Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 12





 

Билли Личфилд ехал в поезде в Спрингфилд, штат Массачусетс. По пути ему позвонила сестра: их мать неудачно упала и сломала бедро, теперь она в больнице. Она возвращалась из магазина с покупками и поскользнулась у самого дома на льду. Ее жизнь вне опасности, но раздроблены кости таза. Хирурги соберут таз и скрепят его металлическими пластинами, но выздоровление займет много времени, кроме того, бедняжка до конца жизни останется в инвалидном кресле. Ей всего восемьдесят три, она легко могла бы протянуть еще лет десять — пятнадцать.

— У меня нет времени за ней ухаживать! — кричала в трубку сестра Билли, Лаура. Она работала юристом в корпорации, была дважды разведена и воспитывала двоих детей, восемнадцати и двенадцати лет. — Место для нее в доме престарелых мне тоже не по карману: Джекобу на будущий год поступать в колледж. То и другое мне не потянуть.

— Все будет в порядке, — ответил ей Билли. Он воспринял ужасное известие спокойнее, чем сам ожидал.

— Каким это образом? — не унималась сестра. — Если происходит что-то в этом роде, значит, началась плохая полоса.

— У нее должны быть деньги, — предположил Билли.

— Откуда у нее деньги? — фыркнула сестра. — Не сравнивай всех со своими богатыми нью-йоркскими дружками.

— У меня есть кое-какое представление о жизни других людей, — возразил Билли.

— Придется тебе вернуться жить в Стритэм и заботиться о ней, — угрожающе произнесла сестра. — Она ходила за продуктами для тебя. Обычно она делает закупки в четверг утром. — Тон был осуждающий, будто случившееся было на его совести.

— Спасибо, родная.

Он прервал связь и уставился в окно на безрадостные, привычно бесцветные ландшафты Нью-Хемпшира. Он ненавидел возвращаться в дом, где прошло его несчастливое детство. Его отец, врач-ортодонт, считавший гомосексуальность болезнью, а женщин — людьми второго сорта, заслужил презрение и Билли, и его сестры. Оба сочли его кончину пятнадцать лет назад избавлением. При этом Лаура всегда недолюбливала Билли, маминого любимца. Билли знал, что Лаура не может простить матери, что та позволяла ему заниматься в колледже всякой ерундой: искусством, музыкой, философией. Билли в отместку записал сестру в безнадежные зануды. Она была воплощением заурядности: непонятно, как природа умудрилась подсунуть ему такую скучную сестрицу! «Настоящая тунеядка» — этим словосочетанием Билли обозначал про себя самое страшное, что может произойти с человеком в жизни. Все ее существование было лишено увлечений и страстей, поэтому она вечно раздувала любое, даже самое незначительное событие. Билли склонялся к мысли, что сейчас сестра сильно преувеличивает последствия маминого падения.

Но, добравшись до больницы на окраине Спрингфилда, он убедился, что матери гораздо хуже, чем он предполагал. Она всегда была крепкой женщиной, но сейчас, на больничной койке, выглядела бледной беспомощной старухой, хотя успела, готовясь встречать сына на Рождество, подкрасить седые волосы.

— Вот и ты, Билли!.. — тихо вздохнула она.

— Конечно, мама, куда же я денусь!

— Ей ввели морфий, — предупредила его медсестра. — Несколько дней ей будет трудно ориентироваться.

Мать заплакала:

— Не хочу быть обузой тебе и твоей сестре! Может, лучше меня усыпить?

— Не мели вздор, мама! — прикрикнул на нее Билли. — Ты поправишься.

Когда закончилось время посещения больных, лечащий врач отозвал Билли в сторонку. Операция прошла хорошо, но сказать, когда больная сможет ходить и сможет ли вообще, пока нельзя. До поры до времени ее удел — инвалидное кресло. Билли кивнул и взял чемодан Gaultier. Дорогой французский чемоданчик смотрелся совершенно неуместно в скромной провинциальной больнице. Потом он целых полчаса прождал на холоде такси. Дорога до дома матери заняла двадцать минут. Это обошлось в сто тридцать долларов — Билли чуть не застонал от неожиданной дороговизны. Теперь, когда с матерью случилось несчастье, ему придется начать экономить. В снегу у двери остался отпечаток тела — здесь упала его мать.

Задняя дверь оказалась незапертой. В кухне Билли наткнулся на два пакета с покупками — скорее всего их занес в дом сердобольный санитар. Билли всегда считал себя циником, но с недавних пор стал замечать, что любые проявления человеческой доброты вызывают у него приступы сентиментальности. С тяжелым сердцем он доставал из пакетов еду. В одном из пакетов он обнаружил упаковку нежирных сливок. Так вот чем был вызван злополучный внеочередной поход матери в магазин! Билли всегда любил кофе со сливками.

Следующим утром, в девять часов, он был в больнице. Вскоре явилась его сестра с младшей дочерью, Доминикой, — тощей светловолосой девочкой с клювообразным носом, копией своего папаши — местного плотника, выращивавшего летом марихуану и в конце концов угодившего за решетку.

