Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Возращение ллойгор 3 pageСтр 1 из 4Следующая ⇒ Но я поневоле вновь вспомнил про миф о ллойгор – благодаря двум‑трем фразам в местном путеводителе касательно Уильяма де Браоза, лорда Брихейниога (или Брекона), «чья зловещая тень нависает над прошлым Абергавенни» и чьи «гнусные деяния», по всей видимости, шокировали даже необузданных англичан XII века. Я мысленно взял на заметку спросить у Эрхарта, как давно ллойгор обосновались в Южном Уэльсе и как далеко простирается их влияние. Из Абергавенни я покатил на северо‑запад через самую красивую часть долины Уска. В Крикховелле я остановился в славном старинном пабе, выпил пинту прохладного легкого эля и разговорился с местным завсегдатаем, который, как выяснилось, читал Мейчена. Я спросил его, где, по его мнению, следует искать Сумеречные холмы, и тот доверительно сообщил, что находятся они прямиком к северу, в Черных горах: это высокое, пустынное вересковое нагорье между долинами Уска и Уая. Так что я проехал еще с полчаса до самой вершины перевала под названием Булх, откуда открывается один из роскошнейших видов во всем Уэльсе: на западе – Брекон‑Биконз, на юге – лесистые холмы и поблескивающий под солнцем Уск. Но Черные горы на востоке выглядели совсем не зловеще, и описание их ничуть не соответствовало той странице из Мейчена, которой я руководствовался как путеводителем. Так что я снова свернул на юг, проехал через Абергавенни (где наскоро перекусил), а дальше, по окольным дорогам, что опять круто забирали вверх, покатил к Лландалффену. Там‑то я и заподозрил, что цель моя близка. В холмах ощущалось нечто от бесплодной пустоши, что наводило на мысль об атмосфере «Черной печати». Но я велел себе судить непредвзято: во второй половине дня набежали облака, и я допускал, что, может статься, у меня просто воображение разыгралось. Я притормозил на обочине, близ каменного моста, вышел из машины, облокотился о перила. Река стремительно неслась по камням, кристально прозрачная мощь потока завораживала меня, едва ли не гипнотизировала. Я двинулся по склону вниз чуть поодаль от моста, как можно глубже ввинчиваясь каблуками в грунт, чтобы не потерять равновесия на крутом спуске, и наконец добрался до плоского камня у самой воды. Я, конечно, бравировал; на самом деле я ощущал себя крайне неуютно, но все списывал на самовнушение. В моем возрасте после обеда неизбежно чувствуешь себя усталым и удрученным, особенно если пропустил стаканчик. На шее у меня болтался фотоаппарат «Поляроид». Зелень травы и серо‑стальное небо составляли такой разительный контраст, что я решил сделать снимок. Я выставил экспозицию, навел объектив вверх по течению реки; извлек фотографию, засунул снимок под куртку и стал ждать, пока изображение проявится. Спустя минуту я содрал верхний слой. Фотография была черным‑черна. Видимо, как‑то засветилась. Я снова взялся за фотоаппарат и сделал второй снимок, а первый швырнул в реку. Извлекая фотографию, я внезапно преисполнился интуитивной уверенности, что и она тоже окажется засвеченной. Я нервно заозирался – и чуть не свалился в реку: прямо надо мной нависало чье‑то лицо. Мальчишка, а может, юноша, опершись о перила, неотрывно наблюдал за мною с моста. Жужжание таймера смолкло. Не обращая на мальчишку внимания, я сорвал со снимка верхний слой. Опять черная! Я выругался сквозь зубы и бросил фотографию в воду. Затем окинул взглядом склон, просчитывая путь назад, и заметил, что юнец стоит на самой вершине. Одет он был в обтрепанные, неопределенного вида коричневые обноски; худое смуглое лицо напомнило мне цыган с ньюпортского вокзала. Карие глаза