Шарлотта. — У меня от тебя голова кружится, — сказал Шон, когда я вошла в конференц-зал

— У меня от тебя голова кружится, — сказал Шон, когда я вошла в конференц-зал.

Амелия сновала взад-вперед, запустив руки в копну своих встопорщенных волос. Заметив меня, она обернулась.

— Я тебе вот что скажу, — затараторила она. — Я знаю, что ты хочешь меня убить, но это будет не самый разумный поступок в здании суда. Тут же, понимаешь, копы повсюду, да и папе придется тебя арестовать…

— Я не собираюсь тебя убивать, — сказала я.

Она остановилась.

— Нет?

Почему я раньше не замечала, какой красавицей выросла Амелия? Огромные миндалевидные глаза под идиотской челкой. Естественный румянец на щеках. Аккуратный ротик бантиком, маленькая котомка с секретами. Я поняла, что она не похожа ни на меня, ни на Шона. Больше всех она была похожа на тебя.

— Твои действия… Твои слова … Я могу их объяснить.

— Я просто не хочу ехать в Бостон! — брякнула Амелия. — В эту дурацкую больницу. Вы меня оттуда не заберете.

Я перевела взгляд на Шона, потом снова на тебя.

— Пожалуй, не стоило принимать это решение, не посоветовавшись с тобой.

Амелия недоверчиво прищурилась.

— Ты, возможно, и злишься на нас, но на самом деле ты пообещала Гаю Букеру выступить на суде не поэтому, — продолжала я. — Мне кажется, ты просто хотела защитить свою сестру.

— Ну, — протянула Амелия, — наверное.

— Как же я могу злиться на тебя, когда ты поступаешь точно так же, как я?

Амелия кинулась мне в объятия с ураганной силой.

— Если мы победим, — пробормотала она, уткнувшись мне в грудь, — вы купите водный мотоцикл?

— Нет! — в один голос ответили мы с Шоном.

Он встал, не вынимая рук из карманов.

— Если ты выиграешь этот суд, я бы хотел вернуться домой насовсем.

— А если проиграю?

— Ну, тогда я все равно хотел бы вернуться домой насовсем.

Я поглядела на него поверх макушки Амелии.

— Умеешь ты торговаться, — сказала я с улыбкой.

По пути в Диснейленд, дожидаясь самолета, мы перекусили в мексиканском ресторанчике в аэропорту. Ты заказала кесадилью, Амелия — буррито. Я выбрала тако с рыбой, а Шон — чимичангу. Даже неострый соус показался нам слишком пряным. Шон убедил меня выпить «Маргариту» («Ты же не пилот»). Мы обсудили представленное в меню «жареное мороженое»: как такое возможно? Разве оно не растает на сковороде? Мы спорили, на какие аттракционы нужно отправиться первым делом.

Тогда возможности простирались перед нами, как красная ковровая дорожка. Тогда мы думали лишь о том хорошем, что будет дальше, а не о том плохом, что уже случилось. На выходе хостесса — конопатая девушка с сережкой в носу — подарила нам по воздушному шарику с гелием.

— И зачем, спрашивается? — недоумевал Шон. — На борт их все равно нельзя брать.

— Не всем событиям в жизни можно найти объяснения, — наставляла я, беря его под руку. — Живи, как нормальный человек.

Амелия прогрызла в своем шаре дырочку и присосалась к ней губами. Она сделала глубокий вдох и посмотрела на нас с блаженной улыбкой.

— Привет, родаки! — сказала она тонюсеньким голоском.

— Бог его знает, чем их надули…

— Чем-чем… — пропищала Амелия. — Гелием, чем же еще.

— Я тоже хочу! — сказала ты, и Амелия показала тебе, как вдыхать газ.

— Мне не нравится, что они дышат гелием…

— Живи, как нормальный человек, — усмехнулся Шон, кусая свой шар.

Они все заговорили со мной одновременно, и их голоса слились в какую-то комедию, птичий хор, звуковую радугу.

— Давай же, мама! — подначивала ты. — Ну давай!

И я послушалась. Гелий слегка обжег мне горло, когда я проглотила его залпом. Я почувствовала зуд в голосовых связках.

— А может, оно и неплохо, — пискнула я.

Мы спели «Греби, греби, греби на своей лодке». Мы прочли «Отче наш». А когда какой-то мужчина в деловом костюме спросил у Шона, не знает ли тот, где выдача багажа, Шон глубоко вдохнул из шарика и сказал:

— Главное, не сворачивайте с дороги, вымощенной желтым кирпичом.

Я и не помню, когда столько смеялась и чувствовала себя такой свободной, как в тот день. Может, меня окрылил гелий, внушивший мне, что я смогу улететь в Орландо без всякого самолета. А может, тот факт, что, как бы мы себя ни разубеждали, в те минуты мы все-таки были какой-то другой семьей.

Прошло уже четыре часа, а присяжные так и не объявили вердикт. Шон успел уже съездить в больницу и позвонил сказать, что уже едет обратно. Амелия писала хокку на белой доске в конференц-зале:

Помогите! Я

За этой белой доской.

Не стирайте мел.

