Изучение, издания и переводы Корана 1 page

Итак, Коран по представлению мусульман - книга предвечная,

боговдохновенная, "слово Аллаха". Об этом можно прочитать на страницах

самого Корана, в котором данная особенность связывает его с древней

традицией "безавторской" литературы, восходящей к таким произведениям,

как Библия и Авеста.

При составлении и редактировании Корана сохранение этой традиции,

очевидно, произошло под влиянием необходимости поддержания высшей

категории авторитета Аллаха, культ которого вышел за пределы древнего

пантеона арабов и занял место первого и единственного бога, как

провозглашено в шахада - "символе веры" ислама: "Нет божества, кроме

Аллаха" - "Ля илях илла ллах".

Эта особенность неоднократно разъяснялась в работах исламоведов,

писавших о Коране, а также в комментариях и статьях его переводчиков,

особенно тех, кто подолгу жил в странах распространения ислама. Так,

арабист и иранист, автор арабско-французского словаря, издатель,

исследователь и переводчик персидских классиков Манучихри и Саади,

драгоман[Драгоман (франц., от арабск, тарджуман - переводчик) -

переводчик при дипломатических представительствах и консульствах,

главным образом в странах Востока.] при французском посольстве в Иране

Альбин де Биберштейн-Казимирский (1808-1887) во вступительной статье к

переводу Корана, сделанному им с арабского языка на французский,

писал: "...Коран не представляет нам почти никаких указаний на жизнь и

особу арабского пророка. Это отстранение вообще видно во всем Коране;

это слово божие, сказанное Магомету и переданное его устами народу

арабскому. Приводя текст Корана, магометанин никогда не скажет:

"Магомет говорит", но "бог, всевышний говорит"; поэтому нельзя и

ждать, чтоб бог изъяснял согражданам Магомета подробности о его семье,

происхождении и приключениях в его жизни"[Коран Магомета. Переведенный

с арабского на франц. Казимирским с примеч. и жизнеописанием Магомета.

М., 1864, с. III.].

Однако признание этого факта не помешало Казимирскому свой

перевод назвать в нарушение догмата несотворенности Корана так, будто

это произведение авторское, принадлежащее одному лицу: "Mahomet. Le

Koran..." Соответственно озаглавлены и его русские переводы К.

Николаева, которые выдержали в России пять изданий - 1864, 1865, 1876,

1880 и 1901 годов: "Коран Магомета. Переведенный с арабского на

французский переводчиком французского посольства в Персии Казимирским,

с примечаниями и жизнеописанием Магомета. С французского перевел К.

Николаев"[Дополнен и несколько изменен титул лишь в издании 1901 г., в

котором читаем: "Новый перевод, сделанный с арабского текста М.

Казимирским, переводчиком при французском посольстве в Персии. Новое

издание, пересмотренное, исправленное и дополненное новыми

примечаниями. Перевод с французского А. Николаева". На поверку это

издание в основном лишь слегка отредактировано, но часто далеко не

лучшим образом. Это видно уже из титульного листа, где Альбин

Казимирский написан с инициалом "М.", а К. Николаев превратился в А.

Николаева. Впрочем, путаница с инициалом "М." произошла и в новейшем

французском переиздании перевода А. Казимирского, озаглавленном более

строго: "Le Coran. Traduction et notes par М. (!) Kazimirski..." (P.,

1980). В рецензии на это издание, в котором принял участие востоковед

М. Родинсон, немецкий арабист К. Рудольф привел биографические данные

А. Биберштейна-Казимирского, родившегося близ Люблина и, еще будучи

школьником, эмигрировавшего из Польши. Выясняется также, что путаница

с его инициалом имела место и в других зарубежных изданиях, в том

числе вышедших до русского 1901 г.: по-видимому, не зная имени,

издатели ставили нейтральное "М.", которое на титуле французской книги

можно прочитать и как "Monsieur" - сударь, господин. (OLZ, Berlin, 80

(1985), 1, S. 48-49).].

