Цели освоения дисциплины

Целями освоения дисциплины «Лингвистическая типология и языковые ареалы» являются ознакомление с общими положениями и дискуссионными проблемами лингвистической типологии и ареальной лингвистики как междисциплинарных наук и основных областей лингвистики; с наиболее значительными типологическими теориями XVIII-XX веков и основными методами типологического анализа (традиционная морфологическая типология языков XVIII-XIX вв., классификация Ф.Н.Финка, типология языков Э.Сепира; квантитативная и контенсивная типологии XX в. (Дж.Гринберг, Г.А.Климов)). В курсе освещаются задачи и основные положения лингвистической типологии и основных ее единиц (языковой тип, тип языка и тип в языке, языковые параметры, пространство типологических возможностей, типологическая классификация); границы объекта лингвистической типологии; задачи и основные положения лингвистики универсалий (языковые универсалии и фреквенталии, универсалии разных типов как возможное основание типологической классификации); задачи и основные положения ареальной лингвистики (языковые контакты, билингвизм, интерференция, языковой союз, языковая политика, пиджинизированные и креольские языки); основы типологических и ареальных классификаций языков и языковых единиц. Теоретические знания и практические навыки, полученные в результате освоения дисциплины, могут применяться выпускниками в научно-исследовательской, педагогической, прикладной и проектной деятельности, при обработке русскоязычных и иноязычных текстов, экспертном лингвистическом анализе звучащей речи и письменных текстов на любом языке в производственно-практических целях, разработке, внедрении и сопровождении лингвистического обеспечения электронных информационных систем и электронных языковых ресурсов различного назначения. Полученные сведения могут быть использованы в научно-исследовательской работе студентов над курсовыми и дипломными работами, в практической деятельности лингвиста-прикладника и преподавателя иностранного языка.

1. Объект и эмпирическая база типологии. Взаимодействие типологии с другими дисциплинами. Типологическая классификация как способ кодирования информации о структуре языков мира. Лингвистическая типология и теория языка, сравнительно-историческое языкознание, описательное языкознание, ареальная лингвистика.

Лингвистическая типология – одна из важнейших и наиболее интенсивно развивающихся отраслей современной лингвистической науки. В теоретическом и методологическом плане типология близка к структурной парадигме языкознания: типология занимается сопоставлением структур естественных человеческих языков.

В этом отношении типологические идеи относятся к наиболее естественным для лингвистики в целом. Определенная «типологичность» присуща любому виду лингвистической мысли: осмысление различий, существующих между языками на уровне системы, есть сравнение языков.

Один из наиболее очевидных выводов, к какому приходят в результате сравнения структур языков, состоит в том, что эти структуры в целом, их отдельные явления чрезвычайно многообразны. Лингвистическая типология призвана дать ответ на вопрос, какова степень и где границы этого разнообразия, насколько языки вообще могут различаться – или должны содержать некие общие черты в своей структуре.

Естественно, для решения столь масштабной задачи необходима, с одной стороны, достоверная информация о многих (всех) языках мира; с другой стороны – достаточно высокий уровень развития лингвистической науки в целом (теоретическая база языкознания и методологические приемы описания и сопоставления языков). Поэтому вполне закономерно, что настоящее развитие научной типологии происходит только в XIX и особенно в XX веке.

Итак, в собственно лингвистическом – системном и науковедческом – плане типология есть один из видов систематизации языков и раздел общего языкознания.

Однако онтологически границы типологии значительно шире. Любая наука имеет типологический аспект, который часто понимается как основа данной науки – собственно системное начало в ней: это формализация, классификация, способ увидеть за единичным явлением общее. Говорят даже об особом типе мышления (исследователя).

В общенаучном масштабе типология – это метод исследования разнообразных и внутренне сложных объектов путем выявления их общих или сходных черт и группировки, объединения объектов с учетом меры этой близости в некоторые классы и подклассы (группы, типы).

Типологические исследования в различных науках могут существенно отличаться по принципам и логическим формам. Так, биологическая типология (систематика растительного и животного миров) опирается на эволюционный принцип; в географии, геологии, этнографии типологические исследования строятся с учетом иерархических (субординативных) отношений между объектами (соответствующие группы объектов одного ранга называются таксонами, а их классификации – таксономическими классификациями, или таксонамиями).

Для понимания некоторых других областей реальности важно выявить как иерархию объектов (т.е. их «вертикальные» взаимоотношения), так и горизонтальные связи, обусловленные разной силой проявления некоторого общего признака (или группы признаков). В результате соответствующая предметная область предстает как континуум объектов или их классов (такой континуум, например, представлен в каждой строке таблицы Периодической системы элементов Менделеева).

Именно эта оснобенность типологии – выявлять и объяснять системное начало в природе объекта – определяет ее общее науковедческое значение. В этом смысле типологическими являются исследования в рамках многих гуманитарных и негуманитарных наук.

В одном из последних выпусков «Логического анализа языка» – «Космос и хаос» (2003), – специально посвященном общим проблемам упорядочения мира, рассматривается место типологического знания и метода в гуманитарных науках.

Согласно Платону, одному из интерпретаторов понятия беспорядка, неупорядоченная материя («хаос») «чрезвычайно странным образом участвует в мыслимом и до крайности неуловима», по-видимому, потому, что в ней невозможно установить причинность и взаимообусловленность, – хаос невозможно обычным, «простым», способом помыслить, поскольку сами законы мышления созиждены на принципе причинности и тождества, что само по себе уже предполагает упорядоченность, нехаотичность, т. е. отрицание хаоса в мыслимом. При этом в приведенных суждениях Платона о неупорядоченной материи имеется в виду то принципиально иное, нежели нынешнее, состояние мира, в котором свойственно находиться всему, «чего еще не коснулся бог». Заметим здесь, во-первых, «позицию наблюдателя», которому непросто помыслить хаос, и, во-вторых, оппозицию «доисторического» беспорядка и ныне существующего порядка, космоса.

Именно этот существующий ныне порядок, очевидный в мире, делает всецело невозможным рассуждение о каком бы то ей было объективном хаосе. Хаоса в ныне созерцаемом мире со всей очевидностью не существует. Так, даже в случае «неуправляемой», «неконтролируемой», т. е. хаотичной, химической реакции (например, термоядерной) следует полагать, что поведение каждой частицы вещества, хотя и неуловимо для наблюдателя, в действительности обусловлено соответствующими параметрами – весом, начальным положением, температурой, рядом внешних услов и т. п. Здесь становится очевидным, что констатируемая в термоядерной реакции «неуправляемость», «хаотичность» есть в действительности невозможность созерцать упорядоченность и сам принцип организации, но никак не фактическое отсутствие упорядоченности.

Соответственно, сама констатация хаоса (или космоса) находится в прямой зависимости от субъекта созерцания, или субъекта рефлексии, (не)обнаружавающего организующий принцип (вспомним платоновскую «субъектность», предполагаемую в «мыслимом» и «неуловимом»). Это со всей определенностью переводит рассуждение о хаосе и космосе в область того, как воспринимаются хаос и космос, каковы критерии их выявления. Другими словами, в рассмотрение хаоса (космоса) необходимо ввести субъект восприятия, без которого и вые которого самого хаоса просто не существует.

