Фольклорная субкультура

Хотя в фольклористике утвердилось понимание фольклора как поэтически-

музыкально-танцевально-актерской сферы художественного творчества, я предлагал,

полемизируя с автором прекрасного исследования «Эстетика фольклора» В. Е. Гусевым,

расширить смысл данного понятия, дабы оно охватывало и «пластический фольклор», то есть и

художественные ремесла, и крестьянскую архитектуру, поскольку их эстетические принципы

едины с принципами «мусических», говоря греческим термином, искусств; но с более широкой

— культурологической — точки зрения есть все основания присоединиться к точке зрения В.

С. Цуккермана и восстановить первоначальное значение термина «фольклор» — «народная

культура»; применительно к рассматриваемому нами этапу ее истории именно в таком,

широком, смысле рассматривает ее в своих исследованиях А. Я. Гуревич, оговаривая при этом

— с чем нельзя не согласиться — взаимовлияние и даже взаимопроникновение фольклора и

других субкультур этого времени: «То, что называют фольклорной, или народной, культурой,

отнюдь не было чуждо образованной части общества, в том числе и духовенству. Вместе с тем

мы не в состоянии обнаружить в имеющихся средневековых текстах фольклорную культуру "в

чистом виде", и не только потому, что ее носители были лишены возможности запечатлеть

свои взгляды в письменности. Причина коренилась, видимо, в том, что такой "беспримесной"

народной культуры в средние века уже не существовало. В сознании любого человека эпохи,

даже самого необразованного и темного, жителя "медвежьего угла", так или иначе имелись

какие-то элементы христианского, церковного, мировоззрения, сколь бы ни были они

фрагментарны, примитивны и искажены. С другой же стороны, в сознании даже наиболее

образованных людей, опирающемся на Священное писание и прошедшем выучку у

патристики, библейской экзегетики и аристотелизма, не мог не таиться, пусть в угнетенном, латентном, виде, пласт

народных верований и мифологических образов. Соотношение всех этих компонентов у

образованной элиты и необразованной массы, разумеется, было различным, но многослойность

и противоречивость сознания — достояние любого человека той эпохи, от схоласта,

церковного прелата и профессора университета до простолюдина».

К этому тезису следовало бы лишь добавить, что если не сводить фольклор к текстам

вербальным, но рассматривать и вещественные формы воплощения народного сознания, в

которых технико-конструктивная основа была «окутана» в подавляющем большинстве случаев

эстетическими, художественными, мифологическими смыслами, тогда источниковедческая

база культурологического анализа фольклора существенно расширится и мы получим доступ к

глубинным и имманентно ему принадлежащим слоям его содержания. Именно тут коренится

главный аргумент в пользу такого широкого, целостно-деятельностного понимания

фольклора, обусловливаемого невыделенностью художественной деятельности из

материально-производственной, медицинской, культово-обрядовой практики. А это свойство

фольклора объясняется стабильностью образа жизни и труда крестьян, которая вела к

консервации тех принципов, на которых строилась первобытная культура — синкретизма

материально-духовно-художественной деятельности, органической вплетенности

эстетического сознания в целостно-недифференцированное — познавательно-ценностное,

эмоционально-рациональное — отношение крестьян к природе, категориальной аморфности

их эстетического сознания и морфологической аморфности их художественной практики. Близость фольклора к первобытной культуре проявлялась и в том, что народное творчество

было коллективно-анонимным, что оно не знало письменности как способа отчуждения,

закрепления и трансляции накопленного опыта, знаний и представлений, что образно-

эмоциональное начало безусловно преобладало в нем над интеллектуально-рациональным,

поскольку сама земледельческая практика не стимулировала развитие левополушарной

деятельности мозга.

Вполне естественно, что фольклор обладал чрезвычайно широким разнообразием форм,

даже в пределах одной национальной культуры, ибо зависел и от особенностей природной

среды, и от складывавшихся в каждой местности и обладавших необыкновенной стойкостью

традиций, и от весьма ограниченных контактов между крестьянами не только разных стран, но и разных районов одной страны; это разнообразие проявлялось

во всех сферах народной культуры, начиная с особенностей жилища, одежды, утвари и кончая

диалектальными чертами речи. И в то же время фольклор сохранял повсеместно некие

структурные черты, которые позволяют отличать произведения народного творчества от

изделий профессионализированного городского ремесла, как отличались труд и быт

крестьянина и горожанина.

В основе фольклорной субкультуры лежал — как и во всех других случаях — тот образ

жизни, который крестьянство вело в условиях раннего феодализма и который оказывался

достаточно стабильным, слабо и с большим опозданием реагируя на изменения,

происходившие в жизни города. А в рассматриваемую нами сейчас эпоху этот образ жизни Э.

