События нашего городка 23 page. — Когда мы уже поедем домой?

— Когда мы уже поедем домой? — спросил Скарлет-Тейлор, сидя рядом с Томом на скале-крепости.

— Не говори глупостей, сначала нужно хорошенько насладиться.

— Купанием, в такой шторм? Вода аж темно-зеленая.

— Попробуй, увидишь, как это здорово. Смотри, вон Мэривилль. Отсюда видно только верхнее окно и кусок крыши. Наверное, ты скажешь — неудивительно, что Алекс его продала.

— Нет, я думаю, что здесь замечательно.

— Ну тогда…

— Я просто не хочу купаться. Но я обожаю такой берег. Скалы, водоросли, и черно-белый полосатый маяк, и крики чаек. Мне это напоминает Донегал. Только, — добавил он, — Донегал гораздо красивее.

И Эмма подумал, как ужасно грустно, что он не может любить свою родину, не может больше возвращаться туда с радостью. И еще он подумал — как печально, что он любит Тома, но эта любовь не должна проявиться, не может коснуться любимого. Казалось, любовь испаряется, растворяется в воздухе, ударившись о какой-то невидимый барьер. Эмма подумал о матери, к которой приехал, движимый чувством вины, на жалкие два дня перед началом семестра. И еще подумал о своем учителе, мистере Хэнуэе — он так и не собрался сказать ему, что решил бросить пение. И неужели я действительно никогда больше не буду петь, подумал он.

— Смотри, старина Джордж сидит, мрачный как туча. Интересно, о чем он думает!

— Зачем он поехал?

— Чтобы изображать одинокого и непонятого. Посмотри на его позу.

— Я хочу с ним говорить, — сказал Эмма. — Долго, не торопясь.

— Хочешь ему помочь, ему все хотят помочь, правда же, он везунчик?

— А ты разве не хочешь ему помочь, разве ты его не любишь?

— Ну да, но что может сделать любовь, если ее не пускают внутрь? Бегать вокруг и плакать?

Действительно, что?

— Ужасно жаль, что я не повидал Стеллу, в тот день, у Брайана.

— Да, ты с ней чуть-чуть разминулся. Стелла очень сильная, сильнее нас всех. И такая красивая — как египетская царица.

— Но где же она?

— В Лондоне. Или, как я думаю, уехала к отцу в Токио.

— Правда, странно?

— Да, но Джордж и Стелла всегда были странные.

— О, смотри, вон мисс Мейнелл и мисс Скотни.

— Откуда ты знаешь, как зовут горничную?

— Слышал в Купальнях.

— О боже, они начинают раздеваться, они не знают, что нам их отсюда видно, бежим быстрей!

Том и Эмма соскользнули по скале вниз и помчались прочь по пляжу, к воде.

