Глава 2. Сегодня рождается новая вера – миф крови

Сегодня рождается новая вера – миф крови. Соединив веру и кровь, мы отстаиваем божественную природу человека, его целостность. Нордическая кровь и есть та материя, которая должна заменить и преодолеть все старые таинства.

Альфред Розенберг, 1930

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.

25 июля 1945 года, 13:55–14:10

Пахло во дворе замка камнем. Трава, некогда росшая тут, судя по всему, была вытоптана совсем недавно. Обширное пространство между стенами и собственно замком было почти пусто, лишь слева у стены виднелось нечто вроде гаража. На стенах сверкали каски часовых.

Пленников выгрузили из машины и построили в ряд. Сопровождавший их офицер, тот самый унтерштурмфюрер Генрих, поспешил к одному из входов в центральное здание. Хлопнула дверь, и он скрылся в недрах здания, представлявшего собой воплощенный в реальность кошмар архитектора.

Служившая основой башня, темная и угрюмая, словно горелый пень высотой в несколько десятков метров, возведена была, скорее всего, вместе со стенами. За прошедшие столетия многочисленные хозяева замка постоянно к ней что‑то пристраивали. Левое крыло носило на себе отпечаток позднего Средневековья, правое – говорило о временах Возрождения.

Петр пригляделся и понял, что толстые стены главной башни с трудом удалось бы пробить и из пушки. А ведь наверняка, как в любом уважающем себя замке, тут должны быть и подземелья, и секретный ход, ведущий далеко в сторону.

Вновь хлопнула дверь, и перед пленниками появился Генрих. Вместе с ним пришел офицер более высокого ранга. Лицо его было морщинистым, как печеное яблоко, но фигура – плотной и мускулистой, словно у борца. Он смотрел на пленников с интересом и явно был доволен.

– Очень хорошо, – сказал новый офицер, закончив беглый осмотр. – Мы хотели получить информацию о войсках русских. Теперь добыть ее – дело техники. Спасибо вам.

– Хайль! – вскинул руку унтерштурмфюрер.

– Сейчас возвращайтесь к своему подразделению, – продолжил старший офицер. – И передайте мою благодарность оберштурмфюреру Баллеру. Пусть продолжает выполнение возложенной на него задачи.

Генрих козырнул и побежал к машине. Мотор зарычал, и «Студебеккер», оставляя вонючий хвост выхлопа, выехал с замкового двора.

Пожилой нацист еще раз осмотрел пленников и махнул рукой солдатам:

– В подвал номер пять.

Петра грубо толкнули в спину, хриплый голос над ухом рявкнул «Шнель!».

Оставалось только переставлять ноги и стараться не упасть.

Разведчиков повели куда‑то в сторону левого крыла. В его торце обнаружилась небольшая дверца, охраняемая парой часовых. Затем последовал длинный извилистый коридор, закончившийся, судя по сырости и прохладе, в старой башне. Здесь свернули в совершенно незаметный закуток, где отперли еще одну дверь – стальную, тяжелую. За ней начался спуск по крутой винтовой лестнице.

На одном из поворотов Петр поскользнулся и рассадил коленку о камни. Зашипел сквозь зубы.

Внизу лестницы оказалась площадка, освещенная тусклой лампочкой. Пахло тут мышами. За столом сидели двое нацистов в черной форме с нашивками сержантов. При появлении пленников они вскочили.

– В пятый, – сказал офицер, возглавлявший конвой.

Один из черных кивнул и принялся открывать огромным ключом замок, запиравший решетчатую дверь. Пока упрямый механизм скрежетал и стонал, не желая поддаваться, Петр успел рассмотреть, что закрытых решетками выходов здесь пять, плюс еще лестница наверх, по которой и привели пленников.

Дверь открылась, и разведчиков повели по совершенно темному коридору. Издалека доносилось едва слышное шуршание, и было очень сыро. Влага оседала на лицах противным скользким налетом, и стереть ее не было никакой возможности.

Наконец шедший впереди солдат остановился и поднял фонарь повыше. Тот же сержант, что открывал предыдущую дверь, возник рядом с ним и загрохотал огромным засовом. Массивная стальная дверь со страшным скрипом открылась, и в коридор пахнуло запахом нечистот.

Понукаемые пинками, пленники один за другим проходили в дверь. Когда настала очередь Петра, его ударили столь сильно, что он пробежал несколько шагов и, не устояв на ногах, упал. Как выяснилось, лицом прямо в стену. Перед глазами вспыхнули искры, а лоб, казалось, треснул.

