Глава 14. «7 февраля 1777 года. Пасси, Франция

«7 февраля 1777 года. Пасси, Франция.

Дорогая Энн,

После моего приезда во Францию – а я нахожусь здесь с 21 декабря – это уже третье письмо к тебе. Боюсь, мои предыдущие послания до тебя так и не дошли. По моим сведениям, корабль, на котором их везли, захватили англичане. Перед сдачей судна капитан обязан выбросить за борт всю корреспонденцию, отправленную дипломатами, – ценная информация не должна стать достоянием врага. Полагаю, как раз такая судьба и была уготована моим письмам, а посему пишу тебе так, будто их и не было вовсе.

Переход на многопушечном шлюпе «Репрессалия» был стремительным, но малоприятным. Нашим капитаном был умелый мореход и очень неплохой человек Ламберт Уикс. Если помнишь, мы познакомились с ним лет пять назад на одном из тех пышных балов, коими так славится Филадельфия. Уикса обязали избегать встреч с любыми судами, при необходимости уйти от преследования и вступать в бой только в самом крайнем случае. Если бы Франклин угодил в лапы врагов, его бы наверняка доставили в Лондон и повесили (как, впрочем, и всех членов дипломатической миссии).

Штормовая погода, как ты догадываешься, на моем самочувствии никак не сказалась. Зато доктор Франклин был чрезвычайно рад, когда мы наконец‑то достигли берега. Дичь, которую подавали на «Репрессалии», оказалась для него слишком жесткой, так что ему пришлось довольствоваться солониной. Из‑за этой диеты он весь покрылся фурункулами. Но даже эта напасть не смогла притушить его любознательность. Он замерял глубину и температуру воды все то время, что мы пересекали Гольфстрим. К слову сказать, Франклин называл это течение своим старым другом.

Землю мы увидели 3 декабря. Это был остров Бель‑Иль, расположенный у берегов Бретани. На следующий день мы высадились в бухте Киберон. Предполагалось, что мы отправимся в Нант, но ветер переменился, и капитан Уикс был вынужден переправить нас на берег в рыбачьей лодке.

До Парижа добрались без приключений. Хотя об одном забавном эпизоде все же упомяну. В тот день мы задержались в пути. Когда доктор Франклин обратил внимание на то, что на дороге почти нет людей, наш кучер придержал коней у леска, через который нам предстояло ехать, и развлек нас историей о хозяйничающей здесь банде. Банда эта две недели назад ограбила и убила нескольких путников. Франклин попросил кучера прекратить свои россказни и ехать дальше.

Первые несколько недель мы жили в гостинице «Гамбург», что оказалось очень неудобно, поскольку он кишмя кишел коммивояжерами. Тогда мы перебрались в Пасси. Это небольшая, с узкими улочками и маленькими домиками деревенька окружена со всех сторон лесами и виноградниками. В качестве личных гостей Шомона[40]мы поселились в гостинице «У Валентина». Энн, тебе бы здесь понравилось. Простор. Сады, расположенные террасами. По берегам Сены – множество павильонов. А вдали виднеются крыши Парижа.

Моя милая Энн, больше всего на свете я мечтаю о том, чтобы наша разлука была недолгой. Всякий раз при воспоминании о последних днях в Бостоне у меня щемит сердце. Я наговорил много такого, о чем теперь сожалею. Знаешь, трудно спорить с человеком, которому только и нужно, что быть рядом с любимым. Что я могу сказать в свое оправдание? В молодости мои частые отлучки имели под собой основание – мы тогда строили свою жизнь. Поверь, на этот раз я без колебаний променял бы все наше имущество, весь наш капитал на возможность провести остаток дней подле тебя. Но кто мог знать, что меня, уже немолодого человека, призовут к участию в деле, которое важнее любых денег? Энн, я слишком стар, чтобы быть солдатом. И я не политик. Я скорблю, что так мало могу сделать для нашей юной страны. Пойми: дело не в том, что я не хочу быть с тобою. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось уехать во Францию – доктор Франклин полагает, что я могу быть ему полезен. И если с моей помощью мы сумеем обеспечить нашу армию финансами, амуницией, кораблями, оружием – значит, именно этим я и должен заниматься.

Мне трудно осмыслить то, что случилось в последние недели. Кто бы мог подумать, что моих соотечественников будут принимать во Франции как друзей? Ведь всего несколько лет назад Джордж Вашингтон сражался с французами, а теперь бывшие враги снабжают его оружием! Несомненно, нам помогает Бог, и я – часть Его промысла.