Перевод Казимирского в этом смысле не уникален. Вот заголовки

книг трех его предшественников на том же поприще. Прежде всего,

перевод на английский язык арабиста Джорджа Сэйла (1680-1736): "The

Koran commonly called the Alcoran of Mohammed: translated into English

immediately from the original Arabic... by G. Sale, London, 1734"

("Коран, обычно называемый Алкоран Мохаммедов: переведен на английский

непосредственно с арабского оригинала... Дж. Сэйлом. Лондон, 1734"). В

русском переводе, однако, оговорка "обычно называемый" снята и книга

названа утвердительно: "Ал Коран Магомедов, переведенный с арабского

языка на английский... Георгием Сейлем. С английского на российский

перевел Алексей Колмаков, ч. I-II. Спб., 1792".

А вот заглавие немецкого перевода Фр. Бойзена: "Der Koran oder

das Gesetz fur die Muselmanner durch Muhammed, den Sohn Abdallah...

unmittelbar aus dem Arabischen ubersetzt... v. Fr. Eb. Boysen. Halle,

1773" ("Коран или Закон, данный мусульманам Мухаммедом, сыном

Абдаллаха... непосредственно переведенный с арабского... Фр. Е.

Бойзеном. Галле, 1775").

А.С. Пушкин, создавая свои незабываемые "Подражания Корану",

пользовался переводом, называвшимся "Книга Аль-Коран аравлянина

Магомета, который в шестом (!) столетии выдал оную за ниспосланную к

нему с небес, себя же последним и величайшим из пророков божьих". В

книге две части, в каждой из которых сказано, что она "перевод с

аравского на французский язык Андрея дю-Рюэра-де-ла-Гард-Малезера".

Сообщено также, что она "печатана в Амстердаме и Лейпциге в 1770 году,

по российски же переложена, Московского наместничества, Клинской

округи, в сельце Михалеве 1790. В Санктпетербурге, в типографии

Горного Училища 1790 года". Перевел ее с французского видный русский

драматург и переводчик, член Российской академии М.И. Веревкин

(1732-1796).

Следует отметить, что Пушкин не поддался влиянию ни заголовка

перевода А. Дю Рие (Andre Du Ryer), ни приложенной к нему статьи

"Житие лжепророка Магомета вкратце", написанной библиотекарем Сорбонны

аббатом Ладвокатом, и заметил важнейшую особенность Корана как книги,

где "в подлиннике Алла везде говорит от своего имени, а о Магомете

упоминается только во втором или третьем лице"[Пушкин А.С. Собрание

сочинений. М., 1974, т. 1, с. 252.].

Анализ источников подтверждает, что традиция истолкования Корана

как авторского произведения последнего мусульманского пророка

утверждалась прежде всего не на Востоке, а в Западной Европе, едва ли

не ранее всего в католической среде, в миссионерских обличительных

целях. Так повелось с периода распада Кордовского халифата и успехов

реконкисты - отвоевания народами Пиренейского полуострова земель,

захваченных арабами и берберами, позднее ставшими известными под

именем мавров, а также после образования, в результате первого

Крестового похода, Иерусалимского королевства (1099-1291). Позднее, с

развитием в Европе книгопечатания, в XV и особенно в XVI и XVII веках

эта традиция утвердилась.

