, идеальных и им подобных категорий должного? Увы, и на этот вопрос приходится ответить резко от­рицательно. Напротив того, автор в самом живописном беспорядке перемешал суждения и оценки теоретические и нормативные—сущее и должное.

И в самом деле. К величайшему нашему изумлению мы встречаем и оценочные, и нормативные суждения там, где менее всего ожидали их встретить. В отделе клас­сификации сложных общественных групп, тех, которые проф. Сорокин именует «кумулятивными», а говоря по-русски сборными, мы вдруг находим подразделение на «нормальные» и «ненормальные». Можно было бы поду­мать, что мы здесь снова втречаемся с той «поэзией», которой так злоупотребляет наш ученый социолог. Но нет, и хотя в заглавии отдела эти слова употребляются в кавычках, но в тексте стоят без всяких опорочивающих их знаков. И действительно, далее поясняется и значение этого термина: дескать, одна группировка являлась наи­более часто, другая встречается сравнительно редко. Но разве Питириму Сорокину не известно, что взятые им термины обозначают нечто совсем другое, и называть «нормальным» то, что чаще встречается, значит наиболее часто встречаемый факт возводить в ранг «нормы», чего-то должного, обязательного и похвального? Разве не знает он, с другой стороны, что основная ошибка учи­телей XVIII века состояла как раз в таком возведении в ранг должного — факта природы, которая, как извест­но, не делает никакого различия в применении «естест­венных» законов как к «нормальному» и с этой точки зрения естественному, так и наоборот (т. II, стр. 218 и след.).

При полном отрицании нормативных суждений со стороны проф. Сорокина не менее недоумений вызывает и употребление им термина «типичный» и «тип». Ибо это как раз тот пункт, на котором наш социолог расходится со слишком многими обществоведами. Ведь понятие «ти­па» есть опять-таки суждение оценочное и нормативное. Есть типы идеальные, есть типы средние. В основу и того и другого понятия положены определенные критерии и приемы нахождения. Ученый, который пользуется ис­ключительно методом естествознания, должен хорошо знать, какую ответственность возлагает на него пользо-

вание столь неопределенным и субъективно установлен­ным понятием. А здесь тем более дело идет о «типичном» для данного общества, причем общество понимается как нечто единое для определенных стран и народов, т. е. как то самое «единое» общество, которое и вызывает со стороны нашего автора резкое отношение и охватывает собой громадные комплексы социологических явлений. И здесь наш реформатор, позволим себе употребить один из его поэтических терминов, сползает на рельсы столь поруганной им школы Риккерта и его многочисленных последователей (т. II, стр. 264 и след.).

Такое контрабандное обращение к оценочным сужде­ниям, конечно, дело совершенно неизбежное. И в этом отношении куда выше проф. Сорокина стоят представи­тели русской психологической школы, Лавров и Михай­ловский, которые задолго до Виндельбанда—Риккерта, Зиммеля и Джемса отметили, во-первых, все своеобразие социального «факта» в отличие от естественного явления, а во-вторых, насущную необходимость пользования оце­ночными критериями, раз мы имеем дело не только с психологией, но и различнейшими «фактами» этиче­ской, религиозной, правовой жизни людей и т. п. Можно быть разного мнения о роли «субъективного метода в ис­тории», но полное игнорирование оценочных суждений при построении «факта» социальной жизни, при клас­сификации подобных фактов и нахождении «закона» раз­вития в среде общественных отношений есть или безум­ное легкомыслие, или намеренное оригинальничанье, ко­торое заставляет дорого за себя платиться. К сожалению, нельзя не видеть здесь печального влияния на молодого ученого его учителя, проф. Петражицкого, который умел возместить редкой талантливостью свою полную наив­ность в вопросах методологии, но передал своим уче­никам незыблемую веру в построение пресловутых «клас­совых» суждений.

И проф. Сорокин с редким блеском обнаружил пол­ную непригодность воспринятых им методов к социаль­ному исследованию. Стоит только заглянуть в смехот­ворные и фантастические «классификации», которые он предлагает в своей системе, чтобы окончательно убедить­ся в этом. Вот перед нами следующее сочетание: тем­пература, свет, вода, рельеф и очертание земной поверх­ности, климат, плодородие почвы, ее богатство золотом и другими «ценными» продуктами, наличность рыбы в реке и зверя в лесу. Спрашивается, что это такое?