Билли попытался заговорить с племянницей, но ничего не вышло: либо ей неинтересно, либо просто она бестолковая. Она призналась, что терпеть не может читать, даже «Гарри Поттер» ей до лампочки. Чем же она в таком случае занимается? — осведомился Билли. Болтает с друзьями в Интернете — был ответ. Билли повернулся к сестре и вопросительно приподнял брови, но Лаура только пожала плечами:

— Ее не оторвать от компьютера. У всех теперь возникает одна и та же проблема с детьми, да и, честно говоря, всем нам некогда с ними заниматься. Особенно мне.

Билли был к этой девочке неравнодушен — все-таки близкое родство, но она его сильно огорчила. Он уже решил, что ее судьба — прозябать среди «белых отбросов». Какая все же ирония в том, что его родители выбивались из сил, чтобы добраться до верхушки среднего класса, выучить детей, сделать их культурными людьми (отец слушал у себя в зубном кабинете Бетховена), — а в результате их внучка отворачивается от книг! Вот-вот наступят новые «темные века», обреченно подумал Билли.

Он провел с матерью целый день. Гипс ей наложили от колена до поясницы. Он не выпускал ее руку.

— Билли, — твердила она, — что со мной будет?

— Все будет хорошо, мама, вот увидишь.

— Вдруг я не смогу водить машину?

— Что-нибудь придумаем.

— Вдруг я попаду в дом престарелых? Я туда не хочу, там я умру.

— Я этого не допущу, мама.

От страха у него свело живот. Если дойдет до дома престарелых, как он сможет это предотвратить? Он чувствовал полное бессилие.

Сестра пригласила его к себе поужинать — ничего особенного, макароны с сыром. Лаура жила недалеко от матери, в большом одноэтажном доме, купленном для нее отцом после ее первого развода. Семья никак не могла взять в толк, почему Лауре, дипломированному юристу, не удается сводить концы с концами. Билли полагал, что она, составляя записки по судебным делам, зарабатывает меньше, чем могла бы, с ее-то дипломом. К тому же она была неисправимой транжирой. Все полы в ее доме были застелены коврами, кухня была устроена в кокетливой нише, бросались в глаза полки с фарфоровыми фигурками, коллекции плюшевых медвежат, телевизоров Билли насчитал четыре штуки, у дивана в гостиной выдвигались подставки для ног и имелся держатель для чашек. Сама мысль о том, чтобы провести вечер в такой обстановке, привела Билли в ужас, поэтому он поспешил пригласить Лауру и племянницу в дом матери.

Он пожарил цыпленка с травами, потушил картофель с розмарином и сделал салат с зеленой фасолью. Готовить он научился у поваров своих состоятельных друзей, потому что никогда не гнушался общения с тружениками кухни. Доминика, племянница, пришла в восторг — не иначе никогда в жизни не видела, как люди колдуют над едой. Наблюдая за девочкой, Билли успокоился: кажется, на ней рано ставить крест. Широко расставленные глаза, милая улыбка, вот только портящие ее острые, хищные резцы…

— Чем Доминика займется, когда вырастет? — спросил он сестру на кухне, прибираясь после ужина.

— Понятия не имею. Ей еще только двенадцать лет, — пожала плечами Лаура.

— У нее есть какие-нибудь интересы, особые таланты?

— Кроме привычки меня бесить? Заявила, что хочет стать ветеринаром. Я в двенадцать лет мечтала о том же. Все девочки так говорят.

— Ты не жалеешь, что не стала ветеринаром?

— Я жалею, что я не жена Дональда Трампа и не живу в Палм-Бич. — Лаура хлопнула себя по лбу. — Так и знала! Склероз! Надо было выйти замуж за богатого.

— Почему бы тебе не отправить Доминику в заведение мисс Портер в Коннектикуте?

— Тут ты прав, — молвила Лаура. — Тогда хоть она выскочила бы за богача. Конечно! Если бы не одна загвоздка: чтобы заиметь денег, нужны деньги, помнишь это правило? Разве что какая-нибудь из твоих зажиточных подруг захочет назначить ей стипендию.

— У меня есть связи, — сказал Билли. — Я бы мог постараться.

Сестра посмотрела на него в упор:

— Связи? Можно подумать, что ты инопланетянин, Билли! Мать угодила в больницу, а ты думаешь только о том, как поместить мою дочь в частную школу, где ее будут учить правильно пить чай!

— Тебе стало бы проще жить, если бы ты научилась цивилизованно разговаривать с людьми.

— Хочешь сказать, что я невоспитанная? — Лаура швырнула на стол кухонное полотенце. — Надоело! Вечно ты, как приедешь, донимаешь меня своей нью-йоркской надменностью. Ведешь себя так, будто все остальные ниже тебя. А сам-то ты кто такой? Чего ты добился в жизни? У тебя даже работы нет. Если только не называть работой сопровождение старушек. — Она стояла посреди кухни с таким видом, словно готовясь к схватке. — И мечтать не смей о возвращении в Нью-Йорк! — прошипела она. — Не вздумай предоставить мне одной все это расхлебывать. Я уже пятнадцать лет ухаживаю за матерью. С меня хватит, теперь твоя очередь.

Они с ненавистью уставились друг на друга.

— Извини, Лаура, — проговорил Билли, протискиваясь мимо нее. — Я иду спать. — И он поднялся в свою комнату.

