Глава 2. – Жаль, Татьяна, что у нас не получается разговор, – менее задушевным тоном констатировал Алан, – Наше сотрудничество было бы полезным в первую очередь для

– Жаль, Татьяна, что у нас не получается разговор, – менее задушевным тоном констатировал Алан, – Наше сотрудничество было бы полезным в первую очередь для вас.

Странно, но в глазах его мелькнуло что‑то вроде удовлетворения.

Я вдруг поняла. Он не зря языком молол. И про выдающиеся способности Рыжего. И про остальное… Он знал, обо мне куда больше, чем казалось вначале. И ждал, что я сорвусь. Пусть в мелочи… Как опытный кукловод, дергал за нужные ниточки. Словно, готовил меня для роли в будущей пьесе и хотел узнать, на что эта кукла пригодна.

А я поддалась, как дура. Наивная дура. Или это кофе так действует?

– Что вы понимаете под сотрудничеством? – осторожно уточнила. Может, еще удастся потянуть время.

Американец прищурился и в этот раз обошелся без долгих предисловий:

– Например, мне интересно было бы поговорить о системе «Стилет».

Будто январский ветер пронесся по комнате. Вот оно… Алан наконец‑то выложил козырь. Они знают. Михалыч что‑то успел сообщить в штаб. Информация дошла до предателя. Значит, шансы уцелеть практически нулевые. Они будут резать меня на куски, пока не вытряхнут всё.

Я улыбнулась, хотя это было нелегко:

– Как вы сказали? «Стилет»? Первый раз слышу…

Алан покачал головой:

– Враньё вам не идет.

Медленно встал, подошел к окну и проговорил, задумчиво глядя на багровеющее закатное солнце:

– Жизнь – суровая штука, Татьяна. Очень печально, что она бывает сурова даже к таким красивым девушкам.

Обернулся и посмотрел на меня с легкой грустью:

– Наверное, думаете, что я собираюсь отдать вас этому мяснику Фатееву? Нет. Он убьет вас еще до того, как получит хоть какую‑то информацию.

Алан засунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате:

– Существуют более действенные методы. Например, специальные наркотики, развязывающие язык. Признаюсь, тоже не слишком надежное средство. И с массой побочных эффектов. Куда более полную информацию можно получить с помощью… ментосканирования.

Я судорожно сглотнула.

Он приподнял бровь:

– Вам надо объяснять, что это такое?

Да, нет, можно было не объяснять. На Украине такое уже использовали. Но американец все же уточнил, с леденящей дотошностью:

– После двух сеансов ментосканирования – люди теряют рассудок, после четырех – превращаются в растение. Вы хотите умереть героиней, Татьяна? Вы будете жить идиоткой. Пускать слюни и испражняться. Не вызывая ничего, кроме отвращения. А главное, совершенно напрасно, потому что из ментограмм можно узнать практически всё.

Пожал плечами, задал риторический вопрос:

– Неужели вы этого хотите?

Отвернулся. И вдруг произнёс неожиданно мягко:

– Я тоже не хочу.

Снова сел в кресло напротив. Попробовал рукой кофейник:

– Остыл. Заварить для вас свежего?

– Не надо, – голос у меня предательски дрогнул.

– Считаете меня негодяем?… Да, я знаю про Воронеж, про вашу семью… Простите. Не было другого способа вас разговорить.

В глазах его не чувствовалось фальши. А может, у меня не хватало умения её различить.

Он кашлянул:

– Я – не зверь. Я – обычный человек.

Извлек из бумажника фотографию смеющейся темноволосой девицы на фоне двухэтажного дома:

– Моя дочка. У неё русское имя. Настасья. Всего на год старше вас.

Спрятал бумажник. Достал из кармана плоскую коробочку, нажал что‑то, положил рядом с собой на столе:

– Теперь нас никто не услышит.

Интересный поворот.

– Мы должны помочь другу‑другу. И это не пустые слова «доброго» следователя. Чтобы вы поверили, я кое‑что расскажу. То, чего следователи обычно не говорят.

Алан внимательно глянул на меня:

– Вы ведь хотите знать, кто выдал вас… и всю вашу организацию?

Полез в стол и извлек тёмную кожаную папку:

– У «охранки» – обширное досье.