Итак, типология (как тип мышления исследователя-лингвиста) есть методика изучения неоднородных лингвистических объектов – языковая таксономия; выявление и осмысление наиболее значимых свойств (семиотической) структуры объекта-системы и групп таких объектов; (часто) классификация.

Это означает, что главную задачу типологии правомерно понимать не более и не менее как выяснение, чтó такое естественный человеческий язык (например, в сравнении с тем, что не является языком, с “не-языками” – прежде всего, другими коммуникативными семиотическими системами). Таким образом, задачи лингвистической типологии вполне сопоставимы с задачами (структурной) лингвистики в целом, а типология оказывается не просто важной, но важнейшей лингвистической дисциплиной: «В результате типологических исследований мы можем говорить о каких-то чертах, которые присутствуют во всех языках или, напротив, вообще не могут встречаться в языке; отдельные явления мы можем ставить в связь друг с другом и по одному явлению предсказывать другое, т. е. устанавливать типологические законы» (Б.А. Успенский).

В лингвистике наиболее очевидным проявлением типологического подхода выступает классификация. Следует отметить, что классификации подвергаются как отдельные единицы и явления внутри одной языковой системы, так и системы языков. Традиционно именно вторая задача считается приоритетной для лингвистической типологии (в некоторых исследованиях типологическая класификация языков и лингвистическая типология в целом отождествляются). В этом смысле особое значение приобретает определение места типологической класификации по отношению к другим класификациям языков.

Место типологической класификации определяется тем, что это синхронное сопоставление структур естественных человеческих языков, вопросы же других типов и планов выявления близости (историческая, генетическая, культурная или географическая) могут считаться второстепенными и несущественными.

В целом в лингвистике используются три основных вида систематизации языков: 1) генеалогические объединения, в которых учитываются родственные взаимоотношения языков; 2) типологические классификации языков, понимаемые как объединения (группировки), логически независимые от родословных деревьев языков; 3) территориальные (ареальные) классификации языков. В систематизации языков используются общенаучные принципы типологических исследований, методы генетических и таксономических классификаций, континуумных и ареальных исследований. Однако только в типологических исследованиях языков используется сама идея типа в качестве некоторого объединения объектов с учетом их общих черт.

Именно структура языка и должна служить пунктом отправления, единицей отсчета при типологических сравнениях; в противном случае сравниваются отдельно взятые атомарные явления, которые сами по себе (вне их отношения к другим явлениям того же языка) малоинформативны. Если различные структуры описываются в адекватных терминах и при одинаковых допущениях, то сравнение этих структур и составит предмет структурной типологии. Таким образом, структурную типологию языков можно определить как систематизацию, инвентаризацию явлений разных языков по структурным признакам (т. е. признакам, существенным с точки зрения структуры данного языка).

Естественно, место в лингвистической науке типологической класификации и лингвистической типологии в целом определяется особыми задачами типологии, аспектами сравнения языков (структурно-системные отношения) и использованием особых – сопоставительно-типологических – методов.

Эти важнейшие особенности типологии будут рассмотрены нами в последующих главах, сейчас же считаем важным рассмотреть аспект типологии, чрезвычайно активно обсуждаемый во многих научных дискуссиях (сторонниками данного подхода и его противниками). Так, место лингвистической типологии во многом определяется естественными пределами типологии, которые и отграничивают ее от смежных лингвистических дисциплин наиболее очевидно. Следует сразу же оговориться, что речь идет именно о естественных границах типологии (которые есть у любой науки), а не о ее недостатках. В то же время, справедливости ради, надо отметить, что некоторыми исследователями (противниками данного подхода) данные границы понимаются именно как недостатки – прежде всего, в силу их чрезвычайно существенного характера с точки зрения стандартного лингвистического подхода и материала.

Так, во-первых, типология не должна и не может использоваться для изучения одного отдельно взятого языка.

Во-вторых, типология не исторична.

В-третьих, в современной типологии в целом отсутствуют единые, общепризнанные теоретические принципы и система базовых определений. Естественно, последнее явление труднее всего считать «просто» особенностью, а не очень серьезным недостатком – тем более что речь идет о науке, претендующей на некоторую всеобщность в объяснении языкового материала и теоретичность в плане взаимодействия и сравнения с другими лингвистическими науками. Впрочем, данное свойство вполне правомерно (по крайней мере, в теоретическом плане) расматривать не как сущностную и потому необходимую особенность типологии, а лишь как временное, хотя и объективное состояние данного этапа развития типологии – тем не менее, этот «этап» пока что распространяется практически на всю историю развития типологии.

В то же время названное свойство может быть отнесено и к вполне сущностным онтологическим особенностям типологии, поскольку, в-четвертых, типология по своей сути субъективна.

Это хорошо видно при сравнении наиболее очевидных данных, которыми оперируют две классификаци – типологическая и генеалогическая – и при сравнении двух простейших выделяемых в данных классификациях языковых типов:

Эта близость, выявляемая между «родственными языками» (например, индоевропейскими) в рамках генеалогического подхода, так сказать, «объективна», никакому противнику генеалогического подхода не придет голову отвергать сам факт наличия в языках данных явлений, как и существование близости между данными явлениями и – соответственно – данными языками. Так, например, англ, nose и нем. Nase имеют сходные звуки и фактически тождественные значения – «нос»; англ, hound [haund] «охотничья собака», «гончая» и нем. Hund «собака» сходны по звучанию и близки, хотя и не совпадают полностью, по значению. Показательны также соответствия, например, между лат. est: sunt, нем. ist: sind, франц. e: sон, соответствие лат. fere и скр. bhara (латынь закономерно имеет f там, где санскрит имеет bh) или, например, то, что у большинства современных индоевропейских языков показателем 2 лица глагола является морфофонема S (или восходящая к S морфофонема Š), а 3 лица глагола – t или .

В любом языке есть тысячи форм, обладающих как звучанием, так и значением, связь между которыми не мотивирована. В принципе любое звучание может передавать любое значение. Поэтому, если в каких-либо двух языках значительное число таких единиц совпадает – как, например, в немецком и английском – и если (эта проблема здесь не рассматривается) случаи сходства нельзя объяснить заимствованием, мы по необходимости приходим к выводу об общем историческом происхождении этих языков. Подобные генетические классификации не являются условными, поскольку они не допускают установления других критериев, могущих привести к иным результатам. Это объясняется тем, что подобные классификации отражают исторические события, которые либо действительно имели место, либо нет. Либо немцы и англичане говорят на языке, полученном в наследство от первоначально единого прото-германского речевого коллектива, либо нет. Использование таких терминов, как «семья», «родственный» и «генетический», сближает эту классификацию с биологической классификацией. С генетическими гипотезами в языке дело обстоит так же, как в биологии, где мы относим виды к одному и тому же роду или к подразделению более высокого порядка, поскольку их сходство таково, что наводит на мысль об их общем происхождении.

Иногда обнаруживаются чрезвычайно значительные расхождения в структуре родственных языков, причем эти расхождения не поддаются объяснению с точки зрения сравнительно-исторического языкознания.