В его старой комнате все оставалось как когда-то, в отличие от комнаты Лауры, которую их мать превратила в спальню для гостей. Он рухнул на кровать — ложе четвертьвековой давности с четырьмя столбиками, с бельем Ralph Lauren, — тогда сам Ральф только начал заниматься домашней обстановкой. Эта кровать была винтажной, все ее убранство тоже. Собственно, и сам он, Билли, был таким же. Удрученный этой мыслью, он принял таблетку ксанакса и взял наугад книгу с полки под окном. Это оказалась «Смерть в Венеции» Томаса Манна.

Только этого не хватало! Он отложил книгу, жалея, что не купил в супермаркете скандальных журнальчиков для развлечения. Погасив свет, он стал ждать, что темнота его усыпит, но ожидание затянулось. Нагрянувшие беды представлялись все реальнее, все грознее, они превратились в валуны, которые громоздились и громоздились на нем, пока не продавили грудную клетку до самого хребта. Он уже задыхался и боялся умереть.

Спасла его внезапно возникшая мысль. Он сел в кровати и зажег свет. Потом встал и нервно заходил перед камином. Для того чтобы уладить все проблемы — свои собственные, матери, даже сестры, — достаточно провернуть одну-единственную сделку: продать крест Марии Кровавой. За него можно было запросто выручить три миллиона долларов, а то и больше. С такими деньгами он нанял бы для матери сиделок, отправил бы Доминику в частную школу, выкупил бы свою квартиру. Став ее владельцем, он бы зажил на Пятой авеню, нежась в расслабляющем коконе культурного общения… В следующую секунду он осознал неприглядную реальность. Ни о какой продаже креста не могло быть речи: это была украденная ценность, опасная, как заряженный револьвер. С такими редкими предметами старины работали особые люди, которые тайно возили их по всему миру, предлагая тем, кто предложит больше всех, кто изойдет слюной от подвернувшейся возможности их присвоить. Но торговля предметами старины — преступление международного масштаба, за нее легко загреметь в тюрьму. Свежий пример — приговор одному торговцу антиквариатом, вынесенный недавно в Риме: пятьдесят лет лишения свободы!

Назавтра матери стало хуже: она подхватила инфекцию. Так она могла остаться в больнице на неделю, а то и дольше. Тогда кончится вся ее страховка, и ей придется перейти на систему «Медикэйд», а это значит перевод в другую больницу, подешевле, в центре Спрингфилда.

— Мне так жаль, Билли! — повторяла она, стискивая ему руку. Она чувствовала слабость, глаза были наполнены страхом. — Кто бы подумал, что в нашей жизни произойдет такое! — прошептала она.

Когда она уснула, Билли вышел подышать воздухом, купил в газетном киоске сигареты, хотя бросил курить уже много лет назад, когда заказчицы запретили курение в своих квартирах. Он присел на скамейку. Был типичный для Новой Англии холодный серый день, грозивший снегом, но снега все не было. Он глубоко втянул дым, который с непривычки обжег легкие, у него слегка закружилась голова, даже появилась тошнота. Но он отдышался и затянулся опять.

В следующие дни, пока мать лежала в больнице, Билли опять заделался курильщиком — это помогало снимать стресс. За сигаретой он вел с самим собой один и тот же разговор. Что бы он ни предпринял, он разорен. Если он не продаст крест, если продаже помешают его моральные принципы, то он обречет мать на бессмысленные мучения, а то и на смерть. А если продаст, то его самого замучает совесть. Даже если его не сцапают, он будет чувствовать себя преступником в том утонченном обществе, в котором вращается. Он убеждал себя, что такая мораль давно вышла из моды, что никто ее не придерживается, всем все равно.

На третий день медсестра, проходя мимо него, сказала:

— С Рождеством вас!

— И вас с Рождеством! — отозвался он, только теперь вспомнив, что наступило рождественское утро. Он затушил сигарету. Нет, крест придется продать, другого выхода нет. Если удастся найти хорошего покупателя, то все может получиться.

 

Минди любила праздничные дни в Нью-Йорке. Каждый год она покупала в магазине деликатесов за углом елку — до чего же удобно жить на Манхэттене! — приносила из местного магазинчика подарков новые украшения, укутывала основание зеленого деревца старой белой простыней, устраивала ясли в складках простыни. Там сидели Мария и Иосиф, стояли пять овечек, лежал младенец Иисус, к ним приходили три волхва, а над всей этой сценой, на нижней ветке елки, неизменно висела Звезда Давида. Год за годом Джеймс, рассматривая эти ясли, качал головой.

А традиционные семейные прогулки! Катание на катке «Уолмен» («Сейчас я тебя поймаю, Сэмми!» — заученно кричала Минди, гоняясь за сыном на коньках и заставляя его краснеть; Джеймс наблюдал за ними, стоя в сторонке), посещение «Щелкунчика» в «Нью-Йорк-Сити балет». Сэм уже три года пытался уклоняться от этих увеселений под тем предлогом, что уже вырос, но Минди ничего не желала слушать. Когда на сцене вырастало дерево, возникала фантастическая лесная поляна, вся в снегу, она даже пускала слезу. Сэм сползал в кресле, но был бессилен что-то изменить. После спектакля они ездили в Чайнатаун, где Минди настаивала на туристическом поведении: требовала, чтобы семья восторгалась вместе с ней золотым драконом из папье-маше длиной шестьдесят футов, привезенным в разобранном виде на Манхэттен в конце семидесятых годов. Она каждый раз заказывала там блюдо под названием «Муравьи ползут по дереву» (это была всего-навсего говядина с брокколи) и всегда с удовольствием объясняла Джеймсу и Сэму, что не может устоять перед этим названием.