Перелистал несколько страниц:

– Татьяна Гольцова… В 2012‑м – год общего режима в петербургском «централе». За нелегальный переход балтийской границы. Неприятный эпизод – ранен пограничник, один из ваших друзей, Евгений Зимин, погиб… Ладно, это старые дела… Здесь кое‑что поновее… Собирала информацию о дислокации миротворческих сил в Туле и окрестностях, способствуя террористическим актам. Новомосковск, Серпухов… Участие в подготовке взрыва магистрального газопровода 16 октября 2014‑го…

Имена, даты… И с каждым словом, будто всё ниже опускается потолок и воздух уходит из комнаты.

Им известно много. Слишком… Даже то, о чём не знали и не могли знать в штабе…

Алан прервался, поднял глаза от строчек.

Я застыла с каменной улыбкой на лице. Среди хаоса отрывочных мыслей единственная была чёткой и яркой: «Кто? Кто нас предал?»

Американец захлопнул папку:

– Нет смысла тратить время на перечисление… Конечно, президент Гусаков может вас и помиловать. После ментосканирования вы уже не будете представлять для них ни малейшей угрозы.

Вздохнул:

– К сожалению, время героев давно ушло. Сейчас – время технологий… Именно, поэтому, Америка – во главе мира. Не потому, что она – самая плохая и всех давит. Просто она создала эти технологии. И человечество идет за ней. Хотим мы этого или нет.

– Вы… Вы обещали рассказать…

– Да, я помню, Таня…

Алан постучал ногтем по кофейнику:

– Это не слишком приятная история. Зато – правдивая… Жил когда‑то смелый человек. За свою Родину он сражался в разных концах мира. Но от всех его усилий было мало толку. Враги наступали… И однажды они пришли к нему домой. Разделили Россию и посадили в президентские кресла марионеток. Конечно, этот человек не мог смириться. Он создал организацию и продолжил борьбу…

– Во всем этом, была только одна маленькая странность. Внешне человек ничуть не изменился. Но он сообщал американцам о каждом своем шаге. И получал деньги. Именно на эти деньги, его организация росла, крепла. Захватывала в свои ряды новых бойцов Сопротивления. И каждый новичок попадал в картотеку… Умные враги, до поры до времени, никого не трогали. Они забросили широкую сеть и однажды в эту сеть должен был попасть богатый улов…

В интонациях Алана – нет торжества. Только легкая грусть и как‑будто усталость.

Вот значит, как… Значит, действительно, никто не мог уцелеть.

К горлу подступил комок. Слова выходят бессильные, придушенные:

– И что же вы с ним сделали… с этим человеком? Пытали его ребёнка?

– Татьяна, – укоризненно качнул головой Алан, – Сейчас обходятся без драматических эффектов. Я ведь говорил – время героев ушло. Он предал вас. И он будет жить с этим. Спокойно и без мелодраматизма… А вы, подумайте, что же такое творится с Россией, если сколько‑нибудь организованная оппозиция может существовать здесь лишь на американские деньги?

Я прикусила губу. Как хотелось, чтобы он врал!

Неужели, два с лишним года мы были только муравьями, копошившимися под надзором опытных «биологов»? Всё превращалось в ненужную, самоубийственную бессмыслицу.

Я потянулась к чашке, механическим движением… Очень хотелось расплакаться. Было бы куда легче, если бы на меня орали. Грозили… Но мне сочувствовали.

Ради чего? Ради чего мы все погибнем?

Взгляд Алана – серьёзен. И слова его падают, будто гири на чашу весов. Тяжёлые и верные:

– Россия – больна. И она может умереть. Если растратит силы в напрасных судорогах. Я не хочу этого. И вы не хотите.

В глазах его – искренность:

– Сила любой страны – человеческий потенциал. Чтобы страна жила – лучшие должны спастись. Должны спастись вы, Татьяна. Должны жить и работать те молодые люди, встреча с которыми назначена у вас через пять дней… А они погибнут. Если мы с вами им не поможем.

– Какая трогательная забота… И чем же… мы им поможем?

– Для начала – поверьте мне.

– Во что я должна верить?

– В то, что им ничего не грозит. Если я найду их раньше, чем некоторые из моих коллег.

– А не проще было обождать эти пять дней? Вы ведь знали о встрече. Могли проследить… И обошлись бы без моей помощи.

– Вы – умная девушка, – улыбнулся Алан, – Но о многом и не догадываетесь. К сожалению, я – не всемогущ. Приходится учитывать кое‑какие факторы. Вы, наверное, привыкли считать американцев единой враждебной силой. Но они – тоже разные.

