Двухтысячные. В связи с запретом мужа выходить из дома я обрела свободное время для обдумывания всего, что произошло в семье

В связи с запретом мужа выходить из дома я обрела свободное время для обдумывания всего, что произошло в семье. События развивались как‑то очень уж поспешно, нарастали, как снежный ком, и этот ком катился вниз, подгребая под себя всех, кто попадался на пути.

Слава оказался замешан в покушении на жизнь отца. Его жена писала какие‑то долговые расписки неизвестному человеку по кличке – или это имя – Рамзес. Кто это, откуда взялся, почему давал Юльке деньги и как она вообще на него вышла?

Теперь Семен. То, что он торгует наркотиками, – новость, скажем прямо, не из добрых. Это еще отец не в теме. Берет он их у какого‑то неизвестного доброго дяди по имени Реваз. Этот Реваз – чей‑то сын. Сын того, кого я, судя по словам его погибшего подручного, должна знать. Однако я не могу припомнить никого с таким именем ни в своем окружении, ни в папином. Загадка… И опять же, как он вышел на Семена и почему именно на Семена? Если провести аналогию с Юлькой, то как раз потому, что фамилия Семена – Гельман. То есть эти двое – Реваз и Рамзес (фу, даже имена созвучны) – заинтересованы подсадить на крючок кого‑то из нашей семьи – и лучше, если таких людей будет больше. То, что никто не подъезжал с предложениями ко мне, либо случайность, либо… Хотя стоп! Как не подъезжал?! Я просто не поняла…

Год назад, когда я только защитила кандидатскую и прочно закрепилась на кафедре, в кафе рядом с институтом, куда мы обычно в перерыв между группами ходили попить кофе и перекусить, ко мне подсел приятного вида мужчина лет сорока. Свободных столиков не было, поэтому меня не насторожило его появление. Он пил кофе и из‑за газеты, которую читал, разглядывал меня, когда думал, что я этого не замечаю. Меня хватило ненадолго:

– Послушайте, может, хватит в пионерские переглядки играть?

– Простите, – улыбнулся мужчина и убрал газету. – Я просто хотел убедиться, что это именно вы, а задавать подобный вопрос – «ой, а ведь это вы?» – я считаю верхом глупости.

Я пожала плечами:

– Еще бы. На такой вопрос существует два ответа, и оба не располагают к дальнейшей беседе – «да, это я» и «нет, это не я».

Он рассмеялся, демонстрируя прекрасные белые зубы – прямо реклама жевательной резинки. И куда только смотрят агенты по подбору актеров?

– Тогда я задам менее глупый, на мой взгляд, вопрос, ответ на который предполагает дальнейшее продолжение беседы. Вы – Александра Ефимовна Гельман, ассистент кафедры нормальной анатомии, ведь так?

– Да. Но я не вижу, как должна развиваться беседа дальше.

– А дальше вы должны спросить, откуда мне это известно, – снова улыбнулся мистер Рекламная Улыбка.

– А если мне неинтересно?

– Так не бывает. Обычно люди очень бережно относятся к своей персоне и к тому вниманию, что им оказывают со стороны.

– Слушайте, вам самому не смешно? – Я встала и взялась за висевшее рядом на вешалке пальто. – Выдаете банальность за банальностью и думаете, что это ах как интригующе.

– Вот вы и рассердились, – констатировал Рекламная Улыбка уже без улыбки. – А ведь я не сказал ничего обидного. Просто моя племянница учится в одной из ваших групп, она подробно о вас рассказывала.

– Могу представить. – Я прекрасно знала, какое мнение обо мне бытует у моих студентов, но меня оно мало волновало. – И вы что же, решили воочию убедиться, что я не фантом? Убедились? Тогда я пойду – у меня еще две пары сегодня.

– Позвольте мне вас проводить, – он тоже поднялся, но я насмешливо остановила его:

– Не трудитесь. Я хорошо ориентируюсь в этом районе и двести метров до кафедры преодолею без проблем и сама. Всего доброго.

Я ушла, оставив его с открытым ртом. И все бы ничего, если бы он не начал периодически появляться в кафе во время моего перерыва. Я не придавала этому никакого значения – постоять за себя могла и словесно, и, если потребуется, физически, поэтому иной раз даже откровенно забавлялась разговорами с ним. Звали его Николай, он работал в нотариальной конторе неподалеку отсюда. Имя племянницы я тоже выяснила – Лена Шароглазова из сто пятой группы лечебного факультета. Неглупая девочка, только очень ленивая и интересовавшаяся косметикой и походами по магазинам значительно сильнее, чем учебой. Я не преминула сказать об этом дядюшке, и тот пообещал, что с ней поговорит.