Почему здесь в одной куче и золото, и чернозем, и свет, и рыба? Оказывается, это все «космические условия», которые «механически» притягивают людей в определен­ные места, сталкивают их друг с другом, заставляют их помимо воли и цели последних взаимодействовать и об­разовывать то временные, то длительные коллективные единства (т. I, стр. 250—258). Прибавлять что-нибудь к «космической» рыбе, которая «помимо воли и цели человека» «механически» притягивает его к себе, конечно, нечего. Поменьше бы такой «философии».

Среди факторов «биологических» отметим специаль­но «потребность питания», которая приводит воистину к блистательным результатам. Но послушаем самого автора, как он со свойственной ему «поэтической» жил­кой живописует действие указанного фактора, который опять-таки «механически», без «всякой цели и намерения сталкивает людей друг с другом». «Рестораны, столовые, кафе, трактиры, чайные, продовольственные лавки, рын­ки и т. д. служат местами, куда каждый день стекаются человеческие единицы, знакомятся, встречаются и часто образуют длительные союзы дружбы, товарищества, лю­бви и т. д. Сколько «коллективных единств» зародилось на почве случайной встречи за завтраком или обедом. Как много людей, входящих в ресторан незнакомыми, выходило оттуда друзьями, товарищами, супругами, лю­бовниками или — обратно—смертельными врагами... Сколько общественных дел зародилось на почве случай­ного общения за столиками кафе или ресторана. Сколько знакомств возникло и возникает ежедневно на рынке, в столовой, в продовольственном хвосте и т. п.» (т. I, стр. 260). Прелестная лирика! Но, спрашивается, каким путем «рыба», которая выступала в реке в качестве фактора «космического», теперь появилась в ресторане в виде фактора «биологического»? Не проще ли было сказать, что влекомый голодом человек, и притом с твердым намерением поесть, направляется и к реке половить рыб­ку, и в ресторан закусить оной? Но тогда к ужасу проф. Сорокина появится вредный монизм в объяснении обще­ственной жизни, и ничего не останется от пресловутого плюрализма. Для того, чтобы избежать этого, рыба делится на две независимые части, и одна объявляется фактором «космическим», а другая—«биологиче­ским».

При таком стремлении к плюрализму во что бы то ни стало не удивит нас выкраивание и из одного процесса

размножения целых трех факторов—полового, супруже­ского и родительского,—которые торжественно и зачис­ляются в разряд «биологических» с полным пренебреже­нием к зловредной экономической стороне дела, которая и здесь может опять подвести под «монизм». Но зато мы знаем, что когда статистика показывает нам громадное количество браков в зрелом возрасте, заключаемых в рамках определенной имущественной группы и сопро­вождаемых одно- или двукратной системой, то здесь действуют «чисто биологические условия—опять-таки без всякого целеполагания и воли», которые совершенно независимо от людей вженивают «приличного молодого человека» с известным капитальцем в колбасное заведе­ние и награждают затем счастливое супружество не боль­ше и не меньше, как двумя наследниками, способными с успехом продолжать отцовское дело. Превосходная биология бухгалтерской книги и брачной конторы (т. I, стр. 265)!

К сожалению, по недостатку места мы не можем привести здесь же другие поэтические опыты нашего социолога. И поэтому желающих насладиться картинами действия «социально-психического» фактора мы непосред­ственно отсылаем к странице хотя бы 272 первого тома, где опять-таки с необычайным пафосом изображено, как в добром капиталистическом обществе «потребность по­веселиться гонит одних в притон, других—к «теплой компании» собутыльников и сокартежников, третьих — на жур-фиксы и вечера, четвертых — в интимный кружок друзей». Нас здесь интересует только одно: та космичес­ки-биологическая рыба, с которою мы познакомились уже выше. Нельзя ли встретиться с ней в области социаль­но-психической, где, наконец, Питирим Сорокин до­пускает возможность сознательного взаимодействия? И что же? Наши ожидания сбываются. Оказывается, что именно в порядке социально-психологическом мы отпра­вляемся в лавку, ибо именно «потребность» в ряде вещей гонит нас в магазин, и покупаем необходимую для нас рыбу. Впрочем, быть может, мы ошибаемся, и покупаем панталоны под влиянием «социально-психологического фактора» (портной специально оговорен автором), а ры­ба, хоть и сознательно, хоть и в магазине, но все же приобретается под влиянием фактора «космо-биологиче-ского». Не разъяснит ли нам это ученый профессор?