Поньон в монографии «Повседневная жизнь Европы в 1000 году» описывает весьма колоритно

и эмоционально: «Как же эти сервы, вилланы и все промежуточные сословия... воспринимали

мир? Их хижина, их поле, их скот, ближний лес; замок, куда следовало относить большую

часть плодов своего тяжелого труда и откуда не следовало ждать ничего хорошего;

деревенский базар; церковь — стоило бы спросить, что она для них значила? А вокруг —

сплошные опасности. На небесах — дождь, когда нужно солнце, и солнце, когда нужен дождь.

На горизонте — солдаты соседнего сеньора или войска короля, направляющиеся в поход; и те

и другие имели обыкновение для начала разорять окрестные деревни. Можно было укрыться в

замке, угнать туда скот, возможно, перетащить туда запас зерна. Но от еще не снятых хлебов и

от хижин уже не оставалось ничего, кроме золы». При всех отличиях описанной здесь жизни

французского крестьянина от жизни немецкого, русского или китайского земледельца,

различия эти касались внешней стороны их бытия, так сказать «этнографической», но не

затрагивали самой сути практического его отношения к природе, а затем и выраставших из

него психологии и идеологии, религиозного, нравственного, эстетического, художественного

сознания, то есть того, что лежало в основе крестьянской культуры.

Искусство, как и всегда, было ее самосознанием, хотя и не оторвавшимся еще от пуповины,

связывавшей его с практикой народной жизни. Поэтому, подобно его первобытному

предшественнику, оно не изображало все эти тяготы, трагические коллизии народной жизни,

но в песнях, сказках, росписях бытовых вещей и орудий труда противопоставляло ее

драматической реальности некое фантастическое, идеальное бытие, отчасти еще связывая

эти образы с магией, с заклинаниями и заговорами, а отчасти уже видя в них реализацию своего права на собственный творческий

вымысел, своего рода игру, преодолевающую тяготы бытия свойственным игре

демистифицированным способом. И во всех сферах своего проявления фольклорное сознание

утверждало порождавшийся реальным производственным контактом земледельца с природой и

постоянными воинскими схватками народов культ физической силы, которая только и могла

противостоять мощи природных сил, — отсюда типичные для фольклора всех народов образы

богатырей, великанов, сапог-скороходов, гигантских мечей

Разумеется, став подсистемой феодальной культуры, фольклор не мог не испытывать

влияния завоевывавшего господство и крайне репрессивного нового религиозного сознания,

как и влияния новых экономических отношений, исходивших из города, и эстетических

требований обитателей феодальных замков, чей досуг должны были заполнять крепостные и бродячие артисты, жонглеры, музыканты, скоморохи... Чем активнее развивался этот процесс

на протяжении тысячи лет, тем менее «чистым» оказывался фольклор, но одновременно и сам

он влиял на другие подсистемы феодальной культуры (вспомним показанное M. M. Бахтиным

воздействие «смеховой культуры» европейского средневековья на творчество Ф. Рабле;

сошлюсь и на более позднее обращение к фольклору деятелей русской культуры — А.

Пушкина, М. Кольцова. М. Глинки, Н. Римского-Корсакова, членов абрамцевского и

талашкинского объединений художников). Однако в своем собственном, средневековом, качестве фольклор был своего рода «звеном связи»

первобытной культуры с формировавшейся на ее почве земледельческой культурой

феодального общества.

По сути дела, все формы монотеистических религий не просто заменяли языческие

верования и обряды, с какой бы жестокостью они ни насаждались, но приспосабливались к

вытеснявшимся ими мифологическим представлениям и культовым процедурам, образуя

различные синтетические формы — H. M. Никольский назвал их «причудливой амальгамой»,

Г. А. Носова, посвятившая этому явлению специальное исследование «Язычество в

православии» — «синкретическим комплексом», А. Я. Гуревич — «причудливым сплавом

христианства с «фольклорной» культурой масс». И католическая, и православная церковь так

ничего и не могли поделать ни в Европе, ни в Африке, ни в Америке, ни в России с этой силой

традиционализма крестьянского сознания, потому что она порождалась стабильностью

земледельческой практики и ее неспособностью преодолеть полную зависимость земледельца

от матери-кормилицы — Природы. Очень хорошо воспроизвел психологию французского

крестьянина в этой историко-культурной ситуации только что цитированный французский

медиевист Э. Пиньон: крестьяне, «..жившие в атмосфере, созданной христианской

аристократией и христианским духовенством, которым принадлежала обрабатываемая ими

земля и от которых они непосредственно зависели, либо как сервы, либо как арендаторы, —

