Сучки. Ру

Красота, может, и в глазах смотрящего, но там же и конъюнктивит. Это я себе и сказала, когда на следующий день приехала домой и застала Пудри Хепберн — она симпатично устроилась на крыльце нашего дома.

У меня так себе с математикой, но я как-то осилила посчитать в уме, что, если бытовой богине было двадцать два, когда они познакомились, сейчас ей должно быть тридцать пять. Однако выглядела она куда моложе. Я ни разу не видела ее живьем и с досадой обнаружила, что Пудри красивее, чем даже на фотографиях. Светло-медовые волосы ложились каскадами на упругие плечи, затянутые в безупречный розовый джемпер. С тушью она перестаралась до того, что походила на подслеповатого лемура. Длиннющие ноги, начинавшиеся под черной кожаной мини-юбкой фасона «покажь трусы», кокетливо закинутые одна на другую, оканчивались парой шпилек от Лубутена высотой с Гималаи. Губы, сверкающий малиновый рубец, тем временем выговаривали фразу:

— Ты Люси, да? Надо поговорить.

— Зачем? — спросила я, пытаясь сглотнуть кислый вкус зависти.

— Личное, — ответила она, а карие глаза бегали, настороженно осматривая улицу. Как любую знаменитость, независимо от ничтожности масштабов, ее раздражало, когда ее узнавали, и бесило, когда нет. Она, вероятно, приплачивала папарацци, чтобы те ее преследовали. Надо же доказать всем, что она — звезда первого эшелона.

На автопилоте учтивости я ввела ее в свою скромную обитель.

— Есть что поесть? — осведомилась она. — А то я сегодня забыла.

Я покосилась на нее. Положим, я много чего забывала — номер собственного телефона, девичью фамилию матери, ключи от машины, — но поесть — никогда. Видимо, это какой-то особый вид идиотизма — забывать про еду. Особенно если сам повар. Я сунулась в холодильник и достала ветчины, сыра, масла и хлеба.

Пудри содрогнулась от отвращения.

— Мне надо придерживаться строгой вегетарианской диеты, натуральной и без молока.

— Да ну? Ботокс лучше приживается?

При ближайшем рассмотрении и под жестким кухонным галогеном я разглядела следы подкачек вокруг рта, коллагеновые импланты в румяных щечках и тонкие, с волос толщиной, следы от подтяжки на лбу. Тело этой женщины берегли пуще ленинского. Подмывало сказать ей, что быстрее и безболезненнее пересадить ДНК, но решила перейти сразу к делу.

— У меня лежит тридцать семь сочинений по лексике, метрике и поэтической форме метафизической поэзии, к оценке которых, как ты понимаешь, я мечтаю приступить. Поэтому скажи-ка мне попросту, чего тебе надо?

— Моего бойфренда. — У нее был высокий писклявый голос и выговор ее родной провинции — чистая Кейт Миддлтон[113], слегка искаженная «калифорникацией».

Мелодраматичность ситуации — женщина, стащившая у меня мужа тринадцать лет назад, теперь просит его вернуть — выставляла мою соперницу в карикатурном виде. Пять минут назад я трепетала от одного взгляда на ее пневматически накачанное тело, однако теперь она выглядела надувной куклой, а ее выдающаяся грудь в своей лобовой сексапильности походила на бланманже.

— Ты слегка опоздала, Одри, — ты же сама променяла его на модель подороже.

Ее сочные губы задрожали.

— Это он тебе так сказал?

— Джереми в общих чертах сообщил мне, что ты вроде как раскатывала по Голливуду с директором по кастингу, примотанным к багажнику.

— Это он меня бросил! А не наоборот. Он собирался помочь мне перейти с кабельного канала на сетевой, а сам взял и вернулся сюда, политикой заниматься. Я была уверена, что он приползет на коленях… Я трофейная девушка, между прочим! — Она примолкла — покрасоваться. — И тут я обнаруживаю, что он, оказывается, видится с тобой и с сыном. И тут до меня дошло, как дико я его люблю. Это я и приехала тебе сказать. — Тут ее голос просел на октаву. — От винта, сучка.

Я подумала, что порвать ей зубами бедренную артерию было бы наиболее адекватной реакцией, но вместо этого сказала:

— Джереми бросил нас тринадцать лет назад только потому, что оказался слишком незрел и не смог стать отцом ребенку-инвалиду. Насколько я понимаю, он убежал из дома, налетел на перекати-поле, обернулся глянуть, что из-под него вылезет. Вылезла ты.

— Есть только один перекати-поле[114], под которым я лежала, — под Миком, — ответила она и вызывающе надула губы.

