Первый месяц зимы, 4‑й день

Ренисенб взяла себе в обычай почти каждый день подниматься наверх к гробнице. Иногда она заставала там Яхмоса и Хори, иногда одного Хори, а порой там вовсе никого не было, но всегда, поднявшись, Ренисенб испытывала странное чувство облегчения и покоя, едва ли не избавления от какой‑то опасности. Больше всего ей нравилось, когда она находила у гробницы одного Хори. Ей была приятна его сдержанность: не любопытствуя ни о чем, он одобрительно принимал ее появление. Обхватив одно колено руками, она садилась в тени у входа в грот – обитель Хори – и устремляла взор на полосу зеленых полей, туда, где сверкали воды Нила, сначала бледно‑голубые, потом в дымке желтовато‑коричневые, а дальше кремово‑розовые.

Первый раз она поднялась туда, когда ее вдруг охватило непреодолимое желание избавиться от женского общества. Ей хотелось тишины и дружеского участия, и она обрела их там. Это желание не исчезло и потом, но уже не из‑за стремления бежать из дома, где царили суета и раздоры, а из‑за ощущения, что грядет нечто более грозное.

– Я боюсь… – однажды сказала она Хори.

– Чего ты боишься, Ренисенб? – изучающе посмотрел на нее он.

– Ты как‑то говорил про болезни, которые поражают плоды. И недавно мне пришло в голову, что то же самое происходит с людьми.

Хори кивнул головой:

– Значит, ты поняла… Да, Ренисенб, это так.

Неожиданно для себя самой Ренисенб сказала:

– Именно это происходит у нас в доме. К нам пришло зло. И я знаю, кто его принес. Нофрет.

– Ты так считаешь? – спросил Хори.

– Да, – энергично тряхнула головой Ренисенб, – да. Я знаю, о чем говорю. Послушай, Хори, когда я вернулась сюда к вам и сказала, что все в доме осталось по‑прежнему, даже ссоры между Сатипи и Кайт, это была правда. Их ссоры, Хори, были ненастоящие. Они были для них развлечением, заполняли досуг, женщины не испытывали друг к другу неприязни. Но теперь все стало по‑другому. Теперь они не просто ругаются, теперь они на самом деле стараются оскорбить друг друга и, когда видят, что цель достигнута, искренне радуются! Это страшно, Хори, страшно! Вчера Сатипи так разозлилась, что воткнула Кайт в руку длинную золотую булавку, а два‑три дня назад Кайт опрокинула тяжелую медную кастрюлю с кипящим маслом Сатипи на ногу. Сатипи целый вечер бранит Яхмоса – ее слышно во всех покоях. Яхмос выглядит усталым и задерганным. А Себек ходит в деревню, знается там с женщинами и, возвратившись домой пьяным, кричит о том, какой он умный.

– Да, все это так, я знаю, – нехотя согласился Хори. – Но при чем тут Нофрет?

– Потому что это ее проделки. Она обронит одному одно, другому другое, но всегда что‑нибудь обидное – вот тут‑то все и начинается! Она как стрекало, которым подгоняют вола. И ведь знает, что говорить. Иногда мне кажется, что ей подсказывает Хенет…

– Да, – задумчиво сказал Хори. – Вполне может быть.

Ренисенб вздрогнула.

– Не люблю я Хенет. Противно смотреть, как она крадучись ходит по дому. Твердит, что предана нам всей душой, но кому нужна ее преданность? Как могла моя мать привезти ее сюда и так привязаться к ней?

– Мы знаем об этом только со слов самой Хенет, – сухо отозвался Хори.

– И с чего это Хенет так полюбила Нофрет, что ходит за ней по пятам, прислуживает ей и что‑то нашептывает? О Хори, если бы ты знал, как мне страшно! Я ненавижу Нофрет! Хорошо бы она куда‑нибудь уехала! Она красивая, но жестокая и плохая!

– Какой ты еще ребенок, Ренисенб. – И тихо добавил: – Она идет сюда.

Ренисенб повернула голову и увидела, как по крутой тропинке, что шла вверх к гробнице, поднимается Нофрет. Она чему‑то про себя улыбалась и тихо напевала. Дойдя до того места, где они сидели, она огляделась вокруг. На лице ее было написано лукавое любопытство.

– Вот, значит, куда ты бегаешь ежедневно, Ренисенб.