Так, по замечанию В. Скалички, генетически родственные языки весьма различны в типологическом отношении, например французский, чешский и армянский языки. Вместе с тем близкородственные языки по необходимости сохраняют высокую степень типологического сходства, что относится в большой степени ко всем славянским языкам.

Можно ли сравнивать языки, выявлять их структурную близость в случае, если их генетическую близость которых нельзя продемонстрировать либо в отношении звуковых, либо в отношении семантических явлений?

В то же время иногда обнаруживается близость (сходство структур) у генетически неродственных языков.

Так, продолжает Дж. Гринберг, знакомясь с текстами на тех или иных языках и с их научными описаниями, мы зачастую обнаруживаем структурное сходство не только у исторически достоверно возводимых к общему источнику языков, но и у таких, родство которых весьма отдаленно или спорно, а также у таких, которые вовсе нельзя считать родственными.

Примерами изоморфных явлений могут служить эргативная конструкция в баскском и грузинском языках, аблаут в индоевропейских и семитских языках, которые отразились на особенностях структуры разных уровней языка.

Семантически во всех языках должны быть средства для выражения сравнения – того, скажем, факта, что один предмет больше, чем другой. Если мы сопоставим все языки мира в этом отношении, мы обнаружим, что число таких приемов ограниченно – особая словоизменительная форма прилагательного (англ. greater ‘больше’ [ср. great ‘большой’]), использование предлога со значением «от» (семитские языки), использование глагола, означающего «превосходит, превышает» (широко распространено в Африке), – и что некоторые из них встречаются чаще других и имеют вполне определенные границы распространения, не совпадающие с генетическими границами.

В области фонетических моделей, безусловно, заслуживает внимания независимое становление системы из пяти гласных с двумя ступенями долготы – а, а.; е, е.; i, i.; о, о.; u, u.– в классической латыни, в языке хауса (Зап. Африка), в йокутс (= Yokuts) – индейском языке Калифорнии и, несомненно, также в других языках.

Существование такого рода сходств и различий, продолжает Дж. Гринберг, стремление понять и изучить причины, их вызывающие, привело к возникновению в лингвистике особой области – лингвистической типологии, которая исследует степень структурной близости языков независимо от их родства.

И.А. Бодуэн де Куртенэ писал о типологических исследованиях: «Мы можем сравнивать языки совершенно независимо от их родства, от всяких исторических связей между ними. Мы постоянно находим одинаковые свойства, одинаковые изменения, одинаковые исторические процессы и перерождения в языках, чуждых друг другу и исторически, и географически. С этой точки зрения мы можем сравнивать... развитие языков славянских с развитием языков семитических,... развитие языка английского с развитием языка китайского и т. д. Везде мы наткнемся на вопросы о причине сходств и различий в строе языка и в эволюционном процессе.... Подобного рода сравнение языков служит основанием для самых обширных лингвистических обобщений как в области фонетики, так и в области морфологии языка, так и, наконец, в области семасиологии, или науки о значении слов и выражений».

Из этого видно, что наиболее естественным направлением, развитием – и результатом – типологических идей выступает классификация. Как класифицировать данные явления и – шире – класифицировать языки на такой основе? Дж. Гринберг омечает, что сравнение языков в генетическом плане позволяет установить классы языков, то есть языковые семьи в общепринятом смысле. Типологическая классификация тоже дает такую возможность, но в отличие от генеалогической классификации у нее нет конкретных связей с историей, и она условна, то есть в зависимости от выбранного критерия или совокупности критериев она приводит к различным результатам. В этом отношении она похожа на классификацию по расам, основанную на ряде условно выбранных признаков.

Если, например, мы выберем такой чисто фонетический критерий, как наличие или отсутствие округления губ, в качестве признака, различающего пары гласных фонем, языки мира распадутся на две группы: на языки, в которых данный принцип противопоставления используется, и языки, в которых он не используется. Английский и итальянский языки, не использующие лабиализации, попадут в один класс А с бесчисленными другими языками, а французский и немецкий вместе с меньшим числом языков из различных частей света попадут в класс Б. Если будет выбран какой-либо иной типологический признак, скажем, позиция зависимого родительного падежа по отношению к существительному, опять возникнут два класса языков, но они не совпадут с теми, которые были получены на основе критерия противопоставления лабиализованных и нелабиализованных гласных. Приняв во внимание оба фактора, можно получить четыре класса.

Некоторые признаки позволят выделить более чем два класса. Если классифицировать языки семантически на основе имеющихся в них систем числительных, мы получим несколько классов языков: языки с двоичными, пятеричными, десятичными, двенадцатиричными и, без сомнения, также другими системами. Короче говоря, в отличие от генеалогической классификации, в данной, то есть типологической классификации, число языковых групп и их состав будет различным, в зависимости от числа и определенного выбора языковых явлений, использованных для сравнения.

Таким образом, становится очевидным, с одной стороны, существование многих типолоичесих классификаций; с другой – то, что классификации эти могут очень существенно отличаться, и не в последнюю очередь тем, какую пользу они могут принести для лингвиста, то есть своей информативностью. Если понимать, в соответствии с общими задачами типологии как лингвистической дисциплины, данное качество как возможность сказать что-то новое о языке (всех языках человечества), то многие из таких классификаций, как явствует из только что приведенных примеров, приносят мало пользы. Мы стремимся создать типологическую классификацию, которая затрагивала бы важнейшие основные признаки языка и которая была бы полезна во многих отношениях.

Какая же классификация может претендовать на роль такой – «существенной» или «адекватной»?

По мнению Дж. Гринберга, это идущее от рубежа XVIII-XIX вв. деление языков на три типа (в своем классическом варианте) – изолирующие, агглютинирующие и флектирующие.

Какими бы несовершенными, – пишет Дж. Гринберг, – ни казались сейчас рассуждения ученых XIX в. на эту тему, все же главного достоинства выдвинутых схем отрицать нельзя. В качестве основы для классификации инстинктивно было найдено нечто, имеющее кардинальное значение для всесторонней общей характеристики языка, а именно морфологическая структура слова.

В основе всех позднейших классификаций лежит различие, впервые выдвинутое Фридрихом фон Шлегелем в его сочинении «Über die Sprache und Weisheit der Inder» (1808), между языками с аффиксами и языками с флексиями. Оценочное отношение, столь явно проступавшее на протяжении всей последующей истории развития данной теории, ясно видно уже в этой наиболее ранней ее формулировке. Аффиксирующие языки выражают отношения чисто механическим путем. В примечательном сравнении они уподобляются «груде атомов, рассеиваемых или сметаемых вместе любым случайным ветром» (стр. 51). Флектнвными языками являются только индоевропейские, хотя в этом же направлении развиваются и семитские языки. Эта классификация языков по двум типам была переработана братом Фридриха Шлегеля Августом фон Шлегелем, который в сочинении «Sur la litterature provencale» (1818) описывает уже три класса языков: «языки без грамматической структуры, аффиксирующие и флективные языки» (стр. 559). О языках первого типа, названных последующими авторами изолирующими или корневыми, Шлегель говорит: «Можно было бы сказать, что все слова в них –корни, но корни бесплодные, не производящие ни растений, ни деревьев» (стр. 159). Писать научное сочинение таким языком – это lour cle force («просто подвиг»). Аффиксирующие языки используют прибавляемые элементы («аффиксы») для передачи отношений и оттенков понятий, выражаемых корнями, но эти аффиксы все еще сохраняют самостоятельное значение. Относительно флективных языков, в которых подобные аффиксы лишены значений (то есть не имеют конкретных значений), мы узнаем, что в них можно обнаружить нечто вроде органической жизни («организм»), потому что «им присущ жизнеспособный принцип развития и роста» (стр. 159). У Шлегеля, как и у последующих авторов, образцом корневого языка является китайский язык, к флективной группе относятся только семитские и индоевропейские языки; все остальные принадлежат к обширному и неоднородному промежуточному, или агглютинирующему, классу. Немало смущает его, так же как и других, позднейших авторов, тот затруднительный факт, что индоевропейские языки обнаруживали тенденцию утрачивать флексии. Поэтому Шлегель вводит дальнейшее подразделение флективных языков на более ранние – синтетические и более поздние – аналитические. Все известные нам аналитические языки возникают в результате перераэложеиия синтетических языков.

