ГЛАВА 16. Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, как-то сказал, что единственное священное впечатление детства — лучше всякого воспитания

Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, как-то сказал, что единственное священное впечатление детства — лучше всякого воспитания. Могу предложить еще один метод скоростного воспитания дитяти — в своем роде это впечатление почти такое же священное и спасительное: надо столкнуться с человеческой особью, которая пользуется в мире взрослых глубочайшим уважением, и обнаружить, что этот человек — маньяк, злобный садист. Это нам с Элизой и пришлось пережить, встретив доктора Корделию Свейн Кординер, которую все считали величайшим авторитетом по психологическому тестированию во всем мире — за исключением Китая. Никто давным-давно не знал, что там творится, в Китае.

* * *

У меня здесь, в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг, есть Британская Энциклопедия, вот откуда я знаю второе имя Достоевского, то есть его отчество.

* * *

В присутствии взрослых доктор Корделия Свейн Кординер всегда была очень любезна и авторитетна. Все время, пока она была в замке, она одевалась как картинка — туфли на высоких каблуках, модные платья, украшения.

Мы слышали, как она говорила нашим родителям:

— Если у женщины три докторских степени и она возглавляет корпорацию по тестированию, приносящую три миллиона долларов в год, это еще не значит, что она не может быть женственной.

Но когда она добиралась до нас с Элизой без свидетелей, от нее разило паранойей.

— Вы бросьте ваши штучки, сопливые миллионерские отродья, со мной эти фокусы не пройдут! — вот что она говорила.

Ни я, ни Элиза ни разу не сделали ничего плохого.

* * *

Богатство и могущество нашей семьи приводило ее в такую ярость, что она себя не помнила, и, помоему, даже не замечала, какие мы долговязые, какие уродливые. Мы для нее были парочкой типичных детишек богачей, до безобразия избалованных.

— Я-то не в рубашке родилась, не то что некоторые, — повторяла она нам много раз. — Сколько было дней, когда мы даже не знали, где достать еды, — говорила она. — Представляете себе, каково нам было?

— Нет, — говорила Элиза.

— Где уж вам, — говорила доктор Кординер.

И прочее в таком роде.

* * *

Принимая во внимание ее паранойю, нам очень не повезло: ее второе имя совпадало с нашей фамилией.

— Нет, я вам не любящая тетушка Корделия, — говаривала она, — Можете не ломать ваши куриные аристократические мозги. Мой дедушка, когда приехал из Польши, поменял фамилию и стал из Станковица Свейном. — Глаза у нее неистово сверкали. — А ну, скажите: «Станковиц»!

Мы сказали.

— А теперь скажите: «Свейн», — потребовала она.

Мы и это сказали.

* * *

В конце концов кто-то из нас спросил ее, чего это она так злится.

Она сразу стала совершенно невозмутимой.

— Я и не думаю злиться, — сказала она. — Было бы весьма непрофессионально с моей стороны обижаться на что бы то ни было. Однако позволю себе заметить, что приглашать такую знаменитость, как я, к черту на рога, чтобы лично тестировать всего двух детей, это все равно что заставлять Моцарта настраивать рояль. Это все равно что просить Альберта Эйнштейна подсчитать месячные расходы. Вы понимаете, о чем я говорю, «Мисс Элиза и Мастер Уилбур» — так, кажется, вас тут называют?

— Тогда почему вы приехали? — спросил я.

Ее ярость снова вырвалась наружу. Она отчеканила так ядовито и злорадно, что дальше некуда:

— А потому, что деньгам не перечат, маленький лорд Фаунтлерой.

* * *

Мы окончательно сдрейфили, когда узнали, что она собирается подвергать нас испытанию поодиночке. Мы простодушно заявили, что будем гораздо лучше отвечать, если нам дадут подумать вместе.

Она посмотрела на нас свысока.

— Как же, как же, Мастер и Мисс, — издевательски сказала она. — А не подать ли вам еще и энциклопедию, а? Может, вам еще не хватает целого факультета из Гарварда, они бы вам подсказывали ответы в случае чего?

— Это было бы здорово, — сказали мы.

— Так вот, если вам никто об этом не говорил, — сказала она, — мы живем в Соединенных Штатах Америки, и здесь никто не имеет права рассчитывать на чужую помощь — здесь каждый обязан научиться отвечать сам за себя.