Однако поведение Шароглазовой, когда я оставила ее как‑то после практических занятий и задала вопрос о ее дяде, показалось мне странным. Она как‑то смешалась, опустила глаза и промямлила что‑то на тему «да, он мамин брат» и поспешила ретироваться. Странная девица, ей‑богу. В общем, с Николаем мы пили кофе почти каждый день в течение месяца, и вот однажды он вдруг заговорил на странную тему. Мол, сейчас всем нужны деньги, каждый зарабатывает, как может, главное – найти нужную «тему».

– Это к чему? – не поняла я, и он пояснил:

– Ну, вот смотри. Скажем, ты имеешь доступ в морг – ведь имеешь же?

– Конечно. Мы оттуда материал получаем.

– А ведь можно сделать так, чтобы на материал, скажем, попадали не только трупы бомжей, правда? Нет, я чисто теоретически спрашиваю, – сразу оговорился Николай, заметив, видимо, что мое лицо приняло каменное выражение. – Ведь можно подменить бирки на трупах? Просто перевесить с ноги на ногу?

– Ну, можно. И смысл в чем? Можно вообще эту бирку снять – и путаница начнется.

– А в заключении о смерти, скажем, можно поменять диагноз? Вы ведь сейчас на компьютерах работаете? Можно же заменить одно другим?

– Ты нормальный? Это же во всех документах придется менять, в резервных копиях – да везде. Плюс к тому – в журнале регистрации все пишется от руки, там не поменяешь!

– Тихо, не шуми, – улыбнулся Николай. – Я же просто так спросил.

Но меня это его «просто любопытство» насторожило, и тем же вечером я задала мужу вопрос на эту тему. Акела сразу ухватился за него и выудил из меня всю историю.

– Аля, тебе что, пять лет? – укоризненно спросил он, когда я умолкла. – Я должен учить тебя не разговаривать с незнакомыми людьми?

– А что мне у него, паспорт надо было спросить? – огрызнулась я, понимая, что дала пенку с этим знакомством.

– Да просто не надо подпускать к себе незнакомых людей, Аля! Как, говоришь, племянницу зовут?

Я назвала имя и номер группы, не вполне понимая, зачем это Саше. Назавтра ее кто‑то вызвал прямо с моего занятия, и в аудиторию за вещами она вернулась уже без меня – я как раз ушла на обед. Николая сегодня не было, но меня это никак не насторожило – мало ли дел у нотариуса. Зато вечером дома меня снова ждала воспитательная беседа с элементами хоррора. Муж вышагивал мимо меня, сидящей на диване в гостиной, и рассказывал:

– А ты знаешь, что нет у этой девочки никакого дяди по имени Коля?

– То есть? Я же сама у нее спросила.

– И что она тебе ответила? Что «мамин брат»?

– Да.

– Изумительно. Так вот, нет у нее никакой мамы – как и брата у покойной мамы тоже не было. Живет она с отцом, он инженер на заводе по выпуску холодильников. Сказать, какая зарплата? – Я отрицательно покачала головой. Прекрасно знала и сама, что мизерная и выплачиваемая как попало – завод был на грани банкротства. – А девочка молодая, красивая. Одеться хочется, косметику купить в красивых баночках, сумочку не из дерматина китайского, а кожаную или замшевую – на худой конец. Цену называть не буду – ты сама по магазинам ходишь, знаешь, что почем. А где такие деньги взять, когда стипендии хватает только на автобус и на пирожок в буфете? Вот и попалась наша девочка на мелкой краже в магазине. И взяла‑то всего ничего – маечку с фирменными буковками. Но разве есть менеджеру торгового зала дело до ее проблем? Конечно, нет. Ему из своей зарплаты отдавать деньги резона никакого. И пообещал он Леночку в милицию сдать. И сдал бы – да тут вмешался дядя добрый. Не надо, говорит, девочке жизнь ломать, вот вам денежка за маечку, а вот – денежка за суету вашу и нервы потраченные. И повел дядя Леночку в кафе…

Саша чуть задохнулся, устав от непрерывного монолога, хлебнул воды из стакана, стоявшего на столе, и сел рядом со мной на диван, взял за руку.

– Алька, когда ты научишься относиться к людям с осторожностью? Росла в таком окружении – а все в хорошее веришь.

– Ты мне, кажется, сказку рассказывал – так продолжай, очень уж занимательно.

– Ну, слушай. Вытер дядя Леночкины слезки и спрашивает: а где ты, девочка, учишься? Она и отвечает: в медицинском. Дядя обрадовался: а не преподает ли у вас анатомию такая Гельман Александра Ефимовна? Ой, говорит Леночка, преподает, даже в моей группе. И как, спрашивает дядя, хорошо ли преподает? Преподает‑то хорошо, Леночка отвечает, но вот придирается очень…

– Вот же лодыри, – пробурчала я. – И не придираюсь я вовсе, просто анатомию каждый врач должен знать на «отлично», а не на вымученный «уд» в зачетке.