Разумеется, есть множество точек зрения (на данную классификацию), отличных от Дж. Гринберга. Как известно, «традиционную» классификацию очень много, справедливо критиковали (особенно в ХХ веке) – подробный анализ положений данной классификации и ее критика будут даны в последующих главах.

В целом сама эта проблема представлялась настолько важной Э. Сепиру, что он сделал ее центральной темой своей книги «Язык», единственной книги, внесшей после XIX в. значительный вклад в изучение типологии языков.

Э. Сэпир говорил о важности типологических исследований, обозначая то абсолютно объективно существующее свойство языковых структур, существование которого делает правомерными такого рода исследования, как basic plan – базисная схема, или «гений» языковой структуры:

До сих пор, разбирая вопросы языковой формы, мы касались лишь отдельных слов и отношений между словами в предложениях. Мы не подходили к отдельным языкам в целом, не ставили вопроса, к какому общему типу они относятся. Мимоходом нам приходилось отмечать, что один язык может достигать крепко слаженного синтеза в такой области, где другой язык довольствуется более аналитичным, поштучным использованием своих элементов, или что в одном языке синтаксические отношения являются в чистом виде, тогда как в другом они комбинируются с некоторыми другими представлениями, заключающими в себе нечто конкретное, сколь бы абстрактными они ни ощущались на практике. Таким путем мы имели возможность извлечь некоторое указание на то, что следует разуметь, когда мы говорим об общей форме того или другого языка, ибо каждому, кто вообще думал об этом вопросе или хоть немного почувствовал дух какого-либо иностранного языка, должно быть ясно, что в основе каждого языка лежит как бы некоторая базисная схема (basic plan), что у каждого языка есть свой особый покрой. Этот тип, или базисная схема, или "гений" языковой структуры, есть нечто гораздо более фундаментальное, нечто гораздо глубже проникающее в язык, чем та или другая нами в нем обнаруживаемая черта, О природе языка мы не можем составить себе адекватное представление при помощи простого перечисления различных фактов, образующих его грамматику.

Переходя от латинского языка к русскому, – пишет далее Э. Сэпир, – мы чувствуем, что приблизительно тот же горизонт ограничивает каши взоры, и это несмотря на то, что сменились ближайшие, знакомые нам придорожные вехи. Когда мы подходим к английскому языку, нам начинает казаться, что окрестные холмы стали несколько более плоскими, и все же общий характер пейзажа мы узнаем. Но когда мы дошли до китайского языка, оказывается, что над нами сияет совершенно иное небо.

Определим основную задачу следующей главы как обсуждение разных решений в этой области, их плюсов и минусов.

Добавим, что лингвистическая типология как учебный курс на общелингвистических и частнолингвистических специальностях вузов является естественным продолжением таких системно-структурных языковедческих курсов, как общая морфология и синтаксис (в большей степени), общая фонетика и лексическая семантика (в меньшей степени).

Так относиться к типологии с педагогической точки зрения позволяет и то, что – в собственно методологическом и терминологическом плане – типология опирается в основном на понятийный и терминологический аппарат общей морфологии и синтаксиса. В частности, ключевыми для типологии являются термины-понятия, разрабытываемые и используемые (с несколько иными целями) в общей морфологии и синтаксисе, например: грамматическое значение (значение морфемы), их типы (вещественные, деривационные, реляционные); грамматическая категория; способ выражения грамматических значений (синтетический, аналитический); фузия, агглютинация; изолирующие, агглютинативные, флективные, полисинтетические языки; эргативность; импликативность и т.д.

2. Основные понятия типологии: языковой тип; языковые параметры; языковые универсалии и фреквенталии; пространство типологических возможностей. Тип языка и тип в языке. Причины существования языковых типов. Языковые типы: языки аналитические и синтетические, изолирующие, аффиксирующие и символические. Фузия и агглютинация.

Сущность любой науки, претендующей на теоретическую значимомть, определяется системой основных теоретических понятий. Для лингвистической типологии такими основными понятиями являются, очевидно: языковой тип, языковые параметры, языковые универсалии и фреквенталии, пространство типологических возможностей, типологическая классификация.

Начнем их рассмотрение с первого, который, по-видимому, является не только первым и важнейшим, не только центральной единицей понятийного аппарата лингвистической типологии, но и во многом «парадигмообразующим», во многом определяя облик лингвистической типологии в целом.

Важнейшее для лингвистической типологии (это следует уже из самого термина) понятие языкового типа является недостаточно четко определенным, малоразработанным, как и причины, способствующие образованию определенных языковых типов, несмотря на то, что к настоящему времени лингвистическая типология существует уже свыше 150 лет, и количество типологических исследований огромно и практически необозримо. Типологи оперируют обычно априорным понятием языкового типа, не вдаваясь в его сущность, не ставя своей целью ответ на вопрос, в каков мере языковой тип является фактом существования языка, и в какой – приемом научного описания.

Существуют разные определения языкового типа, разные подходы к его выделению (например, в морфологии и синтаксисе).

Прежде всего, необходимо решить, соотносится ли языковой тип с важнейшими чертами языка / совокупности языков – или всеми чертами? В первом случае тип языка определяется ограниченным числом «существеннейших признаков» и их соотношением – что, естественно, не может не быть очень субъективно. Во втором случае тип языка оказывается довольно абстрактным понятием, лингвистически избыточным, поскольку описание полной совокупности структурных особенностей языка есть не что иное, как исчерпывающее структурно-лингвистическое опмсание собственно языка – кстати, абсолютно исключающее возможность выхода за пределы данного языка-системы, то есть сравнения; в то же время очевидно, что типологическая классификация с центральным понятием «типа языка» стремится по возможности полно охватить структуры языков.

В лингвистической литературе сосуществуют два основных понимания типа:

1. Тип языка (общий тип) – наиболее общее понятие, позволяющее дать краткую, но в то же время и обычно не претендующую на адекватность характеристику строя данного языка; тем самым тип языка – это строй языка. Понятие типа языка базируется не на всех свойствах данного языка, а на его основополагающих чертах; тем самым оно смыкается с другим пониманием языкового типа – типа в языке (см. ниже).