— Я сюда приехала, чтобы вас тестировать, — сказала она. — Но сначала я хочу вас научить основному правилу жизни, и вы еще будете мне благодарны за это.

А правило было вот какое:

— Сел в лодку — греби сам! — Так она сказала. — Можете повторить и запомнить на всю жизнь?

Я не только повторил эти слова, но помню их до сих пор:

«Сел в лодку — греби сам!»

Хэй-хо.

* * *

Так и пришлось нам самим грести, каждому — в своей лодке. Нас экзаменовали, каждого отдельно, за столом из нержавеющей стали в выложенной кафелем столовой. Когда одного из нас вызывала «Тетушка Корделия», как мы называли ее между собой, другого уводили как можно дальше — в залу на верху северной башни.

Уизерс Уизерспун обычно стерег того из нас, кто сидел в башне. Ему поручили это дело, потому что он когда-то служил в солдатах. Мы слышали, как «Тетушка Корделия» его инструктировала. Она сказала, чтобы он примечал, не сообщаемся ли мы телепатически.

Западные ученые, взяв на вооружение гипотезы китайцев, наконец признали, что некоторые люди могут передавать друг другу мысли без всяких видимых или звуковых сигналов. Приемники и передатчики этих таинственных сигналов находились на слизистой оболочке носовых и лобных полостей, при условии, что там все было чисто.

А главная подсказка, которую китайцы дали Западу, заключалась в загадочной фразе, на расшифровку которой ушли годы:

«О, как мне одиноко, когда от простуды или от аллергии нос заложило!»

Хэй-хо.

* * *

Увы, никакой телепатии мы с Элизой не могли использовать на расстоянии больше трех метров. Когда одного из нас держали в столовой, а другого — на верху башни, наши тела могли бы с тем же успехом пребывать на разных планетах. Сейчас мы именно в таком положении.

Разумеется, я-то мог сдавать письменные экзамены, а вот Элиза — не могла. Когда «Тетушка Корделия» ее экзаменовала, она все вопросы читала Элизе вслух, а потом ей приходилось самой записывать ответы.

Нам казалось, что мы ни на один вопрос не сумели ответить. Но, как видно, кое-какие ответы попали в точку, потому что доктор Кординер сообщала нашим родителям, что интеллект у нас «почти нормальный для нашего возраста».

Затем она сказала, не подозревая, что мы с Элизой подслушиваем, что Элиза, по-видимому, никогда не научится читать и писать, а значит, никогда не сможет участвовать в выборах и не получит водительских прав. Она отчасти постаралась смягчить приговор, добавив, что Элиза «очень забавная болтушка».

А я, по ее словам, «хороший мальчик, серьезный мальчик — но его легко отвлекает легкомысленная сестра. Он читает и пишет, зато значение слов и фраз до него доходит с трудом. Если его разделить с сестрой, то вполне возможно, что он сможет стать работником на заправочной станции или сторожем в деревенской школе. В сельской местности у него неплохие шансы прожить счастливую и полезную жизнь».

* * *

А тем временем Китайская Народная Республика втайне создавала буквально миллионы и миллионы гениев — обучая пары или небольшие группы конгениальных, способных к телепатии специалистов мыслить как единый мозг, все вместе. И такие мозаичные умы могли сравняться, скажем, с сэром Исааком Ньютоном или Вильямом Шекспиром.

О да, задолго до того, как я стал Президентом Соединенных Штатов Америки, китайцы научились комбинировать эти синтетические мыслительные агрегаты в интеллекты такой сокрушительной силы, что сама Вселенная, казалось, говорила им:

— Жду ваших приказаний. Вы можете стать такими, как вам угодно. Я могу стать такой, как вам угодно.

Хэй-хо.

* * *

Я узнал про эти китайские достижения много лет спустя после смерти Элизы, и сам я к тому времени давно потерял всякий авторитет как Президент Соединенных Штатов. Так что эти знания мне были уже совершенно ни к чему.

Одно только меня позабавило: мне сказали, что убогая западная цивилизация вдохновила китайцев на создание синтетических гениев. Китайцы взяли пример с американских и европейских ученых, которые во время второй мировой войны стали сотрудничать, единодушно стремясь к созданию атомной бомбы.

Хэй-хо.