ровным счетом ничего не выражали. Я глядел на него без улыбки – поначалу мне было просто любопытно, что ему надо. Но юнец не попятился сконфуженно, и я внезапно испугался, уж не ограбить ли он меня задумал: может, на фотоаппарат нацелился или на дорожные чеки, что у меня в бумажнике. Но следующего же взгляда мне хватило, чтобы понять: он все равно не сумел бы воспользоваться ни тем ни другим. Пустые глаза и оттопыренные уши свидетельствовали о том, что я имею дело со слабоумным. А в следующее же мгновение я вдруг понял, что он замышляет, – понял со всей определенностью, как если бы он сам мне признался. Он рассчитывает сбежать вниз по склону – и столкнуть меня в реку. Но зачем? Я оглянулся через плечо. Да, течение здесь быстрое и воды, пожалуй, по пояс – может, даже чуть глубже, – но недостаточно, чтобы утопить взрослого мужчину. На дне – валуны и камни, но не настолько крупные, чтобы повредить мне, даже если я ударюсь о какой‑то из них. Ничего подобного со мною в жизни не случалось – во всяком случае, за последние пятьдесят лет. Меня захлестнули слабость и страх, так что даже колени подогнулись. Удержала меня на ногах лишь моя твердая решимость страха не выказывать. Я взял себя в руки и, раздраженно насупившись, обжег его сердитым взглядом – тем самым взглядом, который порою приберегаю для своих студентов. К вящему моему изумлению, юнец мне улыбнулся – хотя, сдается мне, в его улыбке было больше злобы, нежели веселья, – и отвернулся. Не теряя времени, я проворно вскарабкался вверх по склону – на менее уязвимую позицию. Когда несколько секунд спустя я вышел на дорогу, юнец исчез. Единственное укрытие в пределах пятидесяти ярдов было либо с другой стороны от моста, либо за моей машиной. Я даже под автомобиль заглянул – не торчат ли ноги; нет, не торчат. Справившись с паникой, я перешел дорогу и, перегнувшись через перила с противоположного края, посмотрел вниз. Опять никого. Оставалось лишь предположить, что юнец соскользнул под мост – хотя течение здесь было слишком быстрым. Как бы то ни было, обыскивать реку под мостом в мои планы не входило. Я вернулся к машине, заставляя себя идти размеренным шагом, не переходя на бег, и почувствовал себя в безопасности, только стронувшись с места. На вершине холма мне вдруг пришло в голову, что я забыл, в каком направлении еду. Вследствие пережитой тревоги все воспоминания о том, с какой стороны я приблизился к мосту, выветрились из моей головы, а припарковался я на съезде, перпендикулярно дороге. На пустынном отрезке шоссе я притормозил посмотреть на компас. Но черная магнитная стрелка плавно вращалась кругами, по всей видимости, бессистемно. Я постучал по корпусу: никакого результата. Компас не был сломан: стрелка надежно крепилась на игле. Прибор просто‑напросто размагнитился. Я поехал дальше, со временем повстречал указатель, убедился, что направление выбрал правильно, добрался до Понтипула. Проблема с компасом меня слегка обеспокоила, но не то чтобы сильно. Лишь позже, пораскинув мозгами, я осознал, что компас невозможно размагнитить просто так: надо снять стрелку и хорошенько нагреть ее либо с силой постучать прибором обо что‑нибудь твердое. Днем, когда я остановился подкрепиться, компас еще работал – я посмотрел. Мне вдруг пришло в голову, что и поломка компаса, и встреча с мальчишкой – это своего рода предостережение. Предостережение невнятное и равнодушное: вот так же спящий непроизвольно смахивает муху. Все это звучит нелепо и фантастически, и я охотно признаю, что сам был склонен отмахнуться от подобных мыслей. Но я склонен доверять интуиции. Я чувствовал себя настолько разбитым, что по возвращении