Я всегда думала, что Пудри — всего лишь сволочная блондинка с Сучки. Ру, памятник мультяшной примитивности мужского желания. Пять минут назад я жаждала поинтересоваться, не давят ли ей на голову эти вот комиксные пузыри с ее словами в них. И знает ли она, что «красный кхмер» — не румяна для щек. Но поди ж ты — невзирая на покупные груди и акриловые ногти, такие острые, что хоть рыбу ими потроши, были в ней хватка и здравый смысл, которые совершенно выбивали почву из-под ног. Общая глазастость и влажногубое кокетство — фасад. Я вдруг осознала, сколько мозгов надо иметь, чтобы выглядеть такой пустышкой.

— У него с тобой все кончено, — сказала я с достоинством.

— Да ну? Правда? А он вот лежал подо мной буквально позавчера.

Сердце у меня дернулось и остановилось.

— В Париже, — промурлыкала она медово-масляным своим говорком. — У меня как раз начались съемки сериала о французской кухне.

Какая растрата шикарной кулинарии, подумала я. Пудри была тоща до того, что, видимо, заказывала себе на ужин один крутон — и щедро им делилась.

Она с жалостью оглядела меня с головы до пят.

— Тебе нельзя во Францию. Тебя ж на Северном вокзале арестует Полиция красоток за недостаток пленительности.

Не обращая внимания на ее хамство, я вникла в суть того, что она сказала, — во всей полноте смысла.

— Вы встречались в Париже? — ошалело спросила я.

— Он, между прочим, предлагал мне жениться, да. Мильярд раз. Но мне нужно было сохранять имидж доступности для фанатов. А когда он меня в этом уличил, я поняла, что моя карьера у моего мужчины на втором месте.

— Да, кстати, как твое блистательное восхождение к славе? Наверняка телефелляция разных овощей играет чрезвычайную роль для уголовников с пожизненным сроком, — выдала я.

— …И поэтому я решила принять наконец его предложение, — заключила она с выразительностью собственной губной помады. — Джерри — моя половинка. — Тут ее накрыло эмоциями, лицо исказилось, плечи задрожали.

Я вспомнила о нашей с Джереми пылкой ночи на кровати с балдахином. Уцепилась за многочисленные декларации любви, которые он сделал мне посткоитально.

— Ты все врешь.

Пудри Хепберн прожгла меня лазерным взглядом намокших от слез глаз.

— Слушай, котя. Я — телеведущая, и у меня всего два выражения лица — счастливое и чуть менее счастливое. Все. Я не плачу по команде, поверь мне, — плаксиво сказала она севшим голосом.

И тут я глянула на ее груди. Моя соперница знаменита регулярным взбиванием грудей, дабы те всегда оставались в центре общественного внимания. А тут они понурились и сдулись, даже вполовину недовзбитые.

— Правило номер один руководства «Как Удержать Мужчину», — просветила меня Пудри, — изображать недоступность. Я так и делала. Дальше снимала программы. Не поменяла своих планов на съемки в Париже. Правило номер два того же руководства: если первое не помогает, взломай его почту. Оттуда я и узнала, что Джерри объявил о нашем расставании. Но до этой недели я не догадывалась, что он, оказывается… — тут она еще раз окатила меня взглядом, — разогревает объедки.

— Ты взломала его почту? Знаешь, шла бы ты лучше отсюда, — предложила я, подпихивая этого гиноида к двери. Пришла моя очередь оглядывать ее ледяным взглядом. Она мне напомнила о розах, какие продаются на бензоколонках, — красивые, но совершенно без запаха.

— Думаю, у Полиции красоток есть ордер на твой арест, потому что, хоть у тебя и округлые гласные, ты просто-напросто безвкусная подлая быдляшка. Тебя небось выставили из пафосной частной школки и аттестата не дали.

— Быдляшка? — Ее косметически поддернутые брови взлетели и практически исчезли в стратосфере. — Да ты знаешь, что Джерри во мне понравилось, когда мы познакомились? Что я — успешная женщина, которая всего добилась сама. А знаешь, что он говорит об университетах? Это место, куда женщины ходят до тех пор, пока не начнут получать алименты. — Она кисло ухмыльнулась. — Не думай, что эти твои разговоры о метафизической поэзии его как-то впечатляют, муся. Джерри считает, что женщина если что умное и может взять в голову, так это елду у Эйнштейна.

Я на мгновение утратила способность участвовать в беседе и хлопнула дверью прямо ей в лощеное, пухлогубое личико. И осталась стоять в прихожей в полном недоумении. Я уговаривала себя, что она врет. Но уже через несколько минут бежала к метро. Мне-то думалось, что моя жизнь наконец пошла по нужным рельсам, а оказалось, что я к ним привязана и на меня летит паровоз.