Год козы

Говорите, всё ясно, но в этом и грусть?

Не грустите, всё очень темно:

ведь и новых понятий неполная горсть ‑

от неё не светлей всё равно.

Не светлей от того, что гроза есть гроза ‑

мало ль в жизни таких новостей!

Погремушкой своей золотая коза

собирает на праздник гостей:

при зелёной грозе на лугу пировать,

без конца поминать времена,

где давно не бывали и уж не бывать…

голоса, небеса, имена!

Эти речи по кругу – одна за другой ‑

и бокалы – один за другим:

о, гроза есть гроза, и покой есть покой

и, конечно же, гимн – это гимн!

Нам надолго запомнится новый урок ‑

безотрадный, никчёмный, скупой… ‑

но всегда есть о чём говорить между строк,

между делом и между собой.

* * *

Задвинув в дальний угол тьму,

отбросив страсти, как лохмотья, ‑

однажды Вы меня поймёте,

и я однажды Вас пойму.

Когда приходит. Всё прошло

с последней точкою в романе,

то от взаимопониманья

бывает пусто и смешно.

Но ты, поэзия, но ты ‑

ты, объясниться не умея,

всё просишь недоразуменья,

обмолвки и непрямоты,

но ты, поэзия, – дитя:

возьми себе картинку, бусы ‑

играй, забудься, залюбуйся,

дай разобраться нам, хотя… ‑

вбегай, пожалуй, в наш роман,

чтобы героев в том романе

мы сами бы не понимали ‑

да и никто б не понимал.

* * *

По Арбату, говорят, развешан дождик ‑

экий взяли на себя нелепый труд!

На Арбате, говорят, сидит художник

и рисует там весь‑мир‑за‑пять‑минут,

а мольберт его – вселенная на сваях

комариных, выше некуда вознесть!

Мы пойдём к нему: пусть он не забывает,

что и мы с тобой под этим небом есть.

Пусть и нас он нарисует уголёчком,

в уголочке мирозданья, на краю ‑

инструментом хоть и вечным, но не точным…

Ну конечно, я тебя не узнаю:

горстка воздуха да полщепотки шёлка,

а печаль, хоть и похожа, да не вся…

что до чёлки – золотая эта пчёлка

улетела за моря и за леса!

Но весь мир… с ним так и надо, значит – круто.

Твой ли облик, мой ли, чей ли… ах, пустяк!

Остаётся даже лишняя минута

от пяти… и, рассмеявшись вдруг чему‑то,

мастер дарит нам с тобой её за так.

* * *

Горчат пирожные миндальные,

горчит фруктовая вода.

Я вспоминаю об Италии,

в которой не был никогда.

Что там за Piazza в тёмном омуте,

кто там весь день поёт на ней?

Ах, это только шутки памяти

по поводу небывших дней.

Что ж, полетели, моя ласточка,

на Piazza del Чего‑Нибудь!

Хвоста причудливая кисточка

пускай нам прорисует путь

на Piazza delle Испытания,

del Одиночества, del Слёз,

где ты грустна, моя Италия,

где я не в духе и так далее,

где это всё переплелось

с запутанными, нерешёнными

вопросами, где до сих пор

два горьких кофе‑с‑капюшонами

ведут свой тёмный разговор.

Ты говоришь, что день ещё придёт, ‑

и этот день, как сказано, приходит,

приходит и смеётся во весь рот:

Вот я пришёл – что хочешь, то и делай!

Ты говоришь: Да чтоб вам пусто всем! ‑

и всем на свете делается пусто,

ты говоришь: Не бить! – стенным часам,

и сутками часы не бьют и терпят.

А скажешь: Бить опять! – опять и бьют,

и музыку играют заводную,

потом ты просишь – и тебе дают,

потом стучишь – и открывают двери,

и в них маячит тёмный силуэт,

но не понять, кто там стоит в проёме, ‑

тогда ты говоришь: Да будет свет, ‑

и свет в ответ немедленно бывает.

Так тут ведётся испокон веков ‑

и всё равно, кто первый это начал,

но нам с тобою хватит облаков,

деревьев хватит и светил небесных.

Прикурим‑ка от этой вот свечи

да посидим, не шевелясь, в потёмках…

а станешь говорить – и замолчи,

и пусть тут всё останется как было.

2005

* * *

Вот тебе мой чужой бред:

ничего у меня нет

впрочем город с его тьмой

он‑то есть да не есть мой

мне его одолжил век

как одну из ночных вех

чтоб не слишком скучал взгляд

на пустынном пути в ад

ночь мне снега швырнёт горсть

потому что азъ есъмъ гость

и пылает светлей звёзд

нищеты золотой крест

а сегодня я был там

где когда‑то стоял дом

в этом доме горел свет

много‑много твоих лет…

1990

* * *

Не плачьте, ни стихи, ни жизнь, ни сон!

Пусть грусть шуршит: она всегда шуршит,

как стрекоза, как вереск, как самшит,

как что‑нибудь ещё… я обо всём.

Часы стрекочут – тиканье часов

напоминает лето и тепло,

когда цикады сотней голосов

своё сухое тешат ремесло.

Что ж… разведём костёр из сушняка

и в прошлое отныне – ни ногой!

Смотри, сухая времени рука

подбрасывает хворосту в огонь:

горят архивы, и горят мосты,

и мысль твоя – последним огоньком…

чьи отсветы ложатся на листы

сухим воспоминаньем – ни о ком.

* * *

Ну, и чего же ты хочешь ‑

кроме того, что имеешь,

память моя… я тотчас

назову тебе каждую мелочь:

крохотный сад с лопухами,

большими, как небо и море,

или письмо со стихами ‑

смешное такое… прямое!

Вот ещё помню – башню

где‑то в Литве вечерней,

или явленье Вишну:

индийские увлеченья…

счастье на длинных нитках ‑

воздушных шаров свобода,

облака на старых открытках

моего небосвода.

* * *

Как всё вокруг звенит, кроме того,

что не звенит, поскольку и не может!

Но я о том, что может: стайка мошек,

монетка по булыжной мостовой

и вот ещё… поэзия – стрела

или, не знаю, льдинка, колокольчик ‑

позванивает как когда захочет

про разные прекрасные дела!

Поди пойми, о чём она сейчас ‑

о том или совсем уже об этом?

Ни долгом, ни законом, ни обетом

не взять её: не хочет отвечать.

А глупостям её одна цена

в базарный день – вы знаете какая!

Всё б только ей звенеть, не умолкая,

всё б рассыпаться, путать имена,

обмолвившись, других принять за вас,

надеяться, что вывезет кривая,

задуматься – кого и как назвать…

позванивая, но не называя.