Аперитивы были такие: Габриель привезла смесь джина со свежим апельсиновым соком, холодную, во фляжках-термосах. Алекс — две бутылки виски и два сифона содовой. Перл захватила с собой кока-колу. К обеду подали югославский рислинг. А вот что они ели. Стол, приготовленный Габриель, состоял из паштета на овсяном печенье, датской салями, тонко нарезанного языка, зеленого салата, салата из помидоров, кресс-салата, молодого картофеля, ржаного хлеба с тмином, творога, летнего пудинга и винограда. Руби же приготовила бутерброды с ветчиной, с яйцом, с огурцами, колбасу, пирог с ветчиной и телятиной, галеты, чеддер, двойной глостерский сыр, корзиночки с кремом и бананы. Поскольку Руби и Габриель никогда не советовались друг с другом насчет количества еды, обе рассчитывали на всех, так что еды было много. Мечта Эммы — побеседовать с Джорджем — наконец сбылась. Эмма нарочно сел рядом с ним и стал расспрашивать его об Эннистонском кольце и о музее. Наступило всеобщее замешательство (от которого Джордж получил огромное удовольствие), когда Эмма, ничего не зная об эскападе Джорджа, выразил сожаление, что принадлежащая музею уникальная коллекция римского стекла не выставлена на обозрение публики. Кашель Брайана и пинок Тома прервали эту недолгую беседу. Но тем не менее она состоялась, и всех странным образом удивило то, что Джордж вел себя совершенно как обычный человек. (А чего, интересно, они от него ждали?) Джордж не проявил никакой эксцентричности, за одним исключением: отвечая на вопросы Эммы, он неотрывно глядел на Хэтти. Он снял пиджак и жилет, явив свеженакопленный жирок. Круглое лицо было спокойно и довольно, а взгляд — благодушен, но пристален. Хэтти почувствовала это и отвернулась. Перед обедом Том вежливо спросил Хэтти, не показалось ли ей море холодным, и она ответила, что оно не холодней Майна. За обедом Том хотел было сесть рядом с Хэтти, но Перл, нарочно или нет, помешала — заняла место, пока все неловко рассаживались кругом на камнях и ковриках. Алекс была стройна и моложава в брюках и ярко-голубой пляжной рубашке, со сверкающими на солнце густыми волосами цвета соли с перцем. Она старалась быть любезной по отношению к девушкам и при этом остро сознавала присутствие Джорджа. Габриель, также остро сознавая его присутствие, невольно поглядывала на него с улыбочкой, говорившей: «Смотрите, как он хорошо себя ведет». Она даже взглянула на Брайана, одобрительным кивком указывая ему на чудо — нормальное поведение Джорджа. Это было неприятно и Брайану, и Тому.

— Где ты была? — спросила Алекс у Руби, — Мне пришлось убирать самой, все ушли.

— Гуляла.

— Гуляла? Ты никогда не гуляешь.

— Сходила глянуть на дом.

— Мэривилль? Они еще, чего доброго, подумают, что мы за ними шпионим! Пожалуйста, убери тут. Я и так уже почти все сделала.

Алекс пошла прочь. Она вдруг горько пожалела, что продала Мэривилль. Она подумала: можно было бы пригласить его сюда, устроить что-то вроде приема, это было бы вполне оправданно, и он бы пришел. Ей почти удалось заманить его в дверь Белмонта в тот день, когда он пришел с бутылками. Что значили эти бутылки? На пустом пляже на нее нахлынули одиночество и зависть, а шум моря напомнил о смерти. Алекс хотела найти Джорджа, но он ушел; все ушли. Она хотела посмотреть, сколько времени, и обнаружила, что часов на руке нет; должно быть, обронила. Стеная от досады, она принялась осматривать песок.

— Где Джордж? — спросил Брайан у Тома.

— Не знаю.

— Габриель пришла с тобой?

— Нет, я ее не видел.

Брайан шел вдоль скал, в сторону маяка, а не Мэривилля, с Адамом и Зедом. Он подумал, что Габриель пошла в эту сторону, но ее не было видно. Он поспешил обратно, оставив Адама и Зеда на пляже рядом с семейным лагерем. «Не плавайте без меня», — сказал он и побежал, и бежал всю дорогу до развалин усадьбы. В саду слышался смех — там оказались Том, Хэтти, Перл и Эмма, но Габриель не было. Пыхтя, Брайан побежал назад.

— Я хотел как бы извиниться перед вами, — сказал Том, обращаясь к Хэтти.

Они на минуту остались одни в заросшем саду, где самшитовые изгороди вымахали в двенадцатифутовых динозавров. Обломки старой вымостки, статуй, урн, балюстрад лежали, полускрытые травой и мхом, и всюду буйствовали дикие розы, образуя огромные колючие арки. В отдалении куковала кукушка. Невидимые жаворонки пели высоко над землей, в ослепительном синем воздухе.

— Смотрите, рука! — сказала Хэтти. Она вытащила из колючих плетей каменную кисть руки в натуральную величину.

— Как красиво, как странно.

— Хотите ее взять?

— Нет, она ваша.

— Это мрамор?

— Известняк, наверное.

— Почему как бы?

— Что?

— Почему «как бы» извиниться?

— Действительно, почему? Я хочу перед вами извиниться.

— Ну хорошо, продолжайте.

— Но не знаю как.

— Ну тогда не извиняйтесь.