– Ниггеры, латиносы… кто там ещё?

– Кажется, мне удалось вас заинтересовать. Не скрою, в политических кругах Америки преобладает точка зрения, что Россия – лишь устарелое название. И чем скорее исчезнут с лица Земли её остатки, тем полезнее для цивилизованного мира.

– А вы разве думаете иначе?

– Сильная Российская республика – необходимый элемент мировой стабильности. Уже после перехода Дальнего Востока под японский и китайский контроль, баланс сил нарушился – явно не в нашу пользу… Если Россия окончательно погрузится в хаос, следующее десятилетие грозит крахом мирового равновесия. И обвалом всей глобальной экономики. Такого кризиса Америка может и не пережить…

– Так вам и надо, – слабо усмехнулась я.

– Если Америка рухнет, Россия от этого не воскреснет, – в его голосе почудился холод, – Даже при огромном желании, к тому времени воскрешать уже будет некого и нечего.

– И много таких умных… как вы?

– Пока мы – в меньшинстве. И, к сожалению, наши возможности влиять на реальную политику – ещё ограничены. Скрытая борьба идет не первый год. В ваших интересах… в интересах России, помочь нам выйти на создателей «Стилета». Это было бы серьёзным аргументом.

– А если я скажу «нет»?

– Тогда я не сумею ничего сделать – ни для вас, ни для этих ребят. Несмотря, на всё моё желание.

– Вы заставите их работать на Америку?

– Они же умные люди, Таня. Думаю, они тоже прислушаются к моим доводам. Да, мы воспользуемся их разработками. Но и Россия – тоже. Новая объединённая Россия. Не с лицом генерала Гусакова.

– Гусаков – не главный. Вы знаете…

– На ближайших слушаниях в конгрессе всплывет вопрос об ответственности всего тульского правительства за террор против населения. В том числе, за воронежские события. Поверьте, большинство американцев не одобряют такие методы. Я лично передам собранные мной материалы.

– А Рыжий об этой вашей инициативе не догадывается?

Алан скромно прищурился и погрозил пальцем:

– Татьяна, не забывайте. Я – профессионал.

– Какие гарантии, что вы не врете?

– То, что я уже сказал – достаточная гарантия. Такими словами не бросаются.

– Мне надо всё обдумать.

Взгляд его опять стал по‑отечески теплым:

– Я на вас не давлю. Хотя время – не наш союзник… Отдыхайте. Утром, поговорим. Как говорят русские, утро – вечера мудренее.

Он проводил меня до двери. И приказал конвоирам не надевать на меня «браслеты».

– Мне кажется, мы поймём друг друга, Таня…

Пока вели в камеру, еще раз «прокрутила» в памяти разговор.

Алан был убедительным. Дьявольски убедительным. И лишь взгляд, последний взгляд Старика, да чувство, будто Алан дергает за невидимые ниточки, еще помогали бороться с искушением…

Соберись, Таня, соберись… Нельзя раскисать. Надо рассуждать логически. Как учил Старик…

Алану нужна не только информация. Ему нужна я.

Почему?

Одного из разработчиков «Стилета» я знаю в лицо. И Михалыч знает.

Но вариант с Карпенко сразу отпадает. Ментосканирование и наркотики к нему не применишь – человека в таком возрасте это убьет. Потому «охранка» и передала Старика Трибуналу – вытрясти из него что‑то ценное уже не надеялись.

А вот моих ментограмм вполне хватает…

Я не верю в доброту «цээрушников».

Почему бы им меня не «выпотрошить»? Отследить «клиента» и выйти на лабораторию…

Нет. Слишком рискованно.

В течении трёх лет президентства Гусакова физикам удавалось прятать «Стилет». Они – осторожные. Почуяв опасность, могут уничтожить и прибор, и всю документацию.

Алану надо, чтоб они ничего не заподозрили. Чтоб сами были целыми и невредимыми…

Логика железная.

Но кое‑что нелогично. Зачем было устраивать операцию против Подполья? Лишний риск, лишняя вероятность спугнуть физиков… Всего пять дней выждать – и бери нас тёпленькими. Вместе с лабораторией.

Единственное объяснение – наши назначили Главную Акцию на ближайшее время. Без всяких нуль‑генераторов, обычными средствами. И у кого‑то из СОКовского начальства не выдержали нервы.

Американцы исправляют ошибки тульских подельников?

Да, без меня им никак не обойтись.