в гостиницу жадно приложился к своей фляге с бренди. Затем позвонил портье и пожаловался на холод в номере, и не прошло и десяти минут, как горничная уже разводила огонь, насыпав угля в камин, которого я поначалу и не заметил. Устроившись напротив, покуривая трубку и потягивая виски, я со временем почувствовал себя гораздо лучше. В конце концов, нет никаких свидетельств тому, что эти «стихии» действительно враждебны – даже если допустить на минуту, что они существуют. В юности я презрительно отмахивался от сверхъестественного, но с годами резкая граница между правдоподобным и неправдоподобным слегка расплылась; ныне я осознаю, что и мир как таковой не вполне правдоподобен. В шесть часов я внезапно решил навестить Эрхарта. Позвонить я не потрудился; я уже привык воспринимать полковника не как человека постороннего, но как союзника. Я вышел в моросящий дождик, дошел до его дома, поднялся к парадной двери и нажал на кнопку звонка. Почти тотчас же дверь распахнулась, выпуская предыдущего гостя. – До свидания, доктор, – промолвила валлийка. Я застыл на месте, недоуменно воззрившись на нее. По спине пробежал холодок. – С полковником все в порядке? – Ничего страшного, если побережется, – ответил мне доктор. – Если вы друг хозяина, не задерживайтесь у него надолго. Больному необходимо выспаться. Валлийка впустила меня, не задавая вопросов. – Что произошло? – Да несчастный случай. Полковник упал с лестницы в подвале, а обнаружили мы его только через пару часов. Поднимаясь наверх, я заметил в кухне нескольких псов. Дверь была открыта, однако никто из них не залаял при звуке моего голоса. В коридоре второго этажа царила промозглая сырость, ковер оставлял желать много лучшего. У дверей лежал доберман. Он устало и обреченно поглядел на меня; я прошел мимо – он даже с места не стронулся. – А, это вы, старина, – поприветствовал меня Эрхарт. – Спасибо, что навестили. Кто вам рассказал? – Никто. Я просто поговорить заглянул. Что же все‑таки случилось? Эрхарт выждал, пока за экономкой не закрылась дверь. – Меня столкнули с подвальной лестницы. – Но кто? – Могли бы и не спрашивать. – Так как все было? – Я пошел в подвал за садовой бечевкой. На середине лестницы накатила удушливая вонь – думается мне, они умеют производить какой‑то газ. И тут же – резкий толчок сбоку. Ну я и сверзнулся вниз – а падать‑то высоко. Приземлился на ящик с углем, вывихнул лодыжку и думал, ребро сломал. А дверь между тем сама собою закрылась и защелкнулась на защелку. Я два часа вопил как сумасшедший, прежде чем меня садовник услышал. Я больше не считал, что собеседник мой слегка не в себе, и в словах его нимало не сомневался. – Но вам же нельзя здесь оставаться – вы в страшной опасности! Вам надо срочно перебираться в иные края. – Нет. Они, конечно, гораздо сильнее, чем мне казалось. Но в конце концов, я находился под землей, в подвале. Возможно, в этом‑то и дело. Они и до поверхности могут дотянуться, но на это у них уходит куда больше энергии, нежели оно того стоит. Как бы то ни было, ничего страшного не произошло. Ну, связки растянул, подумаешь, а ребро, как выяснилось, вовсе и не сломано. Это просто мягкое предупреждение: за то, что вчера вечером разоткровенничался с вами. А у вас что нового? – Вот, значит, в чем дело! Мои собственные приключения внезапно обрели смысл; все встало на свои места. Я пересказал Эрхарту события дня. – Стало быть, вы спустились по крутому склону; видите, в точности как я – в подвал. Впредь нужно избегать таких ситуаций, – возбужденно перебил меня полковник. А когда я упомянул про компас, он невесело рассмеялся. – Это для них пара пустяков. Я же рассказывал, они