— Я хочу сказать… я думал, что ваш дедушка вам объяснил…

— Что объяснил?

— Что он хочет… ну… хочет, чтобы мы с вами поженились. Хэтти с минуту молчала, глядя на каменную руку. Волосы Хэтти, курчавые от морской воды, стянутые лентой, волнами спускались по спине. Хэтти сунула руку в карман (она была в том самом летнем платье из «Бутика Анны Лэпуинг»), но рука была слишком тяжела, и платье перекосилось. Она опять вынула руку.

— Ну хорошо. Я буду считать, что вы извинились.

— Но…

— Это не важно, это не важно.

— Это какое-то безумие, правда?

— Что?

— То, что он хотел.

— Да.

— Я хочу сказать… он немного не от мира сего… ведь эти вещи так не делаются, правда?

— Правда.

— Вы ему скажете?

— Что?

— Что я у вас был… что я… пытался…

— Нет. Это не имеет ко мне никакого отношения. Я тут абсолютно ни при чем.

— А… ну хорошо… — уныло сказал Том, — Я ему напишу. Он надеялся, что извинения избавят его от чувства вины и мучительного чувства, что кто-то думает о нем плохо. Но теперь, кажется, стало еще хуже. Все перепуталось.

— Я давно хотел с вами поговорить, — сказал Эмма. Они с Перл были одни в другой части сада, возле заросшего лилиями пруда у подножия полуразрушенной каменной лестницы. Лилии покрыли почти всю поверхность водоема. Лишь местами в окнах темно-зеленой воды мелькали золотыми вспышками огромные карпы.

— Как это? — спросила Перл. — Мы же только сегодня познакомились.

Перл тоже была в летнем платье — не струящемся, в цветочек, как у Хэтти, но в прямом желтом платье-рубашке, подпоясанном на узкой талии и похожем на униформу героев научно-фантастического романа. Голова Перл с прямым профилем была так узка, словно стремилась стать двухмерной. Солнце придало смуглой коже еще капельку смуглоты, бросило на щеки красновато-коричневый румянец и высветило рыжеватые оттенки в темных волосах, которые Перл сознательно подстригла покороче.

— Я вас несколько раз видел в Купальнях, в Институте, как тут говорят.

— Да?

Перл думала, что Эмма очень странный. Он потел в пальто и жилете, бледное лицо обгорело до болезненного розового блеска. Эмма строго смотрел через узкие овальные очки.

— Да. Вы меня интересуете.

— Как это мило, что вы мной интересуетесь! Но вы знаете, что я служанка мисс Мейнелл?

— Это живописная, но несущественная подробность. В наше время очень странно быть чьей-нибудь служанкой.

— Вы ведь ирландец, правда?

— Это тоже живописно, но несущественно.

— А что существенно?

— Вы.

Эмма бросил в пруд камень, но тот не потонул, а остался лежать на толстом листе лилии. Эмма бросил другой камень, целясь в первый, но промахнулся.

— Вы от меня что-то хотели? — довольно резко спросила Перл.

— О, я еще не знаю, — ответил Эмма, — Может, и нет.

И добавил:

— Я хотел познакомиться с вами еще до того, как узнал, кто вы.

— Но зачем со мной знакомиться? Простите, этот разговор принимает какой-то дурацкий оборот.

— Не думаю. Мы немного стесняемся, но делаем успехи. И опять-таки я не знаю. Почему одни люди интересны, а другие нет? Логика тут бессильна.

— Наверно, пора идти обратно…

— Я обычно не разговариваю так с девушками. Я вообще обычно не разговариваю с девушками.

— Может, и лучше не разговаривать. Со мной очень скучно, вот увидите.

— Почему вы так думаете?

— Я ничего не знаю.

— Не страшно, зато я все знаю. Если вам надо что-нибудь знать, я вам расскажу.

— Вы историк?

— Да. Конечно, я знаю только факты и несколько обрывочных идей, которые к ним прицепились.

— Давайте лучше вернемся к мисс Мейнелл и мистеру Маккефри.