И Алан не сомневается в успехе. Это читалось в его глазах. Это кольнуло меня в конце разговора.

В такой ситуации люди цепляются даже за призрачную надежду… Он знал, что по другому не будет. Он уже написал для меня роль в своей пьесе.

Типично американская слабость. Самоуверенность.

Я улыбнулась, представив какое у него будет лицо. Нет, Алан, выход у меня есть… И не тот, который ты заботливо для меня приготовил.

Я – спокойна. Нет уже не страха, ни отчаяния – всё перегорело. Лишь пустота… Черная пустота внутри.

Не думала, что буду так спокойна…

Они прощупали, просветили на специальных стендах каждый клочок моей одежды и обуви. Обыскали каждый миллиметр моего тела. Забрали ремень, вытащили шнурки из кроссовок. Даже сделали укол – кажется, вакцина против чего‑то. Они очень беспокоятся о моем здоровье. Стекло в камере – бронированное. Нары прочные, намертво привинченные к полу. И за мной постоянно следят через видеоглазок.

Но всё, что нужно – смочить слюной и отковырнуть кончик ногтя. На правом безымянном пальце. Фальшивый ноготь, поверх настоящего. Пластинка очень тонкого, упругого биопластика с очень острым краем.

Им можно разрезать веревку, которой тебя связали. А можно перерезать вены. Лёжа на боку, отвернувшись от видеокамеры. Кровь будет стекать, впитываясь в куртку и тюфяк. Её вытечет много, очень много… Прежде, чем они спохватятся…

Я не подведу тебя, Старик.

Вот и пришли. Как быстро…

Когда распахнулась дверь камеры, и яркий свет из коридора проник внутрь, сначала показалось, будто в углу комок тряпья. Но комок чуть шевельнулся и я сообразила, что это человек.

– Пошла! – толкнул в спину надзиратель. Лязгнул замок. Я спрыгнула со ступенек и замерла. Человек больше не двигался.

Тогда я подошла ближе и склонилась над ним. Как раз в этот момент, тусклая лампочка под потолком вспыхнула ярче. И я увидела, что на незнакомце живого места нет: через прорехи в изодранной одежде – страшные открытые раны, ожоги…

Этого несчастного бросили сюда, чтобы сделать меня посговорчивей.

Я прикусил губу в бессильной ненависти. Вряд ли сам Фатеев такой инициативный. Небось, прямое указание вежливого американского шефа. Подонки!

Что я могу сделать для этого бедняги? Ничего. И целую ночь он будет корчиться в агонии рядом со мной. Назидательный урок для девчонки.

– Вы… Вы слышите меня? – тихонько спросила, еще ниже склоняясь над незнакомцем. И вдруг показалось: он улыбнулся. А потом поняла – не показалось. Я испуганно отпрянула.

Они посадили ко мне сумасшедшего.

Незнакомец повернул голову. Обнаружилось, что взгляд, направленный на меня, вполне осмыслен.

– Здравствуй.

– Привет, – машинально отозвалась я. Как будто мы не в камере, а на лавочке, в парке. Чуть было не спросила: «Как себя чувствуешь?» И мелькнула мысль – а если все эти раны сплошная бутафория? И незнакомец – обычная «наседка» Фатеева?

– Не надо бояться, – прошептал он.

Нет, на «наседку» не похож. Какой странный взгляд…

– Тебе больно? – не выдержала я.

– Да, – чуть кивнул, – Сломанная рука… Пара рёбер… Ожоги, резаные раны… Внутренние повреждения…

Голос был спокойный.

Я взглянула на его запёкшиеся, треснутые губы:

– Принести воды?

– Спасибо… Не повредит.

Никакой посуды, естественно, не было. Стащила с себя куртку и подставила под струю. Торопливо донесла до раненого. Он успел сделать несколько глотков, прежде чем вода просочилась на пол.

– Спасибо, – опять поблагодарил, – Теперь будет легче.

– Как тебя звать?

– Николай.

Сколько ему лет? Трудно определить возраст, когда лицо – сплошные ссадины и синяки.

– Здорово ты их разозлил…

– Пожалуй, – согласился Николай, – И сказал‑то – пустяк… Объяснил Фатееву, кто он такой.

– Похоже, ему было неприятно, – качнула я головой, не зная плакать или смеяться.

– Кто‑то же должен сказать ему…

– Ты серьезно?

– Всякий человек имеет право на истину о себе.

– А если, этот… давно не человек?

– И это тоже истина.