Чертыхнувшись, капитан со стоном повалился на сырой и холодный пол.

Зальцбургерланд, город Зальцбург,

штаб американских войск в Австрии.

25 июля 1945 года, 14:21–14:45

Очереди безжалостно полосовали здание штаба снаружи и изнутри, слышались разрывы гранат, яростные вопли. Ответная стрельба звучала все тише. Генерал Паттон, недавно мнивший себя хозяином северо‑западной части Австрии, пребывал в полном расстройстве.

Его неприятности начались с того, что вчера прервалась связь с комендатурами Линца и Вельса. Затем появилась информация о каких‑то немецких частях, нападающих на американцев. Как любой здравомыслящий человек, генерал Паттон не поверил в подобную чушь.

И за это поплатился. Когда утром в штабе раздался звонок и взволнованный офицер с военной базы в Бергхейме, северном пригороде Зальцбурга, сообщил о том, что их атакуют, генерал, прошедший высадку в Нормандии, Арденны и Рурскую операцию, растерялся. Пока решал, что делать, связь с базой прервалась, а вскоре отряды эсэсовцев заметили и в самом городе.

Посланные им навстречу части были быстро разбиты.

Как сказал один из немногих выживших, американские солдаты не стали стрелять по танкам «Шерман». Когда те появились на фланге, пехотинцы приняли их за свои. А боевые машины спокойно подъехали вплотную и в два залпа разметали позицию оборонявшихся. И почти сразу последовала стремительная лобовая атака.

И очень много солдат сорок пятого пехотного полка США стали трупами.

Выживший говорил что‑то о сверхъестественной скорости нападавших и точности их стрельбы. Паттон тогда отмахнулся от этих слов, приняв за фантазии испуганного солдата. К полудню генерал оказался заперт в штабе, а под рукой у него осталось несколько сот бойцов, не понимавших, что происходит, и поэтому сильно деморализованных.

Вскоре наблюдатель доложил о том, что на юго‑западе видны клубы дыма и с той стороны доносится грохот взрывов. «Аэродром, – в ужасе подумал генерал. – Эти сволочи добрались до аэродрома!»

И почти сразу начался обстрел. Нацисты били по зданию штаба из всего, что у них было, – из пулеметов, танковых орудий. Слышался визг падавших мин и глухие хлопки разрывов.

После двадцатиминутной артподготовки штурмующие пошли в атаку. Как‑то очень быстро смяли первую линию обороны и теперь потихоньку подбирались к самому Патону. Тот сидел в кабинете, под большим портретом Трумэна, и никак не мог понять, что ему делать? Как оказалось, обороняться солдаты США, привыкшие наступать на более слабого противника, умеют не очень хорошо.

Что‑то тяжко ухнуло в коридоре, и раздались крики. Еще удар, и дверь с треском рухнула внутрь.

Генерал дернулся и неловко полез рукой в кобуру.

В коридоре грохали сапоги, слышалась чужая речь. Паттон торопился, опасаясь не успеть, но проклятый пистолет не желал вылезать. Словно неожиданно оброс уступами и углами, которыми нарочно цеплялся за скрипевшую кожу.

В дверном проеме появились люди в серой форме. Передний держал в руках пулемет «МГ», легко, словно перышко, хотя весу в том больше сотни фунтов[13]. Мундир немца был забрызган багровым, а глаза, прозрачные, словно вода горного ручья, смотрели жестко.

Но генерал не стал ждать, пока враг что‑либо предпримет. Он неловко вставил ствол пистолета в рот и нажал на спусковой крючок.

Разочарованных возгласов он уже не услышал.

Нижняя Австрия, город Вена,

военный комиссариат

Советской Армии по Австрии.

25 июля 1945 года, 16:53–17:11

– Разрешите доложить, товарищ маршал!

– Разрешаю, – ответил Конев несколько удивленно. Уж очень серьезное лицо было у генерал‑лейтенанта Благодатова. Напряженное и даже немного испуганное. И это казалось странным.

– Садись, Алексей Васильевич, – добавил маршал. – Что стряслось‑то?

– Связь с разведгруппой, отправленной в район Амштеттена, потеряна, – мрачно сказал комендант Вены, присаживаясь на самый краешек стула.

