Граничный слой

Я не утверждаю, что контролировал события; наоборот, признаю, что события контролировали меня.

Авраам Линкольн, 16‑й американский президент (1809–1865)

Какое‑то время я сидел в кафетерии TRIUMFа в одиночестве, отщипывая кусочки от купленного в торговом автомате пончика и пытаясь понять, почему доктор Чжуан сбежала. Это выглядело полной бессмыслицей.

Я выбросил второй пончик и вышел из помещения. Мне нужно было как‑то убить целый день, дожидаясь, пока Чинмэй дочитает дневник, так что я решил совершить экскурсию по исследовательскому комплексу. Я представился пожилому служителю за столом на главном входе как куратор из Королевского музея Онтарио и внезапно обнаружил красный ковер, расстеленный перед «посетившим нас знаменитым учёным». Это было здорово, поскольку означало, что я увижу места, обычно скрытые от досужей публики.

Мой гид, увлечённый молодой индеец по имени Дэн Питаванакват, хотел убедиться, что я понимаю всё, что вижу, но большая часть его объяснений всё равно не задерживалась у меня в голове. Он показал мне гигантские 30‑тонные магниты, которые были похожи на жёлтого колобка из «Пак‑Мэна», помещение, заполненное ярко‑синими компьютерными консолями, со свисающими с потолка на ниточках моделями знаменитых киношных звездолётов, таких как «Энтерпрайз‑F», «Старплекс» и «Тысячелетний сокол», позитронный эмиссионный томограф, с помощью которого получают изображения внутренностей человеческого мозга. Но интереснее всего для меня оказалась биомедицинская лаборатория Бато, где раковых больных облучали концентрированными пучками пионов. По словам Дэна этот метод причинял меньше вреда, чем классическая радиотерапия. Я заворожённо смотрел, как человек с опухолью мозга лежит под излучателем пионов. Его лицо фиксировала прозрачная маска. Пластик скрадывал его черты, и мне мерещилось под ней грубое лицо моего отца. Я снова вспомнил все те страдания, мучения и потерю человеческого достоинства, через которые ему довелось пройти. Когда маску, наконец, убрали, я увидел безволосую голову подростка максимум шестнадцати лет от роду. Мне пришлось отвернуться от говорливого Дэна, чтобы вытереть глаза.

Позже я спросил:

– Дэн, а у вас ведутся какие‑нибудь исследования, связанные с природой времени?

– Ну, в наше время наука тяготеет к практическому применению, – ответил он. – Только на прикладные исследования реально получить деньги. – Но потом он кивнул. – Однако здесь у нас собрано в одном месте четыре сотни учёных, так что кто‑нибудь из них наверняка что‑то делает и в этой области. Но в принципе это епархия Чинмэй – доктора Чжуан. Она даже написала книгу в соавторстве с доктором Маккензи.

– «Временны́е ограничения: Тау в физике». – Я понимающе кивнул и обрадовался, увидев, что на молодого человека это произвело впечатление. – Но это было десять лет назад. А что было потом?

– Ну, когда я здесь появился в 2005, все были уверены, что Чинмэй стоит на пороге какого‑то открытия. В смысле, ходили разговоры о поездке в Стокгольм, если вы меня понимаете, – он подмигнул.

– Вы хотите сказать, это было достаточно серьёзно для Нобелевки?

– По крайней мере, многие так считали. Конечно, она скорее всего поделила бы её с Алми из Вейцмановского института в Израиле – он делал похожий проект. Но Алми погиб в том странном землетрясении, и никто не смог продолжить его работу.

– Какая жалость.

– Это натуральное преступление, вот что это было. Многие считали его новым Эйнштейном. Мы можем никогда больше не узнать то, что знал он.

– А что случилось здесь? Почему Чинмэй забросила исследования? Или они ни к чему не привели?

– О, они продвигались вполне успешно. Ходили слухи, что она близка к демонстрации состояния остановленного времени. Но потом её…

– Её что?