Конечно, и в мусульманской среде, как мы могли заметить в

приведенном выше отрывке из "Сиасет-намэ" Низам аль-мулька, близкие

этому мысли уже в XI веке смущали не одного мусульманина. Немало

вольнодумных замечаний в отношении тех или иных сур и аятов Корана

содержится и у его мусульманских истолкователей. Именно эти исламские

авторитеты во многом влияли на переводчиков и европейских

комментаторов Корана в решении вопроса о происхождении тех или иных

его аятов и сур. Некоторые из таких мест нами были перечислены при

ознакомлении с примечаниями академика Крачковского (см. выше), где,

например, в отношении одного аята замечено, что он - "добавление

Усмана", а другого, что это - "цитата Абу Бакра после смерти

Мухаммеда". В последнем случае речь идет о 138-м аяте 3-й суры Корана,

где в третьем лице сказано о возможной смерти Мухаммеда. Еще

знаменитый историк и комментатор Корана ат-Табари (838-923) написал об

этом аяте как неизвестном при жизни "посланника Аллаха"; его-де

сообщил мусульманам ставший первым халифом Абу Бекр. Это место из

ат-Табари переводилось и на русский язык[См.: Крымский А. История

мусульманства. Самостоятельные очерки, обработки и дополненные

переводы из Дози и Гольдциэра. 2-е изд. Ч. 2. - Труды по

востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных языков.

Вып. XVIII. М., 1904, с. XI.].

У комментаторов Корана встречаются и другие любопытные замечания.

Так, в известном, неоднократно издававшемся тафсире кади[Кади (кази,

казый) - шариатский судья.] XIII века Абдаллаха Байдави "Анвар

ат-танзиль" ("Светочи наития")[Beidawii commentarius in Coranum.

Lipsiae, 1846-1848, vol. 1-2.] в толковании 93-го аята 6-й суры Корана

есть такая запись: "Абдулла, сын Сагада, сына Абу Сархова, был писцом

у посланника Аллаха. Когда были открыты (Мухаммеду. - Л.К.) аяты: мы

сотворили человека из самого чистого вещества, из глины (23:12 [В

изданном переводе Корана Саблукова уточнено: "Мы сотворили человека из

сущности глины". То же, по сути, в переводе Крачковского: "Мы уже

создали человека из эссенции глины".]. - Л.К.) и далее сказаны были

слова: и потом произвели его на свет другим творением (23:14 [В

изданном переводе Саблукова: "Потом из этого производим другое

творение". У Крачковского: "Потом мы вырастили его в другом

творении".]. - Л.К.), Абдулла, удивляясь этим словам о создании

человека, сказал: благословен бог наилучший из творцов (23:14 [В

изданном переводе Саблукова: "Благословен бог, искуснейший из

творцов!" У Крачковского: "...благословен же Аллах, лучший из

творцов".]. - Л.К.), тогда Мухаммед сказал: напиши и эти слова (твои),

потому что они слова откровения. Тогда Абдулла пришел в недоумение и

говорил: если Мухаммед истинный пророк, то и мне дается откровение так

же, как дается откровение ему; а если он ложный пророк, то и я могу

говорить так же, как говорит он"[Цитирую по арабскому тексту и

русскому переводу тафсира Байдави, написанному на отдельном листке,

вложенном в рукопись неопубликованного 2-го Приложения к переводу

Корана Г.С. Саблукова. Цитаты из Корана даны без кавычек, но в

рукописи подчеркнуты. Мои исправления минимальны: вместо "пророка

божия" в соответствии с арабским текстом пишу: "посланника Аллаха".

Байдави у Саблукова транскрибируется в соответствии с принятым у татар

и других тюркоязычных народов произношением - Бейзавий.].

Нетрудно понять, что за этой живой зарисовкой - слегка

завуалированный суровый повседневный труд писцов, требовавший

усидчивости и постоянного внимания, напряжения внутренних сил, но не

убивавший в лучших из них вольномыслия, желания вникнуть в то, что им

диктовали, стремления приподнять завесу над тем, как рождается

"несотворенное", "боговдохновенное". Факт этот, как видим, не стал

скрывать от своих читателей и столь авторитетный комментатор Корана,

как Абдаллах Байдави.