Однако общее представление о языковом типе не исчерпывает всю совокупность типов, представленных в данном языке. Сопоставление типологических описаний языков дает основание для составления классификации, основанной на типологических характеристиках, причем выделяются группы языков, по структуре отличающиеся некоторыми общими закономерностями, и каждая такая группа обозначается как тип. Именно при таком понимании языкового типа говорят, например, об агглютинативном, флективном, изолирующем типах языка.

Тип языка, его типологическая характеристика предопределяется типами микроструктур, представленных в этом языке.

Общий тип языка можно понимать двояко в зависимости от целей исследования: можно пытаться суммарно представить все типологическое своеобразие данного языка (такая типологическая характеристика, как уже было сказано, будет довольно громоздкой, и при создании ее возникают затруднения теоретического характера. Можно также, исходя из анализа наиболее характерных для этого языка свойств, дать такое его типологическое описание, которое подходило бы к одному из уже имеющихся классов в общей типологической классификации. Построенная во втором случае классификация языков хотя и будет легко обозримой, но вряд ли сможет обогатить наше представление о свойствах языка как такового. Примером такой типологии может служить классификация Г. Штейнталя.

Второе понимание общего языкового типа является наиболее абстрактным, наиболее субъективным, а типологи всегда в явной или неявной форме стремились к тому, чтобы построенная ими типологическая характеристика языка была по возможности адекватным отображением объективно существующего состояния языка. Типологические теории Э. Сепира, Дж. Гринберга, Б.А. Успенского и других современных лингвистов дают нам несколько более приближающееся к реальному состоянию понятие общего типа языка, однако не всегда они охватывают все уровни и аспекты языковой структуры и не всегда избираемые ими критерии типологического сопоставления оказываются безупречными, что, безусловно, отражается на результатах исследования.

2. Тип в языке (частный тип) – обычно отмеченное в нескольких языках качество языковой структуры, как, например, наличие или степень аналитизма грамматических форм, наличие/отсутствие фонетических изменений на стыке морфем и т. д. и связанный с этим способ соединения морфем – фузия ила агглютинация.

Приходится констатировать, что общее понятие типа языка до сих пор является субъективным и по сути своей методологическим, хотя в ходе развития типологических исследований создаются предпосылки более реального рассмотрения языкового типа.

Но, очевидно, следует признать, что частный тип объективно существует в языке. Именно его существование является причиной того, что возможно охарактеризовать язык в соответствии с его структурными чертами – дать его типологическое описание.

Приведем несколько примеров (частных типов). Забегая несколько вперед, зададимся вопросом: если верно, что общий тип определяется уникальной комбинацией частных типов, любые ли частные типы (т.е., собственно говоря, признаки структуры) «годятся» для этой цели? Итак, назовем несколько конкретных частных типов, имея в то же время некую будущую цель – использование их при построении классификации языков – и выделении типов.

Примерами частных типов могут служить следующие: наличие/отсутствие определенных групп фонем носовых, лабиализованных, фарингальных и их особенности; наличие/отсутствие и качество противопоставлений по долготе/краткости, открытости/закрытости гласных, ср. также четыре ряда смычных в санскрите и один – в финском; функциональное поведение фонем – сингармонизм гласных в тюркских и других языках, гармония согласных (например, в языке гуарани); структура слога: СГ, ГС, СГС; наличие/отсутствие тона; фиксированное или нефиксированное ударение, качество ударения; соотношение между слогом и морфемой, между слогом и словом, между морфемой и словом; наличие/отсутствие изменений на стыке морфем (агглютинация – фузия); совпадение /несовпадение именных и глагольных лексем (англ, a fish, I fish); степень противопоставленности корневых и служебных (словообразовательных и словоизменительных) морфем; проявление тенденции к словосложению, словосочетанию или словопроизводству; проявление тенденции к префиксации или к постфиксации, связанное с общими особенностями синтаксической структуры; наличие/отсутствие внутренней флексии (аблаута); распределение слов по семантическим/грамматическим классам (глагольный вид, род существительного, одушевленность /неодушевленность и т. д.) и классификаторы (артикли, классные показатели в банту); наличие/отсутствие и виды согласования между определяющим и определяемым (ср. изафетную конструкцию, согласовательные классы в банту); эргативная конструкция предложения; особенности порядка слов (фиксированный/нефиксированный, пре- или постпозиция определения по отношению к определяемому, место сказуемого).

Содержание термина «языковой тип» широко обсуждается в лингвистической литературе последних десятилетий. Действительно, выяснение самого понятия «языковой тип» важно не только при выработке классификации языков, существующих на земном шаре, но и при научном описании отдельных языков и языковых групп. Но, хотя вышеуказанный термин часто употребляется на страницах самых разнообразных лингвистических работ, целый ряд вопросов, тесно связанных с определением понятия «языковой тип», остается нерешенным до настоящего времени и порождает самые противоречивые толкования. Предлагаемые ниже соображения не претендуют на исчерпывающее решение проблемы языкового типа, и, возможно, многие из них окажутся дискуссионными, однако необходимость подобных дискуссий отвечает потребностям современной лингвистической науки.

Один из первых возникающих вопросов связан с проблемой отношения в языке формы и содержания. Представляет ли собой языковой тип категорию чисто структурную или он связан с содержательными сторонами языка и их семантическими параметрами? Этот вопрос может быть сформулирован иначе: сказывается ли специфика типа языка на характере моделирования и отражения в языке понятийного восприятия человеческим коллективом реальной окружающей действительности. Известно, что интерес к структуре слова и, в частности, расчленение слова на отдельные морфологические элементы — морфемы — связан с появлением сравнительно-исторического метода. Без морфемного анализа с учетом фонетических изменений и корреспонденции было бы невозможно ни историческое исследование структуры отдельных языков, ни установление генетических прототипов для групп родственных языков, ни существование научно-обоснованных этимологии. Однако интерес к морфологической структуре слова, проявленный языкознанием второй четверти XIX в., привел к ориентации типологических исследований на выделение таких языковых структур, которые в первую очередь различались между собой количеством морфем в слове и характером их сцепления между собой. Отсюда возникли разные варианты типологических (иначе — морфологических) классификаций языков мира, включая широко известную трехступенчатую классификацию А. Шлейхера.

Сам по себе тот или иной морфологический прием, будучи приметой языкового типа, все же не передает его существа. Содержательная сторона языка не отражена в описаниях и классификации А. Шлейхера и его последователей. Функциональная сторона морфолого-синтаксических приемов, отраженная в схеме, предлагавшейся Э. Сепиром, не помогла решению вопроса о связи формы и содержания в языке. Давно стала общим местом в языкознании констатация того факта, что один и тот же морфологический прием можно использовать для передачи разных грамматических значений, равно как и одно и то же содержание может быть выражено разнообразными способами.