– Когда? – маршал Конев, освободитель Праги, дважды Герой Советского Союза, откинулся на спинку кресла и с интересом посмотрел на подчиненного.

– Три часа назад, – сказал генерал‑лейтенант.

– Выходит, что они погибли или захвачены в плен? – широкое волевое лицо маршала стало хмурым.

– Так точно, – кивнул генерал.

– Такой результат разведки – тоже результат, – сказал Конев. – Надеюсь, что приказ об усилении караульной службы на границе отдан?

– Так точно.

Маршал огладил себя по гладкой и блестящей, словно бильярдный шар, голове.

– Похоже, что у американцев крупные неприятности, – тон коммиссара был угрюм. – И эта конференция в Потсдаме так некстати! Союзники давят на нас, требуя восстановления самостоятельной Германии, и отношения наши с американцами сейчас совсем не те, что в мае. И лезть в их зону оккупации очень не хочется.

Благодатов молчал, давая командиру возможность выговориться. Круглые очки его блестели, не давая увидеть глаза.

– Ладно, – сказал маршал после некоторого размышления. – Сегодня надо провести авиаразведку. На Венском аэродроме есть разведывательные самолеты, так что организуйте. О результатах – немедленно доложить. Задача ясна?

– Так точно! – генерал встал. – Разрешите идти?

– Идите.

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.

25 июля 1945 года, 19:22–19:58

Петр дремал, пытаясь хоть как‑то восстановить силы. Лежать на вонючем и холодном полу было противно, так что приходилось сидеть, привалившись к стене. В этой позе Радлов провел не один час. Проснулся, когда раздался громкий скрип. Дверь открылась, и из‑за нее в подземелье ударил свет, показавшийся после тьмы до невозможности ярким.

Кое‑кто из пленников застонал.

Вошли двое солдат и офицер с фонарем.

– Кто здесь командир? – спросил старший нацист на хорошем русском. Ответом было угрюмое молчание.

– Ладно, – проговорил эсэсовец, водя фонарем по лицам разведчиков. – Тогда я буду убивать вас по одному, пока командир не отыщется.

Он вытащил из кобуры «вальтер» и медленно поднял руку.

– Я командир, – сказал Петр хмуро и встал. Ушибленное колено отозвалось болью, и он едва не свалился.

– Очень хорошо, – офицер спрятал пистолет. – Следуйте за мной.

Капитан выбрался в коридор, и его затхлый сырой воздух показался свежим по сравнению с ароматами подвала, где держали пленников. Добрались до островка света с дубовым столом, но наверх подниматься не стали. Грохнула отпираемая решетка, и под ногами зашуршали камни другого коридора. Тут было гораздо суше, откуда‑то издалека доносился глухой гул.

В свете фонарей по сторонам проплывали массивные двери, одна за другой.

У пятой по счету конвой остановился. Дверь бесшумно открылась, и пленника ввели в большую, площадью метров в двадцать, комнату. У одной из стен стояло стальное кресло с зажимами для головы, рук и ног. Напротив него располагался целый ряд сидений, намного комфортабельнее первого. Пахло, к удивлению капитана, лавандой. Но сквозь цветочный аромат пробивались гораздо менее приятные запахи – крови, пота, рвоты…

Радлову развязали руки, затем втиснули в кресло, на запястьях и щиколотках защелкнулись холодные зажимы. Лента из толстой кожи обвилась вокруг лба. Теперь разведчик не мог пошевелиться.

Солдаты отошли и встали у стены, офицер расположился рядом с пленником. В дверь вошел тот самый морщинистый, что встречал грузовик во дворе. Теперь Петр разглядел, что на его мундире знаки отличия бригаденфюрера. За ним мягким шагом скользнул невысокий человечек в странных одеждах, похожих на женские. Ростом он был Радлову до подбородка, а на раскосом смуглом лице застыла какая‑то неживая улыбка.

– Хайль! – вскинул руку офицер, приведший пленника. – Все готово для допроса!

– Начинайте, – устало махнул рукой морщинистый и уселся в одно из мягких кресел.

Узкоглазый подошел к Петру и встал немного сбоку, а офицер обратился к пленнику по‑русски:

– Нас интересует количество и расположение войск в Вене и окрестностях, наличие танков и самолетов, фамилии командиров и комиссаров. Отвечай лучше сам, иначе тебе будет очень плохо.

Петр молчал.

Офицер пожал плечами:

– Хорошо, первый вопрос – твое имя и звание?

– Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – ответил Петр, чем изрядно удивил допрашивающего.

– Очень хорошо, – кивнул немец. – Ты – хороший пленник. Второй вопрос – сколько войск сейчас в Вене?

– Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – проговорил Петр четко.

Допрашивающий нахмурился:

– Ты что, большевистская свинья, не понял вопроса? Я спрашиваю, сколько войск в Вене?

– Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – рявкнул Петр так, что в одном из углов заколыхалась паутина, а морщинистый бригаденфюрер поднял голову и с интересом посмотрел на пленника.

– Черт подери! Ну, ты сам напросился, – прошипел офицер и, повернувшись к азиату, перешел на язык, совершенно разведчику не знакомый.

Узкоглазый выслушал, кивнул. Он подошел к Петру спереди, поднял руки. Черные глаза влажно блеснули, и пальцы, жесткие, как сучки, коснулись висков пленника. Радлов ощутил нажатие, и тут же в голове словно разорвалась граната. По стенкам черепа изнутри ударило с такой силой, что показалось – еще миг, и кости не выдержат, треснут.

Глаза заволокла багровая пелена, и легкие отказались впускать в себя воздух.

Сквозь бьющие в ушах разрывы снарядов тяжелого калибра и плещущуюся за веками боль Петр слышал разговор:

– Отойдите, герр Лочи, – сказал, судя по голосу, морщинистый. – Мне не видно!

– Вы же знаете, он не понимает по‑нашему, – отозвался офицер.

– Так переведите! А то я боюсь пропустить зрелище.

Боль отступала, но очень медленно и неохотно. Петр судорожно дышал, закрыв глаза и впившись пальцами в подлокотники. Когда сумел поднять веки, на лице бригаденфюрера увидел откровенное удовольствие. Азиат все так же равнодушно улыбался.

– Ты понял, что с тобой будет, если не станешь отвечать? – спросил допрашивающий офицер. – Повторяю вопрос – сколько русских войск в Вене?

– Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – прохрипел Петр, ухитрившись при этом издевательски ухмыльнуться.

– Свинья! – Кулак офицера, затянутый в перчатку, пришел в соприкосновение с челюстью Петра. Было больно, но после предшествующих мучений – вполне терпимо.

– Спокойнее, герр Хольтц, – сказал морщинистый. – Пусть наш тибетский друг попробует еще что‑нибудь.

Вновь зазвучала незнакомая речь. Петр закрыл глаза, готовясь к боли.

Пальцы‑сучки на этот раз коснулись шеи. Последовал ряд нажатий, и позвоночник словно вспыхнул. Яростное жжение распространилось по всей его длине, от копчика до затылка, проникло во внутренности, где заполыхал настоящий пожар.

Петр изо всех сил сдерживал крик, что рвался через горло, как птица из ловушки. Руки и ноги дергались, а полоса на лбу впивалась в кожу, говоря о том, как напряжена шея. Будь путы менее прочными, пленник наверняка разорвал бы их.

На этот раз боль не проходила дольше. Когда Петр смог открыть глаза, чувствовал себя так, словно его долго и беспощадно били. Болезненные ощущения остались почти в каждом органе…

Лица нацистов сквозь пелену боли казались неправдоподобно большими и какими‑то плоскими, словно блины.

– Ну что, будешь отвечать, русская сволочь? – каркающим голосом произнес один из блинов.

Петр улыбнулся и ответил как можно громче:

– Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия!

Следующего прикосновения он не ощутил, просто мир вокруг исчез, а тело бросило в черный океан боли. Его волны причудливо швыряли то, что осталось от капитана Красной Армии, и в ушах безостановочно звенел чей‑то вопль, похожий на вой.

Океан отступил в тот миг, когда Петр понял, что кричит сам. Затем силы кончились, и крик перешел в сиплый хрип. Если бы не полоса кожи вокруг лба, то капитан, скорее всего, бился бы головой о спинку сиденья, пытаясь заглушить сверхъестественную боль обычной…

Когда он снова смог соображать, ощутил резь в предплечье. С трудом сфокусировал взгляд и обнаружил, что порезал запястье о железный фиксатор. Кровь текла лениво, словно нехотя, прокладывала темную дорожку на странно белой, будто снег, коже.

– Отвечай! – донесся голос допрашивавшего.

– Капитан Радлов, двадцатая гвардейская стрелковая дивизия, – прошептал Петр, но его, похоже, услышали. Последовал удар по лицу. В носу хрустнуло, а по губам побежала горячая соленая струйка.