Нелишне также напомнить данные современной науки - психологии и

экспериментальной фольклористики, установивших, что человеческая

память не гарантирует сколько-нибудь длительного сохранения

незафиксированных текстов. Даже у профессиональных сказителей, в

течение долгих лет исполняющих эпические произведения, обычно

сохраняются лишь фабульная основа воспринятого и передаваемого ими, а

также связанный с этой основой эмоциональный фон. Отсюда смутность и

ограниченность представлений о времени и месте происходящего,

композиционные, хронологические и т. п. смещения в текстах, дошедших

через устные пересказы, или представляющие их позднейшую запись,

доработку. Само собой разумеется, что возведение таких текстов к

определенному реальному лицу часто носит весьма условный характер, а

тем более, если это лицо, этот источник иллюзорный - "высшая неземная

сила".

Однако когда такая запись, даже прошедшая несколько редакций,

канонизирована и более тысячелетия как принята миллионами верующих за

произведение "безавторское", боговдохновенное, несотворенный оригинал

которого находится на седьмом небе, у вседержителя, то странно, не

назвав определенной причины и не приведя соответствующей аргументации,

выдавать ее за сочинение определенного лица, хотя бы оно одновременно

считалось посланником (ар-расуль) этой высшей инстанции. Между тем

именно так поступили с Кораном при его переводе на западноевропейские

языки.

Вспомним также, как трудно давалось составление Корана,

подготовка первого, а затем и второго его списка, как теперь пишут,

"редакций", рассчитанных на то, чтобы удовлетворить ими всех

мусульман, приверженцев разных течений, имевшихся в раннем Халифате.

Несмотря на многие усилия, это достигнуто не было.

В чем же заключалась сложность?

По-видимому, прежде всего в необычности задачи, поставленной

халифом: создать книгу, которая бы имитировала "слово Аллаха",

хранимое на седьмом небе, а отнюдь не жизнеописание реального

человека, проповедника, пророка, занятого вместе со своими соратниками

и единомышленниками разработкой и распространением нового вероучения и

даже войной с инакомыслящими. То, что материал, над которым работали

люди, трудившиеся над составлением этого сочинения, как мы знаем,

вскоре был уничтожен, сожжен, мешает восстановить картину этой работы

с достаточной ясностью, и все же можно предположить, что получаемые

ими записи во многом не подходили составителям "боговдохновенной"

книги из-за своей заземленности.

Жители Мекки, Медины и других мест Аравии первых десятилетий VII

века были людьми, в большинстве своем отдававшими большую часть своего

времени тяжкому труду кочевника, земледельца, садовода, скотовода,

пастуха, каравановожатого, ремесленника, торговца, а отнюдь не

отвлеченному созерцанию, отшельничеству или мистицизму. Еще К. Маркс и

Ф. Энгельс предостерегали от увлечения экзотикой, от изображения людей

Востока как неких безудержных фанатиков. Критикуя немецкого идеолога

буржуазного индивидуализма и анархизма Макса Штирнера (1806-1856),

основоположники марксизма писали в "Немецкой идеологии": "Упорной

борьбой монгольской расы люди построили небо" - так полагает

"Штирнер"... позабыв, что действительные монголы нанимаются гораздо

больше баранами, чем небесами..."[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с.

155. В оригинале игра слов: "Hammel" - "баран", "Himmel" - "небо".]

Естественно предположить, что большинство арабов, слушавших

"посланника Аллаха" или его соратников и даже что-либо записывавших из

их речей, проповедей, поучений, наставлений, приговоров, обращали

внимание, как правило, не на изрекавшиеся ими отвлеченные постулаты,

не на теологию и космогонию, а на беспокоившую их конкретность, сердца

их откликались прежде всего на злободневность, на то, о чем их

спрашивали дома и в общине, знание чего могло помочь им в жизни.

Именно это запоминалось лучше всего. Но как раз эта историческая

конкретность, заземленность, казавшаяся наиболее убедительной тем, кто

слушал пророка, не помогала, а мешала составителям и редакторам

"божественного откровения".