— Моего друга зовут Том, а вашу подругу — Хэтти. Может, обойдемся без мистеров и мисс?

— Нет.

— Как вам будет угодно. Я понял, почему хотел с вами познакомиться.

— Почему?

— У вас сухой вид.

— Сухой?

— Ну да. Девушки редко бывают сухими.

— Что это значит?

— Сухой, ну, как в сочетании «сухой и твердый». Противоположность раскисшему и мягкому.

— А я думала, мужчинам нравится мягкость. Может быть, вы думаете, что я похожа на мальчика?

— Расскажите мне что-нибудь о себе.

— Что?

— Все равно что.

— Моя мать была проституткой.

— Это должно произвести на меня впечатление?

Габриель тем временем ужасно переживала. Она пошла вдоль пляжа (Брайан это видел), но скоро вскарабкалась по скалам, стоящим со стороны суши, и принялась меж них бродить. Искала ли она Джорджа? Нет. Мысль о том, чтобы оказаться наедине с Джорджем среди этого буйства дикой природы, наполняла ее ужасом. Но не был ли этот ужас смешан с наслаждением? Она пошла дальше и наконец добралась до знакомого места, недалеко от маяка, где скалы становились круче, полоса песка меж ними и камнями на краю моря сходила на нет и утесы отвесно уходили в глубокую воду. Подняв голову после нелегкого подъема, Габриель вдруг увидала на фоне неба силуэт мужчины. Сначала она решила, что это Джордж. Потом поняла, что это не мужчина, а высокий мальчик, подросток. Подойдя, она увидела еще одного мальчика. Они стояли и глядели в лужицу среди камней, высоко над линией прилива — зимние шторма забрасывали сюда воду. Габриель знала эту лужицу. Она подошла ближе, и мальчишки тоже ее заметили.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Габриель остановилась у лужи и тоже заглянула туда. Ее стиснула внезапная боль и предчувствие страха. В луже туда-сюда плавала рыба, большая, дюймов восемнадцати длиной. «Рыбе неоткуда взяться в луже, — подумала Габриель, — должно быть, мальчишки ее сюда посадили». Она мгновенно отождествила себя с этой рыбой. Она подумала: если рыбу оставить тут, она очень скоро задохнется. Вода в луже гнилая, в это время года волны вообще сюда не достают.

— Какая милая рыбка, — сказала она. — Это вы ее поймали?

— Ага.

— Вы ее опять выпустите?

— Нет. Еще чего!

— Но нельзя же ее здесь оставить…

— Это еще почему?

— Она задохнется в такой маленькой лужице.

— Мы ее заберем домой, — сказал другой мальчик, — У нас есть ведро.

— Вы хотите ее съесть?

— Может. А может, она будет у нас жить.

— Она у вас умрет.

— Почему?

— Пожалуйста, пустите ее обратно в море! Можно ее поймать и выпустить прямо отсюда, пустить на глубину и посмотреть, как она уплывет. Правда, это будет здорово?

Высокий мальчишка засмеялся.

— И не подумаю. Это моя рыба!

Мальчики были в черных кожаных куртках и джинсах, коротко стриженные, на вид лет по пятнадцати. Расстройство Габриель их очень забавляло.

— Пожалуйста, — сказала Габриель, — ну пожалуйста.

Она села на корточки у лужи.

— Эй, а ну не трогайте.

— Она такая красивая, такая живая и вдруг умрет…

— А то вы не едите жареную рыбу! — сказал второй мальчик.

Габриель внезапно осенило.

— Я ее у вас куплю!

Они опять захохотали.

— Да ну? Почем?

— Я вам дам фунт.

— Два фунта.

— Хорошо, два фунта.

— Десять фунтов, двадцать, сто.

— Я вам дам два фунта за эту рыбку.

— А ну покажите деньги!

— О боже…

Денег у Габриель с собой не было. Ее сумочка осталась лежать на песке под ковриком вместе с остатками обеда.

— У меня нету с собой. Я принесу с пляжа. Но можно, мы сначала отпустим рыбку, пожалуйста, я вам дам два фунта, честное слово. Вы можете пойти со мной…

— Нет, — сказал мальчишка повыше, — Принесете два фунта, и, может быть, я сказал — может быть, получите рыбу.