Энн, в день отъезда я был с тобою груб – прости меня, милая. Я очень боюсь того, что не проживу достаточно долго и не смогу в полной мере воздать тебе по заслугам. Молю Бога, чтобы этого не случилось. Наши жизни в Его руках. И еще прошу Его о том, чтобы это письмо побыстрее дошло до тебя. С нетерпением жду ответа. И пусть в нем будет прощение для меня. Безмерно люблю тебя.

Твой навеки,

Джаред».

Все нежности, которые вставил в письмо Джаред, шли не от сердца, а от ума. И не потому, что он не любил Энн – просто гнев заглушил голос его сердца. Джаред не мог простить жене того, что ему приходится оправдываться и извиняться за свою парижскую поездку. Это письмо было не чем иным, как дипломатическим посланием, началом диалога, который должен привести к примирению. Чувства еще заговорят. По крайней мере, Джаред на это надеялся.

Письмо было вручено доктору Эдварду Банкрофту, доброму приятелю Франклина еще по Англии. Банкрофт положил это письмо к другим письмам, переданным ему американцами. А потом тайно перенес почту с судна, шедшего в Америку, на английский военный корабль. Энн послание мужа так и не получила.

Франклин прибыл к мадам Брийон в сопровождении Джареда Моргана. Хозяйка салона лично поспешила навстречу гостям. Джаред слышал от нескольких людей, что эта замечательная женщина к тому же талантливая музыкантша. Эта восхитительная особа лет тридцати с небольшим была наряжена, как игрушка: платье с глубоким вырезом, утянутое в талии до предела; высокая прическа, украшенная по последней моде перьями; на шее – бархотка.

Месье Брийон – он был на двадцать четыре года старше жены – не выказывал ни малейших признаков недовольства тем, что его супруга вовсю кокетничает с Франклином. Столь откровенная свобода в поведении смущала Джареда; а вот Франклин получал от этого громадное удовольствие. Стоило ему появиться в свете, и вокруг него тотчас собирались поклонницы. Всех дам знаменитый американец целовал в шейки. После одного вечера, особенно щедрого на поцелуи, Франклин решил объяснить свое поведение Джареду.

– Кто‑то пустил по Парижу слушок, будто я большой любитель женщин, – сказал он, – и все начали знакомить меня со своими дамами, иной раз дамы знакомились со мною сами – им хотелось, чтобы их обняли и поцеловали в шейку. Здесь не принято целовать в губы или щечки, первое считается грубым, второе опасно для румян. Впрочем, парижанки умеют демонстрировать свои чувства множеством иных способов.

Огромные двустворчатые двери медленно распахнулись, и щеголеватые лакеи склонились в глубоком поклоне. Гостиная была полна народу, причем все присутствующие хотели лично засвидетельствовать свое почтение Франклину. После продолжительных приветствий – Джареда встречали сердечно, а его патрона нежно – одни гости вновь вернулись к танцам, другие, разбившись на небольшие кружки, принялись о чем‑то оживленно беседовать (французского Джаред еще не понимал).

Во время обеда подали два сорта рыбы, холодное мясо, нарезанное толстыми ломтями, несколько видов пудингов и пирожков. Атмосфера вечера была праздничной и раскованной. Джаред отметил про себя, что гостьи, по примеру хозяйки, держат себя до крайности свободно. Мадам Брийон сначала обнимала Франклина за шею, а потом – пока он развлекал публику своими лучшими историями, насколько позволял ему его не очень свободный французский, – и вовсе уселась к нему на колени.

Единственным человеком, несколько омрачавшим вечер, был никто иной, как месье Морган.

Джаред чувствовал себя неуютно в жестковатых шелковых панталонах и шелковом же камзоле, но даже эти мучения были ничем по сравнению с тем неудобством, которое доставлял ему пудреный парик. Парики Джаред люто ненавидел всю свою жизнь, и когда Франклин отказался от этого обязательного элемента туалета, капитан с радостью последовал его примеру. Но радовался он недолго. Остальные представители колоний высказались по этому поводу так: если все члены дипломатической миссии будут пренебрегать париками, американцев сочтут дикарями. Итак, исключение было сделано только для Франклина – его эксцентричный внешний вид был американцам на руку. Джаред согласился носить парик ради успеха дипломатического предприятия.