способны просачиваться сквозь материю так же легко, как губка впитывает воду. Выпьете? Я согласился и, в свой черед, наполнил бокал и ему. Прихлебывая напиток, полковник задумчиво проговорил: – Этот ваш мальчишка… сдается мне, я знаю, кто он такой. Внук Бена Чикно. Я его тут вижу иногда. – Кто такой Чикно? – Цыган здешний. В его семье половина народу – идиоты. Сплошь кровосмешения. Один из его сыновей получил пять лет за соучастие в одном из самых гнусных убийств за всю историю здешнего края. Мерзавцы пытали престарелую супружескую пару, дабы выяснить, где те прячут деньги, а потом убили обоих. Часть похищенного обнаружилась в кибитке сына, но он уверял, будто вещи ему оставил какой‑то тип, который в бегах числится. Мерзавец дешево отделался: обвинения в убийстве как таковом против него не выдвигали. Кстати, судья умер неделю спустя после вынесения приговора. От сердечного приступа. Я знал произведения Мейчена куда лучше Эрхарта, и теперь в голову мою закралось вполне естественное подозрение. Ибо Мейчен рассказывает о сношениях между некими полусумасшедшими дегенератами из числа сельских жителей – и странными, чужеродными силами зла. – А может ли быть, что этот старик – ну, Чикно – связан с ллойгор? – осведомился я. – Зависит от того, что вы имеете в виду. Не думаю, что Чикно – птица достаточно важная, чтобы знать о них много. Но он из тех людей, кого они обычно поощряют: старый тупой выродок. Вы инспектора Дейвисона о нем порасспросите: это глава местной полиции. За Чикно тянется целый хвост приговоров длиной с вашу руку: поджог, изнасилование, грабеж со взломом, скотоложество, инцест. Словом, полный дегенерат. В этот момент миссис Долгелли внесла ужин и недвусмысленно дала понять, что мне пора. В дверях я полюбопытствовал: – А что, кибитка этого типа стоит где‑то поблизости? – В миле от моста, про который вы рассказывали. Надеюсь, вы туда не собираетесь? Я поспешил заверить хозяина, что и думать об этом не думал.
Тем же вечером я написал длинное письмо Джорджу Лоэрдейлу в Брауновский университет. Лоэрдейл пописывал детективы (под псевдонимом, разумеется) и выпустил две антологии современной поэзии. Я знал, что он работает над книгой о Лавкрафте, и я нуждался в его совете. К тому времени я чувствовал, что увяз во всей этой истории по уши. Ни малейших сомнений у меня не осталось. А есть ли свидетельства появления ллойгор в области Провиденса? Мне хотелось знать, нет ли каких‑нибудь теорий насчет того, откуда Лавкрафт получал основные сведения? Где он мог видеть «Некрономикон» или хотя бы слышать о нем? В своем письме к Лоэрдейлу я умолчал о подлинных своих заботах и опасениях; сказал лишь, что сумел перевести значительную часть рукописи Войнича и имею основания полагать, что это тот самый «Некрономикон», о котором шла речь у Лавкрафта, и как Лоэрдейл это объясняет? Также я сослался на доказательства того, что в основу рассказов Мейчена легли подлинные легенды Монмутшира, и предположил, что Лавкрафт мог использовать тот же самый легендариум. Не известны ли Лоэрдейлу такого рода местные предания? Скажем, нет ли каких‑нибудь неприятных историй, связанных с лавкрафтовским «Домом с заколоченными ставнями» на Бенефит‑стрит в Провиденсе?.. На следующий день после несчастного случая с Эрхартом приключилось нечто странное, о чем я расскажу лишь вкратце, поскольку происшествие последствий не имело. Я уже упоминал про горничную: бледненькую худышку со спутанными волосами и ногами как спички. После завтрака я поднялся к себе в номер и обнаружил, что она распростерта на коврике перед очагом – по всей видимости, без чувств. Я попытался позвонить администратору, но