Слезы навернулись Габриель на глаза. Она встала.

— Но вы тут останетесь, не унесете рыбку?

— До ночи не будем сидеть!

Габриель повернулась и полезла обратно по камням. Она поскользнулась, порвала чулок, оцарапала ногу, даже не заметила этого и продолжала свой путь.

— А, вот ты где! — Это был Брайан, который уже вернулся на пляж.

— Ох, Брайан, милый! — Габриель в сбившейся юбке соскользнула на песок, — Дай, пожалуйста, два фунта.

— Два фунта? — переспросил Брайан, облегчение которого улетучилось так же стремительно, как и наступило. Он страшно устал от беготни туда-сюда и злился на Габриель за ее исчезновение. — Зачем?

— Там мальчишки, у них рыбка, живая, надо ее купить, чтобы спасти…

— Два фунта за рыбу?

— Я хочу ее выпустить обратно в море.

— Ой, не дури, — сказал Брайан, — Я деньги не печатаю. Ни в коем случае.

Габриель повернулась к нему спиной и старательно побежала прочь, ноги ее вязли в песке, а лицо покраснело от плача.

Ужель стопы те в давний год

Прошли по аглицким горам?

Зеленым пастбищам? Ужель

Был виден Агнец Божий там?

Сиял ли вправду Божий лик

На наши хмурые холмы?[111]

Четверо молодых людей опять сошлись вместе в старом саду. Том, вторично, как он это воспринимал, потерпев поражение от Хэтти, поспешил вместе с ней на поиски Эммы и Перл. Уже вчетвером они забрались в разрушенную коробку старого дома, заросшую травой, лютиками, маргаритками и крапивой, которая цвела белыми цветочками. Неровные остатки стен, на которых сохранились два красивых елизаветинских окна, внушали странные мысли о привидениях, словно даже при ярком солнечном свете в этом доме царили сумерки. В заросшем травой пространстве, которое когда-то было большим залом, отдавалось необычное эхо, Том уговорил Эмму спеть, и Эмма спел прекрасный гимн Блейка. За обедом Эмма выпил весь рислинг и виски, до которых смог дотянуться, и это объясняло как его готовность петь, так и отвагу, проявленную в разговоре с Перл. Неожиданно сильный, высокий, сладкий, резковатый, пронизывающий голос поразил и заворожил девушек, на что и рассчитывал Том. При виде зачарованных лиц его кольнула зависть. У него не всегда получалось ощущать дар друга как свой собственный.

— Я не поняла слова, — сказала Хэтти после того, как все похвалили пение Эммы. — Почему он спрашивает: «Ужель стопы»?

— Это стихи, — ответил Том, — Они не обязаны ничего значить. Это риторический вопрос. Поэт просто представляет себе Христа в Англии.

— Но ведь он, может быть, и вправду тут бывал, — отозвался Эмма, — Мисс Мейнелл совершенно правильно обратила внимание на этот вопрос. Ведь есть же легенда…

— Какая легенда? — спросил Том.

— Что Христос бывал здесь.

— Где?!

— Здесь, в Англии, ребенком. Он путешествовал в детстве, с дядей, Иосифом Аримафейским, который был купцом и ездил за оловом.

— Правда?! Христос?! Здесь?!

— Это легенда. Неужели ты ее не слышал?

— Нет. Но это же замечательно! — сказал Том, внезапно охваченный восторгом, — И это может быть правдой. Подумать только, Христос был здесь, ходил по нашим полям. Это так… так прекрасно! И так… замечательно! Он приезжал ребенком, с Иосифом Аримафейским, который был его дядей. О, я так счастлив!

Эмма засмеялся.

— Что ты так завелся, это же любой школьник знает!

— Я не знала, — сказала Хэтти.

— Мне нужно идти… бежать…

— Куда?

— Рассказать кому-нибудь. Чтобы все узнали! Ох, я так рад! Мне надо бежать, бежать, бежать!