Надо же, какой блаженный.

– Стоит ли за такое умирать?

– Всякая правда не даётся легко. Только ложь – ничего стоит, – изуродованное его лицо снова осветилось улыбкой. Доброй и бесхитростной.

Удивительное безумие…

– Ты слишком рано хочешь уйти, – вдруг произнёс, не спуская с меня пристальных зрачков.

Я напряглась. Если здесь есть видеокамера, микрофон тоже должен быть.

– Они ничего не услышат, – успокоил Николай, – И не увидят. Ничего, кроме того, что им положено слышать и видеть.

Ну да. Всё начинает проясняться. Похоже, Алан считает меня дурочкой, если думает, что я куплюсь на такую чепуху.

– Сомневаешься, – понимающе вздохнул блаженный.

Приподнялся и сел на полу. Махнул искалеченной рукой:

– Гляди.

«Придурок,» – подумала я, отступая к противоположной стене, но тут же замерла. Потому, что его раны начали быстро затягиваться. Без шрамов, без следов. Даже черная запекшаяся кровь будто впитывалась в кожу.

Раньше такое я видела лишь в кино. Но теперь это были не спецэффекты. Страшное обезображенное лицо разглаживалось. Сквозь растворяющиеся гематомы, сквозь исчезающие ссадины проступали правильные черты.

Может это я сошла с ума?

Или американец, всё таки, чего‑то добавлял в кофе?

– Не бойся, – сказал Николай, – Они хотят, чтобы ты боялась.

Прищурился, всматриваясь куда‑то сквозь меня.

Сломанное ребро заныло и вдруг отпустило. Внутри осталось лёгкое покалывание и тепло…

– Спасибо, – выдавила я.

– Не за что…

Я села на тюремный матрац. Будто ноги перестали держать. Закрыла глаза.

«Не может быть… Этого не может быть.»

Что со мной?

– Загляни в себя, Таня…

Я вздрогнула и на щеках у меня выступили слезы. Наверно, я слишком долго сдерживалась. А боль… Все эти годы, она никуда не уходила. Черными камнями застывала, падала на дно души. Но не исчезала. Иногда эти камни давили так сильно, что перехватывало дыхание. Родители, брат, Женька… Неподвижные тела на снежном поле…

– Никто не гибнет… – где‑то рядом звучал голос.

Черные камни плавились и выходили горячими слезами.

– Никто…

Мне, действительно, хотелось этого. Чтобы не было мёртвых городов. Серых «соковских» мундиров, огромных котлованов с телами расстрелянных… Только щедрое летнее солнце, только голубое, без угрозы, небо над головой. Добрые люди на светлых улицах, надежда и любовь в сердце…

Единственное, чего я не могла забыть – белозубой ухмылки Алана по ту сторону солнечного миража.

– Николай… Те, кто мне доверился – в опасности. У меня нет выхода…

– Не думай о смерти. Думай о жизни.

– Ты… Ты выведешь меня отсюда?

Он смеётся, почти беззвучно:

– Нет. Ты сама… Найди свой путь, Таня…

Призрачным маревом плывёт камера и бесследно растворяется…

Я медленно лечу над лесом, над спокойной гладью реки. Я понимаю, что это лишь сон, но всё так ясно… Такими настоящими кажутся отражения облаков на воде, тускнеющая голубизна вечернего неба, маленькая церквушка на берегу и рядом с ней – обыденно прозаичная копна сена. Чудится, будто стоит немного напрячься и вплывет, ярким воспоминанием детства, запах свежескошенной травы…

Нет, никогда прежде я не видела ни этой реки, ни этой церкви. А почему‑то на душе легко. Словно, наконец‑то, после долгих скитаний я вернулась в родные места. Рдеющая закатным солнцем маковка храма несёт надежду, будто свет в окошке, за которым тебя ждут. Но что это за надежда, и кто меня ждет – я не знаю. Просто мне очень хорошо. Впервые за три с лишним года.

– Будет трудно, – слышится где‑то рядом голос Николая, – Но у тебя хватит сил…

А потом наступает пробуждение. Снова в камере, снова на жестком тюремном тюфяке. Лязгают запоры и входят двое надзирателей. Нет, не за мной. Они принесли чёрный пакет на молнии. Чтобы упаковать в него мертвое тело, застывшее в углу. Неузнаваемо изувеченное тело человека, умершего от ран этой ночью.

Эх, Николай… Как спокойно ты говорил о смерти…