– Ладно, принципиальная моя, дальше слушай. И пообещал дядя Леночке за информацию о том, когда и куда ты ходишь во время работы, дать денежек – чтобы хватило на красивую дубленочку к зиме. А если откажется Леночка – так дядя вмиг ее в милицию свезет и менеджера из магазина в свидетели призовет. И будет Леночке отчисление из института и позор ее папе на родном заводе – а как же, дочь‑то воровкой выросла. Подумала Леночка – а ведь никакого криминала в просьбе нет, и вреда никому, а только польза. И согласилась, как согласилась потом подтвердить, что дядя добрый – ее родной дядя. Вот так, малыш.

Я помолчала, накручивая на палец пояс халата, а потом произнесла, прокрутив в голове весь этот рассказ:

– Нет, ну это все интересно, конечно. Но смысл в чем?

– А смысл, детка, в том, что хотел через тебя этот добрый дядя иметь доступ к документации в морге, чтобы потом тебя же использовать для замены диагнозов в заключениях или для подмены трупов. Потому что этот дядя‑нотариус давно и прочно работает на одну группировку, занимающуюся квартирным мошенничеством. Поняла? Вот так. Одно плохо – успел улизнуть, не нашли. Девочка оказалась очень уж благодарная, позвонила ему сразу после разговора со мной.

О, черт… И после этого я должна себя считать – кем? По‑моему, ясно. Вороной. Как можно было так повестись – да на что?! На разговоры! Нет, определенно со мной что‑то не в порядке…

Завтра же отдам группу, где учится Шароглазова, другому ассистенту – не смогу видеть каждый день еще целый год напоминание о моей глупости.

Этот эпизодик всплыл сейчас в моей памяти, и я поняла, что тоже могла оказаться втянутой в игру против отца – как Славка. Интересно, а Семену не поступали заманчивые предложения? Надо бы узнать. Да и заодно спросить, нет ли вестей от его Рапунцель, заключенной в башню неизвестными наркоторговцами.

Номер Семена долго не отвечал, потом раздался злой голос:

– Что тебе?

– А полегче?

– Говори, что надо, мне некогда.

– Фасуешь очередную партию? – подколола я и окончательно вывела брата из равновесия.

– Какого хрена?! Что ты несешь?!

– О, вы сегодня чем‑то взбудоражены, – веселилась я, не обращая внимания на его тон. – Плохо спали?

– Тебе чего надо, а?!

– Чтобы ты не орал и сказал мне, не звонили ли тебе наши знакомые по поводу твоей любимой.

Повисло молчание.

– Алло, Сема, ты тут?

– Тут, – хмуро отозвался брат. – Нет, не звонили. Прислали мальчишку с запиской. Если не отдам деньги, то Эдика не увижу.

Я не считала, что это страшная утрата, но говорить об этом брату, понятно, не стала – и так уже достаточно поиздевалась над ним сегодня. Очевидно, что ситуация близка к критической, и нужно делать что‑то, чтобы помочь Семену выпутаться – дело‑то не в Эдике, а в моем родном брате.

– Сколько ты должен?

– Почти семьдесят.

– Это же слезы!

– Да – мои слезы. Где я возьму семьдесят тысяч в американских рублях?!

– В американских?! Офигеть можно! Ну и цены в вашей лавке… – Я еле проморгалась, силясь представить, как выглядит такая куча долларов.

Семен грустно усмехнулся:

– А ты думала – мы в рублях играем? Нет, мы мальчики серьезные, нам твердую валюту подавай.

Еще и шутит! Вот урод… Как можно брать товар на такие деньги?! Нет, я, конечно, не спец по торговле коксом, но это даже мне понятно – деньги‑то дурные, их вот так сразу не отдашь, даже если предположить, что Семен продаст машину, квартиру и что‑нибудь еще. Вот это да…

– И как ты собираешься отдавать?

– Не знаю.

Ну еще бы! Кто бы знал.

– Может, попросить все‑таки отца вмешаться?

– Сашуля, ну что за детсад? Побегу папе жаловаться – плохой мальчик у меня лопатку отобрал?

– Ну тогда жди, пока плохой мальчик тебе эту лопатку в одно место вставит, – отрезала я. – Хотя ты не пострадаешь, по‑моему.

Я хлопнула трубку на диван и задумалась. А почему, собственно, он так боится идти к отцу за помощью? Ну да – в первый момент папа по голове не погладит, это ясно. Но ведь не бросит же родного сына в таком дерьме? Конечно, не бросит. Тогда почему Семен так упирается? Значит, есть что‑то еще.