В этом году все было как обычно, за исключением одного маленького отличия: у Сэма появился секрет.

Перед самым Рождеством случайная реплика швейцара Роберто подсказала Минди, что Сэм побывал в квартире Райсов наверху, помогал Аннализе чинить компьютер. Обычно Сэм обсуждал с ней такие события, но вот наступило Рождество, а Сэм так и не раскололся. Это было очень странно, Минди даже поделилась своим недоумением с Джеймсом.

— Почему он врет? — удивлялась она.

— Какое же это вранье? Он не сказал тебе, вот и все. Это разные вещи, — невозмутимо сказал Джеймс.

За обедом в Чайнатауне, в ресторане «Шун Ли-Вест», Минди решила, что с нее довольно.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать, Сэм? — спросила она.

Сэм вздрогнул, но сразу взял себя в руки. Он догадался, что она имеет в виду. Надо было попросить Роберто помалкивать! В их доме все ужасные болтуны! Лучше бы занимались своими делами и не лезли в чужие.

— Ничего, — ответил Сэм, спешно набивая рот креветочными клецками.

— Роберто обмолвился, что перед Рождеством ты поднимался к Райсам.

— Вот ты о чем! Ну да! Эта леди, как ее там, никак не могла запустить компьютер.

— Пожалуйста, не называй женщин «эти леди». Всегда говори о женщинах «женщины».

— Хорошо, — согласился Сэм. — У этой женщины возникли проблемы с подключением к Интернету.

Минди пропустила сарказм мимо ушей.

— И все?

— Все! — заверил ее Сэм. — Клянусь!

— Я хочу услышать все подробности, — не унималась Минди. — Мне надо знать, нет ли в этой квартире чего-то нового, каких-нибудь изменений.

— Все как обычно, квартира как квартира, — заверил ее Сэм, пожимая плечами.

Сэм не рассказал Минди о том случае по одной простой причине: он еще не научился убедительно врать матери. Рано или поздно она бы у него выведала, что Аннализа Райс оставила ему ключи, а затем настояла бы, чтобы он отдал их ей, — и непременно наведалась бы в квартиру.

Именно к этому все теперь и шло.

— Сэм, — обратилась Минди к сыну лукавым тоном, когда они вернулись домой, — что ты от меня скрываешь?

— Ничего, — не сдавался Сэм.

— Почему ты так странно себя ведешь? Ты что-то видел. Аннализа Райс предупредила тебя, чтобы ты мне об этом не рассказывал. О чем?

— Ни о чем. Она просто дала мне ключи от двери, вот и все! — выпалил он.

— Отдай их мне! — потребовала Минди.

— Не отдам, — попробовал упереться Сэм. — Она оставила ключи мне, а не тебе. Если бы она хотела, чтобы ключи были у тебя, то тебе и отдала бы.

Минди оставила вопрос открытым до утра, когда снова принялась за сына:

— Я глава домового комитета, моя обязанность — следить, чтобы в этой квартире не происходило ничего дурного.

— Дурного? — переспросил Джеймс, отрываясь от тарелки с хлопьями. — В нашем доме всего дурного — одна ты.

— К тому же у них есть прислуга, вдруг она в квартире? — нашелся Сэм.

— Нет, она уехала на праздники к себе в Ирландию, — сообщила Минди. — Мне сказал об этом Роберто.

— Хорошо, что Роберто не работает на службу национальной безопасности, — бросил Джеймс.

— Ты мне поможешь, Джеймс? — спросила Минди.

— Нет, не помогу! — отрезал Джеймс. — Не собираюсь ввязываться в незаконные дела. А ты, Сэм, лучше отдай матери ключи, иначе в доме не наступит мир.

Сэм нехотя подчинился. Минди тут же след простыл: она поехала на лифте в пентхаус.

По пути наверх она вспоминала, как ее не включили в число счастливчиков, приглашенных в квартиру миссис Хотон на чай. Ее даже на ежегодное празднование Рождества не звали. Несмотря на положение Минди в доме, миссис Хотон ее игнорировала — хотя, говоря по справедливости, когда семья Гуч сюда въехала, миссис Хотон уже было под девяносто лет и она почти не покидала квартиру. Лишь изредка спускалась с небес вниз, как ангел (или как какая-нибудь греческая богиня), к обычным смертным. Она выходила из лифта в собольей накидке, вся в бриллиантах и в жемчугах — по слухам, она всегда носила только настоящие драгоценности, потому что уверенность в своей славе и безупречной репутации позволяла ей — может, и опрометчиво — не опасаться ограбления. Она гордо представала перед соседями, как генерал перед войском. Сиделка или горничная звонила вниз, предупредить, что ее величество спускается, и когда кабина лифта достигала нижнего этажа, миссис Хотон встречали самое меньше двое швейцаров, подручный и комендант. «Разрешите вам помочь, миссис Хотон!» С этими словами комендант вел ее под руку к старинному лимузину. По случаю выхода миссис Хотон Минди очень старалась оказаться рядом и, из принципа не желая никому кланяться, все же ловила себя на поклоне этой старухе.

«Миссис Хотон! — робко бормотала она и, не отдавая себе отчета, почтительно кивала. — Я Минди Гуч. Живу здесь и вхожу в домовый комитет».

