ГЛАВА 21. Позже мать говорила про ту клинику, где мы бросили Элизу, как в чистилище:

Позже мать говорила про ту клинику, где мы бросили Элизу, как в чистилище:

— Это была не какая-то там дешевая психушка. Она нам обошлась по двести долларов в день. И доктора заклинали нас, чтобы мы ее не навещали, помнишь, Уилбур?

— Кажется… — сказал я. А потом сказал правду: — Я не помню. Я в те времена был не просто глупым Бобби Брауном — я был еще самодовольным дураком. И хотя я был всего-навсего медико-мпервокурсником с первичными половыми признаками недоношенного хомячка, я владел громадным особняком на Бикон-Хилл. Меня возили в университет и обратно на «ягуаре», и я уже тогда стал одеваться как будущий Президент Соединенных Штатов — или как медик-шарлатан во времена Честера Алана Артура[3].

Там почти каждый вечер собирались гости. Я обычно выходил к ним всего на несколько минут — покуривая гашиш в пеньковой трубке, облаченный в атласный халат изумрудного цвета.

Во время одной из таких вечеринок ко мне подошла красотка, и вот что она сказала:

— Ты такой уродина, что я в жизни не видала более сексапильного мужчину.

— Знаю, — сказал я. — Знаю, знаю.

* * *

Мать часто навешала меня в Бикон-Хилл, где для нее были пристроены личные апартаменты, и я тоже часто заглядывал к ней, в Черепаший Залив. Да и репортеры стали донимать нас расспросами, после того как Норман Мушари-младший вызволил Элизу из клиники.

Это была сенсация.

Если мультимиллионеры плохо обращались со своими родственниками, из этого всегда делали сенсационный материал.

Хэй-хо.

* * *

Нам это очень портило жизнь, как и положено.

Мы еще не виделись с Элизой, да и по телефону с ней связаться не удавалось. А она тем временем говорила про нас совершенно справедливые, но обидные вещи, которые печатали в прессе чуть ли не каждый день.

Нам было нечего показать репортерам, кроме нашей телеграммы, которую мы послали Элизе через ее адвоката, и ответа Элизы.

В нашей телеграмме были такие слова:

МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ. ТВОЯ МАМА И ТВОЙ БРАТ.

А вот телеграмма Элизы:

Я ВАС ТОЖЕ ЛЮБЛЮ. ЭЛИЗА.

* * *

Элиза не разрешала себя фотографировать. Она поручила своему адвокату купить закрытую будочку для священника, который принимает исповедь, и он ее приобрел — после сноса какой-то церкви.

Она там сидела, когда давала интервью телевидению.

А мы с мамой смотрели эти интервью по телевизору, мучались, держась за руки.

Низкое контральто Элизы стало совсем незнакомым, и мы даже боялись, что в будке засела какаято самозванка, но это все же была сама Элиза.

Помню, как репортер с телевидения спросил ее:

— А как вы проводили время в клинике, мисс Свейн?

— Пела, — отвечала она.

— Что-то определенное пели? — спросил он.

— Одну и ту же песню, целый день, — сказала она.

— Что же это была за песня?

— «В один прекрасный день мой Принц придет», — ответила она ему.

— Вы ждали какого-то определенного принца — вашего будущего спасителя?

— спросил он.

— Ждала своего брата-близнеца. Но он, ясно, оказался свиньей. Так и не явился.