телефон не отвечал. Девушка казалась такой маленькой и хрупкой, что я решил перенести ее на кровать или в кресло. Труда это не составило; но когда я взял ее на руки, то невозможно было не ощутить, что под коричневым рабочим халатом на ней не надето почти или вовсе ничего. Я удивился: погода стояла холодная. Я уложил девушку на постель, она открыла глаза и поглядела на меня с лукавой радостью, так что не приходилось сомневаться: до сих пор она просто‑напросто притворялась. Я попытался высвободить руку; она ухватила меня за запястье – с явным намерением продлить соприкосновение. Но уж больно грубо было сработано; я отпрянул. В этот момент в коридоре послышались шаги; я поспешно распахнул дверь. На пороге обнаружился неопрятный мужлан цыганской внешности: при виде меня он явно удивился. – Я искал… – начал было он и тут заметил в комнате девушку. – Я нашел ее на полу без сознания. Пойду вызову врача, – быстро проговорил я. В намерения мои входило лишь побыстрее ускользнуть вниз, однако девица, услышав мои слова, заверила: – Нет нужды, – и спрыгнула с постели. Незнакомец повернулся и зашагал прочь, спустя несколько секунд горничная последовала за ним, даже не попытавшись оправдаться. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять: эти двое сговорились, цыган должен был открыть дверь и застать меня в постели с девицей. Не берусь судить, что произошло бы потом: возможно, он потребовал бы денег. Но скорее всего, просто бы на меня напал. Между моим незваным гостем и тем юнцом, что глазел на меня с моста, наблюдалось заметное сходство. Больше я этого человека не видел; девица впредь меня избегала. Этот эпизод лишь подкрепил мою уверенность, что семейство цыган связано с ллойгор куда теснее, нежели осознает Эрхарт. Я позвонил ему домой, но мне сказали, он спит. Остаток дня я посвятил тому, что писал письма домой да осматривал римские развалины в городе. Тем вечером я впервые увидел Чикно. По пути к Эрхарту я проходил мимо небольшого паба с объявлением в окне двери: «Цыган не обслуживаем». Однако ж в дверном проеме маячил старик в мешковатой одежде – с виду вполне безобидный – и, заложив руки в карманы, провожал меня внимательным взглядом. Изо рта у него, покачиваясь, свисала сигарета. По виду – как есть цыган. Я пересказал Эрхарту эпизод с горничной; он, похоже, не воспринял его всерьез – в самом худшем‑де случае меня рассчитывали пошантажировать. Но стоило мне упомянуть про старика, и полковник, живо заинтересовавшись, попросил описать его в деталях. – Да, точно Чикно. Интересно, какого дьявола ему занадобилось. – На вид он вполне безобиден, – промолвил я. – Ага – как ядовитый паук. Встреча с Чикно меня изрядно встревожила. Хотелось бы верить, я – не трусливее любого другого, но юнец у моста и нелепая история с горничной заставили меня осознать, что все мы довольно‑таки уязвимы физически. Если ухажер девицы – или брат, или кем бы уж он ей ни приходился – вздумал задать мне взбучку, так он с легкостью избил бы меня до потери сознания и переломал мне все ребра – я бы и не пикнул. И ни один суд не вынес бы обвинительный приговор человеку, защищавшему «честь» девушки, тем более если бы она поклялась, что пришла в себя после обморока и обнаружила, что насильник воспользовался ее бедственным положением… При этой мысли по спине у меня пробежал пренеприятный холодок: я в страхе осознал, что играю с огнем. Этим страхом объясняется следующее из описываемых мною событий. Но сперва упомяну, что на третий день Эрхарт встал с постели и мы вместе съездили в Сумеречные холмы, пытаясь понять, стоит ли что‑либо за Мейченовой ссылкой на подземные пещеры, где якобы