Правила просты:

Больше правил вовсе нет.

Не повезло. Жаль.

Я пошла в туалет уже в третий раз после роспуска суда. В туалет мне на самом деле не хотелось, я только включала воду и споласкивала лицо. Я постоянно твердила себе, что ничего страшного не произошло, но я себя обманывала. Нельзя довести свою семью до грани — и прикинуться, будто это пустяк.

Нельзя пережить такое и прикинуться, что катастрофа миновала бесследно. Если я затеяла этот суд, чтобы успокоить совесть, то как я могла смириться с чувством вины, которое в итоге овладело мной еще полнее?

Я вытерла лицо и стряхнула капли со свитера. В тот миг, когда я бросила бумажное полотенце в мусор, из кабинки раздался шум спущенной воды. Дверь открылась, и я отступила от раковины, невольно наткнувшись на человека, который пытался выйти.

— Извините, — буркнула я и только тогда поняла, что это Пайпер.

— И ты меня извини, Шарлотта, — тихо вымолвила она.

Я молча на нее посмотрела. Какая, казалось бы, ерунда, но я заметила, что она теперь пахнет иначе. Что-то сменила: не то духи, не то шампунь.

— Значит, ты всё-таки признаешь, что ошиблась?

Пайпер покачала головой.

— Нет. Я не ошиблась. По крайней мере, в профессиональном смысле. Но в личностном плане… Мне жаль, что всё так получилось. И мне очень жаль, что у тебя не родился здоровый ребенок, которого ты так хотела.

— Ты хоть понимаешь, что за все эти годы ни разу не произнесла этих простых слов?

— Ты должна была сказать, что ждешь их от меня.

— Нет, ничего я не должна была говорить.

Я старалась не вспоминать, как мы с Пайпер сидели на катке и читали в газете объявления о знакомствах, пытаясь обнаружить там идеальные пары. Как мы гуляли с твоей коляской, разбивая воздух вокруг себя столькими беседами, что три мили пролетали за одну секунду. Я старалась не вспоминать, что относилась к ней, как к сестре, и надеялась, что вы с Амелией будете так же близки.

Я старалась не вспоминать об этом, но все равно вспоминала.

Дверь в туалет вдруг распахнулась.

— Вот вы где! — с облегчением вздохнула Марин. — Присяжные вернулись.

Она удалилась, а Пайпер поспешно сполоснула руки. Когда мы шли обратно к залу суда, я слышала ее шаги у себя за спиной. Совсем близко. Но ноги у нее были длиннее, и в конце концов она меня догнала.

Едва мы, бок о бок, перешагнули порог, нас ослепили десятки фотовспышек. Марин потащила меня, ухватившись за запястье. Во всей этой суматохе мне показалось, что Пайпер шепнула мне «прощай», но поверить в это было сложно.

Вошел судья, и мы расселись по местам.

— Мадам председатель, — сказал он, развернувшись к присяжным, — вы вынесли вердикт?

Председателем была миниатюрная, похожая на пичугу дамочка в очках с толстыми стеклами.

— Да, Ваша честь. В деле «О’Киф против Рис» суд решил в пользу истца.

Марин говорила, что в семидесяти пяти процентах случаев дела об «ошибочном рождении» решаются в пользу ответчика. Она вцепилась мне в плечо.

— Это же вы, Шарлотта!

— Суд постановил, — продолжила председатель, — компенсировать ущерб в размере восьми миллионов долларов.

Я помню, как рухнула в кресло, пока на галерке гремели торжествующие возгласы. Пальцы онемели, дыхание сперло в груди. Я помню, как Шон и Амелия пытались удержать меня. Я слышала возмущенные крики родителей детей-инвалидов, оккупировавших островок зала, слышала, как они меня оскорбляли. Я слышала, как Марин говорит репортерам, что это самая крупная сумма компенсации в истории штата Нью-Гэмпшир и что справедливость сегодня восторжествовала. Я искала в толпе Пайпер, но ее уже там не было.

Сегодня, когда мы поедем за тобой в больницу, я скажу, что всё наконец-то закончилось. Я скажу, что теперь у тебя будет всё, чего только пожелаешь, что тебе не о чем беспокоиться и денег хватигг до конца жизни — и твоей, и моей. Я скажу, что мы победили, что вердикт озвучен… Но сама я в это не верила.

В конце концов, если я выиграла этот суд, то почему улыбка у меня натянута, как кожа на барабане, а в груди так тесно?

Если я выиграла этот суд, то почему у меня такое впечатление, будто я проиграла?

Плач — просачивание излишней влаги на поверхность.

Выпечка, как и люди, может плакать, когда что-то не получилось. Безе — это только взбитые белки и сахар; есть их нужно сразу же. Если замешкаетесь, на глазури проступит вода. Произойдет так называемый «плач»: на белых верхушках образуются крохотные капельки. Существует множество теорий, как это предотвратить: одни советуют использовать белки лишь свежих яиц, другие — замешивать ультрамелкий сахар, третьи — добавлять кукурузный крахмал. Если вам интересно мое мнение, то я знаю один безотказный метод.

Не готовьте, когда у вас разбивается сердце.