Затем грохнула дверь, и в помещении раздались незнакомые голоса:

– Опять развлекаетесь, Ульрих? – сказал кто‑то мягким звучным баритоном.

– А что, Август, вы против? – ответил морщинистый и, судя по звукам, встал.

Петр поднял тяжелые, словно свинцовые веки.

Человек в мундире гауптштурмфюрера[14]смотрел на морщинистого генерала без подобострастия, несмотря на разницу в чинах. Эсэсовская форма сидела на подтянутой фигуре очень элегантно, но лицо того, кого назвали «Августом», выглядело страшно – чрезвычайно большой нос, шрамы и нечто бесформенное вместо подбородка.

Окантовка погон у нового эсэсовца была синей, говоря о принадлежности офицера к касте военных медиков.

– Нет, я не против, товарищ, – улыбкой гауптштурмфюрер выделил последнее слово, добавив в него изрядную долю иронии. – Но есть ли смысл тратить столько времени на одного упорного пленника, если проще выбрать самого слабого и узнать все от него?

– Этот – командир, – неохотно кивнул бригаденфюрер. – И знает больше. И, кроме того, мне нравится сам процесс.

– Но сейчас вам придется прервать развлечения, Ульрих, – с равнодушной улыбкой пожал плечами Август. – Беккер только что прибыл из Зальцбурга. Там полная победа. Через десять минут Фридрих собирает совет арманов. Поспешим.

– Хорошо, товарищ, – кивнул морщинистый, и на грубом лице его проступило разочарование. Он повернулся к офицеру, ведшему допрос, и бросил: – Отведите его пока назад. Завтра продолжим.

Нижняя Австрия, город Вена,

военный комиссариат

Советской Армии по Австрии.

25 июля 1945 года, 19:44–20:00

Конев выглядел утомленным. Глаза не блестели, под ними набрякли мешки. Нелегко руководить группой войск, расположенной в непосредственной близости от союзников, что все чаще ведут себя как враги.

На разглядывание начальства генерал‑лейтенант потратил несколько секунд, а затем по‑уставному четко спросил:

– Разрешите доложить, товарищ маршал?

– Разрешаю, – кивнул Конев. – Садись, Алексей Васильевич.

Благодатов сел, по давней привычке – на самый краешек стула. Не ощущая спиной опоры, непроизвольно напрягаешься, и от этого мысли становятся четкими и ясными. А уж если расслабился – пиши пропало, связно мыслить не получится.

– Обследовав территорию вплоть до Линца, самолеты вернулись. В городе Амштеттен обнаружено пять танков «Шерман», меченных свастиками. На дорогах Линца наблюдается активное движение автотранспорта, а над магистратурой города развевается нацистский флаг.

– Значит, все же восстание? – маршал потер виски, провел пальцами по векам, массируя уставшие глаза. – Кто бы мог подумать?! Американских частей не заметили?

– Никак нет, – покачал головой генерал‑лейтенант. – Никаких следов.

– Значит, надо нам помочь союзникам, – на лицо Конева неожиданно выползла хитрая улыбка. – Из состава гарнизона города выделите танковый и стрелковый батальоны. Думаю, этого хватит. Выступление – сегодня же ночью. Задача – занять Линц. Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ маршал, – генерал выдержал паузу. – Все же я не могу понять, почему Радлов ничего не сообщил? Ведь полностью уничтожить отряд разведчиков не так просто. Кто‑нибудь да спасся бы.

– Возможно, потерял твой Радлов бдительность, – мрачно сказал Конев. – Мирная жизнь – она быстро расхолаживает.

Благодатов лишь вздохнул:

– Разрешите идти?

– Разрешаю, – кивнул маршал. – Выполняйте. Приказ будет через час.

Верхняя Австрия, замок Шаунберг.

25 июля 1945 года, 20:05–20:24

Обширное помещение освещалось только свечами, а окна, несмотря на теплый летний вечер, были плотно закрыты черными шторами. В углах копился мрак, и сурово блестели лезвия развешенных на стенах мечей. Пахло пылью и еще чем‑то сладковатым.

– Да славятся Господа Земли, и да пребудет с нами их благословение, – произнес мужчина, сидевший во главе стола.

Лицо его было плохо видно, и казалось, что оно то удлиняется, то укорачивается в такт колебаниям языков свечей. Блестела выбритая налысо голова, на макушке чернела круглая церемониальная шапочка.