обитают его злокозненные троглодиты. Мы расспросили приходского священника в Лландалффене и в двух деревеньках неподалеку и потолковали с встречными рабочими с окрестных ферм, объясняя, что мы увлекаемся спелеотуризмом. Никто не ставил под сомнение предлог столь малоправдоподобный, но и нужными нам сведениями никто не располагал, хотя лландалффенский священник уверял, что и в самом деле слыхал какие‑то байки о проходах в склонах холмов, что прикрыты валунами от посторонних глаз. Эрхарт, несмотря на хромоту, облазил со мною все окрестности, устал смертельно и вернулся домой в шесть, собираясь лечь пораньше. По пути домой мне показалось – или, возможно, примерещилось, – что цыганского вида парень следовал за мной по пятам несколько сотен ярдов. Какой‑то мальчишка, очень похожий на моего давешнего знакомца, ошивался у входа в гостиницу – и, едва завидев меня, скрылся. Похоже, за мной следили. Но, поужинав и расслабившись, я решил заглянуть в паб, где накануне видел старика Чикно, и осторожно навести о нем справки. Не дойдя до цели четверти мили, я увидел объект своих поисков: Чикно стоял в дверях молочного магазина и не спускал с меня глаз, даже не пытаясь скрыть свой интерес. Я понимал: если я его проигнорирую, то мое чувство незащищенности только усилится, что того и гляди обернется для меня бессонной ночью. Засим я поступил так, как порою поступаю с чудовищами в ночных кошмарах, – направился прямиком к старику и заговорил с ним. И не без удовлетворения отметил, что застал его врасплох. Водянистые глаза забегали – так выдает себя человек, у которого совесть нечиста. Приблизившись вплотную, я осознал, что прямой подход мне ничего не даст. «Зачем вы за мной следите?» Чикно инстинктивно схитрит – а чего и ждать от человека, который обычно с законом не в ладах? – и станет все наотрез отрицать. Так что я лишь улыбнулся и сказал: – Погожий вечер, не так ли? – Эге, точно, – ухмыльнулся цыган. Я постоял рядом, делая вид, что любуюсь окрестностями. Шестое чувство меня не подвело. В роли охотника Чикно ощущал себя слегка неуютно: он скорее привык быть дичью. – А вы нездешний, – заметил он спустя несколько минут. Акцент у него был не валлийский, но более северный – резковатый и грубый. – Да, я американец, – подтвердил я. И, выждав небольшую паузу, добавил: – Да и вы тоже не из здешних мест, судя по выговору. – Эге. Из Ланкашира мы. – Из какой его части? – Даунем. – А, ведьминская деревня! – Я в свое время читал курс, посвященный викторианским романистам, и сразу вспомнил «Ланкаширских ведьм» Эйнсворта.[126] Чикно ухмыльнулся – и я заметил, что во рту у него ни одного целого зуба не осталось – сплошь раскрошенные, потемневшие пеньки. При ближайшем рассмотрении я также понял, что глубоко ошибался, сочтя его безобидным. Эрхартово сравнение с ядовитым пауком было не так уж далеко от истины. Для начала, цыган оказался куда старше, нежели казалось на расстоянии, я бы дал ему больше восьмидесяти. (По слухам, Чикно перевалило за сто. Доподлинно известно, что его старшей дочери стукнуло шестьдесят пять.) Но годы не смягчили его нрава и не сделали его доброжелательнее. Ощущалась в его облике некая животная распущенность, отталкивающая живучесть, как если бы ему до сих пор доставляло удовольствие причинять боль либо вызывать страх. Даже просто разговаривая с ним, я ощущал, как мурашки по коже бегают: все равно что гладить собаку, у которой подозревают бешенство. Эрхарт пересказал мне немало отвратительных слухов об этом человеке, и теперь я готов был поверить каждому слову. Мне тут же вспомнилась история о маленькой дочурке фермера, которую Чикно приютил в дождливую ночь, – и