– Вы ведь хорошо её знаете, сэр?

– Я приехал из Торонто только затем, чтобы с ней увидеться.

– Тогда вы должны знать о её проблемах.

– Проблемах?

Дэн явно чувствовал себя неловко, словно случайно вступил во что‑то отвратительное. Я пристально смотрел на него.

– Ну, – сказал он, наконец, – только никому не говорите, потому что у меня тогда будут огромные неприятности, но, в общем, кое‑что плохое случилось с Чинмэй где‑то пять лет назад. – Дэн оглянулся через плечо убедиться, что никто не подслушивает. – В смысле, мне она никогда об этом не рассказывала, но ходят слухи. – Он покачал головой. – На ней напали, доктор Теккерей. Изнасиловали. Очень жестоко. Она потом неделю пролежала в больнице, а потом на больничном – вы знаете, как это называется, «для восстановления сил» – бо́льшую часть года. Рассказывали, что он насиловал её три часа и… в общем, резал её. Ножом. Она там вся исполосована. Ей повезло, что она осталась жива. – Он сделал длинную паузу. – Правда, она сама, похоже, так не думает.

Я содрогнулся.

– Где это случилось?

– У неё дома, – печально ответил Дэн. – С тех пор она стала совсем другая. Если честно, вообще никакая. Её работа в основном заключается в составлении расписания работы на циклотроне других людей вместо своих собственных исследований. Её здесь держат в надежде, что в один прекрасный день прежняя Чинмэй вернётся. Но прошло уже пять лет. – Он снова покачал головой. – Это трагедия. Кто знает, чего бы она достигла, не случись всего этого?

Я тоже покачал головой, пытаясь прогнать из неё мысленный образ подвергшейся насилию женщины.

– И правда, кто знает? – сказал я, наконец.

Я снова явился в TRIUMF на следующий день рано утром. В этот раз, к моему удивлению, доктор Чжуан пригласила меня в свой крошечный офис. На стенах были развешаны награды и дипломы, но все с давним датами. Книги и бумаги были повсюду. Как только я вошёл, мы осознали проблему – в офисе был только один стул.

– Прошу прощения, доктор Теккерей. Я уже давно не принимала здесь посетителей. – Она исчезла за дверью и через пару минут вернулась, катя перед собой офисное кресло. – Надеюсь, это подойдёт.

Я уселся и выжидающе посмотрел на неё.

– Мне жаль, что у вас так получилось с женой, – сказала он без предисловий.

– Мы по‑прежнему вместе.

– О, я рада. Вы, несомненно, очень её любите.

– Это точно. – На несколько секунд повисла пауза. – Вы прочли дневник до конца?

– Да, – ответила она. – Дважды.

– И?

– И, – медленно сказала она, – на основании десятков мелких деталей, которых вы никак не можете знать, я заключила, что он подлинный. Я считаю, что он действительно описывает то, что могло стать возможным в результате моих исследований.

Я выпрямился.

– Значит, вы можете к ним вернуться! Мы можете изобрести стазис и машину времени. Чинмэй, вы можете получить Нобелевку!

– Нет, – её лицо было абсолютно бесцветным. – Всё кончено. Навсегда.

Я смотрел на неё, всё ещё не понимая. Она казалась такой хрупкой, такой уязвимой. Наконец, я тихо спросил:

– Почему?

Она отвернулась; я видел, что она собирает какие‑то внутренние силы. Я ждал так терпеливо, как мог, и примерно через минуту она заговорила.

– Физики и палеонтологи, – сказала она. – В каком‑то смысле и те, и другие – путешественники во времени. Мы охотимся за началом всего.

Я кивнул.

– Как физик, я пытаюсь разобраться, как возникла вселенная. Как палеонтолога, вас интересуют истоки жизни. – Она развела руками. – Но факты таковы, что, несмотря на все усилия, мы останавливаемся, не дойдя до цели. Происхождение материи так и не имеет удовлетворительного объяснения. О, мы можем долго говорить о квантовомеханических флуктуациях в вакууме, которые могли спонтанно породить первую материю, но мы ничего не знаем наверняка.