эти крестьяне в целом приняли практику, предписанную официальной религией, однако

сохранили и свою самобытность. Конечно, не один из них втайне, а порой и открыто, отвергал

Бога и святых, которых ему навязали; кроме того, многие верили, что древний Гарган может

отомстить тем, кто ему изменил... Ведь в конце концов, если Христос и бог, то это не означает,

что Гарган не бог и что он не существует». Совершенно очевидно, что, заменив имя Гаргана

(известного нам благодаря роману Ф. Рабле как Гаргантюа) на имена местных языческих

божеств, эту характеристику можно отнести и к тому, что происходило после крещения в

Америке, в Африке, на Руси. В. В. Бычков приводит в своем исследовании русской

средневековой эстетики слова краковского епископа Матвея, сказанные в XII веке: русский

народ «..Христа лишь по имени признает, а по сути в глубине души отрицает», и слова некоего

кардинала, который еще в XV веке писал: «Русские в такой степени сблизили свое

христианство с язычеством, что трудно было сказать, что преобладало в образовавшейся смеси:

христианство ли, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее

христианское вероучение». И уже от своего имени историк отметил существование на Руси

«..многочисленных приверженцев старины, блюстителей отеческих обычаев, которые на

протяжении многих веков... продолжали держаться языческих традиций, иногда лишь внешне

замаскировав их под христианские»; и в этом отношении, подчеркнул он, «..Русь отнюдь не

была исключением».

Приведу характерный пример — переживание самим представителем фольклорного

сознания столкновения в нем язычества и христианства: Д. Локвуд в книге «Я — абориген»

описал рассказ австралийского аборигена Вайпулданья о процессе его вхождения в

цивилизацию, и, в частности, о религиозном аспекте этого драматического процесса: «Я

посещал воскресную школу миссии и крестился в христианской церкви. После этого мне

всегда было трудно примирить традиции моего народа, наши верования и ритуалы со словом

Божьим.

Я испытывал замешательство, да и по сей день продолжаю его испытывать. Могу ли я не

верить в то, чему меня учили старейшины? Как сочетать непоколебимую веру в Землю-мать и

Змею-радугу со Святой троицей? Что думать о своих родичах, которые в воскресенье молятся в

христианской церкви, а в понедельник истово распевают гимны на площадке для корробори?»

Впрочем, стоит ли удивляться этой силе традиционализма в сознании людей, недалеко

ушедших от первобытного состояния, если во всей духовной жизни цивилизованной Византии,

по заключению 3. В. Удальцовой, «..наблюдается удивительное смешение языческих и

христианских идей, мыслей, образов, представлений, колоритное соединение языческой

мифологии с христианской мистикой»? Естественно, что в фольклоре такое «колоритное

соединение» удерживалось особенно прочно и долго.

«Фольклорное сознание, фольклорная религия, — писали 3. Миркина и Г. Померанц в

очень интересной книге "Великие религии мира", — основаны на господстве памяти. Новое приходит скорее нечаянно, чем нарочно». Ибо при всех этнографических различиях этих

историко-культурных ситуаций «господство памяти» — явление не имманентно-психологическое, по деятельностно-практическое по своей обусловленности, посколькутрадиционализм в сознании крестьянской массы порождался ее практической жизнью.Фольклор, во всех его деятельностных проявлениях, фиксировал такой строй психологии, унаследованный культурой феодализма в первобытном обществе; он и по сиюпору сохраняется в странах Востока, еще не вышедших за пределы аграрной основыпроизводственного бытия. Вполне естественно, что, хотя в России фольклор умер вместе сфеодальной деревней, сами традиционалистские позиции сохраняются в сознаниисовременных наследников славянофилов, народников, почвенников, которые пытаются

вывести «русскую идею» из прошлого народной жизни, не понимая того, что это духовное порождение земледельческой культуры, которое, при всем своем поэтическом обаяниисвязанном с ощущением родства человека с природой, почитанием предков, общинным бытом,безвозвратно уходит в прошлое, как в индивидуальной жизни безвозвратно уходит детство...Вместе с тем, глубинные основания этого «нижнего» слоя культуры феодального обществаостанутся во многом непонятными или поверхностно объясненными, если мы не раскроемсвязей фольклорной — в отмеченном широком ее понимании — субкультуры с бунтарскимпотенциалом крестьянства, который систематически прорывался в восстаниях и войнах,сотрясавших Европу на протяжении всего Средневековья, а Россию и Китай вплоть догражданских войн XX века, которые, несмотря на организовывавшую их и идеологическиобосновывавшую деятельность пролетарских коммунистических партий, были крестьянскими войнами, и их идеология была мифологичной — именно в типичном для крестьянскогофольклора превращении Пугачева в истинного, законного царя-батюшку или в религиозном посути своей поклонении Ленину, который воспринимался если не как царь, то как воплощение

