Вечер двадцать седьмой 9 page

Итак, победа еще не настала, но виденная нами сцена, конечно, произошла не зря. Она не потрясла бы нас, если бы была просто де­монстрацией жестокого укрощения строптивицы. И потрясенные, мы, наверное, уже в те минуты думали: а не донесся ли шум этой страш­ной битвы через непроницаемую броню вглубь, в душу девочки?

Но, может быть, это только сейчас мы так предполагаем, а в то минуты были потрясены лишь жестокостью и неудачей Энни? Да, учительница попала в трудное положение — она вызвала ненависть своей воспитанницы и открытое недоброжелательство ее родителей. Отец требовал изгнания самоуверенной и грубой ирландки: он, как гуманный человек, не должен допускать истязания своей дочери. Энни Саливан уговаривает родителей позволить ей продолжить свои опыты еще две недели, но с условием, чтобы ей никто не мешал,— они с Элен должны жить в эти дни изолированно.

Происходит видимость переезда на другую квартиру (на самом деле меняются только комнаты). Девочка входит в новый дом и, про­ведя рукой по лицу Энни, узнает ненавистную учительницу. Опять начинаются протесты, и Элен затравленным зверьком забирается под кровать. Выманить ее оттуда и уложить в постель невозможно. Энни приводит маленького черного мальчика. Как приятно смотреть на этого нормального, разумного ребенка; он хоть и заспанный сейчас, но с одного слова понимает, что от него хотят, и тут же лезет под кровать. И вот они уже вместе с Элен сидят на полу. Мальчик дотра­гивается до нее, девочка обнюхивает его руку и узнает его. Учитель­ница настороженно следит за детьми. Элен продолжает держать мальчика за руку. Учительница подползает к мальчику, берет его другую руку и начинает обучать азбуке глухонемых, не спуская при

¶этом глаз с Элен. Девочка насторожена, она чувствует, что делается что-то ей уже знакомое. И сама делает движение пальцами. Это — слово «пирожное». Смысл движения ей неведом, но девочка его сде­лала, желая вступить в общение с мальчиком. Это — впервые. Учи­тельница очень осторожными движениями складывает теперь пальцы Элен — получилось новое слово: молоко. Элен послушно шевелит пальцами. И Энни протягивает ей кружку молока.

На сцене абсолютная тишина. Только быстрые, решительные же­сты Бенкрофт и точно зачарованные движения Патти. Идет сложней­ший научный опыт: перед объективом ученого — душа. Ожило ли сознание, или действуют лишь усвоенные рефлексы?

Учительница сажает девочку на постель. И та сама начинает раздеваться. Снимает башмаки, платье — делает все это очень мед­ленно, спокойно, и вы не можете оторвать взгляда от этих столь за­урядных занятий. Потому что с радостью понимаете: девочка свои страшные, бессмысленные движения сделала целесообразными. Зна­чит, уже приоткрылась маленькая щелочка в душе, через которую нашла себе выход энергия.

Энни осторожно, точно боясь разбудить в девочке прежнее, уло­жила ее в постель. Девочка лежала в белой рубашке, светлые волосы разметались по подушке — она, оказывается, даже красива, эта Элен Келлер.

А наутро в комнату вошел знакомый белый дог, девочка обняла собаку, прижалась к ней и стала что-то ей «говорить». Начал рабо­тать инстинкт общения; слепая, еще не понимая, что значат ее дви­жения, понимает, для чего они.

Наступает час завтрака — и новое достижение: она сама вскараб­кивается в кресло, сама подвязывает салфетку, садится и ждет. Учи­тельница ставит перед ней тарелку. Но Элен ждет. А где ее ложка?

Все это — «микродела», но огромная значительность их очевидна. Отрабатывается человеческая автоматика, усвоены азы общественной дисциплины. Энергия натуры после бурных диких вспышек обретает регулярную пульсацию. Мир воспринимается девочкой уже не враж­дебно, а как среда, в которой она живет и от которой ждет блага.

Удивительно состояние зрителей, которые, кажется, забыли о те­атре: они в лаборатории человековедения, они свидетели сложнейших и тончайших опытов подлинного инженера человеческой души Энни Саливан.

Но вот наступает и последний день двухнедельного срока.

Учительница вводит в столовую опрятно одетую, смирную Элен. Ее сажают в центр стола. Все в умилении. Девочка сама повязала салфетку, нащупала ложку. Все занялись едой.