– Ага.

– И вы тоже, – продолжала она, – можете прочесть ископаемую летопись почти до самых истоков жизни, но как она появилась, никто так толком и не знает. Мы туманно рассуждаем о самореплицирующихся макромолекулах, якобы спонтанно возникших в результате случайного стечения обстоятельств.

– К чему вы клоните? – не выдержал я.

– К путешествиям во времени, доктор Теккерей. И к их неизбежности.

Я окончательно запутался.

– Неизбежности?

– Они неминуемо должны были появиться. Будущее должно иметь возможность ретроспективно переписывать своё прошлое.‑ Она немного подалась вперёд. – В один прекрасный день мы научимся создавать жизнь в лаборатории. Но мы сможем это сделать лишь способом обратного проектирования, разбирая на части существующую жизнь. Жизнь должна быть построена по известной модели.

– Но, очевидно, не в первый раз.

– Именно в первый раз, – сказала она. – В этом‑то и весь смысл. Без путешествий во времени жизнь невозможна.

– Вы хотите сказать, что кто‑то в будущем переместился в прошлое и создал там жизнь?

– Да.

– И он знал, как это сделать, потому что изучал формы жизни из своего собственного времени?

– Да.

Я покачал головой.

– Это бессмыслица.

– Вовсе нет. Физики годами бьются головой о концепцию под названием «сильный антропный принцип». Он гласит, что вселенная должна – должна! – была быть сконструирована таким образом, чтобы дать начало разумной жизни. Целью антропного принципа было объяснить существование нашей весьма маловероятной вселенной со всеми теми замечательными совпадениями, без которых мы не могли бы существовать.

– Например?

Чинмэй сделала рукой неопределённый жест.

– К примеру, если бы сильное ядерное взаимодействие было всего на пять процентов слабее, чем мы наблюдаем в нашей вселенной, протоны и нейтроны не могли бы сливаться в атомные ядра, и звёзды не могли бы светить. С другой стороны, если бы сильное взаимодействие было всего лишь немного сильнее, чем в нашей вселенной, оно бы преодолевало электрическое отталкивание протонов, позволяя им слипаться вместе. Это сделало бы невозможным медленные водородные реакции, благодаря которым светят звёзды; водородные облака взрывались бы раньше, чем успевали образовать звезду.

– По‑моему, у меня начинает болеть голова.

Она едва заметно улыбнулась.

– Просто вы на чужой территории.

– Так значит вы говорите, что кто‑то из будущего вернулся назад на четыре миллиарда лет и создал первую жизнь на Земле?

– Именно так.

– Но как я понял, Чжуан‑эффект позволяет переместиться максимум на – как там было написано? – на сто четыре миллиона лет.

– Чжуан‑эффект – это лишь машина времени первого поколения, созданная с весьма специфической целью. Это наверняка не единственное и не лучшее решение проблемы перемещений во времени.

– Гмм. О‑кей. Но вы говорили не только о создании жизни.

– Нет.

– Вы также сказали, что кто‑то из будущего – очень далёкого будущего, я полагаю – вернулся в прошлое к самому началу, на пятнадцать миллионов лет или около того, и создал материю.

– Правильно.

– Создал её с именно такими свойствами, которые были необходимы для того, чтобы дать начало нам, и он знал, как это сделать, потому что изучал материю из своего собственного времени.

– Да.

Я был ошеломлён.

– Это не укладывается в голове. Это как… как…

– Это как быть своим собственным Богом, – сказала доктор Чжуан. – Мы создали нас по своему образу и подобию.

– Ну а что со «Стернбергером»?

– Вы читали дневник. Вы знаете, что другая версия вас сделала в самом конце.

