Глава 3. Через полчаса меня привели в кабинет Алана

Через полчаса меня привели в кабинет Алана.

Взгляд у него был внимательный, с лёгким оттенком беспокойства:

– Доброе утро, Татьяна. Присаживайтесь.

– Не слишком доброе.

Алан вздохнул:

– Понимаю. Вы провели нелегкую ночь. Честное слово, я не знал.

С досадой развел руками:

– Нельзя всё контролировать. Даже в этих стенах. Поверьте, это не мои методы. Оставлять вас на ночь в камере было ошибкой. Простите.

Может, он и не врал. Он бы, действительно, придумал что‑то более утонченное.

– Идиоты! Мясники! Я разберусь, чья эта инициатива и больше такого не повторится.

Нервно прошелся по кабинету, потом окинул меня заботливым взглядом:

– Неважно выглядите. Надо показать вас врачу.

Он и в самом деле отвел меня к врачу. Точнее, к врачам. И не думала, что здесь у них такое количество аппаратуры, включая новейшие трехмерные томографы, электронные микроскопы и еще много чего разного, неизвестного назначения. Целый медицинский институт в миниатюре.

Сначала мне разрешили принять душ. Потом взяли кучу анализов, просветили на томографе. И сделали пару уколов.

– Витамины, – пояснил сопровождавший меня Алан.

Привели в комнату без окон, с льющимся с потолка мягким зеленоватым светом. Здесь слегка пахло озоном и сосновым лесом. Посреди комнаты стояло что‑то вроде прозрачного саркофага.

– Это не больно, – улыбнулся Алан, заметив опаску в моих глазах, – Я вас оставлю на полчаса. А вы раздевайтесь, залезайте внутрь. Ионизированный воздух со специальными добавками. Прекрасно восстанавливает силы. Можете даже подремать.

Возражать я не стала. Если бы Алан захотел, всё бы произошло и без моего согласия. Пусть лучше думает, что я во всем готова следовать его указаниям.

На аппаратуру для ментосканирования сооружение не походило. Что‑то среднее между солярием и кислородной камерой – вроде тех, в которых сутками торчит одряхлевший Майкл Джексон.

Я разделась и забралась в «саркофаг». Если Алану надо, чтобы я выглядела и чувствовала себя хорошо – в этом наши интересы совпадают.

Врач задвинул надо мной крышку. Комната опустела. И хотя не верилось, что мне удастся, я действительно задремала…

Когда открыла глаза, надо мной стоял американец:

– Полный порядок, Таня. Анализы хорошие.

Радуется, будто он мой лечащий врач.

– Одевайтесь. Идем завтракать.

Завтракали мы не в его кабинете, а в нормальной, почти уютной комнате. Если не считать решеток на окнах.

Я с аппетитом принялась за еду. Сегодня чувствовала себя куда лучше. Может потому, что выспалась ночью. И всё воспринималось по‑другому… Кем ты был, Николай? Талантливым гипнотизёром?… Спасибо тебе. Сон, который ты навеял, был крепким и приятным…

Больше они не выдавят из меня и слезинки. И то, что вчера я собиралась перерезать вены – казалось нелепой детской слабостью.

– Не хотите еще бифштекса? Вам надо быть в хорошей форме, – сказал Алан, – Дело в том, что планы пришлось изменить. Мы связались с разработчиками «Стилета». Встреча через пять часов. В известном вам месте.

Вот как… Они знают, по‑крайней мере, один из нет‑форумов, через которые мы устанавливали контакт, знают пароли и позывные. И сумели перенести встречу на три дня раньше.

Видимо, слишком масштабной была операция СОКа. И слишком неуклюжей. Скоро информация о нашем провале просочится и обязательно дойдет до физиков. Поэтому американец так спешит. Я нужна ему прямо сейчас, работоспособной и свеженькой, как огурчик. У него нет лишних дней, чтобы устраивать проверки. Алан уверен, что достаточно меня «обработал».

Вот он, мой шанс! Единственный. На который я даже не смела надеяться…

Мы вылетели из Тулы вертолетом. Скоро на горизонте появились сероватые многоэтажки окраин бывшей столицы. Дома здесь сохранились лучше. Кое‑где даже поблёскивали остатки стекла в оконных проёмах.

Чуть погодя, начался характерный московский пейзаж и мне захотелось закрыть глаза…

Раньше я не видела это с высоты.

Бомбёжки и голод выгнали из столицы большую часть жителей. Остальное довершили пожары. Дома без людей долго не живут. Тянувшиеся под нами во все стороны, почернелые, полуразвалившиеся остовы напоминали громадное неухоженное кладбище.

Даже сейчас, при ярком солнечном свете, Москва выглядела мрачновато. А ночью здесь по‑настоящему жутко. В кой‑какие места и полицаи не рискуют соваться после заката.

Тяжело выжить в городе‑призраке. Но прятаться легче. Это не Тула, где на каждой улице нарвешься на патруль.