– Да славятся! – хором повторили еще восемь человек, сидевших по четыре с каждой стороны длинного стола из темного дерева.

– И чтобы сила их не скудела и вечно пребывала с нами, – проговорил нараспев сидевший во главе, когда‑то просто профессор Фридрих Хильшер, ныне – старший из арманов замка Шаунберг. – Пожертвуем им по капле священной арийской крови.

Он взял лежавший перед ним на столе короткий кинжал, на рукоятке которого золотом был выгравирован знак – прямая линия с отходящей от нее веточкой[15], а на лезвии – надпись: «Твоя кровь – высшее, что ты имеешь», и уколол острием подушечку большого пальца.

Темная капля набухла и сорвалась, чтобы спустя мгновение разбиться о поверхность стола. За ней последовали еще восемь товарок. Тьма в углах, казалось, зашевелилась. Из нее полезли отростки, словно щупальца, пытаясь ухватить людей у стола. Напряжение в комнате стало ощутимым, воздух словно нагрелся.

– Приношение принято, – сказал Хильшер, когда по залу пронеслось веяние свежего воздуха.

Кинжалы легли на стол, и заговорил тот, кто сидел последним по левую руку от предводителя.

– Что же, раз все формальности соблюдены, может, перейдем к делу? – сказал он звучным баритоном, и на лице его отобразилась ироническая усмешка.

– Вы знаете, Август, что это не формальности, – строго остановил его Хильшер. – Без ритуалов мы потеряли бы силу, стали бы обычными людьми.

– Ладно, ладно, молчу, – примирительно поднял ладони ироничный доктор Хирт, прославившийся некогда составлением коллекции «расово неполноценных» черепов в Страсбургском университете.

Голос его мало подходил к уродливому, страшному лицу. Не зря в свое время доктора Хирта в СС за глаза прозвали «мертвой головой».

– Говорите, Хельмут, – кивнул Хильшер.

– В лагере у Зальцбурга освобождено около трех тысяч человек, – сообщил бригаденфюрер Беккер. – Все они – бывшие солдаты войск СС, дивизий «Адольф Гитлер», «Рейх», «Мертвая голова», «Гогенштауфен» и «Гитлерюгенд». Скорее всего, это все, кто уцелел в данных подразделениях. Кроме того, американцы устроили рядом с лагерем склад военной техники, в котором мы обнаружили пятьдесят танков «Пантера» и «Тигр», три десятка «САУ», находящихся в боеспособном состоянии. Стрелкового оружия и боеприпасов тоже вполне достаточно.

– Все это очень хорошо, – резким голосом проговорил сидевший напротив Беккера человек. – Но зачем нам танки? Разве в этом наше оружие?

– Вы правы, товарищ, – примирительно сказал Хильшер. – Но бригаденфюрер Беккер в первую очередь – солдат, и нет смысла его в этом упрекать. Танки нам пригодятся. Но сейчас надо решать иные проблемы, – бывший профессор повернулся к Виллигуту, который сидел, нахохлившись, точно старая ворона: – Сколько у нас блуттеров?

– Десять, – ответил тот мрачно. – Но что толку? Операторов всего шестеро: я, Ганс, Феликс, Август, а также доктора Шульц и Хагер.

– Придется вам этой ночью поработать, – мягко сказал Хильшер. – До утра надлежит проверить всех освобожденных воинов СС.

– Ладно, – проворчал Виллигут, и лицо его помрачнело.

Работать ночью ему не хотелось, но Карл хорошо понимал, что без тяжелой работы победа не придет.

– Теперь другой вопрос, – Хильшер перевел взгляд на морщинистого бригаденфюрера, на того, что недавно наблюдал за пытками пленника. – В каком направлении прежде всего надлежит атаковать?

– Берлин, – пробурчал Ульрих. – Это сердце нашей страны.

– Далеко, – покачал головой Беккер. – Тогда уж сначала Мюнхен. Родина партии!

– Нет, только Вена! – визгливо выкрикнул невысокий круглолицый человечек, что до сих пор сидел молча. – Это – центр, откуда наша раса сможет начать восхождение, и без ее захвата наше предприятие обречено на провал!

– Йорг, там русские, – мягко улыбнулся Виллигут, – а не какие‑нибудь янки, и выбить их из Вены будет столь же нелегко, как и взять Москву.