мне стоило немалых трудов не выказать отвращение. Мы постояли еще несколько минут, разглядывая освещенные улицы. Мимо, не обращая внимания на нас, продефилировали несколько подростков с портативными радиоприемниками. – Руку давайте, – вдруг приказал старик. Я послушался. Цыган с интересом воззрился на мою правую ладонь. Затем проследил линии в основании моего большого пальца. – Линия жизни длинная. – Рад слышать. А что еще вы видите? Он поднял глаза и злорадно ухмыльнулся. – Для вас – ничего интересного. Во всей этой беседе ощущалось нечто искусственное. Я глянул на часы. – Пора пропустить стаканчик. И я повернулся было, чтобы уйти, но тут же предложил, словно под влиянием внезапно пришедшей в голову мысли: – А вы ко мне не присоединитесь? – Чего б нет? И Чикно улыбнулся так оскорбительно, что, если бы не мои подспудные мотивы, следовало бы разобидеться насмерть. Понятно, что он про себя думал: что я‑де его боюсь и пытаюсь подольститься. И если первое отчасти соответствовало истине, то второе – никоим образом. Цыган заблуждался на мой счет – и это давало мне некоторое преимущество. Мы дошли до того самого паба, куда я собирался заглянуть с самого начала. Тут я увидел объявление на двери и замялся. – Не волнуйтесь. Ко мне это не относится, – заверил старикан. Мгновение спустя я понял почему. Бар был наполовину полон. Несколько наемных работников играли в дартс. Чикно направился прямиком к месту под мишенью и уселся как ни в чем не бывало. Двое‑трое игроков явно разозлились, но никто не проронил ни слова. Все просто сложили дротики на подоконник и перебрались поближе к бару. Цыган широко ухмыльнулся. Он явно обожал демонстрировать свою власть. Старикан сказал, что не отказался бы от рома. Я подошел к бару; хозяин обслужил меня, не поднимая глаз. Посетители ненавязчиво сдвинулись к противоположному концу стойки или, по крайней мере, подальше от нас – насколько позволяли приличия. Цыгана явно боялись. Возможно, на людей так подействовала смерть судьи, который вынес приговор сыну Чикно. Впоследствии Эрхарт рассказал мне и о других случаях. Одно меня слегка успокоило. Пить он не умел. Я заказал ему один ром, чтобы цыган, не дай бог, не подумал, будто я пытаюсь его напоить, но он, сощурившись, заметил: – Маленький больно. Так что я заказал второй. Первый бокал старикан осушил, пока я ходил к стойке. А десять минут спустя взгляд его отчасти утратил остроту и проницательность. Я решил, что от откровенности ничего не потеряю. – Я о вас много наслышан, мистер Чикно. Мне крайне интересно с вами познакомиться. – Эге. Дык вот и зазнакомились, – отозвался цыган. Он задумчиво потягивал ром, цыкая полым зубом. А затем заметил: – Вы кажетесь здравомыслящим человеком. Зачем вы остаетесь там, где вы лишний? Я не стал изображать непонимание. – Я скоро уеду – вероятно, в конце недели. Но я явился сюда попытаться отыскать кое‑что. Вы не слышали о рукописи Войнича? Разумеется, ни о чем подобном старый цыган не слышал. Невзирая на ощущение, что даром трачу слова, ибо собеседник мой тупо смотрел куда‑то мимо меня, я вкратце поведал об истории рукописи и о том, как я ее расшифровал. И под конец сообщил, что Мейчен, по всей видимости, тоже знал это произведение и что, вероятно, вторая его часть или, может, еще один список находятся где‑то в этой части мира. Когда же Чикно наконец ответил, я понял, что глубоко ошибался, решив, что он глуп либо невнимателен. – То есть вы пытаетесь меня убедить, будто вас сюда занесло ради какой‑то там рукописи? И все? – уточнил он. Голос его звучал по‑ланкаширски грубовато, но не враждебно. – Да, именно за этим я и приехал, – подтвердил