Но пойдем далее. После того, как индивиды ме­ханически стянуты разными факторами в известные

«коллективные единства» или «реальные совокупности», над ними Питирим Сорокин проделывает новую опе­рацию. Теперь он устанавливает важнейшие социальные группировки по принципу их «социального могущества». Последнее же определяется количеством «членов» груп­пы, степенью распространенности, степенью солидар­ности, степенью организованности и совершенства тех­нического аппарата (т. II, стр. 47). С другой же стороны, такие группы могут быть или связанными одним каким-либо сходством группы — элементарные, или несколь­кими— кумулятивные, или, наконец, многими—слож­ные (т. II, стр. 58—61). В результате мы получаем «ва­жнейшие» и вместе «элементарные», «кумулятивные» и «сложные» группы, которые затем и дают нашему автору его учение о социальной химии в отличие от существовавшей до него алхимии.

Однако уже ознакомление с «элементарными» груп­пами дает нам понять, что наш социолог не только не исправил своей поэтической манеры действий, но еще более усугубил ее. Само сопоставление групп — мы не решаемся употребить слова «классификация»—доста­вит много наслаждения любителю необузданной фан­тазии и загадочных курьезов. Впрочем, и сам автор здесь довольно откровенно освобождает свое могучее воображение от стеснительных пут формальной логики и не без цинизма издевается над «логическими» клас­сификациями элементарных групп, которые, исходя ли из «принципа потребностей», или какого-нибудь другого «принципа», могут выглядеть очень «причесанными» и «приглаженными», но с точки зрения соответствия фактам будут «неизбежно» (вот удивительно!) негодны­ми (т. II, стр. 78). Итак, долой логику и да здравствуют факты...

Уже установление «расы», как начала, стягивающего людей в «реальное целое», да еще среди современного культурного человечества, дает проф. Сорокину возмо­жность блеснуть целой коллекцией скверных анекдотов. Тут и неизменяемость еврейского расового типа, а, по утверждению проф. Сорокина, «психика связана с физи­кой», и «раз люди различны физически», то «они будут различно чувствовать, оценивать, мыслить, действо­вать», тут и линчевание негров в Соединенных Штатах Америки, ибо вообще «ассимилирующая сила C.-A. С. Штатов... оказывается бессильной по отношению к черным, желтым и краснокожим обитателям заатлан-

тической республики». Не забывает помянуть талан­тливый рассказчик и «желтую опасность» в духе слав­ного Вильгельма, и трагедию черной австралийки, ро­дившей белого ребенка, и т. п. А поскольку не хватает современности, то без малейшего стеснения почерпает Питирим Сорокин свои «факты» из древней Индии или весьма мало культурной Полинезии. Конечно, наш автор допускает мысль, что в основе расового анта­гонизма лежат и экономические причины. «Очень может быть», говорит он, но меньше всего пробует иссле­довать их с этой стороны. Это для него не важно (т. И, стр. 88—104).

За расами следует столь же распространенная, соли­дарная, организованная и обладающая еще лучшим ме­ханическим аппаратом группа «половая», причем раз­ные союзы феминистского движения выступают не бо­лее и не менее, как в виде «одной из основных группировок населения» (?); за половой следует под флагом многочисленности, солидарности и организации группа возрастная, где в качестве коллективного един­ства, обладающего социальным могуществом, является и коллектив «детей школьного возраста» и «пьяная ком­пания собутыльников» и даже «заседание парламента» (?). За ними выступает семья и государство, причем оба союза одинаково зачисляются в разряд «элементарных». Затем в живописном беспорядке движутся группы: «язы­ковая», «профессиональная», «имущественная», «объем­но-правовая», «территориальная» и т. д. в той же систе­ме, или, вернее, без всякой системы. И по поводу каждой такой группы, которая, неведомо почему, выскакивает рядом с другой, проф. Сорокин не исследует и не до­казывает, а прямо говорит, что ему придет в голову, так что иногда задаешь себе вопрос: «Да, полно, уж не страдает ли молодой ученый нервным расстройством, и можно ли делать его ответственным за ту нелепость, которую он изложил в пресловутой системе» (т. II, стр. 104—236)?