Было понятно, что миссис Хотон понятия не имеет, кто это такая, однако она никогда не показывала своего недоумения.

«Да, моя дорогая! — восклицала она, словно признавала в Минди родственницу, с которой давно мечтала снова увидеться, даже дотрагивалась до ее руки. — Как поживаете?»

Но в нормальный разговор это никогда не выливалось: прежде чем Минди успевала придумать, что еще сказать, миссис Хотон направлялась к двери.

А теперь вместо обходительной миссис Хотон в триплексе поселился этот презренный Пол Райс. Минди впустила его в дом, поэтому считала себя вправе разгуливать по его квартире. Она подозревала, что Пол Райс вовлечен в какие-то незаконные, гнусные делишки. Ее долгом было защитить остальных жильцов.

Ей пришлось повозиться с ключами — электронными, что само по себе являлось нарушением правил дома. Наконец дверь открылась, и она буквально ввалилась в квартиру. Минди не разбиралась в искусстве («В этом городе нельзя разбираться во всем, иначе не будет времени чего-либо достигнуть», — написала она недавно в своем сетевом дневнике), поэтому не удостоила вниманием лесбийскую фотографию. В гостиной было мало мебели — то ли такова была концепция дизайна, то ли ее еще не закончили обставлять. Передвижная абстрактная композиция из папье-маше, изображавшая скорее всего автомобили, заслоняла камин. «Детские игрушки!» — подумала Минди, передернула плечами и отправилась в кухню. Но и там ее ждало разочарование: очередная кухня в стиле «хай-тек» с мраморной столешницей и ресторанными кухонными принадлежностями. Она заглянула в комнату домработницы — безликое помещение с узкой кроватью и плазменным телевизором. На кровати громоздились подушки. Приподняв уголок пухового покрывала, Минди разглядела марку постельного белья — Pratesi. Это ее немного разозлило. Эти люди определенно любили транжирить деньги. У них с Джеймсом такое белье было уже десять лет, они приобрели его на распродаже в универмаге Bloomingdale’s. Минди поднялась наверх, миновала две пустые спальни, ванную. Вот и кабинет Аннализы. На книжной полке стояло несколько фотографий в рамках — вероятно, единственные во всей квартире предметы с личным отпечатком ее жильцов. На одной, большой и сентиментальной, красовались Аннализа и Пол в день их свадьбы. На Поле был смокинг, он выглядел более худым, чем теперь. Аннализа выходила замуж в маленькой бисерной тиаре с кружевной вуалью. Вид у них был счастливый — но кто выглядит по-другому на собственной свадьбе? Тут же стояли снимки Пола и Аннализы на чьем-то дне рождения, в бумажных колпаках; была еще фотография Пола и Аннализы с родителями — судя по всему, ее — перед таунхаусом в Джорджтауне; другие фотографии: Пол в байдарке, Аннализа на ступеньках площади Испании в Риме. Все выглядело до того банально, что Минди даже испытала разочарование.

Теперь ее путь лежал в спальню — комнату с камином и встроенными книжными полками. Она полюбовалась большой кроватью под балдахином, но от простыней поморщилась — золотые, вот безвкусица! Затем перешла к туалетному столику и проявила интерес к флаконам духов на серебряном подносе. Наибольшее внимание привлек флакончик Joy — настоящие духи, а не туалетная вода, подаренная ей, Минди, Джеймсом и Сэмом на День матери несколько лет назад и так и стоявший нетронутым, потому что ей было не до таких девчоночьих глупостей, как духи. Другое дело — спальня другой женщины: здесь Минди аккуратно сняла крышечку и подушилась за ушами. Потом присела на край кровати и огляделась. Каково это — быть Аннализой Райс, никогда не переживать из-за денег? Нет, за такие фантазии всегда приходится расплачиваться, и в данном случае этой расплатой был Пол Райс. Как может женщина жить с таким мужчиной? Джеймсом она, Минди, могла по крайней мере управлять. Да, он не совершенство, зато рядом с Джеймсом она могла быть самой собой, а это значит в жизни гораздо больше, чем постельное белье Pratesi.

Минди встала и широко распахнула дверь гардеробной, благо что она была приоткрыта. Там стоял огромный шкаф, в котором могли бы легко поместиться три комнаты Сэма. Вдоль одной стены тянулись бесконечные полки с сумочками, шарфами и поясами, на противоположной стене висели несчетные вешалки с одеждой, частично с сохранившимися ценниками. Минди пощупала кожаный пиджак за восемь тысяч восемьсот долларов и почувствовала, что впадает в ярость. Вот мелкий пример образа жизни богачей! Как тягаться с людьми, выбрасывающими почти девять тысяч на кожаный пиджак, который не собираются надевать?

Она уже собиралась покинуть гардеробную, когда ее взгляд упал на ношеные, потерявшие форму брючные костюмы на проволочных вешалках. Ага, подумала Минди, вот и одежда Аннализы из ее прошлой жизни! Только зачем она ее хранит? Как напоминание, откуда она вышла? Или, наоборот, она не исключает, что может туда возвратиться?