На всём огромном пространстве Москвы – врядли наберется три миллиона человек. Из них около двухсот тысяч – нелегалы и «полулегалы», обитающие в подвалах или сохранившихся бетонных коробках…

Кое‑какие знакомые в московских Развалинах у меня есть. Если еще живы – помогут.

Я наклонила голову, вглядываясь через прозрачный колпак кабины. Внизу – Красная площадь. Флаг развевался над «МакДональдсом». Остатки бронзовых Минина и Пожарского уже успели демонтировать. На их месте возвышался пятиметровый уродец – памятник академику Сахарову работы Шемякина.

Площадь была чужой, как и всё остальное.

Миновав Садовое кольцо, вертолет приземлился на расчищенный от руин участок. Поблизости ждал автомобиль. Старенький ВАЗ‑»девятка».

– Сколько – со мной? – уточнила я у американца.

– Кроме меня – еще один. Ждёт в машине.

Понятно. Ожидается такой богатый улов, что Алан никому другому не доверил забрасывать невод. Будет сложнее для меня. Но, пожалуй, куда приятнее.

И всё таки, странно. Он готов идти на личный риск. Он во мне ничуть не сомневается. Это точно. Но в чем дело, в моих актерских способностях? Или у американца опять припасен неизвестный козырь?

Мы сели в автомобиль, на заднее сиденье. Вертолет тотчас взмыл.

ВАЗ рванул с места.

Пока ехали, я успела присмотреться к водителю. Бритый, плотный затылок, короткая шея, выраставшая из широченных плеч – стандартная внешность человека, зарабатывающего на жизнь мускулами. Но взгляд, иногда мелькавший в зеркале заднего обзора – цепкий, умный. Пожалуй, водитель не уступит Алану. А в чем‑то может и опасней. Хотя бы тем, что, в отличие от Алана, он не считает меня своей маленькой победой.

Минут через пятнадцать, предварительно намотав круги по городу, «девятка» остановилась у метро «Площадь Суворова».

Улица и площадь – пустынны. Нежилой район. Кругом – сплошные развалины и брошенные дома с черными глазницами окон. Ярким пятном выделялся только новенький громадный плакат «МЫ ВЫБИРАЕМ СВОБОДУ!»– счастливая мамаша, обнимающая румяного упитанного ребёнка. Раньше я видела эту же мамашу на рекламе «памперсов». Наверное, оба плаката – продукция одного агентства.

Несколько хмурых оборванных личностей показались из развалин. Я поежилась: такие знакомые взгляды. Взгляды голодных шакалов. Нет, это не «переодетые». Скорее уж – коренные москвичи. За буханку хлеба зарежут и не поморщатся. Впрочем, мы им – не по зубам. Наш водитель глянул сурово и хмурых личностей, как ветром сдуло.

Метро не работает еще с бомбежек. Стеклянные двери выбиты. Вместо них приварены грубые решетчатые ворота, запертые на висячий замок. Жестяная табличка – белый фон, красные буквы, на английском и русском: «DANGER! MINES! ОСТОРОЖНО! МИНЫ!» У всех уцелевших входов в метро сейчас такие таблички. Правительство Гусакова не может контролировать подземные коммуникации. И потому предпочитает их минировать. Хотя, иногда не очень аккуратно. Опытный человек может и пройти.

Здесь СОКовские сапёры проход наверняка очистили. Я потрогала замок. Кто‑то щедро его смазал. Если люди Алана уже внутри, они аккуратно закрыли ворота за собой.

Американец в легкой растерянности чесал висок. Коллеги забыли оставить ему ключ? Я усмехнулась, пошарила в груде мусора и обнаружила длинный ржавый гвоздь. Небольшое усилие и замок безвольно повис на освободившейся дужке.

– А вы – мастерица! – одобрительно расплылся Алан. Тут до меня дошло, что он и сам бы без труда справился. Просто, захотел увидеть, что буду делать я.

Ну и пускай видит. Делов‑то. Я научилась открывать такие замки, еще когда бомжевала. До нашей встречи с Михалычем.

Щемящее чувство колыхнулось внутри. Старик… Где ты? Что сейчас с тобой?

Перед тем, как шагнуть за ворота, опять посмотрела на яркий плакат. И вздрогнула. Померещилось, будто румяный младенец зыркнул на меня чужим взрослым взглядом. Внимательным и изучающим.

Нервы. Наверное, нервы…

Внизу ждала темнота. Поэтому одели «ночные глаза», синтезирующие цифровую картинку на основе всех диапазонов, включая инфракрасный и ультрафиолет. Видно не так, как при дневном свете. И всё же, безошибочно различаются даже мелкие детали.

Я не зря выбрала эту станцию. Отсюда есть переходы еще на две линии. Даже если они заранее перекрыли всё вокруг – шансов уйти больше. Уйти‑то можно не только через туннели метро. Под Москвой, едва ли не со сталинских времен, сохранилась целая сеть коммуникаций. Планов её нет ни у СОКа, ни у американцев. А после того, как однажды исчезла спецгруппа из шестнадцати человек, они вообще боятся туда лезть…

Мертвый эскалатор остался позади. Мы двигались размеренным шагом.