С этими словами Том перемахнул через стену там, где она была пониже, пробежал по разрушенной террасе, заваленной обломками камня, спрыгнул на траву и со всех ног помчался прочь, к морю, по длинной аллее из лохматых тисов, когда-то бывших живой изгородью.

Эмма, оставшийся наверху с девушками, злился — на Тома за его бегство, на себя за то, что пел, на Хэтти за то, что она, как он вбил себе в голову, обидчивая, заносчивая барышня.

— Надо возвращаться, — довольно резко сказал он. Они молча пошли вслед за Томом.

Том бежал быстро, потом запыхался и сбавил темп. Он бежал по тропе, обрамленной дымчатыми белыми зонтиками зацветающих купырей. Тропа кончилась у неширокой гудронированной дороги. По ту сторону лежало поле, и проселочная дорога, где они оставили машины, спускалась к широкому полукругу моря. Полукруг одним концом упирался в старый черно-белый маяк, а с другой — в мыс и стоящий на мысу дом, Мэривилль, полностью видный с верхней части поля. По дороге шел человек — это был Джордж.

Том подбежал к брату и схватил его за руку.

— Ох, Джордж, ты знал? Христос был здесь. Это легенда, но, может, и правда. Он был здесь, в Англии, как в стихах Блейка. Я раньше их не понимал. Он приезжал ребенком, со своим дядей, Иосифом Аримафейским, который был купцом и ездил сюда за оловом! Ведь правда, может быть, это на самом деле было? Подумать только, Христос тут, в Англии! Ты знал?

— Да, я знаю, есть такая легенда, — сказал Джордж, отцепляя руку Тома, правда не грубо.

— Все знали, кроме меня. Но теперь и я знаю, и это… как откровение… это все меняет. Ох, Джордж, я так хочу, чтобы у тебя было все хорошо, я все, что угодно, сделаю, я буду за тебя молиться, я молюсь за тебя; когда молюсь, ну вроде как молюсь, ну, я думаю, что это молитва, я про тебя всегда думаю. Стелла вернется домой, все опять будет хорошо. Да, я теперь понимаю. Мне ужасно представить, как ты бродишь один и думаешь. Не надо быть одному, не надо думать ужасного, Джордж, я тебя очень прошу. С тобой случится что-то хорошее, что-то очень хорошее к тебе придет, я уверен, я так уверен…

— Ты действительно за меня молишься? — спросил Джордж, улыбаясь и показывая туповатые зубки. — Я думаю, это большое нахальство.

— Ох, ну пойдем плавать, пойдем, поплавай со мной, как раньше. Ты же знаешь, как это будет хорошо.

— Наши пути расходятся. Иди. А что до твоего приятеля, он здесь никогда не был. Даже не сомневайся. Иди, иди.

Адам с Зедом пошли по пляжу и нашли место, где между скалами ручеек или вымоина в песке впадали прямо в море. Мальчик с собакой подбежали к месту, где разбивались маленькие вол ночки. Адам снял обувь и зашел в воду. Он знал, что купаться в одиночку нельзя, но так приятно было войти в море по отлогому песчаному дну, а не хромать, спотыкаясь о камни. Адам был уже в плавках. Зайдя довольно глубоко, он сел, а потом повернулся и поплыл, сделав несколько гребков. Вода была очень холодная, но Адам к этому привык. Зед стоял на песке, подальше от брызг. Он не любил моря, боялся его и не хотел мочить шерсть. Ему хотелось, чтобы Адам вернулся. Чтобы подбодрить себя, он потрогал лапой камешек, слегка толкнул, но эта игра его не занимала. Вернулся Адам и взял Зеда на руки. Он думал, что Зеду приятно будет в воде, он ведь так хорошо плавает, и Адама всегда странно и глубоко трогал вид плавающего Зеда. Адам вынес песика за полосу прибоя и осторожно опустил в воду, глядя, как сухой белый мех намокает и липнет к телу, и ощущая теплое тело песика в холодном море. Он отпустил Зеда и стал радостно наблюдать, как собачка гребет лапами, старательно держа над водой брезгливо сморщенный носик и высокий лоб. Зед мог бы сообщить Адаму, до чего ему не нравится эта затея, но чувствовал, что долг собаки — быть храбрым и притворяться, чтобы порадовать хозяина. Адам отплыл еще немного, и Зед последовал за ним, гребя сильными белыми лапками, рассекая гладкую блестящую воду, которая тихо вздымалась и опадала. Адам играл с Зедом, приучая его кататься у себя на плече. Теперь вода казалась теплой, и синее небо лучисто сияло в вышине над замкнутым горизонтом ритмически движущихся волн.