Но нет, Питирим Сорокин здоров. Больна только его метода. Из панического страха перед экономизмом, ис­торическим материализмом, а еще пуще марксистским монизмом, готов он вывести любых героев на сцену общественности — «Рыцаря-1осударство» и «Рыцаря-Партию» (т. II, стр. 212), готов перепутать что угодно и как угодно, лишь бы не получилось последовательной зависимости и связи между отдельными сферами жизни,

лишь бы спасти «индивида» в качестве единой основной клетки, которая затем и перекатывается от пола к рели­гии, от языка к возрасту, от территории к идеологии и т. п. в произвольной комбинации. И над всеми этими коллективными «целыми», «единствами» и т. п. в виде метафизической силы парит какое-то непостижимое и не­объяснимое «химическое избирательное сродство», кото­рое, то следуя какой-то предустановленной норме, дает «нормальное» сочетание в «касту», национальность, «об­щественный класс», то кумулирует эти группы в «ненор­мальные» кумуляции и т. д. Вместо выяснения обще­ственной жизни—полное ее затемнение, вместо «естест­вознания»—самая подлинная метафизика (т. II, стр. 237 и след.).

И вполне в уровень этой метафизике чудесная филосо­фия насчет судьбы рода человеческого и его горькой участи. Как оказывается, в результате всяческого плюра­лизма, где социальное сродство тщательно вытравило экономику, мир осужден на печальнейшие перспективы. «Вся история человечества есть сплошное дрессирование людей и приучение их к упорядоченной совместной жиз­ни» (т. I, стр. 341). Но совершается это «дрессирование» весьма жестокими средствами. Таким общественным вос­питанием на основе социального сродства занимаются «управляющие и эксплоатирующие», которые управля­емых, из века в век, «водят за нос», все они эксплоатиру-ют управляемых, все они их объегоривают, но одни больше, другие меньше. Одни управляют преимуществен­но путем насилия, другие — путем хитрости и обманов. Методы одни и те же, но пропорции разные (т. II, стр. 181).

Революции в этом «химическом» процессе не меняют ничего. «Трагедия человеческой истории в том и состоит, что длительно сосуществующие люди организуются, ор­ганизуясь, они выделяют слой правящих; это выделение их означает появление расслоения на правящих и под­властных; его следствием служит захват ряда привилегий первыми и их сторонниками и обделение, эксплоатация вторых». Этот захват выносит «господ по природе» на­верх, которые и садятся на шею и начинают «водить за нос» «р^бов по природе», т. е. люди, способные к власти и командованию, захватывают власть над людьми, спо­собными только к подчинению. Так устанавливается со­циальное «равновесие». Но отвердение власти и порядка нарушает это равновесие; так, повторение создает при-

вычку, а последняя приводит к отвердению юридического института. Подобным путем создаются препятствия к дальнейшему сползанию вниз неспособных, а способ­ные к власти остаются внизу. В результате—взрыв; и способные опять лезут наверх, а неспособных сбрасыва­ют вниз, пока не начинается все снова». История поэтому есть не что иное, как вечная сказка «про белого бычка» или «попа и его собаку» (т. I, стр. 310; т. II, стр. 181, 193, 427, 429, 439).

Вот так результат применения строгого метода есте­ственных наук! Вот так отказ нашего социолога от оценочных и нормативных суждений! Вывод получился не только самого великолепного оценочного фасона, но притом и во вкусе старой реакционной идеологии, которая нам хорошо известна еще с платоновских вре­мен. Теория круговращения, плачевный вывод отжившей метафизики — таков конец, к которому пришел наш Питирим Сорокин во всеоружии своей профессорской системы. И в виде жестокого наказания самому себе закончил он весь свой плюрализм таким «монизмом», который воистину хуже всякого другого: нормативный монизм царящей над миром плети и железной пяты. Понятно после этого и отношение нашего в высшей степени «объективного» автора к советской власти, ко­торую он чуть ли не на каждой странице старается исчерпать своей немудреной формулой и изобразить в качестве нового подтверждения своей теории насилия и обмана (т. I, стр. IX, XIV, 97, 186, 191, 192, 304; т. И, стр. 8, 132, 137, 142, 159, 168, 192, 209, 214, 389, 405, 417, 418, 434, 435).

Однако не так страшен и проч.... И проф. Сорокин все же, несмотря на свое чрезвычайно мрачное миросозерца­ние, открывает нам уголочек если и не рая, то во всяком случае милого и уютного приюта. Это — Соединенные Штаты Америки, где царит добрая буржуазная демокра­тия, и, по наивной вере нашего социолога, «перемена позиций индивида в социальном пространстве имеет бо­лее интенсивный характер, люди более разносторонни, корпоративная психика менее развита, взаимной терпи­мости и внимания больше» (т. II, стр. 454—455). Поже­лаем же нашему позитивисту более позитивно вглянуть и на прекрасную страну «Железной пяты», как ее называ­ет Дж. Лондон.