я. Чикно перегнулся через стол и дыхнул на меня ромом. – Слышь, мистер, мне известно куда больше, чем вы думаете. Я вас как облупленного знаю. Так что хорош шутки шутить. Может, вы и прохфессор из колледжа, да только мне на это начхать. Меня не оставляло ощущение, будто передо мной крыса или ласка – опасная тварь, которую следовало бы уничтожить, точно ядовитую змею, – но я усилием воли закрыл на это глаза. Я внезапно понял про него одну вещь: на самом‑то деле мое профессорское звание цыгану было глубоко небезразлично: он откровенно наслаждался возможностью приказать мне – университетскому профессору! – убраться прочь и не совать нос в чужие дела. Так что я вдохнул поглубже – и вежливо проговорил: – Поверьте, мистер Чикно, меня интересует исключительно рукопись. Если бы я смог ее отыскать, я был бы доволен и счастлив. Старик допил свой ром, и я уж решил было, что он собрался уходить. Ничего подобного: он просто давал понять, что надо бы повторить. Я сходил к стойке и принес двойной ром ему и еще одно виски «Хейг» – себе. Я снова уселся за стол; Чикно жадно отхлебнул рома. – Да знаю я, зачем вы здесь, мистер. И про книгу вашу знаю. Но я парень незлопамятный. Я всего лишь хочу сказать, что вы никому не интересны. Что б вам не уехать обратно в свою Америку? Здесь вы вторую часть своей книги не отыщете, точно говорю. Минуту‑другую мы оба молчали. И тут я решил объясниться начистоту. – А зачем им так нужно, чтобы я уехал? В первое мгновение собеседник мой словно не осознал сказанного. Затем разом посерьезнел, помрачнел – хотя и ненадолго. – Не стоит об этом, – отрезал он. Но спустя минуту Чикно словно бы передумал. Глаза его снова недобро вспыхнули. – Вы их, мистер, не интересуете. На вас им плевать. Это вот он им не нравится. – Старикан дернул головой: по всей видимости, имелся в виду Эрхарт. – Дурак набитый, вот он кто. Его уж сколько раз предупреждали; можете передать ему от меня, что в следующий раз никаких предупреждений не будет. – Он не верит в их власть. Полагает, сил у них недостаточно, чтобы повредить ему, – объяснил я. Цыган словно бы никак не мог решить, улыбнуться тут следует или презрительно ухмыльнуться. Лицо его исказилось, и на мгновение мне померещилось, будто его глаза вспыхнули алым, как у паука. – Стало быть, распроклятый дурень заслуживает своей участи! Я похолодел от страха – и вместе с тем испытал что‑то похожее на торжество. Мне удалось‑таки разговорить старого мерзавца! Моя откровенность себя оправдала. И если только он не вспомнит вдруг об осторожности, я того и гляди выведаю кое‑что из того, что так меня занимает. Старик цыган взял себя в руки – и добавил уже более спокойно: – Во‑первых, дурак он уже потому, что ничего толком не знает. Ни черта! – И Чикно постучал мне по запястью согнутым пальцем. – Я так и подозревал, – кивнул я. – Ах, вот как, подозревали? Ну значит, и не ошиблись. Не приходилось сомневаться, что презрение его – не наигранное. Но следующие его слова потрясли меня куда сильнее, нежели все предыдущее. Чикно нагнулся ко мне и с неожиданной прямотой сообщил: – Эти твари – они не из волшебной сказочки, знаете ли. Они не в игрушки играют. И тут я понял то, чего до сих пор не осознавал. Чикно и впрямь знал «их», знал – и воспринимал с равнодушным прагматизмом, как ученый – атомную бомбу. Думаю, вплоть до сего момента я в «них» толком не верил; я надеялся, что все это какая‑то странная иллюзия или что, подобно привидениям, они не могут вторгаться в дела людей хоть сколько‑то ощутимо. Слова цыгана открыли мне глаза. «Эти твари». У меня просто волосы встали дыбом, и холодная волна разлилась по ногам от бедер до ступней.
|