– Ну и что? – круглолицый резко вскочил. На губах его появилась пена, глаза яростно сверкали. Даже заметная одышка не мешала торопливой речи. – Они – ничто по сравнению с высшей расой, что приходит на смену смешному и глупому человечеству! Мы смешаем их с навозом и легко отобьем Вену – священный город для каждого арийца!

– Тише, – поднял руку Хильшер, и Йорг Ланц фон Либенфельс, если судить по документам – хозяин замка, послушно сел, пытаясь восстановить дыхание. Против авторитета бывшего профессора он пойти не рискнул. – Доверим же решение судьбе!

Хильшер извлек из кармана небольшой мешочек темной ткани, внутри которого что‑то мягко постукивало. Блеснула золотом вышитая на боку мешочка двойная свастика.

– Укажите нам путь, Господа Земли! – сильный голос Хильшера улетел к высокому потолку, и в ответ сверху, как показалось, донесся едва слышный шепот. – Куда следовать нам, предвозвестникам новой эпохи, нового человечества?

Профессор запустил руку в мешочек и очень осторожно извлек оттуда небольшой кусочек дубовой коры. Затаив дыхание, сидевшие за столом наклонились вперед, пытаясь рассмотреть, какую руну выбросила судьба?

Хильшер перевернул пластинку коры, и на обратной ее стороне обнаружился рисунок – та же молния, что блестела на петлицах эсэсовцев. Когда‑то давно ее красили багровым, и теперь казалось, что в узких прорезях плещется кровь.

– Зиг, – потрясенно пробормотал фон Либенфельс. – Руна победы!

– А также восхода, – усмехнулся Виллигут.

– Быть по сему! – прервал комментарии Хильшер. – На восток, на Вену! Хельмут, когда мы будем готовы выступить?

– Учитывая, что на завтра запланирована отправка специальных групп, то не ранее вечера, – после паузы сказал Беккер. – Да и раньше делать это опасно. Противник, имея превосходство в воздухе, легко уничтожит танки на марше. А атаковать крупный город без боевой техники я отказываюсь.

– Хорошо, – кивнул Хильшер. Гадание словно истощило его. Глаза потеряли блеск, а голос зазвучал глухо. – Детали обсудим завтра. Есть еще у кого‑нибудь что‑то, что он желает сообщить совету арманов?

Ответом была тишина.

Заскрежетали по полу ножки отодвигаемых стульев. Свечи погасли, и люди один за другим разошлись, оставив зал в полной темноте.

В ней он и пребудет до следующей встречи.

Нижняя Австрия,

окрестности города Амштеттен.

26 июля 1945 года, 8:27 – 9:59

Вошедший в город взвод разведки был атакован почти сразу. Донесся треск очередей, и затем все поразительно быстро стихло. Полковник Ковалев глянул на замолчавшую рацию и выругался.

А затем отдал приказ атаковать. Тридцатьчетверки, лучшие боевые машины войны, заревели моторами и поползли вперед. Рядом с ними, как муравьи в компании с толстыми носатыми жуками, побежали пехотинцы.

Нападавшие втянулись в пределы городка, не встречая сопротивления. Но когда последняя машина исчезла меж домов, поднялась пальба. Одновременно раздалось несколько разрывов, и сердце полковника екнуло. Подсказало, что что‑то там, на узких улочках, совсем не так.

Передний танк уронил аккуратный забор и выехал на совершенно пустынную улицу, по сторонам которой стояли одинаковые, словно близнецы, дома.

Но не успел командир танка удивиться отсутствию противника, как в башню ударили сразу два фаустпатрона. В броне образовалось отверстие размером с кулак, и внутренности боевой машины наполнило пламя…

На танке, шедшем чуть впереди автоматчиков, скрестились два огненных клинка, и он вмиг загорелся, превратившись в чадящий кусок металла. Взрывной волной пехотинцев швырнуло на землю.

Лишь те, кто был дальше, остались на ногах.

Второй танк разворотил выстрелом один из домов, в котором была засада. Другой оказался под мощным автоматным огнем. Но особых выгод это не принесло, так как оба строения оказались пусты. Каким образом те, кто применил фаустпатроны, успели покинуть место засады, оставалось непонятным.

Осторожно обогнув погибшего собрата, танковая колонна тронулась далее. Пехота теперь выдвинулась вперед и принялась осматривать дома. Но всюду царила пустота, даже местные жители куда‑то подевались.

