Глава 13. Валентин заболел. Весь вечер Ольга сидела у его постели и ждала, когда же спадет жар

Г.

Валентин заболел. Весь вечер Ольга сидела у его постели и ждала, когда же спадет жар. Она окунала полотенце в таз с холодной водой, отжимала, встряхивала и аккуратно, словно боясь причинить боль, укладывала на его горячий лоб.

Валентин простыл: когда возвращался с работы, попал под дождь, промочил ноги. Сначала у него сильно болело горло, и Оля, уложив его в постель, согрела молока, заставила его выпить с медом и маслом. Потом начался жар, и она дала ему аспирин.

Все ее переживания, связанные с переездом к нему, с ее тяжелыми телефонными разговорами с матерью и страшными упеками, – все это сейчас померкло и лишилось смысла перед главным: болезнью Валентина.

Больше того, Оля вдруг почувствовала себя виновной в том, что он заболел. Она решила, что это из‑за нервов. Что он и так жил в постоянном нервном напряжении из‑за смерти жены, а тут теперь какие‑то дурацкие обвинения в растлении… Растление. Какое изуверское слово! Они дружно живут с Валентином, и она воспринимает его как родного человека. Как дядю. Или старшего брата. Они поддерживают друг друга, помогают, и в их образовавшейся семье нет места печали и боли. До его болезни они жили хорошо, о многом говорили, строили планы… И Валентин даже оправдывал Дину, которая, по мнению Маши, бросила Ольгу.

Иногда их приглашали на обед или ужин Орешины. И там, среди хороших и теплых людей, Оля начинала себя чувствовать совсем взрослой и благополучной. Во‑первых, у нее теперь был Валентин, которого она считала своим защитником, союзником, близким и родным человеком. Во‑вторых, у нее как‑то наладилась внутренняя жизнь. Она успокоилась. Стала даже учиться лучше. В доме появилось много новых книг, фильмов, они с Валентином стали часто ходить в театры, филармонию, кино. И все вокруг стало совершенно другим, переливающимся радостными, яркими красками… Оказывается, помимо материальных благ, из‑за которых чуть было окончательно не разрушилась их с матерью жизнь, существовала и другая сторона жизни, более значительная и приятная – душевная, духовная, в которой теперь все пребывало в покое и гармонии и где каждый день приносил счастье и радость.

А потом так случилось, что Оля стала забывать мать, ее упреки, разговоры о Валентине… Больше того, ей даже захотелось, чтобы мать позвонила ей и снова начала свои разговоры, и тогда бы Оля ответила ей. Да, она уже знала, что ответит ей: «Почему же ты не пришла, мама, если считаешь, что я попала в руки растлителя? Почему не вызвала милицию? Почему ограничиваешься одной руганью?» Но ответ она и так знала: мать ругала ее словно для очистки совести, хотя на самом деле она была, скорее всего, рада, что дочь пристроена, что нашла бесплатную крышу над головой и что теперь она не умрет с голоду… Конечно, мать продолжала передавать Ольге деньги через бармена, но Валентин подсказал ей откладывать их, копить…

В субботу они приглашали к себе Орешиных. Оля испекла пирог, Валентин сам приготовил салат, Орешины пришли с домашним печеньем и новым фильмом… Вечер прошел так хорошо, Оле было ужасно приятно, что она принимает гостей совсем как взрослая.

И вот теперь Валентин слег. Оле казалось, что он даже не слышит ее. Однако, когда она начинала заговаривать о том, чтобы вызвать «Скорую», Валентин открывал глаза и мотал головой: нет, нет…

Оля позвонила Маше Орешиной, попросила зайти. Маша пришла, постояла на пороге и сказала, что, скорее всего, это грипп. Что Оле следует ходить в марлевой повязке. Они вместе нашли в аптечке марлю, Оля пообещала, что постарается поберечься, чтобы не заразиться от Валентина.