Бога, — оттого с его портретами ходили как с иконами, а его, и затем Сталина, скульптурные изваяния, вопреки неприятию православием скульптуры, но благодаря сохранениюкрестьянством, особенно стойко на Урале, языческой традиции скульптурного изображения божества, заполонили всю страну, органично воспринимаясь народом, — точно так же, как воспринял он и поныне поддерживает отвечающее фольклорно-мифологическому строю сознания мавзолейное захоронение своего «светского бога»... Такова продолжающаяся до наших дней жизнь фольклорного сознания в России и тех

восточных странах, которые оставались и в XX веке крестьянскими по основной массе народонаселения, тем самым сохраняя основы субкультуры, порожденной им в далеком, но не изжитом поныне, феодальном прошлом.

35. Какие характерные черты имеет культура феодального общества как исторический тип?

Проведенный анализ строения культуры феодального общества и описание каждой из четырех основных субкультур, выявляющее ее своеобразие, отличие от трех других при достаточно тесных с ними контактах, позволяет вернуться к целостному ее рассмотрению и определению ее места и роли в истории мировой культуры.

1. Отмечу, прежде всего, саму эту структурную расчлененность, субкультурную гетерогенность, неизвестную всем прежним историческим типам культуры. Эта ееособенность отразила влияние на культуру строения феодального общества, его социальнойрасчлененности, закрепленной юридически в его делении на сословия, различавшиеся бытийно, практически по их образу жизни, порождавшимся им структурами общественной психологии и первоначальному теоретико-идеологическому осознанию этой социально- исторической ситуации. Сказанное не означает, будто во всех дофеодальных типах культурыне было никаких внутренних различий, но особенности культового и светского искусства,например в Древнем Египте, или аристократической и демократической идеологий в ДревнейГреции, или городской и крестьянски-фольклорной обрядности не принимали характера самостоятельных субкультур.

2. Существенно, во-вторых, что структурная расчлененность общего пространства средневековой культуры не лишала ее единства, позволяющего употреблять понятия «культура феодального общества» или «феодальная культура» как теоретические дефиниции, не сводящиеся, при их корректном употреблении, к обозначению одной только ее религиозной или бюргерской субкультуры, но эксплицитно или имплицитно имеющие в виду именно ее гетерогенную целостность, образуемую не только синхронностью этих субкультур в едином «теле» каждой национальной культуры, но и их взаимодействием в реальном бытии и развитии

феодального общества. Приведу пример, представляющийся достаточно характерным, взаимного влияния двух его субкультур: с одной стороны — об этом уже шла речь — богатство орнаментального декора католического храма, культовой утвари, одежды священнослужителей было явным распространением эстетического отношения аристократии к своему дому на Дом Божий; с другой стороны, «идеализация воинских доблестей», как отметила 3. В. Удальцова, привела к тому, что в Византии «..на мозаиках и фресках, иконах и эмалях, на изделиях из слоновой кости и небольших походных иконках из стеатита все чаще появляются изображения святых-воинов: Димитрия Солунского, Феодора Стратилата («полководца»), Федора Тирона («новобранца») и особенно св. Георгия. Иконографические образы этих персонажей милитаризуются», причем «..образ Георгия-воина приобрел огромную популярность в странах Юго-Восточной и Восточной Европы, особенно наРуси».

3. Принципиально важна, в-третьих, типологическая однородность всех национальных модификаций культуры феодального общества, еще не знающей распадения напротивостоящие друг другу «Запад» и «Восток». Несомненно, что в эту эпоху под влияниемцелого ряда факторов складываются своеобразные психологические структуры, ментальности,образы жизни, стили поведения, формы деятельности разных народов, имеющие то более, томенее ярко выраженное национальное своеобразие; вместе с тем, различие, к примеру, междуиспанцами и скандинавами было не меньшим, чем между испанцами и арабами или же междуварягами и русскими, а конфликты русских князей и татаро-монгольских ханов проистекали неиз более острого непонимания друг друга, чем то, которое разделяло и первых, и вторых;поэтому противостояние Москвы и Казани имело не более фундаментальные основания, чемсоперничество Москвы и Новгорода или столкновения маньчжуров и китайцев. В этой связипредставляется вполне обоснованным заключение А. Я. Гуревича и Д. Э. Харитоновича, что врезультате крестовых походов, в ходе которых «..западные европейцы вступили в тесныйконтакт с иной цивилизацией, во многом отличавшейся от западно-европейской», и, несмотря