Минди махнула рукой: снова и снова она убеждалась, какие скучные люди эти богачи. Они с Джеймсом в сотни раз интереснее, пусть денег у них в сотни раз меньше. Она вышла из спальни и поднялась наверх, в бывший бальный зал. Сначала она оказалась в еще одном мраморном фойе с двумя высокими деревянными дверями. Двери оказались запертыми, но на то у Минди и были ключи, чтобы не пасовать перед замками. Распахнув двери, она замерла на пороге. В помещении было темновато, как при завешанных шторами окнах, хотя никаких штор Минди не увидела. Она шагнула внутрь и огляделась.

Так вот что произошло с прославленным бальным залом миссис Хотон! Наверное, она перевернулась в гробу. Ничего, кроме камина и потолка, от прежнего зала не осталось. Исчезли легендарные сцены из древнегреческих мифов на стенах — все было заштукатурено. Посередине комнаты громоздился пустой аквариум. Над камином висела черная железная рама. Минди подошла и привстала на цыпочки, чтобы изучить эту штуковину. Обнаружив цветные лампочки размером с сосновые шишки, она решила, что перед ней объемный проекционный экран, как в футуристическом шпионском кино. Непонятно, действует он или висит просто так, для виду. По бокам от камина стояли запертые шкафы, но от них у Минди ключей не было. Они припала ухом к дверце одного из шкафов и уловила неприятное гудение. «Черт возьми, — подумала она, — ничего интересного!» Сэм был прав, обычная квартира.

Досадуя, она присела за письменный стол Пола. Вращающееся кресло, обтянутое гладкой шоколадной замшей, было ультрасовременным, как и сам стол — длинный, полированный. На нем лежала пачка гостиничных бланков для записок, стояли серебряный стаканчик с шестью карандашами с ластиками и фотография в серебряной рамке, с которой хищно смотрел ирландский волкодав. Наверное, любимая собачка Пола в детстве. Нет, Пол — определенно полная задница, подумала Минди в приступе отвращения.

Минди поставила фотографию на место и взяла бланки. Их явно позаимствовали из бангкокского отеля «Времена года». Верхний листок остался чист, следующие два были исписаны математическими формулами, в которых Минди ничего не смыслила. На четвертом листке она наткнулась на карандашную строчку маленькими печатными буквами: «Мы нувориши».

Что правда, то правда. И задницы при этом. Она забрала пачку с собой: пусть, вернувшись из поездки, Пол Райс хватится своих бумажек. Пусть знает, что в его квартире побывали гости. Это будет ее маленькое послание ему.

Ее квартира выглядела по сравнению с полупустым жилищем Райсов настоящей свалкой. Райсы живут как в гостиничном номере, решила она, садясь за свой сетевой дневник. «Сегодня я сделала очередное открытие: я всего этого не хочу!» — записала она с наслаждением.

 

«Не думай — делай!» — напомнил себе Филипп. С женщинами это была единственная возможная философия. Если слишком много о них думать, если рассуждать об отношениях и об их смысле, то жди беды. Кто-то (обычно женщина) будет разочарован, хотя мужчина (обычно) в этом не виноват. Что поделать мужчине, любителю женщин и секса? Утром он наконец капитулировал и попросил Лолу переехать к нему.

И тут же понял, что это, возможно, ошибка. Но слова уже были произнесены, назад их не возьмешь. Лола подпрыгнула, полезла обниматься.

— Ну, ну… — бормотал он, гладя ее по спине. — Мы же не женимся, просто поживем вместе. Поэкспериментируем.

— Мы будем такими счастливыми! — прошептала она и стала искать в своем чемодане купальник. Найдя, обернула бедра миниатюрным парео и потащила его на пляж.

И вот теперь она по-щенячьи резвилась в волнах и, озираясь на него, манила к ней присоединиться.

— Еще рано! — отозвался он с шезлонга.

— Уже одиннадцать часов, глупенький! — не отставала она и обрызгала его.

— Мне не нравится влага до обеда, — шутливо защищался он.

— А как же утренний душ? — игриво спрашивала она.

— Это разные вещи. — И он со снисходительной улыбкой возвращается к штудированию журнала The Econоmist.

Лола воспринимает все слишком буквально, подумал он. Хотя какая разница? «Не думай», — напомнил он себе еще раз. Она переедет к нему. Если из этого выйдет толк — отлично, если нет — они разъедутся. Большое дело! Перелистывая страницы, он обратил внимание на распад корпорации «Тайм Уорнер». Положив журнал на песок, он закрыл глаза. Ему необходим отдых. С Лолой решено, теперь — отдыхать.

Такая перспектива выглядела маловероятной двумя днями раньше, когда он встречал Лолу в аэропорту Барбадоса. В отличие от шумных отпускников в яркой одежде она не веселилась, а потерянно сидела на чемодане на колесиках Louis Vuitton в больших темных очках, с упавшими на лицо прядями волос. Когда он подошел, она встала и сняла очки. Глаза у нее были опухшие.

— Мне не следовало приезжать, — проговорила она. — Я не знала, как поступить. Хотела тебе позвонить, но зачем портить тебе Рождество? Зачем тебя огорчать? Все равно ничего нельзя было поделать. Все так грустно!

— Кто-то умер? — брякнул он.

— Если бы! Мои родители обанкротились. Теперь мне придется уехать из Нью-Йорка.