И вдруг — ложка летит в сторону, салфетка сорвана. Энни кор­шуном взлетает со своего места. Вскакивают и остальные. Элен сжа­лась в клубок. Предстоит бой. Учительница гневно топает ногой. Отец кричит, что он не позволит истязать свою дочь. Учительница кричит, что девочка, попав в прежнюю обстановку, вернулась к ста­рому, что она сейчас проверяет ее, что если теперь хоть чуть-чуть ослабить дисциплину, вся работа погибнет. Погибнет Элен! Но отец

¶упрямо настаивает на своем: он сам возьмется за воспитание, пусть оставят в покое его дочь! Хлопнув дверью, Энни Саливан уходит.

Тишина. Элен сидит неподвижно.

Взрослые едят, тихо постукивают ложки. Все идет отлично, не надо обращать внимания на детей, когда они немного капризничают. Девочка успокоится, и все будет хорошо.

Но через секунду злой звереныш пробуждается, привычная обста­новка сработала, и старые рефлексы вспыхнули вновь. Скатерть с по­судой летит на пол, стул опрокинут. Бурные инстинкты снова на сво­боде. Девочке но-своему даже радостно жить в этой стихии, как жи­вотному; энергический дух разрушения ей мил.

Энни врывается в комнату. Родители выдворены, начинается обычная возня. Девочка, ненавидящая учительницу, вырывается во двор — Энни за ней. Элен подлетает к водопроводной колонке. Она в страшном исступлении — не зная, куда деть свою энергию и случай­но ухватившись за водопроводный рычажок, начинает с невероятной силой качать воду, как бы изливая свою истерику в этих движениях. Вода хлещет большой струей. А девочка, слившись с рычагом, все сильней и сильней его раскачивает...

Тут в нашем рассказе надо сделать секундную остановку и сооб­щить читателю, что мать Элен как-то говорила учительнице, что ее крохотная дочка до своей болезни произносила слово «вода», вернее первый слог этого слова. И после этого учительница много раз скла­дывала пальцы девочки в это слово.

И вот, когда девочка в исступлении дергала рычаг, учительница, чтобы прекратить эту дикую истерику, двумя ладонями стала брыз­гать ей в лицо водой.

И чудо свершилось. Девочка застыла на месте, лицо ее мгновенно просветлело, и она, опустив рычаг, медленно, но очень внятно начала говорить: «во! во! во!» — и тут же стала показывать это слово пальцами.

Чудо свершилось! Контакт сработал — знак и смысл слова сли­лись воедино. Сверкнула идея, заработал разум, родился человек.

Маленькая Патти Дюк молниеносно преобразилась. Откуда у этой тринадцатилетней американской девочки могло появиться такое пла­менное, вдохновенное чувство! Кажется, никакое искусство не может возжечь той Прометеевой искры человечности, которая засияла во взоре юной артистки. Ее подхватил и понес порыв восторга от позна­ния мира и себя.

Страшные шлюзы дрогнули и упали; схватив за руку учительни­цу, Элен заметалась по двору, а та, держа свою ученицу в объятиях, опустилась с ней вместе на колени и, заставляя щупать землю, дела­ла движения пальцами, которые девочка тут же повторяла. Повторя­ла мгаовенно, радостно и уже не механически, а познавая предмет, и тут же мчалась к другому предмету. Ее движения стали воистину окрыленными, лицо сияло необыкновенной радостью. Со стремитель­ной силой она подскочила к двери и стала энергично дергать за шнур звонка. Учительница сделала движение пальцами, Элен подхватила, и, когда она сделала знак, обозначавший слово «колокол», звон до-

¶машнего колокольчика перешел в удары огромного соборного коло­кола.

Бил иабат победы, мерными величественными ударами колокол вещал о совершившемся чуде!

А новорожденная душа мчалась к матери и пальцами говорила «мама»; она бросилась к учительнице, и пальцы выстраивали слово «учительница». Элен обняла ставшую перед ней на колени и плачу­щую от радости Эпни, и ее маленькие руки сложились крестным зна­менем человечности — девочка как бы сказала: «Я люблю тебя!»

Падал занавес — и казалось, что Элен Келлер все дальше и даль­ше будет спрашивать, узнавать, мыслить и действовать, что она стре­мительно и жадно, уже не теряя ни секунды, будет становиться лич­ностью, становиться воистину чудом природы — человеком.

...Отвоевана одна душа, отвоевана ценой огромных нравственных усилий и пущена в мир.

Огни Бродвея движутся на нас сплошной лавиной, в этом непо­мерном блеске есть что-то зловещее. Именно сюда входит отвоеван­ная душа — в жизнь, переполненную чудовищными нарушениями главных устоев человечности. И оптимистический финал спектакля обретает трагическую окраску,