на военные и религиозные конфликты, «..европейцы научились видеть в мусульманах не только врагов», но и носителей позитивных нравственных качеств: так, «..Саладин поразил воображение европейцев и надолго остался в их памяти как идеальный рыцарь и мудрый правитель». Неудивительно поэтому, что в отличие, например, от А. Д. Михайлова, выделившего традиционным для литературоведения образом французский рыцарский роман в качестве предмета скрупулезного изучения, Е. М. Мелетинский в монографии, посвященной исследованию «происхождения и классических форм» данного жанра, объединил рассмотрение

«бретонского» романа, «романического эпоса» Ближнего Востока и Закавказья и японского куртуазного романа того же примерно времени (XI—XII вв.), ибо при всех особенностях каждой национальной модификации данного жанра типологически они были едины; но уже применительно к следующей эпохе —

эпохе Возрождения — подобное объединение Запада и Востока было бы невозможным — уже

потому, что Возрождение их разъединило.

Напомню уже отмечавшуюся ситуацию выбора киевским князем Владимиром

монотеистической религии, которая должна была сменить на Руси язычество, — как

свидетельствует летопись, он колебался между чисто западным католицизмом, византийским

вариантом христианства, приобретшим известные черты восточного миросозерцания, и двумя

собственно восточными формами религиозного сознания — иудаизмом и исламом; сама

возможность выбора говорит о том, что различие между этими четырьмя конфессиями было не

столь существенным, как их однородность. Наконец, не раз рождавшаяся утопическая идея

объединения всех конфессий в единую мировую религию, породившая и созданное в XIX веке

персом Бах-Улла учение «бахаи», а в XX — поэтический замысел автора «Розы мира» Д.

Андреева, говорит и о сохраняющихся в индустриальной цивилизации пережитках архаической

для нее религиозно-мифологической формы сознания, и об однотипности всех ее форм, более

близких друг другу, чем все они — общественному сознанию эпохи научно-технического

прогресса.

Все сказанное означает, что на данной ступени исторического развития человечества

дифференцирующая («центробежная») сила расовых и этнических различий была меньшей,

чем интегрирующая («центростремительная») мощь социокультурных факторов,

действовавших стереотипно на Западе и на Востоке, на западе и на востоке Европы, в

Передней и Средней Азии.

4. Наконец, последним — по логике описания, но не по значению! — было то, что культура феодального общества оказалась последней исторической модификацией традиционной культуры, поскольку в ее основе сохранялось соответствовавшее практическому бытию земледельческих пародов мифологическое сознание, независимо от конкретной его формы — христианской, мусульманской, буддийской, католической или православной, ортодоксальной в

обоих случаях или сектантско-еретической, или, наконец, так или иначе контаминировавшей ту или иную форму единобожия с той или иной разновидностью язычества. Правда, многие этнографы различают «архаические общества» и «традиционные», но это не помешало, например А. К. Байбурину, признать, что и тут и там ритуал является носителем «традиционныхпрограмм поведения», следовательно, к жизни первых понятие «традиционная» относится не в меньшей степени, — полагаю, в несравненно большей! — чем ко вторым. И хотя В. В. Бычков в исследовании древнерусской эстетики, практической и теоретической, стремился выявить ее национальное своеобразие, он не мог не заключить, что и на Руси эстетическое сознание «..следовало важнейшему принципу средневековой культуры — традиционализму». Дальнейшие же судьбы культуры землян разошлись: на азиатско-африканском востоке и востоке Европы, сохранявших земледельческую доминанту общественного производства и подчиненную административным, культовым и военным нуждам изначальную роль городов, соответственно оставался неизменным, при всех его частичных «подвижках», инвариантен традиционный тип культуры, как бы ни различались его модификации в разных странах, да и

в разных областях одной и той же страны, тогда как Запад — прежде всего запад Европы, а с XVIII века и ее собственные восток и север, и север Американского континента, и расположенная на юге Австралия, а затем, в XIX и XX веках, страны, расположенные и в других географических регионах нашей планеты — противопоставили традиционалистскому сознанию право свободной личности на познание, осмысление и преобразование мира, природного, социального и культурного. Так возник разрыв между двумя типами культуры — традиционным и инновационным, каноническим и креативистским, коллективистски-анонимным и персонально-личностным, основанными на подчинении и на свободе, на монархической и демократической организации социального бытия, опирающихся на мифы и на науку, на мистическую веру и на рациональное знание. Разрыв этот углублялся по мере

укрепления стабильности Востока и убыстрения темпа научно-технического развития Запада в ходе осуществлявшихся им одно за другим революционно-демократических преобразований

36. Какой вклад внесла эпоха Возраждения в развитие мировой культуры?