И очевидно, что едва ли не главным при выполнении задачи,

стоявшей перед составителями Корана, было нарушить заземленность

поступавших к ним и ими делавшихся записей, искусственно разорвав и

перетасовав их по разным сурам. Не случайно то и дело нарушается

повествовательность содержащихся в Коране сказаний, хронологическая и

смысловая последовательность не только сур, но и аятов. По той же

причине в этой книге много имен разного рода мифологических,

легендарных персонажей, а иногда конкретных деятелей древнего мира, но

нет или почти нет имен тех, кто возглавлял пророческое движение в

Аравии, в частности в Хиджазе, в Мекке и Медине (Йасрибе) периода

возникновения ислама. Имя Мухаммеда упомянуто всего четыре раза и

пятый раз в форме "Ахмед", и все эти упоминания содержатся в разных

сурах, в контексте, который, как правило, создает впечатление, что

речь идет не о современнике записи, а персонаже уже сложившейся

легенды. Неудивительно, что в Коране не оказалось имен первых четырех

халифов, хотя это вскоре вызвало недовольство, например, сторонников

Али ибн Абу Талиба, затем ставшего четвертым халифом. Естественно, что

составлявшие Коран вскоре нажили немало противников. В числе их,

вероятно, были и те, кто давал им записи с именами своих соратников,

быть может, и со своим именем, а затем в тексте Корана, ставшем

каноническим, этих имен, в том числе своего, не обнаружили.

Все это происходило в условиях классового общества, в первые

десятилетия Халифата в Медине, при весьма напряженной внутренней и

внешней обстановке. Именно в этой обстановке Халифат нуждался не

только в книге, которая бы освящала и утверждала его идеологию - ислам

как высшую истину - аль-хакк (2:85; 11:20; 22:53 и др.), но

одновременно служила бы основой правовых установлений, провозгласив

себя верным ориентиром, по которому следует "судить среди людей" (К.,

4:106), быть "арабским судебником" (13:37). И Халифат такую книгу

получил при непосредственном участии и под наблюдением первых халифов.

В материалах, аккумулированных в аятах и сурах Корана,

воспроизведен большой и весьма неоднородный материал за длительное

время. Здесь имеются как свидетельства первого пробуждения сторонников

монотеизма в условиях еще не сломленного политеизма, так и отражение

торжества над ним, даже начала открытой войны со всеми иными культами,

в том числе монотеистическими.

Нельзя не признать, что сам факт составления в возникшем в VII

веке в Халифате этой большой и сложной по содержанию книги, да еще

частью ритмизованной и даже рифмованной, был в целом позитивным,

свидетельствовал о происходивших в жизни арабов значительных

переменах. К тому же это было первое обширное по объему и охвату

освещаемого в нем разнообразного материала произведение, написанное на

арабском языке и всячески этот язык прославляющее, пропагандирующее. И

даже в этом проявился новый пропагандистский характер ислама по

сравнению со старыми политеистическими культами арабов. Он сохранился

и углублялся позднее и в преданиях ислама, опиравшихся на Коран.

Например, согласно хадису, возводимому к Ибн Аббасу (ум. в 687 или 689

г.), пророк однажды сказал: "Любите арабов по трем [причинам]: Я араб,

и Коран арабский, и язык живущих в раю тоже арабский"[Kahle P. The

Qur'an and the Arabiy. - Ignace Goidziher Memorial Volume. Part 1.

Budapest, 1948, p. 174.].

В этом старом хадисе, как и в самом Коране, действительность

уравнивалась с фантастикой, происходящее на земле - с представлением о

кораническом рае, но при этом не забывалось о пропаганде ислама.

Конечно, первоначально Коран был обращен к арабам, по-видимому,

Медины, отношения между родами и племенами которой часто нарушались

кровавыми усобицами. Коран звал этих арабов к примирению, видя

средством этого новое вероучение: "Держитесь за вервь Аллаха все, и не

разделяйтесь, и помните милость Аллаха вам, когда вы были врагами, а

он сблизил ваши сердца, и вы стали по его милости братьями!" (К.,

3:98).