Системный подход к явлениям языка внес новые идеи в типологические исследования, выразившиеся в убеждении лингвистов, что сопоставление отдельных форм в двух языках мало информативно, так как при подобном методе можно лишь констатировать, что какие-то формы совпадают, а какие-то расходятся. Поэтому большинство языковедов пришли к решению, что следует ориентироваться на категориальные явления, имеющие принципиальное значение для системы языка. Г. А. Климов пишет: «Проблемы контенсивной типологии, т.е. направления типологических исследований, ориентированных на содержание языковых форм, становятся в современном языкознании предметом все более пристального внимания. Этому едва ли приходится удивляться, если учитывать, что в отличие от формальных («чисто технических» — по выражению Э. Сепира) типологических схем, характеризующих ограниченные фрагменты поверхностной структуры языков, она имеет дело с целостными языковыми типами, мотивированными специфическими глубинными структурами».

Выявление языковых типов всегда в той или иной мере сочеталось с проблемой классификации языков. Хотя это и связанные между собой (но далеко не взаимозаменяемые) задачи, все же устойчивое сосуществование двух классификаций — генеалогической и типологической — заставляет коснуться вопроса их взаимоотношений. Поэтому следующий вопрос, который уместно поставить, — это соотношение языкового типа с генетическими чертами, объединяющими многие языки мира в семьи и родственные группы. Этот вопрос не тождествен проблеме генеалогической классификации языков, которая основана на возводимости засвидетельствованных языков к единому праязыку. В свете интересующей нас проблемы языкового типа важнее выяснить, сохраняются ли эти неполные праязыковые черты (если они существовали) в языках-потомках, т. е. можно ли говорить о специфическом индоевропейском языковом типе или о языковом типе дравидских языков и так далее. Если, несмотря на все расхождения между языками, подобные языковые типы или генетические ключи могут быть выделены, то как раз они дают дополнительные аргументы в пользу жизнеспособности генетической классификации языков. В языкознании неоднократно возникали сомнения в том, возможно ли типологическое сравнение языков, входящих в одну и ту же генеалогическую группу или семью языков. Многие лингвисты категорически отрицают совместимость понятий «типология» и «родство языков». Иные считают типологические изыскания полезными и совместимыми со сравнительно-историческим изучением родственных языков. При любом решении вышеуказанной проблемы ясно, что понятие «языковой тип» вполне совместимо с генеалогической классификацией, приверженцы которой по существу стремились выделить типологические признаки праязыка (или языка-основы) для данной семьи языков. Разумеется, для установления, например, индоевропейского типа извлекалось все сходное между сравниваемыми языками и отбрасывалось все их различающее. Однако в данном случае нас интересует не методика выделения сходных черт и ее генетическое объяснение, а само стремление «вывести» какой-то определенный языковой тип.

Понимание того, что сходные черты могут наблюдаться в языках, генетически между собой не связанных или давно разошедшихся в своем историческом развитии, было отчетливо сформулировано Ж. Вандриесом в докладе под названием «Сравнение в лингвистике», прочитанном на заседании Лингвистического общества в Париже в 1945 г., Вандриес пишет, что можно сравнивать сходные черты, наблюдаемые в разных языках, не заботясь о том, чтобы этим доказать их родство. Он приводит, в частности, такой пример: в качестве вспомогательного глагол «иметь» употребляется для передачи прошедшего законченного действия во многих языках: J'ai pris се livre означает je le liens apres et pour 1'avoir pris, il est cut re mes mains. Это наблюдается в романских языках, в германских и в современном греческом, где можно заподозрить влияние латыни. Однако это есть и в других языках, не связанных между собой генетически и не испытавших влияние латинского языка. Глагол «держать» в той же вспомогательной функции есть в португальском и в согдийском, явно не связанных друг с другом. Языки, не употребляющие во вспомогательной функции «иметь», используют оборот «у меня есть» — est mihi liber, а не haber> librum. Вандриес пишет, что появляется важная задача выявить факты, общие для самых различных языков, чтобы достичь той мыслительной основы, которая скрывается за лингвистической реальностью и которая определяет эту последнюю.

Трудности при сравнительно-историческом анализе языков (на которые в свое время указывал А. Мейе и с чем соглашается и Вандриес) состоят в том, что сходные черты между языками могут объясняться общими тенденциями в их развитии в такой же мере, как и тождеством их общего источника. «Случается, действительно, что сходные изменения происходят независимо в языках, давно отделившихся от их общего генетического источника. Мейе в подобных случаях постулировал существование однородных тенденций, которые, будучи лишь в зачатке в эпоху первоначальной общности, полностью реализуются много времени спустя разделения и расхождения диалектов». Из вышеприведенного высказывания следует, что как Мейе, так и Вандриес полагали, что сходные тенденции в развитии родственных языков не являются просто типологическими параллелями, а объясняются сохранением некоторого исконного (для данной семьи языков) начала, проявляющегося в полной мере при историческом развитии данной семьи (или группы) языков. Таким образом, предполагалось, что типологические черты, присущие данной семье языков, продолжают сохраняться как некий наследственный код. При подобной постановке вопроса типологические и генетические черты сливались и можно было предполагать, что генетически обусловленный языковой тип обладает большой устойчивостью. Однако целый ряд лингвистов допускал радикальное изменение языкового типа в пределах одной семьи, результатом чего могло быть типологическое сближение языков, заведомо не имевших общего генетического источника.

Для индоевропейской семьи излюбленным примером подобного типологического «выпадения» служил английский язык, наиболее полно развивший черты аналитизма, не свойственные древним индоевропейским языкам. Более чем за тридцать лет, прошедшие со времени доклада Вандриеса, типологические исследования неродственных языков, включение ряда понятий типологии в область сравнительно-исторического языкознания и поиски универсалий, общих для всех (или большинства) языков Мира, приобрели колоссальный размах. Однако трудности и сомнения остались те же самые.

Если обратиться к вышеприведенному мнению об отступлении английского языка от индоевропейского типа и его сближении с корневыми языками, т. е. точке зрения, получившей с легкой руки О. Есперсена и А. Масперо широкое распространение в первой четверти XX в., to легко заметить, что она основана на сугубо морфологическом подходе к определению типа языка. В качестве доказательств приводились факты моносилабизма, широко распространенного и английском языке, слабо выраженной морфологической характеристики частей речи и возникающего отсюда явления конверсии, грамматизации словосочетаний, т. е. появления аналитических форм и омонимии служебных и лексически полнозначпых элементов языка и тому подобные приметы строя английского языка.

Все это действительно имеет место, но вопрос в том, создают ли подобные явления принципиально иной языковой тип по сравнению с другими языками индоевропейской семьи. Не говоря уж о том, что подобные факты в большей или меньшей мере можно наблюдать в курдском и болгарском, французском и норвежском, радикальные отличия от некоего идеального индоевропейского тина скорее можно усмотреть в строе ирландского языка, мало привлекавшегося специалистами по общему языкознанию. Кельтологи справедливо отмечали резкий отход ирландского языка, начиная с классического древнеирландского состояния, от обычных процедур, характеризующих другие индоевропейские языки. Какие бы объяснения не выдвигались для этих отличий, ясно, что многие морфологические, а особенно синтаксические черты ирландского языка своеобразны и неповторимы. Инфиксация и суффиксация местоимений, слияние местоимений с предлогами, структура предложения с обязательно начальным положением глагола-сказуемого, так называемые релятивные формы глагола и тому подобные черты, пожалуй, с большим успехом могли бы контрастировать с индоевропейским типом, чем особенности современных европейских языков аналитического строя. Все дело, однако, в том, что следует считать радикальным нарушением языкового типа, установленного для той или иной семьи языков.