Культура эпохи Возрождения

Эпоха Возрождения – одна из самых загадочных эпох в развитии европейской культуры. Кажущаяся простота и очевидность рассмотрения проблем возникновения и функционирования культуры этой эпохи, широкая известность величайших имен культуры Возрождения – как в сфере художественного творчества, так и в сфере политики, философии, естественнонаучного знания дает нам полное право восхищаться событийностью этой эпохи и необычайной яркостью талантов этого времени, однако не снимает с повестки дня вопрос о причинах возникновения такого феномена в европейской культуре. Более того, следует помнить, что данный феномен реализует себя практически в рамках средневекового феодального общественного устройства и может быть рассмотрен как завершающий этап развития средневековой европейской цивилизации. Наша задача – попытаться определить те условия, которые стали решающими в возникновении этого выдающегося явления.

Формирование культуры Возрождения

Прежде всего, следует отметить значение самого термина «ренессанс» или «возрождение». Речь идет, прежде всего, о возрождении античных идеалов – в самом широком понимании – как нормативных, определяющих смысл, направление и формы развития культуры. Нужно иметь в виду, что в истории европейской культуры существовало «каролингское возрождение» (8-9 вв.) и «возрождение XII века», которые обращались к античному наследию с той или иной степенью включения античных идей в интеллектуальное пространство средневековой Европы.

Итак, в целом формирование культуры Возрождения происходила в рамках развивающейся и изменяющейся феодальной системы в Европе. Речь идет о радикальной перестройке общественно-идеологических и политических структур, которые должны были приспосабливаться к требованиям полностью развитого простого товарного производства. Среди социально-экономических факторов, повлиявших на формирование новых отношений, можно назвать следующие:

- появление мануфактурного производства, повлекшее за собой формирование зачатков капиталистических отношений, а, следовательно, благодаря этому стало возможным преодоление прежних феодальных отношений, основанных на лично-наследственных формах зависимости;

- развитие торгового и ростовщического капитала, которые стимулировали рост товарно-денежных отношений;

- появление в XIV веке денежной формы феодальной ренты, еще больше способствовавшей развитию товарно-денежных отношений, что, в свою очередь, привело к более динамичному развитию общества, дальнейшему разделению труда и секуляризации общества.

Рост и укрепление городов, формирование городской культуры и осознание необходимости новых форм регулирования социальных и экономических отношений как внутри городской общины, так и в отношениях с властью потребовало формирование новых правовых отношений.

Важнейшей предпосылкой в становлении ренессансных представлений явилось стремление к опытному познанию природы, идейное обоснование которому можно найти в доктрине двойной истины. В ней проводилось различение истины веры, источником которой может быть только религиозное откровение, сфера мистического, целью ее является забота о спасении человека, его души – и истины знания, которая опирается прежде всего на опыт и на логику (необходимо отметить, что эта идея послужила основанием и для разграничения власти церкви и власти государства). Опытное знание в этой культуре не представляет собой пока еще некоторой системы. Это скорее стремление человека, осознавшего свою особую роль, исследовать природу, которая должна служить человеку в его интересах, а интересы эти продиктованы потребностями развивающейся промышленности и сельского хозяйства, мореплавания и т. д. По своей сути мировоззрение эпохи Возрождения остается средневековым – с его представлением об иерархичности миров, о символических аналогиях между миром божественным и миром земным, о божественном происхождении мира. Однако можно говорить и о достаточно серьезных изменениях, произошедших в представлениях о мироустройстве. Так, например, Вселенная являет собой не просто иерархию, а иерархию, основанную на нравственном статусе всего сущего в мире, причем человек занимает промежуточное положение между миром земным и миром небесных сущностей. Важнейшая сила, которая пронизывает все мировое устройство – сила любви, симпатии и антипатии. В представлениях этой эпохи важнейшей является идея соответствия макрокосмоса (Вселенной) и микрокосмоса – человека, поэтому отличительной чертой языка эпохи Возрождения остается символизм, аллегорическое мышление, которое получает свое продолжение в развитии магических практик, алхимии, колдовства, нумерологии и т. д.

Однако Ренессанс вносит свой вклад и в развитие научно-рационалистического мировоззрения благодаря открытиям в астрономии (Н. Коперник, Г. Галилей. Д. Бруно). Идеи множественности миров, бесконечности Вселенной, отрицание утвердившейся в европейской мышлении геоцентрической модели Вселенной были, безусловно, принципиальным шагом вперед, поскольку вторгались в сферу мировоззренческих постулатов средневековой культуры и явились первым шагом в формировании принципиально новой космологии.