– Да, но…

– Разве вы не видите? – спросила она. – Миссия «Стернбергера» была лишь одним из многих случаев, когда для исправления ситуации потребовалось путешествие во времени. Поток событий нуждается в периодических коррекциях. Вот вам и теория хаоса: вы не можете точно предсказать поведение любой достаточно сложной системы. Поэтому вы не можете просто создать жизнь и дать ей развиваться, как придётся. Время от времени вы должны подталкивать её в нужном вам направлении.

– То есть… то есть, по‑вашему, кто‑то решил, что история должна быть изменена для того, чтобы появились мы?

– Правильно, – сказала она.

– Но Брэнди из дневника писал, что он мог охотиться на динозавров или делать что‑либо ещё, не боясь изменить историю – эти изменения ничего не значили.

– Уверена, что он верил в это – должен был верить, иначе никогда не сделал бы того, что должен был сделать. Было очень важно, чтобы он верил в эту ложь. Но он ошибался. Между «Стернбергером» в прошлом и точкой запуска в настоящем была натянута математическая струна. Изменения, которые он вносил, распространялись вверх по этой струне, изменяя, переписывая последние шестьдесят пять миллионов лет истории Земли, создавая мир, который мы знаем. К тому времени, как струна втянулась обратно в 2013, условия, сделавшие возможной постройку «Стернбергера», исчезли, и оригинальная временна́я линия была заменена нашей.

Я откинулся на мягкую спинку своего кресла.

– Вау…

– Действительно, «вау».

– А другая вы, которая изобрела машину времени?

Она опустила глаза.

– Я умна, но далеко не настолько. Я думаю, её создание было индуцировано.

– Индуцировано?

– Вызвано искусственно. Технология, должно быть, как‑то была передана мне из будущего, возможно, с помощью ряда мелких намёков либо неожиданных результатов эксперимента, полученных благодаря удачному стечению обстоятельств.

– Но почему вы? И почему сейчас?

– Ну, возможно, что сейчас, в начале двадцать первого века, самая ранняя точка в земной истории, когда машина времени может быть построена, первый раз, когда имеются все необходимые технологии для того, чтобы соединить составные части вместе, даже не понимая до конца природу этих частей. По сути, это было необходимо, чтобы мы не понимали её до конца, для того, чтобы Брэнди поверил, что он порождает новую мировую линию, которую впоследствии покинет, а не изменяет одну‑единственную реально существующую историю.

– То есть, вы больше не знаете, как сделать машину времени?

– Нет. Но она была. Она существовала. «Стернбергер» действительно отправлялся в прошлое и действительно изменил древнюю историю таким образом, чтобы наше текущее существование стало возможным.

– Но что случилось с тем другим Брэнди? И с другой вами?

– Они существовали ровно столько, сколько требовалось для выполнения промежуточной коррекции, для поворота истории в нужное русло.

– Нужное? Нужное кому? Каким‑то силам в будущем?

Они кивнула.

– Тем, кем мы станем. Богу. Называйте это как хотите.

У меня голова пошла кругом.

– Всё равно не понимаю.

– Не понимаете? Путешествие «Стернбергера» было необходимо, чтобы внести исправления, но это также означало, что никаких других путешествий в эту часть прошлого быть не должно. После выполнения коррекции, после завершения темпорального хирургического вмешательства рана – или нет, разрез, так это называется – разрез должен быть зашит, целостность тканей восстановлена, чтобы предотвратить новые вмешательства, которые могли бы аннулировать коррекцию. – В её голосе послышалась тоска. – Я не смогу построить новую машину времени, и вы не сможете попасть в прошлое снова. Вселенная в заговоре против нас.

– С заговоре? Как? – И тут я понял. – О боже! Боже, Чинмэй, простите. Не могу передать словами, как мне жаль…

Она подняла взгляд, тщательно контролируя выражение лица.

– Мне тоже. – Она медленно покачала головой, и мы оба сделали вид, что не заметили единственной упавшей на стол слезинки. – Доктор Алми хотя бы умер сразу. – Она долго сидела в молчании. – Хотела бы я, чтобы так было и со мной.