Филипп не мог понять, как вышло, что ее родители лишились всех средств. Разве у них нет сбережений? По его впечатлению, мамаша и папаша Фэбрикан, хоть и не хватали звезд с неба, были людьми простыми и практичными и ни за что не ввязались бы в какой-нибудь скандал. Особенно Битель: слишком болтливая, слишком приверженная своему узкому кругу, слишком большая любительница осуждать других, но при этом совершенно не способная сама угодить в предосудительное положение. Однако Лола утверждала, что невозможное все-таки случилось. Ей придется расстаться с Нью-Йорком, она еще не думала, куда податься, знает только, что не станет жить с родителями. А самое худшее — то, что теперь она не сможет на него работать.

Он сразу смекнул, куда она клонит. Достаточно было одного его слова, чтобы решить все ее проблемы. Забота о Лоле не станет для него финансовым бременем: денег у него полно, детей нет. Но правильно ли будет так поступить? Инстинкт подсказывал отрицательный ответ. Пока что он не несет за нее ответственности, но будет нести, если она к нему переедет.

Въехав в отель «Коттон-хаус» на острове Мастик, они без промедления занялись любовью, но когда он уже собирался кончать, она вдруг зарыдала, отворачиваясь, словно не хотела, чтобы он это видел.

— Что-то не так? — поинтересовался он у Лолы, забросившей ему на плечи ноги.

— Ничего… — пролепетала она.

— Нет, что-то определенно не так. Я делаю тебе больно?

— Нет.

— Я уже кончаю…

— Может быть, нам скоро уже не придется заниматься любовью. Вот я и грущу, — объяснила она.

Как тут сохранить эрекцию? Он растянулся рядом с ней.

— Прости, — сказала она, гладя ему лицо.

— У нас есть целая неделя для любви, — напомнил он ей.

— Знаю. — Она со вздохом покинула постель, подошла к зеркалу, стала рассеянно расчесывать длинные волосы, перекинув их на обнаженную грудь. В ее взгляде, адресованном самой себе, а заодно и любовнику у нее за спиной, была тоска.

— Эта неделя кончится, и мы больше друг друга не увидим.

— Брось, Лола! — простонал он. — Это тебе не кино и не роман Николаса Спаркса.

— Почему ты всегда шутить, когда я говорю серьезно? — вспылила она. — Наверное, тебе все равно, останусь я в Нью-Йорке или нет.

— Ничего подобного, — буркнул он.

Надеясь поправить ей настроение, он повез ее в бар «Бейзилз», славящийся тем, что туда любит заглядывать сам Мик Джаггер. Им повезло: Мик оказался там, но Лола вела себя так, словно ее ничего вокруг не занимало, безразлично тянула ромовый пунш через соломинку и кидала многозначительные взгляды на бухту, на несколько пришвартованных яхт. На вопросы отвечала односложно. Наконец он встал, подошел к Джаггеру и попросил помочь развеселить девушку. Но Лола даже на мировую знаменитость смотрела полными грусти глазами и пожимала великодушно поданную руку совсем вяло, как жертва семейного насилия.

— Это же сам Мик Джаггер! — напустился на нее Филипп, когда тот отошел. — Тебе все равно?

— Я в восторге. — Она пожала плечами. — Но что толку? Вряд ли он мне поможет.

Они вернулись в отель. Она пошла гулять по пляжу одна, сказав, что ей надо подумать. Он попробовал дремать. Над кроватью была противомоскитная сетка, но ему никак не удавалось ее как следует запахнуть, и после трех укусов он сдался, побрел в бар и немного выпил. За ужином Лола заказала трехфутового омара, но почти к нему не притронулась. Когда официант, увидев несъеденного омара, подошел спросить, все ли в порядке, Лола заплакала.

Назавтра было не лучше. Они пошли на пляж, где Лола то плакала в полотенце, то пыталась вызвать у него ревность, флиртуя с двумя молодыми англичанами. Филипп понял, что придется либо сдаться, либо отказаться от нее. Почему женщины вечно занимаются выкручиванием рук?

Днем, когда ему делали массаж, она заявила, что пойдет спать. Вернувшись в бунгало, он запаниковал: Лолы не было. Вдруг он ее недооценил, вдруг она что-нибудь натворила? Он звонил ей на мобильный, но оказалось, что она оставила его в номере, вместе с сумочкой. Он еще сильнее разволновался, отправился в главное здание и попросил портье поездить с ним по территории отеля на багги для гольфистов. Они искали Лолу целый час, но она как сквозь землю провалилась. Портье сказал Филиппу в утешение, что она не могла уйти далеко — остров все-таки. Но Филипп от этого еще больше испугался, вспомнив, как двумя годами раньше на островке в Карибском море пропала девочка-англичанка. Тогда портье предположил, что Лола отправилась за покупками. Филипп помчался на такси в порт и принялся обходить бары и магазины. В «Коттон-хаус» он вернулся побежденным. Как ему теперь поступить? Позвонить ее родителям и сказать: «Я слышал, вы потеряли все свои деньги, мне очень жаль, но теперь вы потеряли еще и вашу дочь»? От безнадежности он опять набрал номер ее мобильного — вдруг она возвращалась в его отсутствие? — но телефон громко звонил в ее сумочке. Он оборвал связь, не в силах больше слышать этот звук.

Наконец, в шесть часов вечера, она объявилась — с печальным взором, но явно после продолжительных солнечных и морских ванн.

— А, Филипп, — бросила она, — ты вернулся?

— Конечно, вернулся! Ты-то где была? Я уже три часа разыскиваю тебя по всему острову.