– Обязательно утром вызови врача. Вот номер телефона поликлиники… Я запишу тебе сейчас фамилию, возраст Валентина, и ты скажешь все это по телефону… Это вирус, с этим шутить нельзя…

Ближе к ночи жар спал, Валентин вспотел, и Оля протерла ему лицо и шею полотенцем, как могла, переодела в сухую чистую пижаму, снова укрыла одеялом. Дала чаю с малиной. Он пришел в себя, даже пытался шутить:

– Давно меня никто не лечил… Но знаешь, мне стало намного легче… Не знаю, где это я мог так простудиться…

– Была Маша, она сказала, что это вирус. Грипп. Что мне надо ходить в марлевой повязке… А утром я вызову врача. Непременно.

– Хорошо. Но я соглашаюсь потому, что живу не один и не могу позволить себе болеть долго. Во‑первых, ты можешь заразиться, а во‑вторых, не хочется быть тебе обузой…

– Обуза? Валентин, какие глупости!

Утром она вызвала участкового врача, он, точнее, она, появилась ближе к обеду. Неразговорчивая, неприятная и какая‑то нервная особа в зеленом берете, которая долго что‑то писала, а потом, отдав рецепты, сказала, чтобы ее вызвали повторно через три дня. Оле показалось даже, что она забыла сказать им, как лечить Валентина. Рецепты рецептами, но хотя бы произнесла что‑нибудь вроде: пейте побольше жидкости, чай с лимоном, постельный режим… Какие‑то обычные слова, какие говорят в подобных случаях. Ничего! Она ушла, и у Оли осталось какое‑то нехорошее чувство, словно они впустили в дом врага.

Оля купила лекарства и принялась лечить Валентина с удвоенной силой. Даже находясь в школе, она постоянно звонила ему, чтобы справиться о его самочувствии. Ей было приятно заботиться о нем, она чувствовала, что нужна ему, и это чувство делало ее сильнее, ей даже хотелось, чтобы ее почаще вызывали к доске, чтобы она сумела продемонстрировать все свои знания и желание учиться хорошо, очень хорошо, чтобы догнать и перегнать всех классных отличников…

Вернувшись после школы, она принялась готовить обед. Сварила куриный суп, зная, что куриный бульон очень полезен для болящих. Еще – блинчики с мясом. Разморозила вишню и приготовила кисель. Ей казалось, что за последние месяцы она повзрослела на целую жизнь и теперь ей уже ничего не страшно… Вот только при мысли о матери сердце ее щемило, и становилось как‑то холодно, неприятно на душе.

…Она крепко спала в своей комнате, когда в дверь позвонили. Звонили долго, резко, за дверью слышались чужие голоса… «Пожар», – подумала Оля, накидывая на себя халат.

– Валентин, думаю, что‑то случилось в доме… Может, пожар? Ты лежи, я сейчас все узнаю…

Завернутый в пуховый платок с компрессом на груди, он все равно попытался подняться, но Оля решительно его остановила:

– Говорю же, сама открою…

Посмотрела в глазок. Увидела несколько человек – соседи, милиционер… Открыла.

– Извините, что беспокою вас в столь поздний час… – сказал извиняющимся тоном молодой милиционер с большими розовыми ушами. – Но мне поступил сигнал… Могу я увидеть хозяина квартиры, гражданина Юдина?

– Можете, конечно… Но у него грипп. Он лежит… в компрессах…

– Ну, я же говорила, что они живут вместе! – сказала женщина, которая проживала в одном подъезде с ними. – Они сожительствуют! Он – взрослый мужик, совсем потерявший голову, а она – да ей еще и пятнадцати‑то, наверное, нет!

– Вы дура! – сощурив глаза, прошипела Оля, давясь подступившими рыданиями. – Что вам надо?

– Вот видите? Она уже и обзывает меня!!! Пройдемте, пройдемте, и вы сами убедитесь, что они спят вместе… Да она наверняка беременная от него!