Том вбежал на пляж. Брайан и Алекс искали часы. Том подбежал к ним.

— Вы знали, что Христос был в Англии?

— Что? — спросила Алекс.

— Христос был в Англии. Это легенда. Он приезжал ребенком, со своим дядей, Иосифом Аримафейским, который был купцом и ездил за оловом.

— Я потеряла часы, — сказала Алекс. — Где-то здесь уронила. Или там? Мы перешли на другое место.

— Давай ты будешь искать вон у того камня, — отозвался Брайан.

Он был расстроен, потому что плохо обошелся с Габриель, не пытался понять, что она говорит, а когда пошел за ней на пляж, Алекс реквизировала его, а Габриель исчезла.

— Но ты знал про Христа? — спросил Том, — Мне кажется, это так необычно и так трогательно. Как в стихах Блейка. «Ужель стопы те в давний год…» Я только теперь понял эти стихи.

— Этого не может быть, — сказал Брайан.

— Но ты об этом знал?

— О легенде — да, но это невозможно, и твой приятель-историк тебе это в два счета объяснит. Он всегда так пьет? Сегодня за обедом он изрядно набрался.

— Помоги нам искать, пожалуйста! — сказала Алекс, наклонившись и покраснев лицом — в давние времена она стояла так, восклицая: «Черт, черт, черт!» — со щеткой и совком в руках.

— Тут нужен Зед. Помнишь, он тогда нашел сверток с бутербродами.

— Часы не пахнут, — сказал Брайан.

— Для собаки все пахнет.

— Руби опять черти унесли, — сказала Алекс, — Она пошла пялиться на Мэривилль. Иногда мне кажется, что у нее не все дома.

— Руби найдет часы, — сказал Том, — Она ясновидящая. Это все цыганская кровь.

— Поищи вон там, пожалуйста. Мы еще не смотрели на том участке. Мне надо идти искать Габриель. Ты видел Адама?

— Нет. Ну хорошо, хорошо!

Том подошел к камню и стал бесцельно оглядываться, пихая ногой крупнозернистый песок. Потом сел на камень и стал смотреть на море, темно-синее, сверкающее и ломкое, словно битая эмаль. Верхушки волн были белые от курчавой сливочной пены, взбитой ветром, который усилился и стал холодней. Ясное небо, по которому теперь плыли редкие белые пухлые позолоченные облака, сверкало холодной северной голубизной, которая страшно нравилась Тому. Вдруг на него нахлынуло счастье. «Я напишу об этом шлягер, — подумал он, — Христос был тут, был тут, был тут, разве ты не знаешь, разве ты не знаешь». Ребенок-Христос в Англии, знакомые стихи, прекрасный странный высокий голос Эммы и синяя эмаль моря — все слилось в необъятный, завершенный, совершенный момент.

Габриель страшно устала, пока бежала по сыпучему песку за своей сумочкой, вспотела и запыхалась. Она вытащила два фунта и сбросила кофту. Алекс окликнула ее, но Габриель не обратила внимания, помчалась обратно и снова полезла на высокие скалы. Мальчики еще не ушли. Поймать рыбу оказалось непросто, и Габриель все время кричала: «Дайте я, дайте я!» — боясь, что мальчики поломают рыбе плавники или схватят ее грубо и уронят на камень. Наконец один из мальчиков схватил скользкую извивающуюся рыбу, кое-как (Габриель закрыла глаза) подобрался к краю скалы и уронил рыбу в воду. Рыба погрузилась в море и уплыла, и у Габриель на душе невероятно полегчало. Мальчишки захохотали и спросили: «Если мы поймаем еще одну, вы ее у нас купите?» Габриель пошла обратно, счастливая, но озябшая без кофты.