Печать и Революция. Журнал искусства, критики и библиографии. 1921. Книга вторая. Август — октябрь. С. 155 — 161.

20 П. А. Сорокин, том 2

Проф. M. Лазерсон

Проф. П. А. Сорокин. Система социологии. T. I. Соци­альная аналитика: учение о строении простейшего со­циального явления. Петр., 1920, стр. XIV+ 360. T. П. Социальная аналитика: учение о строении сложных социальных агрегатов. Петр., 1921, стр. 9 + 463. Изд-bo «Колос».

Автор прокладывает новые пути, от которых до сих пор уклонялись русские социологи. Эти последние шли до настоящего времени по трем тропам: 1) немецкой идеалистической философии истории всех ее видов и пе­риодов; 2) марксизма и 3) национально-русской «субъек­тивно-критической» социологии. В противоположность известному утверждению H. К. Михайловского, что «ис­ключительно объективный метод в социологии невозмо­жен», Сорокин желает сделать социологию наукой чисто теоретической, лишенной не только выше мною указан­ных философско-политических оболочек, но и всяких идейных и нормативных предпосылок, до сих пор превра­щавших все обществоведение, а в частности социологию, в мысль, матерью которой является воля к осуществле­нию той или иной идеи: права, истины, добра, социаль­ного рая и т. д. Мало того. Социология, по Сорокину, должна во имя объективности выбросить всяческий пси­хологический субъективизм и в основу положить явления «предметные», допускающие точное наблюдение. Но вместе с отрицанием психологического субъективизма автор пытается освободиться вообще от всякого рода психологических реальностей, как неизмеримых и неося­заемых. Всякая психология, по мнению Сорокина, ин­дивидуальна и постольку не в состоянии выяснить меж­человеческие отношения, коллективная же психология, поскольку она действительно изучает человеческое вза­имодействие, сливается с предметом социологии вообще (T. I. Стр. 20). Это заставляет Сорокина идти в отрица­нии психологии так далеко, что за бортом социологии как науки должна для него оказаться не только русская социологическая школа Лаврова, Михайловского и Каре-ева и новейших ее последователей, но и интерпсихологи­ческая теория Тарда, теория Болдвина и стремящиеся к научной точности и измерению теории психофизики общества — Мюнстерберга или социальной психологии Гельпаха (ср., однако, оговорку на стр. 63, т. I о сведении

пользования психологическими терминами к минимуму и тут же необоснованное отождествление психического с сознательным). На место этого автор пытается выдви­нуть объективное изучение взаимодействия людей. И, наконец, автор старательно ограждает себя от философ­ского и теоретико-познавательного подхода к социоло­гии, в частности от всякого рода монизма, в том числе и исторического материализма с его единственным эко­номическим фактором. Автор определенно примыкает к последовательному социологическому плюрализму (T. II, стр. 85 ел.).

Основным предметом социологии служит не обще­ство и не общение, а те человеческие взаимоотношения, как явления sui generis, которые «несводимы пока к физи­ко-химическим и биологическим взаимоотношениям» (T. I, стр. 11). Всю социологию как науку о взаимодейст­вии людей Сорокин разделяет на: 1) социальную анали­тику, изложенную в рассматриваемых двух томах, 2) со­циальную механику и 3) социальную генетику. Вся «Си­стема социологии» должна, по расчету автора, представить обширную работу, охватывающую «по меньшей мере» восемь томов (стр. XII).

Автор со своей антипсихологической точки зрения последовательно отвергает индивида в качестве основ­ной социальной клетки (стр. 78, т. I) в социологии и вы­двигает в качестве модели социальной группы «два или большее число индивидов, находящихся между собою во взаимодействии». Мы можем, однако, определенно утверждать, что основная «клетка» социологии Сороки­ным не найдена, ибо нельзя же вместе с автором при­нять за клетку самый процесс взаимодействия, так как и само взаимодействие есть нечто весьма сложное, включающее в себя как статические, так и динамические элементы. Сложность эта вытекает из собственного определения Сорокина: «явление взаимодействия состо­ит из трех элементов: индивидов, их актов и провод­ников» (стр. 193, т. I). В дальнейшем автор останавлива­ется на анализе трех элементов взаимодействия, при этом меньше всего внимания он уделяет индивидам, ибо здесь он неизбежно наталкивается на психологию. Ин­тересно подразделение актов (действий) и проводников, впервые с такой исчерпывающей полнотой разобранное в русской социологической литературе. Останавливаясь на явлении взаимодействия как коллективного единства, Сорокин попутно дает интересную критику социального

20*

реализма и номинализма, сводящуюся к установлению одинаковой неприемлемости обоих течений: общество, отличное от простой суммы не взаимодействующих ин­дивидов, существует, но оно, вопреки реализму, суще­ствует не «вне» индивидов, а только как система взаимо­действующих единиц. Последняя глава первого тома посвящена рассмотрению космических, биологических и социально-психических (sic!) факторов возникновения, сохранения и исчезновения простых коллективных единств.