Идеи античного гуманизма

Другая важнейшая идея, которая была сформулирована в рамках эпохи Возрождения – идея божественного начала в человеке, причем предпочтительным является тип активного социального поведения, поисков истины, стремление к творческому преобразования мира. В людях такого типа поведения являет себя высочайшее достоинство их собственной человечности. Именно таким образом обозначается разрыв между собственно ренессансными представлениями и их источником – средневековыми идеями – по отношению к роли и месту человека в мире. Для средневекового видения идеальный тип поведения – созерцание, религиозный экстаз, следование религиозной догме; для Возрождения познание – это путь к обожествлению человека. Таким образом, происходит разрушение идей теоцентризма, свойственных эпохе средневековья, и формирование принципа антропоцентризма, причем и то, и другое, происходит на основании христианских идей (человек создан по образу и подобию Божьему), однако антропоцентрический поворот в мировоззрении спровоцирован широко распространившимися идеями античного гуманизма.

Необходимо отметить, что сам термин «гуманизм» имеет гораздо более позднее происхождение, чем описываемая нами культурная эпоха. Он возникает в XIX веке и затем применяется к описанию процессов, происходивших в античности и в культуре Возрождения. Собственно гуманистами в Европе конца XIV – начала XVI веков назывались студенты и преподаватели, изучающие гуманитарные дисциплины и являющиеся носителями идей свободной и самоопределяющейся личности, почерпнутой в античной культуре. Античность вообще выступала идеалом для подражания, образцом для создания новых форм – как в языке (античная латынь), таки в драматургии, скульптуре, архитектуре и т. д. Однако надо иметь в виду, что античные идеи не просто соседствовали с христианско-средневековыми, но и взаимодействовали с ними, в результате чего возникало то новое, что невозможно отнести ни к очевидно античному, ни к традиционно христианскому. Античность становится своего рода зеркалом, предлагает те идеи и образы, посредством которых эпоха Возрождения распознает саму себя, выявляет собственное своеобразие.

Наука и искусство

Зарождавшееся научное видение мира неразрывно связано с художественной практикой эпохи Возрождения. Ни один из великих художников этого времени, будь то Леонардо да Винчи, Микеланджело или Альбрехт Дюрер, не пренебрегали обращением к опытным и экспериментальным исследованиям. Природа была для них тем великим источником знаний, из которой они черпали все новые приемы для создания новых средств выразительности в искусстве. Это и изучение анатомического строения тела человека для создания титанических образов, которыми изобиловали произведения Микеланджело и пластические образы Леонардо, и изучение законов механики, которые приводили к познанию законов движения человеческого тела и к открытиям в технических сферах. Особое внимание уделяется изучению математики и геометрии как дисциплин, при помощи которых возможно разгадать объективную сущность красоты (вспомним, что и эта идея заимствована из античности, рассматривающей число как основание мировой гармонии). В это время появляется труд Луки Пачоли, посвященный исследованию золотого сечения. Идея эксперимента, поиска новизны распространялась практически на все художественное творчество, начиная с создания научных основ построения линейной (прямой перспективы) и заканчивая экспериментами в области технологии красок и принципов конструирования в архитектуре. Именно искусство позволяло – хотя и в иллюзорном виде – решить в кратчайшие сроки задачу зримого воплощения утопических идеалов эпохи Возрождения, создавая новые, доселе невиданные, архитектурные сооружения и отражая в визуальных образах идеал нового человека – высокого духом и прекрасного телом.

Из всех способностей человека (вспомним, что человек создан по образу и подобию Божию) наиболее ценным считалось творческое начало. Отсюда – стремление реализовать себя в предельно широкой сфере человеческой деятельности, охватить все возможные и доступные способы самореализации для того, чтобы высветить в себе божественное начало, свое собственное достоинство, добродетель, понимаемую как деятельность. Совершенно неслучайно эта эпоха формирует особый тип личностного поведения, который радикально отличается от средневековой сословно-корпоративной модели поведения. Речь идет об осознании собственной уникальности, неповторимости человека, способного на многое и делающее многое – так в культуре возникает модель культурного человека, получившая название homo universalis или человека универсального как тип творческого, «титанического» образа жизни. Следует заметить, однако, что эпоха Возрождения по-прежнему пребывает в рамках органической модели социума, где общество—это «политическое тело», состоящее из сословий (вспомните структуру средневекового общества), а в дополнение к этой модели отмечается наличие торговцев с их особой функцией в обществе. Заметным сдвигом, произошедшим в рамках культуры Возрождения, явился более выраженный социальный динамизм, который происходил как по вертикали (явление редкое, но заметное, когда, например, художник приобретает особый статус, несводимый к статусу ремесленника, как было прежде), так и по горизонтали – перемещение в пространстве (открытие для себя мира, неизвестного в средневековой культуре), усиление разделения труда, ломка прежней системы ценностей.