Это была самая активная женщина. Остальные жильцы дома в наброшенных поверх ночных рубашек и пижам куртках и пальто просто с любопытством разглядывали худенькую встревоженную девочку, которая вроде бы сожительствует с вдовцом Юдиным. Все знали, что у него недавно умерла жена и что он очень тяжело переживал утрату, что не ел, не пил, и поговаривали даже, что хочет уйти вслед за женой…

Оля видела, что и молодой участковый чувствует, что сделал что‑то неправильно, что он не должен был вторгаться ночью в квартиру Юдина, по сути, в его частную жизнь, тем более что он руководствовался единственно письменным заявлением соседки Юдина. Он видел перед собой испуганную девочку, совершенно непохожую на других девочек, молоденьких проституток, с которыми ему приходилось сталкиваться по службе… У них были другие глаза, другое выражение лица…

Оля между тем сообразила позвонить Маше Орешиной. Маша – взрослая женщина, она быстро объяснит им, что к чему…

Разбуженная Маша сказала, что будет через секунду, и она появилась. В халате, растрепанная. Увидев компанию, в которой заявился к Юдину милиционер, кивнула головой, мол, все поняла…

Между тем на пороге возник замотанный в большой пуховый платок и плед Валентин. Вид у него был больной, страдальческий.

– Вы зачем подняли в час ночи больного человека? – возмутилась Маша. – В чем дело? Какое вы имеете право?

– Да он спит с этой девчонкой! – Жалобщица пошла пятнами. – Это вы все слепые и ничего не видите дальше своего носа… Девочка жила себе спокойно на квартире, потом ей жить стало негде, и этот… пустил ее к себе… И она согласилась, а что ей, брошенной матерью, оставалось делать? Дядя позвал, вот она и пошла… А вы отправьте ее на экспертизу, прямо сейчас, и поймете тогда, что все то, о чем я говорю, – чистая правда. Не удивлюсь, повторяю, если окажется, что она уже беременная…

Люди стали расходиться. Как‑то стало нехорошо, гадко на душе у всех тех, кто тоже был разбужен этой шумной, переполненной злобой и агрессией женщиной. Находясь в полусне, они, вероятно, восприняли появление человека в форме как сигнал какой‑то беды и отправились группой туда, где эта беда случилась и где требовалось вмешательство общественности.

– Вы же все знаете Валентина… – говорила вслед им Маша. – Знаете, какой он человек, много лет живем все под одной крышей… Как вы могли поддаться на провокацию? Вам бы только заглянуть в чужую жизнь… как под одеяло… Сами на себя смотрите… А вы? – обратилась она уже к милиционеру. – Ну что, собрали материал для протокола? Увидели перепуганную девочку, которой и так жить на этом свете нелегко… И больного человека, который ее приютил.

– Но они действительно живут вместе… – развел руками участковый. – И мы не знаем, какие между ними отношения.

– Да Валентин начал собирать документы, чтобы удочерить ее. А если не получится, то стать опекуном Оли. Официально.

Она сочиняла на ходу, Оля поняла это, как понял это и едва стоящий на ногах Валентин. Надо было добиться того, чтобы участковый как можно скорее ушел, причем ушел с сознанием выполненного долга и того, что в этой квартире никто ни с кем не сожительствует, не растлевает…

– Я не знал… Поступил сигнал, и я должен был среагировать.

– Почему же вы не пришли утром или днем? Почему так поздно?

– Так чтобы… того… застать с поличным… Эта женщина сказала, что они спят вместе.

– Валентин пустил Олю к себе в квартиру, сделал доброе дело, и теперь еще оказывается, что он и виноват в чем‑то? А как бы поступили вы, гражданин участковый, если бы вашу молоденькую соседку выставили из квартиры… оставили бы ее жить на лестнице? Или позволили бы ей бомжевать на вокзалах?

– Ладно. Я пошел… Сигнал поступил, я должен был отреагировать… – Он, словно отмахиваясь от кого‑то невидимого, ушел. Его уши пылали.

Маша с Олей проводили Валентина до постели, уложили.

– Вот дрянь… – ругалась Маша уже на кухне, где они с Олей решили выпить чаю, чтобы успокоиться. – Хотя, с другой стороны, такие люди тоже нужны. Ведь на месте Валентина на самом деле мог оказаться какой‑нибудь мерзавец… таких историй много… Но надо же разобраться, порасспрашивать соседей, а не верить одной, такой вот скандальной… Ой, Оля, даже и не знаю, как реагировать на все это. Когда между людьми отношения чистые, все это воспринимается болезненно… Представляю, что сейчас испытывает Валентин.