Кроме того, он чувствовал себя на этом вечере не в своей тарелке из‑за незнания языка. Те немногие гости, что могли произнести несколько фраз по‑английски, ограничивались такими восклицаниями, как «Да здравствует Джордж Вашингтон!». Джареду оставалось только улыбаться и кивать. Он сам себе казался шутом гороховым.

А в это время Франклин, удобно развалившись в мягком кресле с мадам Брийон на коленях, рассказывал одну забавную историю за другой.

Джаред тихонько выскользнул из гостиной и через пустой зал, в котором стояло пианино и висели фамильные портреты Брийонов, вышел в изящно подстриженный садик. Старый капитан закрыл за собой дверь и оказался среди зелени и тишины. Замечательно.

Перед ним во все стороны разбегались тропинки, вдоль которых росли деревца, кусты и цветы. Под одним из деревьев – на нем висели качели – Джаред заметил живописный колодец. Ручья он не видел, но слышал неподалеку его бодрое бормотание. Из особняка донеслись приглушенные взрывы хохота. Еще один анекдот Франклина попал в цель.

Джаред улыбнулся и вздохнул. Шагая по дорожке, он размышлял о том, что они с Франклином все‑таки очень разные люди. Если Франклин чувствовал себя как рыба в воде в светских салонах, то его влекли места спокойные, уединенные – например, океан в тихую ночь…

– Pardon moi, monsieur.

В двух шагах от Джареда стояла очаровательная француженка. Наряд этой прелестной особы указывал на то, что она принадлежит к высшему кругу. Локоны ее осыпанного пудрой парика были мастерски уложены; белоснежное платье с глубоким прямоугольным вырезом и пышными рукавами три четверти было усыпано ленточками. Незнакомка кокетливо прикрывала лицо веером – Джаред мог видеть только пронзительно синие глаза. И ему внезапно показалось, что в них мелькнуло обещание.

– Прошу прощения, – он беспомощно развел руками. – Я не говорю по‑французски.

– Знаю, – с сильным акцентом ответила женщина.

– Вы говорите по‑английски?

– Un petit peu. – Она слегка развела большой и указательный пальцы. – Чуть‑чуть.

– Что я могу для вас сделать?

– Составьте мне компанию.

Джаред стал бурым.

– Боюсь, я плохая компания. Вот у доктора Франклина это получается великолепно.

Француженка бросила взгляд на особняк, как бы прикидывая разницу между Франклином и Джаредом.

– Он душка, n'estce pas?

– Да, он неподражаем.

Она сощурила глаза.

– Могу я кое в чем признаться, месье Морган? Я последовала за вами намеренно.

– Почему? Я что‑то сделал не так?

Женщина рассмеялась, весело и непринужденно.

– Нет, конечно, – ответила она. – Просто я хотела получше разглядеть plagiaire доктора Франклина… как это по‑английски? Пирата!

Самолюбие Джареда было уязвлено.

– Он так обо мне отзывается?

– Месье, s’il vous plait, не нужно обижаться. Это лишь слухи. Но в нашем обществе пират, особенно такой галантный, не может не вызвать интерес. Согласитесь, без сплетен и скандалов жизнь была бы пресной. А что до доктора Франклина, он говорит о вас только хорошее.

– Ну, в таком случае я не буду обижаться, мадам.

Из‑за веера на него смотрели сияющие как два синих алмаза глаза.

– Но вы так и не ответили, месье. Не вы ли тот самый морской разбойник Веселый Моряк?

– Ну что вы, мадам, я всего лишь скромный коммерсант.

Собеседница Джареда раздумчиво глянула на него.

– Вижу, вы человек скрытный.

– Как и вы, мадам. Я ведь даже не имею чести знать ваше имя.

– Je m'appelle Розали Ла Фонтен.

Джаред склонился над протянутой рукой и коснулся ее губами.

– Что?! Вы не целуете женщин в шейку, как месье Франклин?

Джаред вновь залился краской. А затем, запинаясь, начал объяснять, что он думает по этому поводу. Мадам Ла Фонтен жестом дала ему понять, что шутит.

– Надеюсь, вы не сочтете меня слишком нахальной, – сказала она, – я хочу попросить вашего разрешения опустить веер. Я уже не молода, и у меня затекла рука.