Эпоха Возрождения не представляет собой целостного и монолитного явления, охватившего всю Европу. Принято различать два типа реализации основных идей Возрождения: Итальянское Возрождение и Северное Возрождение. Суть этого разделения не сводится к географическим различиям, а коренится в достаточно серьезных расхождениях по поводу отношения к христианско-средневековому наследию. Итальянское Возрождение, которое началось несколько ранее, чем Северное, всячески демонстрировало свое негативное отношение к средневековью, подчеркивала дистанцию (часто воображаемую) между ним и средневековыми ценностями. Итальянское Возрождение обращалась к наличному культурно-историческому опыту, повсеместно представленному на территории Италии – памятники античности присутствовали практически везде и в виде античных архитектурных сооружений, и в виде скульптурных памятников. Так что античное наследие на протяжении всего существования итальянской культуры ежедневно и ежечасно напоминало о своем существовании в осязаемых и реальных образах.

37. В чем заключается сущность понятий «титанизм» и «обратная» сторона?

Гуманистические представления о всемогуществе человеческой личности воплотились в титанизме, демонстрировавшем беспредельность возможностей человека. Когда говорят о титанах эпохи Возрождения, часто имеют в виду вполне определенные имена, прежде всего Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело. Чтобы понять титанизм как явление, необходимо хотя бы кратко обратиться к жизни и творчеству этих гениев. Деятельность их поистине универсальна, им одинаково доступны и живопись, и архитектура, и литература, и естественные науки. Более того, они успешно могли интегрировать свои знания и открытия, сделанные ими в одних областях творчества, в другие области. Например, Леонардо использовал знания оптики в живописи, изобретя свою знаменитую «дымку», делавшую его полотна более объемными. Возрожденческие художники опирались в мастерстве на знания математики и анатомии. Титаны эпохи Возрождения в научных прозрениях выходили далеко за границы своего времени, могли представить непредставимое – достаточно вспомнить о технических предвидениях Леонардо да Винчи, о теории множественности миров Дж. Бруно или гелеоцентрической системе Н. Коперника.

Но титанизм как явление давал о себе знать не только среди людей великих. Стремление к самовыражению, желание выйти за грани возможного были свойственны многим людям этой эпохи (прежде всего – эпохи итальянского Возрождения). Этот массовый «всплеск» энергии во многом и породил феномен возрожденческой культуры. Однако та же самая титаническая сила имела в эпоху Ренессанса отрицательную, или «обратную», сторону. Ведь самоутверждалась не только личность высокая, творческая, но и личность аморальная. Да и в любом человеке, даже самом великом, наряду с творческими, созидательными силами дремлет разрушительная энергия. Пример – Бенвенуто Челлини. Знаменитый ювелир и скульптор стремился самоутвердиться не только в творческих достижениях, но и в совершенных им преступлениях. В своем дневнике он, желая прославиться в глазах грядущих поколений, приписывал себе страшные поступки, которых на самом деле не совершал.

Стихийное самоутверждение человека вело к тому, что «светскость» итальянской возрожденческой культуры проявлялась в оргиях, которым предавались даже священнослужители и монахи. Так, францисканские монахини были изгнаны из города Реджио за грубые и скандальные нарушения общественного порядка. В истории Европы прославились своими преступлениями зловещая отравительница Екатерина Медичи и семейство Борджиа, глава которого – папа Александр VI (1492-1503) соединял честолюбие, корысть и развращенность с блестящими дарованиями и образованностью. Таких примеров можно привести множество. Духовная свобода оборачивалась разгулом страстей, для которых не мог быть барьером закон, соперничество становилось диким и необузданным, допускавшим любые средства борьбы с конкурентами из-за ущемленного тщеславия, для достижения личных и политических целей.

Гибельность такого разгула индивидуализма ощущали сами деятели эпохи Возрождения. Отсюда трагизм, пронизывающий все творчество Микеланджело, – он характеризует время, в которое живет, как «век преступный и постыдный». Мощной критикой разгула стихийных страстей, обрекающих человека на гибель, становятся и трагедии В. Шекспира. Можно сказать, что итальянское Возрождение раскрепостило огромный внутренний потенциал человека, накопленный на протяжении всего европейского средневековья, но сам человек еще не научился управлять этой раскрепощенной энергией. Северное Возрождение и Реформация, несмотря на всю их неоднозначность и противоречивость, внесли в новую эпоху некоторое регламентирующее начало.