Конечно, в период установления классового общества такая

проповедь затушевывала сословные и классовые противоречия,

способствовала их приглушению. Но она призывала к межродовому и

межплеменному объединению арабов и в этом смысле была позитивной.

Однако с распространением ислама и власти Халифата в завоеванных им

странах, народы которых не только говорили на различных языках, но и

создали на них в течение веков немало выдающихся произведений науки и

культуры, такое возвеличение одного народа, языка, веры да еще

завоевателей, как мы уже отмечали, являлось односторонним и не служило

прогрессу. К тому же, как мы убедимся позже, это не ограничивалось

сферой языка, идеологии, этноса, вероучения.

В силу этого, несмотря на значительное распространение арабского

языка, разговорного и особенно литературного, противопоставление его

всем другим языкам долго не удержалось. Происходили существенные

изменения в политическом значении арабских халифов. Например, в

Багдаде халифы-аббасиды с 945 года, когда власть оказалась в руках

иранцев-бундов, и в 1055 году, когда их сменили тюрки-сельджукиды (до

распада государства Сельджукидов в 1118 г.), были лишены светской

власти. Поэтому и в таких произведениях, как известное нам

"Сиасет-намэ", написанное в XI веке на персидском языке и

приписываемое везиру двух сельджукских султанов Низам аль-мульку, о

языках стали писать более осторожно. Вот, например, изречение видного

мусульманского традиционалиста Хасана Басри (ум. в 728 г.): "Не тот

мудрый, кто больше знает по-арабски и владеет большим числом изящных

выражений и слов арабского языка; мудрец тот, кто сведущ в каждом

знании". Автор "Сиасет-намэ" счел уместным и сам добавить к этому

изречению: "Для сего годится всякий язык, который знаком. Если

кто-либо будет знать все предписания шариата и толкование к Корану на

языке тюркском, персидском или румийском (греческом или сирийском. -

Л.К.), а арабского не знает, все равно он является человеком

возвышенного знания. Конечно, лучше, если он знает арабский. Всевышний

ниспослал Коран на арабском, и Мухаммед Мустафа (то есть пророк,

избранник Аллаха. - Л.К.)... был арабоязычен"[Сиасет-намэ, с. 62.].

Так жизнь брала свое, воздействуя на сферу идеологии,

литературного языка, права, культа, вероучения. Даже такое

предписание, как пятикратность исполнения мусульманами ежедневной

молитвы (салат, намаз), которого нет в Коране, введено в ислам под

воздействием культов, распространенных в Иране. Далее мы увидим, что

влияние существовавших в древнем Иране представлений сказалось и на

картинах загробной жизни в Коране.

И все же наибольшее воздействие на ислам оказали древнеарабские

культы. Влияли на ислам и распространенные в Аравии чужеземные

религии, в том числе и зороастризм. Однако ни один из этих источников

не определил того нового, что проявилось в исламе, и прежде всего его

пропагандистского характера. В этом смысле исламу ближе всего было

христианство, последователи некоторых направлений и сект которого еще

задолго до возникновения ислама, как мы уже знаем, жили в Аравии.

Эту новую существеннейшую сторону ислама очень точно определил Ф.

Энгельс, подчеркнув непосредственную зависимость происхождения ислама

(как и других мировых религий) от изменений, совершавшихся в истории

народов, среди которых они возникли и развивались. "Великие

исторические повороты, - писал Ф. Энгельс, - сопровождались переменами

в религии лишь поскольку речь идет о трех доныне существовавших

мировых религиях: буддизме, христианстве, исламе. Старые стихийно

возникшие племенные и национальные религии не имели пропагандистского

характера и лишались всякой силы сопротивления, как только бывала

сломлена независимость данных племен или народов... Только по поводу

этих, более или менее искусственно возникших мировых религий, особенно

по поводу христианства и ислама, можно, сказать, что общие

исторические движения принимают религиозную окраску"[Маркс К., Энгельс

Ф. Соч., т. 21, с. 294.].