Она не опускала веер до тех пор, пока он не дал на то своего согласия. За веером скрывалось красивое лицо зрелой женщины. Изящный носик, красиво очерченные губы… Единственное, что не понравилось Джареду, – обилие краски на лице. Более всего были нарумянены щеки.

– До чего я ненавижу эти вечеринки! – воскликнула мадам Ла Фонтен.

– Тогда вы, наверное, не будете возражать, если я сниму этот омерзительный парик?

Искрящийся женский смех разнесся по саду. И Джаред внезапно почувствовал себя молодым – он не испытывал ничего подобного с тех самых пор, как ухаживал за Энн.

Очаровательная француженка села на качели, и они принялись непринужденно болтать об эксцентричном поведении доктора Франклина, одного из самых популярных людей в Париже. Джаред стоял, прислонившись спиной к дереву. Его ноги утопали в свежей траве, голову приятно холодил легкий ветерок (когда капитан избавился от парика, мадам Ла Фонтен не преминула заметить, что так Джаред выглядит более красивым).

– Вы не похожи на своих товарищей, – сказала женщина, – по‑моему, они недолюбливают доктора.

– Не то чтобы недолюбливают, – пояснил Джаред, – просто их не устраивает его распорядок дня. Он не желает ни с кем встречаться до завтрака, причем, заметьте, позднего завтрака. А на их взгляд, это как раз самые плодотворные часы для работы. К тому времени, когда Франклин кончает завтракать, на улице выстраивается длиннющая вереница экипажей. Встречи с ним ищут философы, политики, ученые, финансисты, простые парижане. Я и сам удивляюсь, почему столько женщин и детей хотят с ним переброситься словечком. Между тем он получает от этих визитов огромное удовольствие. И еще: наши дипломаты недовольны тем, что его каждый вечер приглашают в гости, и он никому не отказывает.

– Думаете, он и ко мне придет?

Джаред подавил улыбку. Мадам Ла Фонтен говорила голосом маленькой девочки, выпрашивающей у родителей игрушку.

– Как я уже сказал, он редко кому отказывает.

– А вы не можете пригласить его от моего имени?

Просьба сопровождалась застенчивой улыбкой. Джаред отвел взгляд в сторону – он и сам смутился.

– Не думаю, что мое вмешательство понадобится, – сказал он. – Франклин примет ваше приглашение. – И тотчас, без паузы попытался вернуться к прежней теме. – А еще нашим дипломатам досаждает…

– Pardon moi… «досаждает»?

– Раздражает.

Мадам Ла Фонтен кивнула.

– Merci.

– Наших дипломатов раздражает то, что доктор Франклин предпочитает практиковаться во французском языке в гостиных. Они жаловались на то, что все бумаги, отданные ему на подпись, возвращаются дня через два‑три.

– Выглядит так, будто доктор Франклин пренебрегает своими обязанностями.

Джаред улыбнулся.

– Действительно, доктор Франклин тратит слишком много времени на визиты, карты, нарды, шашки и шахматы. Я подозреваю, что он взял меня с собой исключительно из‑за шахмат – мы с ним сыгрались.

Мадам Ла Фонтен ободряюще улыбнулась.

– По‑моему, ваш вклад в дело Франклина, а также в будущее вашей страны не ограничивается искусной игрой в шахматы.

Этот комплимент Джаред не принял.

– Вам тоже не по душе образ жизни доктора Франклина? – мягко спросила мадам Ла Фонтен.

Он ответил не сразу.

– Да, это так. Впрочем, я не политик и не дипломат. Я верю доктору Франклину, верю, что он способен справиться с самыми трудными задачами. В прошлом году я мог наблюдать за его работой в Конгрессе. У него цепкий ум. Он может выступать посредником, может настоять на своем. Проблема не в нем – во мне. Я не создан для света. Видите ли, я привык вести деятельную жизнь. Даже в длительных плаваниях я никогда не сидел сложа руки: смолил швы, чинил канаты, латал паруса. Прежде мне не доводилось часами торчать на одном месте и молоть языком.

– Человек действия. Это заметно, – вставила мадам Ла Фонтен.

– А у доктора Франклина все по‑другому, – продолжил Джаред. – У него талант жить так, как удобно ему и окружающим; он умеет использовать свои и чужие ресурсы самым эффективным образом. И что бы про него ни говорили, он делает чрезвычайно много.