Наше мнение, что как при установлении языковых типов, так и при констатации нарушения генетически определяемых типов преобладала морфологическая точка зрения, подтверждается тем обстоятельством, что лингвисты, констатировавшие подобные изменения в языках индоевропейских, не занимались с этой точки зрения, например, языками тюркскими с характерными для них агглютинативными процедурами в морфологии. (Мы не касаемся здесь гипотез о первоначальном корневом строе агглютинативных языков). Все это опять возвращает нас к проблеме связи языковых типов с генетикой и собственно типологией. Известно, что по этому поводу наблюдается большое разнообразие мнений среди современных лингвистов. X. Бирнбаум неоднократно утверждал, что генетическая связь между языками должна рассматриваться как одна (и довольно специфическая) среди других мыслимых видов типологической связи, что, естественно, допускает существование таких типов, как индоевропейский, славянский и т.д. Из этого Бирнбаум делает вывод, что генетическая лингвистика подчинена типологической и представляет собой ее интегральную часть. Придерживается он этого мнения и в своих последующих работах, весьма скептически относясь к возможности определения самих языковых типов: «...как любому определению, тому, что представляет собой специфический языковый тип во многих случаях в настоящее время суждено оставаться туманным».

По нашему мнению, вопрос о соподчиненности тех или иных классификаций неправомерен по самой своей сути: ведь любая классификация должна иметь в своей основе один принцип распределения изучаемого материала и именно такой принцип, который, будучи рационально избран, заслуживает названия «основополагающий», определяет целенаправленность классификационной схемы. Это, разумеется, не мешает тому, что сам этот принцип или критерий может быть комплексным, т. е. включать в себя не один, а несколько взаимосвязанных признаков. Поэтому не стоит ставить вопрос о подчиненности генетической классификации типологической; скорее можно утверждать, что это — два метода анализа языков, основанных на разных принципах и критериях выделения сходств и различий между сравниваемыми языками. Что касается постановки вопроса о возможности существования типов индоевропейского, славянского, германского и т. д., то он заслуживает внимания вне своей связи с генетическим принципом классификации языков.

Полагая, что выделение языковых типов должно проводиться на основе объединения некоторого числа существенных признаков, объединения формы и содержания в данном языке, можно допустить возможность показать, что фундаментальные принципы выражения понятийных категорий и их передачи в языковых структурах одинаково специфичны для всех языков индоевропейской или какой-либо иной семьи языков. Тогда действительно можно было бы говорить о существовании языкового типа в кругу того или иного генетического объединения языков. Термин «фундаментальные принципы выражения понятийных категорий», употребленный нами выше, неслучаен. Как уже упоминалось, мнение о типологическом сходстве или несходстве в группе родственных языков в современной лингвистической науке чаще всего обосновывалось несходством форм и грамматических процедур (например, противопоставление аналитизма ~ синтетизму). Хотя характер передачи грамматических значений должен учитываться при анализе языка, решая вопрос о единстве языкового типа, релевантного для той или иной группы языков, приходится обращаться к более глубинным формам их категоризации. Поэтому, говоря о типологическом единстве или отсутствии такового у современных индоевропейских языков, надо учитывать не только формальные языковые приемы, но в первую очередь существующее в них выделение лексико-грамматических разрядов (частей речи), связи между ними, передачу субъектно-объектных отношений, тип пространственных и временных характеристик действия и тому подобные явления. Не исключено, что наблюдаемые различия придется оценивать лишь как варианты одних и тех же основных категорий языка.

Соблюдение синхронного среза при исследовании как новых, так и древних языков необходимо, как нам кажется, потому, что проблема исторического изменения языкового типа не должна смешиваться с задачами выделения критериев для определения этого последнего. Хотя О. Есперсен не рассматривал специально проблему связи типологии и генетики, его известные примеры о разветвленности адъективной парадигмы в готском языке (24 формы) и сжатости в современном английском языке (1 форма у прилагательного), фактологически безупречные, не могут служить ни в пользу, ни в опровержение точки зрения о типологических различиях древних и новых германских языков, так как не только оперирует различными историческими срезами, но и не показывают, изменился ли сам характер атрибутивных связей в английском (по сравнению с древнеанглийским и родственным языком — готским). Убедительно это можно доказать, только рассмотрев весь комплекс именных классов в языке, участие как существительных, так и прилагательных в сходных и различных позициях, возможность их взаимозаменяемости, лексические и грамматические параметры их значений — иными словами, широко использовав не только формальный, но и функциональный подход к оценке языковых фактов.

Следует отметить, что Бирнбаум полагает, что типологическая лингвистика имеет более общий характер по сравнению с генетической именно потому, что типология призвана показать близость языков «в плане содержания, т. е. совпадение основных изоморфных, в значительной мере скрытых семантических (или синтактико-семантических) категорий». В связи с этим, по мнению Бирнбаума, сам лингвистический тип должен собой представлять теоретически более широкое понятие, чем языковая семья. Сама мысль о типологической близости языков на основе их глубинных, семантически содержательных категорий плодотворна, по неизбежно подводит исследователя к проблеме универсалий (о чем ниже) и вместе с тем иерархичность различных семантико-грамматическнх признаков, видимо, должна играть существенную роль в выделении (и разделении) языковых типов, и здесь неизбежно выступает на первый план вопрос о главных и второстепенных признаках отдельных типов, иначе говоря, проблема самого набора признаков, достаточных для типологической характеристики того или иного языка. Что касается споров по поводу взаимоотношений и соподчиненности отдельных классификаций языков, то прав Г. Жюкуа, когда указывает, что различия во взглядах на эту проблему в лингвистике являются результатом разных методологических установок. В зависимости от того, считают ли главной задачей типологии характеристику лингвистических систем, которая в результате сравнения языков может привести к их классификации или, наоборот, ставят классификацию как первую задачу исследования, сам объект исследования будет формулироваться по-разному, а, следовательно, и ориентация научных поисков окажется различной.

При любой ориентации лингвистического исследования необходимо учитывать особенности строения системы языка. Поэтому возникает вопрос, в какой мере специфика различных сторон языка (т. е. характер его уровневой структуры) должна быть учтена при определении языкового типа. Следует ли избирать только наиболее структурированные участки языка, например его фонологическую или морфонологическую систему, или все уровни языка должны анализироваться для «выведения» языкового типа. Последний вопрос может быть представлен в плане решения проблемы взаимосвязи и взаимозависимости различных уровней языка. Если считать каждый язык образцовой системой, отдельные части которой коррелируют между собой, то, очевидно, следует искать те единые межуровневые параметры, которые определяют данный языковой тип. Однако ни один язык не представляет, собой гомогенного целого хотя бы потому, что па любом синхронном срезе он содержит элементы нарождающиеся и элементы отмирающие, которые, «вписываясь» в систему языка, тем не менее придают ей неповторимое своеобразие. Последнее особенно ощутимо при сопоставлении одноуровневых пластов структуры различных языков.

