Культура как самоорганизация

Идеи «конца культуры» весьма симптоматичны для рубежа тысячелетий, который перешагнуло человечество. Порой они связываются с идеей»конца истории». Концепция «конца истории», одна их наиболее известных на Западе, была сформирована к концу 80-х годов XX в. Ее автор, Френсис Фукуяма пишет: «То, свидетелями чего мы являемся, есть не просто конец холодной войны или окончание какого-либо периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, то есть конец идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы человеческого правления».

Фукуяма воспринимает окончание идеологического, политического, военного противостояния Востока и Запада как переход к некой универсальной, типовой цивилизации по западному, точнее, американскому образцу. Такой подход вызвал волну протестов, не утихающих и сегодня: движение антиглобалистов утверждает, что при таком имперском подходе «богатые (страны) будут становиться еще богаче, бедные – еще беднее». Но это означало бы еще конец культуры – национальным культурам и культуре как таковой.

Олвин Тоффлер, автор вызвавших всемирный резонанс работ «Шок от будущего», «Культурные потребители», «Третья волна» исходил из того, что историческая эволюция не может быть описана в виде линеарного, плавного развития по стандартной модели, а неизбежно проходит через социальные противоречия и конфликты, которые, однако, вовсе не хаотичны, а имеют свою логику и структуру. Развитие общества подобно живому океану, через который перекатываются огромные волны, вовлекая в поток изменений всех людей, которые в той или иной степени становятся участниками цивилизационных трансформаций. Тоффлер выделяет четыре сферы общественного развития: техно-, социально-, инфо- и психосферу, считая первую из них важнейшей и определяющей для цивилизация.

В результате первой технологической революции, аграрной, возникла гигантская волна сельскохозяйственных цивилизаций. Ее сменила цивилизация индустриальная, характеризуемая гигантизмом и единообразием (массовидностью) во всех сферах, включая труд, досуг, образ жизни, культуру, стиль мышления. Аналогичный характер приобретает и базирующаяся на индустриальной техносфере социосфера – семья, образование, искусство, клубы, библиотеки, храмы, профсоюзы, политические партии, даже правительства: они функционируют но образцу фабрики, ориентированной на рынок, то есть анонимного (безликого) потребителя. Индустриализм расслаивает общество, разделяя человеческие жизни на две половины – производства и потребления, наполняя такой образ жизни экономической напряженностью, социальными конфликтами, семейными драмами, конфликтами. Эти пороки неизбежно вытекают из действия шести взаимосвязанных принципов индустриализма – стандартизации, спецификации, синхронизации, концентрации, максимизации и централизации.

К концу XX в индустриальная цивилизация изжила себя, прежде всего из-за того, что биосфера не в состоянии выдерживать все нарастающие индустриальные атаки, достигнуты «пределы роста» в использовании природных ресурсов, прежде всего энергетических. Поднимается «третья волна» технологической революции, которая делает современную цивилизацию «информационной». В отличие от индустриального общества, главным фактором общественного развития становится информация. На сменй пролетариату как придатку машины приходит когнитариат (от лат. cognito – познание, мышление), способный оптимально взаимодействовать с нарастающим валом информации, принимающей все более сложный и разнообразный характер. Ныне вместо разделенных производителей и потребителей на арену выходит единый «произтребитель» - потребитель все более активно определят производственную политику, вплоть до управленческих решений. Конечно, неизбежен рост безработицы, которая преодолима перестройкой не только производства, но и образования.

Согласно Тоффлеру, на один доллар, вложенный в экономику названной «третьей волны», должно приходиться несколько долларов, инвестированные в образование, переучивание работающих, переселение, социальную реабилитацию и культурную адаптацию. Самое важное здесь – трансформация не машин, а менталитета, образа мыслей людей, переход к осознанию первичной значимости культуры в их жизни. Мир в целом окончательно перестает выглядеть машиной, он заполняется инновациями, для восприятия и осмысления которых необходимо постоянное самосовершенствование, непрерывное образование, широкомасштабное, гибкое мышление, позволяющее видеть связь между событиями, на первый взгляд не зависимыми друг от друга. Анализируя достоинства и недостатки планирования и прогнозирования общественного развития, Тоффлер в своей практопии (практической утопии) считает необходимым и возможным их органичное единство в план-прогнозах.

В концепциях Тоффлера просматриваются важные черты концепции самоорганизации, которая, возникнув в естествознании конца XX в., все настойчивее переносится на любые области не только природы, но и на общество, экономику, политику, культуру в целом. Если в классическом естествознании устойчивость связывалась с неизменностью, строгим порядком, то в неклассический и постнеклассический период стало очевидным, что таковые недостижимы, а чересчур настойчивое стремление к ним приводит к стагнации (омертвению) любых систем, в том числе социокультурных.

В середине XX в. в качестве наиболее перспективной научной программы был назван синтез отрицательной и положительной обратных связей. Первая обеспечивает стабильность любых систем (от кибернетичеких до структуры ДНК температуры тела), вторая же не позволяет структурам сохранять постоянство, грозящее омертвением, стагнацией. Такое сочетание форм обратной связи не просто позволяет системам выправляться согласно намеченной цели, но и гибким образом ставит новые цели, корректировать их, выходя на новый уровень организации.

Любая система при переходе на новый, более высокий уровень, неизбежно должна в процессе перестройки пройти некое состояние хаосмоса (постмодернистское выражение). Одним из важнейших условий такой перестройки является открытость системы, т.е. способность ее к энергетическим и информационным обменам. Любая же закрытая система обречена на стагнацию, и чем надежнее ее «защищает» «железный занавес», тем неотвратимей ее гибель.

В этом связи особый смысл приобретает проблема диалога культур. Такой диалог можно представить в различных аспектах. Один из них касается гуманитарной и сциентистской (лат. scientia – знание, по подобию науки) культур – их размежевание, провозглашенное в конце XIX в. и достигшее пика в середине XX в., выявило свою искусственность, бесперспективность. Ныне мы становимся очевидцами и участниками их сближения, движения к единой культуре. Еще один аспект диалога культур – это непрерывная цепь культур прошлого и настоящего, их преемственность. И, наконец, очень актуальна сегодня проблема диалога культур, существующих и развивающихся в современном мире. С достаточной условностью его принято называть диалогом «Восток-Запад». Очевидно одно, что культурное взаимодействие не только не следует пресекать, это и невозможно. Другое дело, что в случае естественного развития любая культура производит своеобразный отбор из того, что в нее проникает из других культур: отсекая, отбрасывая то, что чуждо ей, и обогащаясь тем, что оказалось близким. Здесь также уместно говорить действии механизмов самоорганизации.

В ситуациях, когда подавление культуры цивилизацией принимает угрожающий характер, в культуре формируются процессы и тенденции, предотвращающие вырождение культуры и гибель цивилизации. В ситуациях «вызова-ответа» культура, улавливая «неслышный зов бытия», обнаруживает удивительную мудрость, которая проявляется в форме своеобразного телеономизма (целесообразности).