Джаред рассеянно смотрел вдаль, размышляя о человеке, который сыграл такую значительную роль в его жизни. Мадам Ла Фонтен его раздумьям не мешала. Было слышно, как тихонько поскрипывают качели.

– Мы играли в шахматы на борту «Репрессалии», – снова заговорил Джаред, по‑прежнему глядя вдаль. – Доктор Франклин говорил со мной о цели этой поездки. По его словам, он намеревается добиться…

– «Добиться»… я не знаю значения этого слова, – перебила его мадам Ла Фонтен.

– Получить что‑то.

– Поняла – продолжайте.

Джаред сбился с мысли и не сразу вспомнил, о чем они говорили.

– Ах, да, – встрепенулся он, – добиться преимуществ для нашей страны… Для этого он намеревается завоевать высшее общество. А еще он не позволит, чтобы об Америке отзывались дурно.

– Толкните качели, – попросила мадам Ла Фонтен.

Джаред растерялся. Секунду он стоял неподвижно.

– Ну, пожалуйста!

Он встал у нее за спиной и легонько толкнул качели.

– Сильнее! – крикнула она.

Он толкнул сильнее.

– Еще!

Мадам Ла Фонтен было на вид лет шестьдесят. Между тем она, качаясь на качелях, смеялась, как девчонка. Ее жизнерадостность помогла Джареду сбросить с плеч груз забот, забыть о прожитых годах. Казалось, к нему вернулись молодость и беззаботность.

– Расскажите о себе, месье Морган, – крикнула мадам Ла Фонтен.

– Да рассказывать‑то особо и нечего.

– Вы женаты?

– Да.

– Есть дети?

– Двое. Сыновья. Близнецы.

– Неужели?

– Двойняшки.

– Они оба в армии?

– Один служит под командованием бригадного генерала Арнольда, другой – генерала Вашингтона.

– Арнольд и Вашингтон, впечатляет.

– Я горжусь ими. А вы? Замужем? Есть дети?

– Вдова, – ответила она, повернув изящную головку в сторону Джареда. – У нас не могло быть детей.

– Чем занимался ваш муж?

– Он был королевским архитектором.

– Интересно!

– Он любил свою работу. Погиб, упав с лесов.

– Сожалею.

– Это случилось двадцать лет назад.

– И вы так и не вышли замуж?

– В артистическом кругу не из чего выбирать. Люди искусства много говорят, но мало делают. Изнеженные, испорченные. Мне и без них хорошо.

Джаред отошел в сторонку, чтобы лучше видеть мадам Ла Фонтен. Качели начали останавливаться.

– Надеюсь, вы не сочтете мое замечание нескромным… Судя по всему, вы богаты, мужа у вас нет… Как же вы проводите время?

– Нескромным? Вовсе нет, – рассмеялась мадам Ла Фонтен. – Мой муж оставил мне преизрядное состояние. Я меценатка. Помогаю талантливым студентам, даю деньги на другие благие дела.

– Другие?

– Политические, месье Морган. К примеру, не жалею денег на Америку. У нас во Франции многие считают, что, оказав помощь американцам, мы насолим нашему старинному врагу, Англии. Ваша революция нам на руку. И мы не хотим, чтобы она выдохлась из‑за недостатка топлива.

– И об этом вы хотите говорить с доктором Франклином?

– И об этом тоже.

Джаред не стал допытываться, какие еще цели она преследует. Мадам Ла Фонтен приостановила качели. И сложила руки на коленях.

– К тому же если я приглашу доктора Франклина, увижу и вас.

В тот вечер Джаред долго не ложился спать. Он написал длиннющее письмо Энн. Затем написал сыновьям. Потом взялся писать Присцилле – в этом послании он самым подробным образом расспрашивал о делах компании.

Ему еще никогда не доводилось писать столько писем за раз. Все, что он хотел сообщить родным, он передавал через Энн. Но сегодня все было иначе. На письменном столе лежало несколько пространных посланий. Постояльцы гостиницы «У Валентина» давным‑давно угомонились, а он все писал и писал – и писал потому, что испытывал страх. Джаред испугался того, что не может забыть сад Брийонов, качели и мадам Ла Фонтен. Вновь и вновь перед его мысленным взором вставала эта очаровательная француженка: он видел ее улыбку, слышал ее беззаботный смех. И его сердце колотилось так, будто он был молодым и влюбленным. А он хотел быть старым. Старым и женатым.