Во втором томе устанавливаются понятия 1) про­стого коллективного единства, как совокупности лиц, объединенных в одно взаимодействующее целое каким-либо одним признаком, не сводимым на другие призна­ки; 2) кумулятивного единства, как такой же совокуп­ности лиц, связанных двумя и более сходными элемен­тарными признаками, и 3) сложного социального агре­гата, как совокупности лиц, заключающей в себе два или большее число_чразличных элементарных коллектив­ных единств, или два или большее число различных кумулятивных групп, или и элементарные и кумулятив­ные единства (т. II, стр. 58, 59). Исходя из этих схем и понятий, Сорокин пытается «распластать» население на его естественные слои. При этом примат единого общества или государства исчезает у автора вопреки господствующему учению в социологии и государствен­ном праве. Страницы, посвященные современному госу-дарствоведению, резки по тону, но интересны по сущест­ву. Элементарные группы, на которые расслаивается современное население культурных стран, подразделяют­ся автором на 1) расовую, 2) половую, 3) возрастную, 4) по семейной принадлежности, 5) по государственной принадлежности, 6) языковую, 7) профессиональную, 8) имущественную, 9) объемно-правовую, 10) террито­риальную, 11) религиозную, 12) партийную, 13) психо­идеологическую (sic!—стр. 76, т. II). Пестроту эту автор объясняет тем, что единственным основанием подраз­деления служит здесь признак элементарности. Наци­ональность и класс, критическому рассмотрению кото­рых Сорокин посвящает особые параграфы, по содержа­нию весьма интересные, относятся, по автору, к кумулятивным группам.

Останавливаясь на характере кумуляции, Сорокин очень удачно сравнивает социологическое сродство не­которых элементарных групп с химическим сродством

элементов. Но, справедливо борясь против социоло­гической алхимии наших дней, автор не указывает ни пропорций, в которых происходят кумуляции, ни при­чин сродства. Поэтому перечисление отдельных элемен­тов кумулятивных групп — так, напр., националь­ность + территориальный + языковой + государственный признаки — подвергается опасности стать чисто номен­клатурным.

Сорокин пытается дать собственную антропо-мор-фологическую систематику сложных социальных агрега­тов (стр. 388, т. II). Заметим, однако, по поводу соро-кинской систематики, что она была бы неотвратимо убедительной лишь тогда, если самое разделение на кумулятивные группы — класс, нацию и т. д.,— основы­валось бы на столь же явных признаках, на какие опира­ется морфология ботаники или зоологии. Но путь со­циальной аналитики указан Сорокиным, на наш взгляд, правильно.

Мы и в малой доле не исчерпали богатого содержа­ния книг Сорокина, свидетельствующих своими приме­чаниями об обширнейшей начитанности автора. Скажем только, что в известном смысле они составляют собы­тие в современном русском обществоведении. Опыт со­ветской России косвенно показал слабость обществове­дения: до сих пор неизвестны элементы или материалы того, что мы называем обществом, ни сопротивление этих материалов. В атмосфере «голода, тифа и произ­вола», в обстановке большевистского опыта, о котором, кстати, автор смело и резко отзывается в своих книгах, у русских обществоведов рождается мысль создать бес­спорную объективную социологию. П. Сорокин первый русский социолог, который, вобрав в себя всю современ­ную, в особенности англ о-саксонскую социологию, пы­тается освободить эту науку от всяких политических и этических предпосылок и «измов». В настоящий мо­мент, задолго до окончания всего объемистого труда Сорокина, трудно дать надлежащую оценку даже и вышедших двух томов. Но, несмотря на тот описа­тельный формализм, который свойствен этой, скажем, «общественно-беспредпосылочной» социологии, она все же дает солидное основание новым работникам на ниве обществоведения, и поэтому заслуживает и признания, и распространения.

Современные записки. Париж, 1921. Ns VlII. С. 386 — 389.

Ив. Боричевский