– Вы сказали про удочерение… А это возможно? Это я к тому, чтобы нас больше не тревожили. Мы только‑только начали нормально жить… Я почти не вспоминаю маму и то, что она меня бросила, а Валентин старается не думать о том, что у него умерла жена. Мы внушаем друг другу, что жизнь продолжается, понимаете?

– Да я все понимаю… Но мы живем в обществе, и не все думают так же, как мы… И, повторяю, может, кому‑то и кажется, что взрослый мужчина не должен проживать под одной крышей с такой молоденькой девушкой, не его родственницей, понимаешь? Если развивать эту тему, то общество не должно быть равнодушным к каким‑то явным нарушениям определенного порядка в отношениях между людьми, тем более когда речь идет о возможных преступлениях…

Оле не нравилось, что и Маша тоже заговорила о том, о чем она и слышать не хотела. Но тем не менее она была достаточно взрослой, чтобы не понимать, что такие разговоры в их ситуации просто неизбежны.

– Вот как ты думаешь, почему твоя мама ни разу не приехала и не встретилась с Валентином?

– Да потому, что она его знает, видела и понимает, что ничего такого между нами нет. И все те подозрения, которыми она отравляет нашу жизнь, не больше, чем подозрения… Она сотрясает воздух для очистки совести… Маша, мы же все отлично это понимаем.

– А ты сильная, – сказала Маша восхищенно. – И умная. Дай бог вам с Валентином сил, чтобы вы вынесли все это… Ну а я со своей стороны все же попытаюсь встретиться с твоей матерью и поговорить с ней по душам… Постараюсь убедить ее в том, что для нее, попавшей в столь сложное положение с этим фермером, который не терпит чужих детей, самое лучшее – это отказаться от тебя совсем, то есть оформить отказ от родительских прав, чтобы у Валентина была возможность удочерить тебя. Постараюсь заняться этим в самое ближайшее время. А ты береги себя и продолжай лечить Валентина.

Но, сказав все это, Маша почувствовала вдруг, что она становится преступницей. Она абстрагировалась и видела перед собой только Олю, и думала только об Оле. Даже слова девочки о том, что она старается не вспоминать маму, были восприняты Машей спокойно, как если бы так и должно было быть… А ведь все то, что происходило с Олей, было самой настоящей трагедией. Мало того, что у девочки нет настоящего отца (может, он где‑то и есть, да только в жизни девочки он отсутствует), так еще и у матери поехала крыша на почве перемен в личной жизни. Дочку во всем винит. Мол, это из‑за нее она терпит нелюбимого мужчину, живет с ним, объедается свининой и обманывает его в деньгах. Ведь ясно, что о тех деньгах, которые Дина передает Оле, фермер ничего не знает. Возможно, это хозяйственные деньги…

Уже на пороге Маша вдруг остановилась – мысль словно иглой проколола ее оформившееся представление о том, какие именно отношения связывают Олю и взрослого Валентина. А вдруг все совсем не так, как пытается ей внушить Оля? И они любовники? И если он ее удочерит, ими этот документ будет воспринят как свидетельство о заключении брака? Что стоит двум влюбленным вводить окружающих в заблуждение?

Она резко повернулась и приблизилась к Оле:

– Оля… Ты извини, что я задам тебе этот вопрос, но я должна, просто обязана это сделать, тем более что я принимаю участие в твоей судьбе…

Оля распахнула глаза и, кажется, поняла, о чем ее хотят спросить.

– Маша, у нас ничего не было. И не будет. Мне нравится один парень из одиннадцатого класса, Сережа… Мы с ним, правда, всего лишь пару раз сходили в кино и даже не целовались, но все равно, думаю, я тоже ему нравлюсь…

– Ты прости меня, Оля. Не знаю, откуда взялась эта мысль… Но в жизни бывает все… И ты можешь не знать о чувствах Валентина, они могут проявиться позже, когда он забудет свою жену…

– А разве можно знать, что нас ждет?

Маша, спрашивая себя, а правильно ли она вообще делает, вмешиваясь в чужую жизнь, ушла от Оли с тяжелым сердцем.

Оля же, заглянув в спальню к Валентину, нашла его крепко спящим. Она на цыпочках вернулась в кухню, допила остывший чай и, облокотившись на стол и уткнув лицо в ладони, заплакала.