Но вопреки его усилиям, даже в полудреме он видел раскачивающуюся на качелях Розали Ла Фонтен, веселую и красивую.

А за тысячу миль от него, в Бостоне, за своим письменным столом сидела Энн; она не могла ни писать, ни спать. Энн собиралась доработать одно стихотворение. Но слова от нее ускользали. И воображение тоже ей не повиновалось. Изменения только ухудшали стихотворение. Лучше уж с ним повременить.

Энн взяла чистый лист бумаги и принялась писать письмо мужу. Поначалу она выдавливала из себя каждое слово, однако мало‑помалу расписалась – страница летела за страницей.

Отложив перо, Энн перечла письмо и тотчас его разорвала. В том, что ей могли прийти в голову такие резкие слова, она не желала признаваться даже самой себе. В этом письме, словно в зеркале, отразилось нынешнее состояние ее души – и увиденное Энн не понравилось.

Письмо было злым. Энн ненавидела Джареда за то, что он оставил ее и уехал в Париж, а себя ненавидела за то, что восприняла это так болезненно. Она всегда была терпеливой. С пониманием относилась к длительным отлучкам мужа, поддерживала его во всех начинаниях, верила, что наступит время, когда они больше не расстанутся. «Ну и что? Это время пришло, а где же Джаред? Плывет в Англию, в Филадельфию, в Канаду, в Париж. В прошлом году он пробыл дома не больше недели. Это нечестно».

Энн Морган задула свечу. Ощупью подошла к кровати и, нырнув под одеяло, тихонько заплакала. Она надеялась на то, что от страданий ее избавит сон. А он все не приходил. Впрочем, через несколько часов сон все‑таки смилостивился над ней – и она провалилась в черную бездну.

– А откуда вам известно, что я не шпионка? – спросила Розали Ла Фонтен, изящно держа в руке чашку.

Напротив нее сидел Франклин. Подле него расположился Джаред. Разговор происходил во внутреннем дворике массивного трехэтажного особняка мадам Ла Фонтен. Прямо перед их глазами привольно раскинулся огромный, заросший травою луг. Справа виднелся лесок, который на некоторое время отвлек Джареда от разговора. Дважды из леса выходил олень с самками; животные настороженно осматривались, нюхали воздух. И оба раза их пугал громкий смех Франклина.

– Шпионка, мадам? – Франклин расхохотался. – Ну, если вы шпионка, я рад быть обманутым такой очаровательной женщиной. Поверьте, я никогда бы не решился вернуться в Америку, одурачь меня мужчина, а вот если меня соблазнит красавица, моя гордость не пострадает. Да и коллеги недолго будут гневаться на старика.

Мадам Ла Фонтен восхитилась остроумием Франклина. Но не успокоилась.

– Не кажется ли вам, сэр, что вы слишком неосмотрительны? Ведь англичане могут заниматься шпионажем во Франции.

– Мадам, вы хотите, чтобы я взял себе псевдоним и писал письма симпатическими чернилами, как мой коллега Силас Дин? Но этот проныра обставил меня, назвавшись единственным истинно шпионским именем Джонс. Теперь мне придется довольствоваться чем‑то более банальным – ну хотя бы Смитом.

Было очевидно, что Франклин не намерен всерьез обсуждать проблему шпионажа, во всяком случае сейчас. Поняв это, мадам Ла Фонтен ответила ему в его же шутливой манере.

– Говорят, он заявил, что в присутствии людей, знающих английский, он будет изъясняться только по‑французски. На что Вержен[41]саркастически заметил: «Он будет самым молчаливым человеком в стране, ибо я не слышал, чтобы он произнес по‑французски более шести слов подряд».

Франклин зашелся в гомерическом смехе; при этом он так энергично ударял ладонью по столу, что подпрыгивали чашки.

– И что, месье Ли столь же скрытен? – поинтересовалась мадам Ла Фонтен.

– О, это наш самый неистовый сотрудник, – сардоническим тоном ответил Франклин. – И он с давних пор испытывает ко мне неприязнь. Я представлял в Лондоне интересы Массачусетса, а он мечтал заполучить эту должность, так что ему невмоготу тянуть со мной одну лямку. Впрочем, личные отношения не должны отражаться на делах. Особенно если речь идет о помощи, которую может оказать Франция великому делу свободы.

– А если я скажу вам, что шесть новых сотрудников, нанятых месье Ли, английские шпионы?