Ренисенб сердито молчала, как ребенок, тайное убежище которого оказалось раскрытым.

Нофрет огляделась.

– А это и есть знаменитая гробница?

– Совершенно верно, Нофрет, – ответил Хори.

Она взглянула на него и улыбнулась своей хищной улыбкой.

– Она, верно, приносит тебе недурной доход, а, Хори? Ты ведь человек деловой, я слышала, – со злой насмешкой добавила она, но на Хори это не произвело впечатления. Он по‑прежнему улыбался ей своей тихой, степенной улыбкой.

– Она приносит недурной доход всем нам… Смерть всегда кому‑нибудь выгодна…

Нофрет вздрогнула, обежала взглядом столы для приношений, вход в усыпальницу и ложную дверь.

– Я ненавижу смерть! – воскликнула она.

– Напрасно, – тихо проговорил Хори. – Смерть – главный источник богатства у нас в Египте. Смерть оплатила украшения, что на тебе надеты, Нофрет. Смерть тебя кормит и одевает.

– Что ты имеешь в виду? – не сводила с него глаз Нофрет.

– Имхотеп – жрец «ка», он совершает заупокойные обряды. Все его земли, весь его скот, лес, лен и ячмень дарованы ему за то, что он служит душе умершего. – Он помолчал, а потом задумчиво продолжал: – Странные люди мы, египтяне. Мы любим жизнь и потому очень рано начинаем готовиться к смерти. Вот куда идет богатство Египта – в пирамиды, в усыпальницы, в земельные наделы, которые придаются гробницам.

– Перестань говорить о смерти! – крикнула Нофрет. – Я не хочу этого слышать.

– Потому что ты настоящая египтянка, потому что ты любишь жизнь, потому что… и ты порой чувствуешь, что смерть бродит где‑то поблизости…

– Перестань!

Она едва не набросилась на него. Потом, пожав плечами, отвернулась и пошла вниз по тропинке.

Ренисенб вздохнула с облегчением.

– Как хорошо, что она ушла, – с наивной откровенностью проговорила она. – Ты ее напугал, Хори.

– Пожалуй… А ты тоже испугалась, Ренисенб?

– Нет, – не совсем уверенно произнесла Ренисенб. – Все, что ты сказал, – чистая правда, только я почему‑то раньше об этом не задумывалась: ведь мой отец священнослужитель души усопшего.

– Весь Египет одержим мыслями о смерти! – с внезапной горечью воскликнул Хори. – И знаешь почему, Ренисенб? Потому что мы верим только в то, что видим, а думать не умеем и боимся представить себе, что будет с нами после смерти. Вот и воздвигаем пирамиды и гробницы, укрываясь в них от будущего и не надеясь на богов.

Ренисенб с удивлением смотрела на него.

– Что ты говоришь, Хори? У нас ведь так много богов, так много, что я не в силах их всех запомнить. Только вчера вечером мы вели разговор о том, кому какой из богов больше нравится. Себеку, оказалось, Сехмет[21], а Кайт молится богине Мехит[22]. Камени всем богам предпочитает Тота[23]– ну конечно, ведь он писец. Сатипи верит в коршуноголового Гора[24]и нашу здешнюю богиню Меритсегер[25]. Яхмос сказал, что поклоняется Птаху, потому что он творец всего на земле. Я больше других люблю Исиду[26]. А Хенет утверждает, что лучше всех наш местный бог Амон[27]. По ее словам, среди жрецов ходит поверье, что в один прекрасный день Амон станет самым могущественным богом в Египте, поэтому она приносит жертвы ему, хотя пока он совсем не главный бог. И затем есть Ра, бог солнца, и Осирис, перед которым взвешивают на весах сердца умерших.[28]

Ренисенб с трудом перевела дыхание и умолкла. Хори улыбался.

– А в чем, Ренисенб, различие между богом и человеком?

Она опять удивилась.

– Боги умеют творить чудеса.

– И это все?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Хори.

– Я хочу сказать, что тебе бог, по‑видимому, представляется только мужчиной или женщиной, которые способны делать то, чего не могут делать обычные люди.

– Странно ты рассуждаешь! Я не понимаю тебя.

Она озадаченно смотрела на него, а когда взглянула вниз в долину, ее внимание привлекло нечто иное.

– Посмотри! – воскликнула она. – Нофрет беседует с Себеком. Она смеется. – И вдруг ахнула. – Нет, ничего. Мне показалось, что он хочет ее ударить. Она пошла в дом, а он поднимается сюда.