Адам плавал кругами, плавал и плавал, звал и звал. Он потерял Зеда. Он увлекся и заплыл довольно далеко, ему было так весело играть с песиком в воде, он впервые так делал, то глядел, как песик плавает, то вез его на плече, то заплывал вперед и звал его. Зед так хорошо плавал, так радостно было на него смотреть. Волны постепенно становились выше, качка сильнее, на волнах появились острые гребни. Они темнели на фоне неба, тучка закрыла солнце, ветер срывал пену с гребней и хлестал ею, Адам наглотался воды, а Зед внезапно пропал из виду. Адам позвал, закричал от страха, продолжал звать и плавать. Песика нигде не было. Еще секунду назад он плыл рядом. А теперь исчез. Волны уже вздымались как холмы, закрывая всякий обзор. Адам мог только, всплывая на гребни, смотреть вниз во впадины, ужасные, темные ямы, где не было никакой собачки, а водяные брызги слепили ему глаза. Он изнемог — страдание, раскаяние, ужас, агония разлуки с обожаемым крохотным существом. Он с надеждой обманывался видом белых кудрявых клочков пены меж волнами. Он истерически завизжал. «Надо позвать на помощь, пусть они придут», — подумал он и чудовищно, чудовищно медленно стал пробиваться назад к далекому берегу.

Эмма пропустил девушек вперед. Без Тома он их стеснялся, а они явно стеснялись его. Они, словно школьницы, отпущенные с урока, умчались, смеясь (вероятно, над Эммой). Он пожалел, что поехал. На самом деле это место совсем не похоже на Донегал: море здесь тусклое, темно-синее, суша — бледных желто-серых тонов, а Донегал переливается всеми цветами. Но в До-негале ему больше не бывать. Он заметил, что Брайан заметил, сколько он выпил. «Я годами совсем ничего не пью, — подумал он, — а потом вдруг нажираюсь как свинья. Наверное, это потому, что я ирландец. Черт возьми, еще приходится думать о том, что я ирландец, как будто без этого мало забот. И что это на меня нашло — разговаривать с девушкой так фамильярно. Я про нее ничего не знаю; наверное, она сочла меня совершеннейшим хамом. И наверняка я выгляжу совершенно нелепо среди всех этих Маккефри. Даже хуже — жалко». Без сомнения, в их глазах, как в эту минуту — в собственных, он был одиночкой, без связей, без родни, без друзей, уныло прилепившимся к чужой семье. На самом деле вся эта семья, со всеми ее взаимоотношениями и проблемами, интересовала Эмму, и не только как продолжение Тома. Эмме раньше не приходилось наблюдать семьи вблизи, и их странности, ссоры, размолвки, любови, ненависти, неумелые сочувствия, невозможная, но неизбежная сплоченность завораживали его. Его завораживал Джордж. Но все это какой-то сложный спектакль. Эмме не суждено войти в семейство Маккефри. Невозможно, даже если дружба с Томом сохранится. Эмма вспомнил, как Том сказал: «Я тебя люблю». Теперь та сцена казалась ему наигранной. Любовь так слаба; ей не справиться с громадами повседневности, разделяющими таких разных, закрытых друг от друга людей. Потом Эмма вспомнил о матери, о том, как она была разочарована, что он приехал только на два дня. Но, спускаясь по желтому полю, Эмма понял, что на пляже что-то очень неладно. Кто-то кричал, все бегали. Он тоже побежал.

— Что такое?

Эмму обогнал Том, который бежал по песку, на ходу скидывая куртку.

— Зед потерялся. Адам взял его плавать в море и потерял.

Перл и Хэтти бежали, подтыкая юбки, Алекс бежала босиком, спотыкаясь. Брайан и Адам опередили всех. Явилась Руби и тоже побежала. Эмма помчался за Томом. Достигнув длинной песчаной вымоины, ведущей к месту, где Адам вошел в море, все начали срывать с себя одежду.