Какой же из уровней структуры языка может считаться наиболее показательным и, следовательно, наиболее удобным для выделения и характеристики языковых типов? Рассматривая типологические характеристики языков на уровне фонологии, Бирнбаум, на наш взгляд, справедливо отмечает трудность в отграничении типологических показателей от универсальных закономерностей, возможных для всех языков. В частности, речь идет о заполнении «пустых» клеток в фонологической системе того или иного языка на основе наблюдаемых фактов обязательного присутствия немаркированных (естественных для языков) фонем при наличии маркированных (могущих быть «необязательными» для языка). Так, наличие в языке лабиализованных гласных переднего ряда (типа [ö], [ü]) предполагает существование в той же системе нелабиализовапных гласных переднего ряда. Вместе с тем присутствие в языке лабиализованных гласных заднего ряда (типа [о], [u]) может считаться «естественным», и, будучи немаркированным, наличие подобного ряда может не сочетаться или, наоборот, сочетаться с отдельными случаями нелабиализованных гласных заднего ряда, например русск. [ы] или румынское, болгарское и турецкое [ǎ]. Точно также трудно предположить, чтобы язык, обладающий рядом звонких придыхательных, не имел бы ни одного глухого придыхательного. Среди языков мира не было зарегистрировано такого, где существовали бы только назализованные гласные без одновременного наличия ртовых (чистых) гласных. В подавляющем числе языков наблюдаются только ртовые гласные, но есть некоторые языки, обладающие назализованными гласными (французский, португальский, отчасти польский) при одновременном существовании в тех же языках ртовых гласных.

Что же может из констатации вышеприведенных фактов извлечь лингвист для типологической характеристики того или иного языка? Подобные закономерности, если можно так выразиться, слишком всеобщи и «универсальны», чтобы служить для убедительной индивидуализации языковых типов. Разумеется, при описании отдельных языков все черты их фонологической структуры должны отмечаться, но для типологии лучше избирать более выразительные признаки, и данных только одного — фонологического уровня, видимо, недостаточно. (Узость чисто морфологического подхода к языкам и формам их описания уже была нами отмечена выше).

Если исходить из предположения, что необходимо брать функционально значимые области языковых структур, то, вполне естественно, на первый план сразу выдвигается предложение как коммуникативно высшая часть строя языка. Реализуя в своей структуре такие важные категории, как предикативность описываемого действия или состояния, отношение субъекта и объекта действия, категорию лица и т. д., предложение, казалось бы, отвечает требованию подхода к типологическим единицам как необходимому объединению содержательных и формальных признаков. Однако далеко не самоочевидно, что предложение является единицей языка. Известно, что по этому поводу высказывались очень противоречивые суждения и лингвисты не единодушны в своем признании за предложением статуса единицы языка.

Синтаксис, как тесно связанный с понятийными и логическими категориями, неоднократно служил базой для типологических изысканий. Выдвижение на первый план синтаксиса, как исходной базы для исследования и классификации языковых типов в работах И.И. Мещанинова, вероятно, объяснялось его постоянным стремлением проникнуть в содержательную сторону языка. В целом это шло в русле проблемы отношения языка и мышления, всегда привлекавшей к себе внимание советских лингвистов.

В историческом плане многие преобразования в морфологии действительно начинаются при употреблении тех или иных морфологических форм в рамках синтаксических конструкций. Содержательная сторона морфологических парадигм раскрывается или при их противопоставлении в целостной морфологической системе, или при чередовании отдельных форм данного морфологического ряда в однородных синтаксических структурах. Различные стороны или «уровни» языка имеют большую или меньшую удаленность между собой в разных точках языковой системы. Как могут сказываться эти специфические «уровневые» черты на определении языкового типа?

Если представляется методически удобным брать для характеристики языкового типа наиболее строгие и формализованные модели, находимые в грамматике, то вместе с том нельзя не учитывать, что даже столь «рыхлая» область языка, как лексика, связана в отдельных своих участках с грамматическим строем языка и не может быть исключена при определении языковых типов. Определенные лексико-семантические структурные группы имеют связь с грамматическими построениями или даже воздействуют на них. Ближе всего к этому вопросу современная лингвистика подошла при анализе связи лексических подгрупп глаголов с определенными синтаксическими построениями. Не только грамматические понятия, подобные переходности / непереходности глагола, но и семантические группы типа глаголов речи, чувственного восприятия и т. п. во многих языках непосредственно связаны с выбором различных грамматических моделей. И.И. Мещанинов, в частности, писал: «По семантике глагол, в известном периоде развития речи, относится к определенной группе, используемой лишь в определенном строе предложения... В итоге получается разнообразие в структуре предложений данного языка, причем это разнообразие оказывается точно регламентированным».

Нам уже приходилось писать в другой связи о том, что синтаксис, располагая в целом рядом моделей, обладает очень ограниченным числом приемов передачи синтаксических отношений. Кроме того, если считать модели предложения категорией языка (а не речи, как полагают многие языковеды), то по своей дистрибуции в языках мира они оказываются не всегда достаточно разнообразными для того, чтобы служить типическими признаками для классов языков, могущих относиться к одному и тому же языковому типу. Видимо, опираться только на модели предложения при выделении языковых типов опасно, так как подобные группы могут, с одной стороны, быть весьма обширными, а с другой — не иметь достаточно широкого набора различительных признаков, т. е. тех конструкций, которые, встречаясь в одном языке, не будут встречаться во многих других языках мира. В принципе выделять языки можно по любому признаку и, как неоднократно говорили, бинарный подход может явиться простым и часто очень выразительным. Ссылаясь на Р. Якобсона, считающего, что в подавляющем большинстве языков (если не во всех) предикация с указанием на «состояние» выражается одним из двух асемантизировапных глаголов со значениями «быть» и «иметь» (с первоначальным акцентом на интранзитивность / транзитивность), Бирнбаум пишет, что можно было бы по этому признаку разделить все языки на языки с «быть» и языки с «иметь». Безусловно, семантико-синтаксический анализ языков на основе вышеуказанных параметров представляет значительный интерес, и для отдельных языков Подобные исследования проводились. Однако линии разделения языков по признаку «быть» — «иметь» не совпадают с разделением их по генетическим признакам. Конструкции с «иметь» характеризуют современные чешский и словацкий языки, в то время как русский, видимо, надо скорее относить к типу языков с «быть». Поскольку в финно-угорских языках преобладает конструкция с «быть», некоторые лингвисты (как например В. Кнпарский) ставили вопрос о возможном влиянии финно-угорского субстрата па русский язык, в то время как многие ученые приписывали широкое использование конструкций с «иметь» в чешском и словацком влиянию немецкого языка.

Формы соотношения «быть» и «иметь» даже в одном языке, как показали специальные работы, в их синонимических и антонимических связях очень многолики и разнообразны. Скорее эта сторона дела представляет интерес, чем просто избрание вышеуказанного бинарного признака для характеристики языков. Конечно, можно построить несколько типологических классификаций языков, беря за основу то один, то другой признак языковой структуры, что уже имело место в истории лингвистики. Но задача состоит в том, чтобы выбрать среди возможных наилучшую. По-видимому, брать за основу типологических определений только какой-либо один из уровней языка недост