Тем неожиданнее оказалась атака. Сначала послышалась короткая перестрелка на правом фланге, но быстро стихла. Наступавшие не обратили на нее внимания, решив, что фланговое охранение наткнулось на противника. Поскольку просьб о помощи не поступало, то все, скорее всего, закончилось благополучно.

Но тут вдоль улицы сзади ударили два пулемета, судя по звуку – переделанные авиационные «МГ‑151». Неясно было, как противник сумел закинуть в тыл наступавшим станковые махины весом в сорок с лишним килограммов.

Но советским солдатам, попавшим под огонь, было не до того, чтобы искать ответ на этот вопрос. Пули калибром в двадцать миллиметров буквально выкосили улицу, оставив в живых лишь тех, кто упал или укрылся за корпусом танка. Таких было немало, но все же потери оказались велики. Улица покрылась убитыми и ранеными. Даже сквозь рев моторов пробивались крики и стоны.

Шедший последним танк развернул башню, но в прицеле никого не обнаружил. Пулеметчики с непостижимой скоростью покинули улицу. Тем не менее тридцатитонная машина поползла назад, поводя пушкой, словно слон – хоботом.

Гибель ее была быстрой. Выскочившие из‑за домов две серые тени одинаковым движением вскинули к плечам палки с утолщением на конце, раздался грохот, и танк, пораженный в башню, потерял боевое значение. А серые тени исчезли так быстро, что пехотинцы не успели открыть по ним огонь.

– Что за черт, – пробормотал один из солдат, добравшийся до Австрии от самого Сталинграда. – С кем мы воюем‑то? Человек не может двигаться так быстро!

Ответом ему было угрюмое молчание.

Полковник Ковалев выслушивал доклады с передовой и все больше мрачнел. Потери оказались такими, что впору было подумать, что двум батальонам противостоит полная дивизия СС, укомплектованная опытными солдатами. Не добавляли оптимизма и странные сообщения о том, что солдаты противника двигаются быстрее ветра.

– Отходить! – отдал приказ полковник, и тут прилетевшая из‑за спины пуля угодила точно в рацию.

Вторая свистнула рядом с головой, и Ковалев поспешно упал. Около него бухались на землю офицеры и солдаты, минометчики суматошно метались меж своих орудий, задравших к небу толстые жерла.

Обстрел продолжался, и вскоре стало ясно, что противник, пользуясь домами как прикрытием, подобрался почти вплотную. Впервые за долгое‑долгое время полковник подумал, что сегодня его часть может потерпеть поражение.

Последнего приказа Ковалева в Амштеттене не расслышали, но самостоятельно приняли решение отходить. Танки, а их к этому моменту уцелело пятнадцать из двадцати, тяжело ворочались, с грохотом круша строения. Слышался треск ломавшихся деревьев. Матерились пехотинцы, перевязывая товарищей и одновременно пытаясь смотреть по сторонам.

Кто знает, откуда последует очередной выпад противника?

А тот атаковал раз за разом, не давая передышки. То и дело из клубов дыма и пыли возникали фигуры в серых мундирах. С изящной стремительностью выходили на огневые рубежи и стреляли, стреляли, стреляли. Фаустпатроны у немцев, к счастью, кончились, но «Панцершреки»[16]делали свое дело исправно, поражая лишенные маневренности танки. Сами же солдаты с реактивными ружьями перемещались столь быстро, что обстрелять их не всегда успевали даже автоматчики, не говоря о танкистах.

В один момент пораженными оказались сразу две боевых машины. Сдвоенный взрыв ударил по ушным перепонкам, и сразу немцы пошли в массированную атаку. Среди клубов дыма замелькали серые мундиры, послышался треск автоматов.

Лишенные командования бойцы не смогли оказать дружного отпора, и бой распался на короткие схватки. В них немцы почему‑то имели значительное преимущество. Они несли потери, но совсем небольшие, а советская пехота довольно быстро полегла до последнего человека.

Два танка, натужно ревя моторами, ухитрились выбраться из окружения. Но с того места, где должен был располагаться резерв и командование, по ним тоже начали стрелять. Хорошо хоть, что только из ручного оружия.

Командиры танков ринулись на прорыв. Разогнали выстрелами из пушек эсэсовцев, раздавили несколько минометов и с максимальной скоростью понеслись по шоссе, ведущем на восток, к Санкт‑Пельтену, и дальше – к Вене.