Изменения в общественных отношениях в Аравии, связанное с ними

образование нового политического объединения арабских племен, а затем

обширного раннефеодального государства - Халифата, начавшего широкие

завоевательные войны в странах Азии и Африки и спустя уже 30 лет

переместившего свой политический и частью религиозный центр в Дамаск,

а позднее в Багдад и другие важные средоточия экономической и

культурной жизни, - все это являлось теми "общими историческими

движениями", которые "приняли религиозную окраску" и привели к

развитию и оформлению идеологии ислама, начальные зерна которой

заложены в Коране.

Представлением, в значительной мере связывающим Коран с

христианством и частично, через влияние Ветхого завета, с иудаизмом,

является упоминавшееся нами учение о посланниках и пророках Аллаха.

Сказания о них занимают около четверти Корана, обычно сопровождаясь

обещаниями жестокой расправы с теми, кто не будет слушаться "вестников

Аллаха". Исходя из имен пророков и посланников и отдельных черт их

"жизнеописаний", обычно полагают, что едва ли не большинство сказаний

Корана - всего лишь слегка измененные "биографии", заимствованные из

более древних, чем ислам, чужеземных религий и их "священных книг".

Действительно, в Коране содержатся рассказы о посланниках или пророках

Аллаха, имена которых в большей или меньшей мере соответствуют именам

библейских пророков, патриархов и иных персонажей. В их числе: Нух

(Ной), Ибрахим (Авраам), Лут (Лот), Исхак (Исаак), Исмаил (Измаил),

Иакуб (Иаков), Йусуф, Юсуф (Иосиф Прекрасный), Муса (Моисей), Харун

(Аарон), Айюб (Иов), Дауд (Давид), Сулейман (Соломон), Илйас (Илия),

Иса ибн Марйам (Иисус Христос, Иисус, сын Марии), и без имени: Ибн

Марйам - Сын Марии. К ним в значительной мере искусственно притягивают

и таких пророков, как Идрис, Зу-ль-Кифль, Худ (Гуд), Салих, Шухайб

(Шохайб).

На самом деле едва ли не большинство пророков и посланников

Аллаха имеют в Коране и у его мусульманских комментаторов

"жизнеописания", во многом отличающиеся от соответствующих

"жизнеописаний" в Ветхом или Новом заветах. К тому же разница между

этими персонажами заключается далеко не в одних "жизнеописаниях".

Примером может служить Иса, Иса ибн Марйам Корана, в котором нередко

видят Иисуса Христа.

Мы еще остановимся на этом. Здесь же в отношении Исы - Иисуса

достаточно напомнить, что Коран отрицает христианское учение об его

"единосущности" с богом, как и вообще представление о "троице"

(4:169). По Корану, "богу несвойственно иметь детей" (19:36). И

"откуда у него будут дети", раз у него "нет подруги" (6:101;

72:3)[Впрочем, в шиитском направлении ислама, также опирающемся на

Коран, получило развитие сказание о непорочности, девственности Марии,

Марйам. "Равной Марии" и девственной (аль-батуль) шиитские авторы

называют Фатиму, дочь пророка Мухаммеда, жену халифа Али, мать

шиитских имамов Хасана и Хусейна.]. Утверждая, что "мессия - сын

божий", христиане, по Корану, "уподобляют себя неверным, бывшим

прежде". Ибн Марйам, как говорит Аллах в Коране, "он - только раб,

которому мы даровали милость и сделали его примером для сынов Исраила"

(К., 43:57, 59). Этот же Иса ибн Марйам - пророк и посланник (расуль)

Аллаха, предсказавший пришествие вслед за ним последнего посланника

Ахмеда, под именем которого, согласно, мусульманским комментаторам,

следует понимать Мухаммеда. "И вот сказал Иса, сын Марйам, - читаем в

Коране: - "О сыны Исраила! Я - посланник Аллаха к вам, подтверждающий

истинность того, что ниспослано до меня в Торе (в Пятикнижии, в Ветхом