– Стало быть, ему надо соблюдать осторожность и не болтать лишнего – если он, конечно, озабочен тем, что о нем думают англичане.

– Вы и впрямь считаете шпионаж чем‑то несерьезным? – улыбнулась мадам Ла Фонтен.

– Согласитесь, невозможно понять, кто нам друг, а кто носит маску друга. К тому же если заинтересованные люди надумают подослать к вам соглядатаев, они это сделают. Давным‑давно я вывел правило, которое помогает избежать неудобств, причиняемых шпионами. Все очень просто: не делайте того, за что в случае огласки вам будет стыдно; совершайте поступки, которые не смогут порицать даже шпионам. Чем больше они знают о человеке, действующем честно и справедливо, тем лучше для его репутации. Знай я наверняка, что мой слуга шпион, я бы его не уволил – при условии, что он меня устраивает во всем остальном.

– А вы месье Морган, относитесь к шпионам так же рыцарски?

Джареду показалось, что голос мадам Ла Фонтен обволакивает его теплом.

– Я давно понял, что в вопросах политики лучше довериться доктору Франклину.

И мадам Ла Фонтен, и Франклин заулыбались.

– А вы говорили, что не владеете дипломатией! – воскликнула она. – Месье Джаред, вы очень дипломатичны.

– Мадам, – возвысил голос Франклин, – не вижу причин оскорблять этого милого человека.

Теперь смеялись все трое, причем хозяйка дома смотрела на Джареда с обожанием. И Франклин это заметил.

После чая мадам Ла Фонтен предложила гостям осмотреть дом и имение. Однако стоило им войти в библиотеку, как Франклин тотчас сослался на одышку и отказался идти дальше. Тем не менее он настаивал на том, чтобы мадам Ла Фонтен и его друг продолжили экскурсию. Джаред предложил отвезти Франклина домой. Но Франклин заверил его, что он чудесно проведет время в окружении книг. Мадам Ла Фонтен взяла капитана под руку и повела к дверям. На пороге Джаред оглянулся и увидел, что Франклин ему подмигнул.

Остаток вечера Розали Ла Фонтен была очаровательной хозяйкой, милой и предупредительной, но не очень дружелюбной. Джаред покидал ее загородный дом с чувством некоторой неловкости – ведь он вообразил, будто мадам Ла Фонтен может питать к нему нежные чувства. По зрелому размышлению он решил, что понял ее превратно, приняв обычный флирт за что‑то серьезное. Несмотря на то что пострадала его мужская гордость, он испытал чувство облегчения.

Благодаря всесторонней поддержке Пьера‑Огюстена Карона де Бомарше, автора популярных комедий «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро», американские дипломаты сумели подписать проект соглашения о помощи с французским правительством. Бомарше создал фиктивный торговый дом «Родриго Горталес и К°», через который в Америку направлялось оружие и военное снаряжение. Первые корабли увезли за океан восемь тысяч семьсот пятьдесят пар обуви, три тысячи шестьсот одеял, сорок восемь тысяч пар чулок, сто шестьдесят четыре орудия, сорок одну тысячу ядер, тридцать семь тысяч мушкетов, триста семьдесят три тысячи кремней, пятьсот четырнадцать мушкетных патронов, олово, порох, бомбы для мортир, более одиннадцати тысяч гранат, четыре тысячи палаток, подводы. Среди людей, вложивших собственные средства в это предприятие, была и Розали Ла Фонтен.

Кроме того, Париж тайно позволил заходить во все французские порты американским каперам, охотящимся за английскими торговыми судами. Впрочем, правительство Людовика XVI[42]пошло на этот шаг скрепя сердце. Все‑таки каперский промысел мало чем отличался от пиратства. Однако американскому коммерсанту Джареду Моргану удалось убедить власти Франции в том, что продажа во французских портах захваченного у англичан товара сулит стране большую выгоду.

В первые месяцы 1778 года американские каперы «изъяли» из казны Британии один миллион восемьсот тысяч шестьсот тридцать три английских фунта. Было захвачено пятьсот пятьдесят девять судов. По соглашению с Францией каждый захват требовалось зафиксировать в документах и обосновать его правомерность. Эту работу Франклин перепоручил Джареду. Впервые за все время нахождения в Париже Джаред почувствовал, что он тоже вносит свой вклад в дело независимости.