От этих его слов она просияла, но тут же опять сникла.

— Я подумала, что тебе хочется от меня отдохнуть.

— О чем ты говоришь? Я был на массаже, вот и все.

— Знаю. Но мне так тоскливо. Не хочу портить тебе отпуск.

— Где ты была? — спросил ее Филипп.

— В пещере.

— В пещере? — переспросил он.

— Я нашла маленькую пещеру. Среди скал, у самой воды.

— Ты целых три часа сидела в пещере? — не отставал он. Она кивнула:

— Да, искала место, где можно спокойно подумать. Я поняла: что бы ни произошло, я тебя люблю. И всегда буду любить. Ничего не могу с собой поделать.

Филиппу захотелось ее защитить. Она так молода! Молода и бесхитростна. Куда она без него? Чего он артачится? Он привлек ее к себе. Она подарила ему страстный любовный сеанс с бурным минетом и прочими сладостными ухищрениями. У него произошел оргазм, подобный взрыву, он захлебнулся от восторга. Разве можно от такого отказаться?

Но он почему-то не смог тем же вечером предложить ей переехать к нему. За ужином Лола была уже почти прежней: дурачилась, заигрывала с официантом, щекотала Филиппу пятку пальцем ноги. Она не заводила речь об их отношениях, своем исчезновении, финансовых проблемах родителей, он тоже обо всем этом помалкивал.

Но наутро, проснувшись, он обнаружил, что она собирает вещи.

— Что ты делаешь? — удивился он.

— О, Филипп! — Она вздохнула. — Там, в пещере, я поняла, что слишком тебя люблю, чтобы осталось все как есть. Раз мы не будем вместе, то лучше не влюбляться в тебя еще сильнее, потому что в конце будет слишком больно. Поэтому я уезжаю. Знаю, что нужна матери, а нужна ли тебе, я не уверена.

До него дошло, что она права. Он тоже не мог так продолжать. Стоя к нему спиной, она нагнулась, ища что-то в чемодане, и он вспомнил, какой бурный секс был у них ночью.

— Ты не должна уезжать, Лола, — промямлил он.

— Должна, Филипп, — отозвалась она, не поднимая головы.

— Я к тому, что ты можешь перебраться ко мне. Если хочешь, конечно, — добавил он, словно решение принимал не он.

…Теперь, сидя на пляже в шезлонге, он заложил руки за голову. Ясное дело, она согласилась. Она же его любит.

Его забытье прервал оживший мобильный телефон. Звонили из Нью-Йорка — видимо, Инид, с новогодними поздравлениями. Он испытал испуг. Придется сказать тетке, что Лола переезжает к нему, и ей это не понравится.

— Алло!

Его ждал приятный сюрприз.

— Привет, дружище! — радостно сказала Шиффер. — Как ты там? Что поделываешь?

— А ты? — спросил Филипп, садясь в шезлонге. — Я думал, ты на острове Сент-Бартс.

— У меня не вышло, — ответила она. — Пораскинула мозгами и передумала. Зачем продолжать отношения с человеком, которого я не люблю? Ведь он мне не нужен, верно?

— Тебе лучше знать, — сказал Филипп. — Я думал…

Она засмеялась:

— Не думал же ты, что у меня серьезно с Браммингером?

— Почему нет? От него все в восторге.

— Очнись, Окленд! — Меняя тему, она продолжила: — Ты где, собственно? Если где-то рядом, то не повидаться ли нам с Инид? Что-то я в последнее время ее забросила.

— Не могу, — пробубнил Филипп неохотно.

— Почему? — удивилась она. — Ты вообще где? Я тебя еле слышу. Говори громче, если хочешь, чтобы я что-то разобрала.

— Я на острове Мастик, — сказал он.

— Что?!

— Мастик! — крикнул он.

— Какого черта тебе там понадобилось?

Он почувствовал головокружение.

— Я с Лолой.

— Во-о-о-от оно что! — Только сейчас до нее дошло.

— Я подумал… Ты и Браммингер… В общем, я предложил ей переехать ко мне.

— Вот и славно, Окленд, — сказала она как ни в чем не бывало. — Тебе давно пора остепениться.

— Дело не в этом, просто я…

— Я все поняла, дружок, — перебила она его. — Ничего страшного. Я позвонила лишь спросить, не против ли ты пропустить вместе стаканчик. Встретимся, когда вернешься.

И она отключилась. Филипп посмотрел на телефон и покачал головой. Никогда он не поймет женщин! Он убрал телефон и стал наблюдать за Лолой. Она по-прежнему плескалась в воде, но, подражая европейским туристкам, сняла верх купальника. Весь пляж глазел на то, как Лола забавляется, не обращая внимания на окружающих. К ней уже торопились с другого конца пляжа двое седовласых джентльменов.

— Давай, детка! — крикнул один из них с английским акцентом. — Повеселимся вместе!

— Лола! — окликнул ее Филипп. Он уже собирался подсказать ей надеть лифчик, но спохватился, как смешно это прозвучит, — не папаша же он ей, в конце концов! Поэтому он улыбнулся и встал, делая вид, что готов присоединиться к ней в воде. Сняв солнечные очки, он аккуратно положил их на столик под зонтиком. Любуясь Лолой, он гадал, кто он на самом деле — счастливейший на свете человек или величайший болван.

 

 

Date: 2015-09-18; view: 360; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию