Fortuna Privata

1989–1990

Это облако не виновато,

это дерево тут ни при чём ‑

виновата Fortuna Privata,

громыхнувшая тонким ключом, ‑

и такие забытые бездны

приоткрылись в покое моём,

и такие безумные песни

полетели в зелёный проём!

Ах, фортуна с повадками феи,

как умело взялась ты за нас ‑

молчаливой старушкой в кофейне,

предлагающей кофе вразнос,

продавщицей в газетном киоске,

выставляющей всякую чушь,

чужестранкой на беглом наброске

на арбатском – бумага и тушь.

У цыганки есть сладкая вата:

что ни ком, то пушистый цветок!

Это тоже Fortuna Privata,

только носит беспечный платок

и игривые бусы на шее,

и бесценную цепь иногда…

И всё длится чреда превращений,

бесконечная эта чреда.

* * *

Несовершеннолетнюю каргу

Психею – к карусели привязали:

мелькают дни, летят перед глазами ‑

не знаю ничего, стой на кругу!

Не знаю ничего, стой на кругу ‑

на тонком берегу, бок о бок с бездной,

и неизбежность силы центробежной

ещё спасёт тебя, стой на кругу.

амри и никогда не отмирай,

зажмурь глаза и думай о Лауре ‑

какие б ни свистели мимо бури,

каким бы дальним ни казался рай,

как ни томили б старые долги,

как старые грехи ни звали б с круга…

И будет петь шальная центрифуга,

нестись вперёд и не видать ни зги!

Я прилечу так скоро, как смогу,

на сером волке, на лошадке белой ‑

ты ничего для этого не делай,

ты лишь постой ещё… стой на кругу!

* * *

Милый случай, проводник слепой,

как ты знаешь нежную дорогу,

милый случай, предстоящий року,

лёгкой управляющий стопой!

Милый случай, златокудрый бог,

потерявший в небе погремушку,

будь здоров и счастлив, потому что

ты однажды мной не пренебрёг.

Хорошо, взлетевши над толпой

и держась за поручень небрежно,

на подножке бешеной надежды

зайцем путешествовать с тобой!

* * *

И снова нам встречаться не с руки,

и снова нет в пучине жизни брода…

Ты пересчитываешь лоскутки

бесценной, золотой твоей свободы,

а я всё тку и тку – из тонких строк,

тку день и ночь… я многорук, как Шива,

тку ткань одну, да только всё не впрок:

никто не просит ничего большого!

Однако я – хоть хохочи, хоть плачь ‑

какой‑нибудь заржавленной железкой

всё тку, и тку, и тку – силезский ткач,

всё тку, и тку, и тку – паук силезский.

Я что… я полотно сплошное тку‑

хотя куда уж правильней и легче

взять лоскуток, приставить к лоскутку ‑

полвстречи, да потом ещё полвстречи,

да четверть… дескать, так и наберём,

лоскутники, себе на одеяло ‑

в метро, да под вечерним фонарём,

да около киоска у вокзала!

* * *

«Увидимся через два дня…»

Два дня короче, чем неделя, видит Бог,

два дня короче четырёх, короче трёх,

два дня короче очень многого на свете,

но, к сожаленью, не короче, чем один.

К двум дням уже подходит слово «чемодан»,

и, скажем, «аэровокзал», и «Магадан»,

два дня есть маленькая свита – в этой свите

я замыкающий и плохо вижу цель.

А цепь звенит, и на цепи поёт свирель,

поёт о жизни нескончаемой своей

в теченье двух в теченье дней… в теченье века ‑

какой тут век у нас и что тут за страна?

Два дня – Великая Китайская Стена,

в сон уходящая, пришедшая из сна,

два дня – река, строка гекзаметра, улика…