Явился Себек, мрачный, как грозовая туча.

– Пусть крокодил сожрет эту женщину! – выкрикнул он. – Мой отец сделал большую, чем всегда, глупость, взяв ее себе в наложницы.

– Чем она тебе так досадила? – поинтересовался Хори.

– Она, как всегда, оскорбила меня! Спросила, поручил ли мне отец и на этот раз торговать лесом. Я готов был задушить ее.

Он походил по площадке и, подобрав камень, швырнул его вниз в долину. Потом тронул камень покрупнее, но отскочил, когда свернувшаяся в клубок под камнем змея подняла голову. Она, шипя, вытянулась, и Ренисенб увидела, что это кобра.

Схватив тяжелую палку, Себек яростно бросился на змею и, хотя первым же удачным ударом переломил ей хребет, все равно продолжал с остервенением бить по ней палкой, откинув голову и что‑то злобно бормоча сквозь зубы. Глаза его сверкали.

– Перестань, Себек! – крикнула Ренисенб. – Перестань! Она уже мертвая.

Себек остановился, забросил подальше палку и рассмеялся.

– Одной ядовитой змеей меньше на свете.

И снова расхохотался. Он заметно повеселел и зашагал вниз по тропинке.

– По‑моему, Себеку нравится убивать, – тихо заметила Ренисенб.

– Да, – не выказав удивления, проговорил Хори, по‑видимому, лишь подтверждая то, что давно знал. Ренисенб повернулась к нему.

– Змей надо бояться, – произнесла она. – Но какой красивой была эта кобра…

Она не могла отвести глаз от растерзанной змеи. Почему‑то сердце ее пронзило острое сожаление.

– Я помню, когда мы все еще были детьми, – не спеша заговорил Хори, – Себек подрался с Яхмосом. Яхмос был на год старше, но Себек крупнее и сильнее. Он схватил камень и принялся бить Яхмоса по голове. Прибежала ваша мать и разняла их. Я помню, как она кричала: «Нельзя этого делать, Себек, нельзя, это опасно. Говорю тебе, это опасно!» – Он помолчал и добавил: – Она была очень красивая… Я понимал это еще в детстве. Ты похожа на нее, Ренисенб.

– Правда? – обрадовалась Ренисенб. И спросила: – А Яхмос сильно пострадал?

– Нет, хотя поначалу казалось, что сильно. Зато Себек на следующий день заболел. По‑видимому, чем‑то отравился, но ваша мать сказала, что это из‑за его злости и жаркого солнца. Стояла самая середина лета.

– У Себека ужасный характер, – задумчиво проронила Ренисенб.

Она снова бросила взгляд на мертвую змею и, вздрогнув, отвернулась.

Когда Ренисенб подошла к дому, на галерее сидел Камени со свитком папируса. Он пел. Она остановилась и прислушалась к словам песни.

В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:

– Любимую дай мне сегодня ночью!

Река – вино!

Бог Пта – ее тростник,

Растений водяных листы – богиня Сехмет,

Бутоны их – богиня Иарит[29], бог Нефертум[30]–

цветок.

Блистая красотой, ликует Золотая,[31]

В лучах зари. Вдали Мемфис,

Как чаша с померанцами[32], поставлен

Рукою бога для нее, прекрасной.

Он поднял глаза и улыбнулся.

– Тебе нравится моя песня, Ренисенб?

– А что это такое?

– Это любовная песня, которую поют в Мемфисе.

И, не спуская с нее глаз, тихо повторил:

В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:

– Любимую дай мне сегодня ночью!

Лицо Ренисенб залилось краской. Она вбежала в дом, едва не столкнувшись с Нофрет.

– Почему ты так спешишь, Ренисенб?

В голосе Нофрет звучало раздражение. Ренисенб удивленно взглянула на нее. Нофрет не улыбалась. Лицо ее было мрачно‑напряженным, руки стиснуты в кулаки.

– Извини, Нофрет, я тебя не разглядела. Здесь в доме темно, когда входишь со света.

– Да, здесь темно… – Нофрет секунду помолчала. – Куда приятнее побыть на галерее и послушать, как Камени поет. Он ведь хорошо поет, правда?

– Да. Да, конечно.

– Но ты не стала слушать. Камени будет огорчен.