Пока, что Алан ничего не заподозрил. Идёт чуть правее и позади меня. Его напарник – впереди, не сводя глаз с наваленной поперек платформы груды металлолома. Оружия они не доставали – вероятно, боялись спугнуть физиков.

Я оказалась ближе к краю платформы и первая увидела мертвого полицая. Он лежал на рельсах, нелепо подогнув ноги и сжимая левой рукой цевьё «калашникова». Совсем «свежий» – я не чувствовала запаха разложения. Но откуда? Его не могло быть здесь! СОКовцы наверняка заранее прочесывали станцию!

Может кто‑то сумел уже после проверки?

Долго колебаться я не стала. Прыгнула на рельсы и вырвала из закоченевшей руки автомат. Передернула затвор и, крутнувшись на спину, послала длинную очередь вдоль края платформы.

Не промазала…

А они ничего не успели: ни пригнуться, ни достать пистолеты. Лишь осели неуклюжими мешками.

Я вскарабкалась наверх. Оба – неподвижны. По гранитным плитам расползались темные лужи. Не спуская тела с прицела, я подошла ближе. И задрожала, едва не выронив «калашников». На платформе лежали отец и младший брат.

Но это же невозможно! Я хорошо знаю!

Отец приоткрыл веки, слабо позвал:

– Таня…

И, отбросив оружие, я рухнула рядом на колени:

– Папа! Папочка…

Его пробитая рубашка быстро темнела от крови. Та самая светлая, немного вылинявшая рубашка, в которой я его видела последний раз.

– Что ты наделала, дочка…

– Прости, прости меня, папа, – бормотала я, захлёбываясь слезами, срывая с себя куртку и подкладывая ему под голову.

А потом я поняла, что мы уже не в метро. Низкое ноябрьское небо сеялось мелким дождем над окраиной Воронежа. Вон там, в дымке, темнеют городские дома, а здесь уже поле. Огромное поле. Вечер.

Столько раз я видела это в снах…

Люди, много людей, идут через поле, тяжело передвигая ноги с налипшими комьями грязи. Сзади остались подкупленные полицаи. Скоро опустится тьма, а до леса уже не так далеко. Они смогут уйти.

Откуда‑то из вечернего сумрака вырастает цепочка серых фигур. Совсем редкая. Но в руках у них – автоматы.

А у меня нет оружия. Где‑то там, на станции «Площадь Суворова», остался мой АКМ. «Серых» не остановить. И все равно я бегу в сторону цепочки, проваливаясь в грязь, задыхаясь от страха и ненависти и нелепо размахивая кулаками.

Я почти успеваю добежать до автоматчиков, когда промозглый сумрак взрывается вспышками и грохотом выстрелов. Очередь ударила в грудь. Меня убили. Но я не падаю. Я вижу, как падают другие. «Серые» медленно продвигаются вперед и оружие в их руках вздрагивает, как живоё. Я знаю: в поле никто не уцелеет. Тех, кто пытается еще бежать, догонят пули…

Ближайший ко мне автоматчик поворачивается, чтобы добить раненую женщину. И цепенея от ужаса, я вижу его лицо. Михалыч.

– Не смей! – сердце безумным мячиком колотится внутри.

Старик не обращает внимания. А ко мне идёт мёртвый Ярослав. «Калашников» в его руках направлен в мою сторону. Взгляд – остановившийся, незрячий. Ярослав улыбается.

Его автомат грохочет, выплевывая огонь. Удар. Боль. Земля опрокидывается. Небо тускнеет, гаснет…

Темнота. В этой темноте – голос отца:

– Помоги мне, Таня…

Сердце успокаивается. Мне лучше. Мне почти хорошо. Странно, как я раньше не понимала, что они так похожи – Алан и мой отец. Я должна помочь им. Я помогу им…

Голос отца всё звучит. Уже не снаружи, а где‑то внутри меня. И от этого на душе становится легко и ясно. Теперь я знаю, что Алан говорил мне правду. Чистую правду. Он желает нам добра. Только добра. Я помогу ему. Я сделаю всё, что он скажет…

Запах озона и сосновой хвои. Зеленоватый свет, пробивающийся сквозь полузакрытые веки.

– Very well, – донёсся удовлетворенный голос Алана, – She will be o’key.

Я действительно спала… Кажется, мне приснился сон. Не помню какой…

Открыла глаза. Верхняя часть прозрачного саркофага, в котором я лежала, была отодвинута. Американец заботливо склонился надо мной:

– Ты в порядке, девочка?

– Да.

– Тогда, идём завтракать.

У него – доброе и приятное лицо…

Завтракали мы в нормальной, вполне уютной комнате. Решетки на окнах выглядели здесь не более, чем декоративной деталью.

Я сама удивлялась своему аппетиту. Сегодня чувствовала себя куда лучше. И то, что вчера собиралась перерезать себе вены – казалось, нелепой детской слабостью. Даже странно, как я могла не верить Алану…