Проект Рози 12 page

– Мог бы и сменить тему, – сказала Рози. – Ты как‑то отвлек внимание от чувств, связанных с трагедией.

Выходит, я смягчил горечь утраты. Это хорошо.

Понедельник мы посвятили обзору популярных туристических достопримечательностей. Мы позавтракали в «Кац Дели», где снимали сцену из фильма «Когда Гарри встретил Салли». Поднялись на крышу Эмпайр‑стейт‑билдинг – небоскреба, известного по фильму «Незабываемый роман». Мы посетили Музей современного искусства и Метрополитен‑музей; оба они оказались прекрасны.

В отель мы вернулись рано, в шестнадцать часов тридцать две минуты.

– Встречаемся внизу в полседьмого, – сказала Рози.

– А что у нас на ужин?

– Хот‑доги. Мы идем на бейсбол.

Я никогда не смотрю спортивные соревнования. Никогда. Причины понятны – во всяком случае, тем, кто ценит свое время. Но мой перенастроенный мозг, накачанный допингом положительных эмоций, принял данное предложение. Следующие сто восемнадцать минут я провел в Интернете, изучая правила игры и биографии игроков.

В метро Рози поделилась со мной новостью. Еще до отъезда из Мельбурна она отправила по электронной почте письмо Мэри Кинилли, психологу‑исследователю из Колумбийского университета. И вот только что она получила ответ: Мэри готова увидеться с ней завтра. Это означало, что Рози никак не сможет составить мне компанию в Музее естественной истории. Она пойдет со мной в среду, но продержусь ли я без нее завтрашний день? – переживала Рози. Конечно, продержусь.

На стадионе «Янки» мы купили пива и хот‑догов. Рядом со мной сел мужчина в бейсболке, с виду лет тридцати пяти, ИМТ сорок – Толстяк, проще говоря. У него в руках было три хот‑дога – видимо, чтобы всем сразу стало понятно, откуда у Толстяка ожирение.

Игра началась. Мне пришлось объяснять Рози, что происходит на поле. Удивительно, как правила работают в реальной игре. Каждый раз, когда на поле что‑то происходило, Толстяк делал какие‑то пометки в своем блокноте. Раннеры[30]заняли вторую и третью базы. Когда Кёртис Грандерсон приготовился к броску, Толстяк повернулся ко мне:

– Если он вышибет обоих этих ребят, то возглавит лигу по RBI.[31]Как думаешь, какие у него шансы?

Я понятия не имел, какие у него шансы. Все, что я мог сказать, – это то, что они колеблются от девяти целых и девяти десятых до двадцати семи целых и двух десятых процента (если, конечно, судить по соотношению хитов и хоум‑ранов,[32]указанному в профиле игрока). У меня не было времени запомнить статистику по даблам и триплам.[33]Тем не менее Толстяк проникся уважением к моим познаниям. У нас завязался оживленный разговор. Он показал мне, каким событиям на поле соответствует каждый из значков, которыми он покрывал программку, и рассказал о продвинутой статистике бейсбола. Я даже не догадывался о том, что подобный спорт может быть столь полезным для ума.

Рози принесла еще пива и хот‑догов, и Толстяк стал рассказывать мне про серию Джо ДиМаджио 1941 года,[34]опровергнувшую все прогнозы. Я пытался спорить, и наша беседа становилась все более увлекательной – но тут игра закончилась. Толстяк предложил вместе поехать на метро в Мидтаун и посидеть в баре. Поскольку за культурную программу дня отвечала Рози, я спросил, как она относится к приглашению, и она согласилась.

В баре было шумно. На большом плазменном экране шла трансляция еще одного бейсбольного матча. К нашей дискуссии присоединились другие болельщики, явно не из числа знакомых Толстяка. Мы пили пиво (много) и спорили о бейсбольной статистике. Рози сидела с бокалом и наблюдала за нами. Было уже поздно, когда Толстяк, которого на самом деле звали Дейв, сказал, что ему пора домой. Мы обменялись адресами электронной почты, и я решил, что у меня появился новый друг.

По дороге в отель я поймал себя на мысли, что все это время вел себя в типично мужской манере: пил пиво в баре, смотрел телевизор и говорил о спорте. Принято считать, что женщины не приветствуют такое поведение. Я спросил Рози, не злоупотребил ли я ее терпением.

– Вовсе нет, – ответила она. – Мне было приятно, что ты влился в эту компанию и вел себя как обычный парень.

Я сказал, что это весьма неожиданная реакция со стороны феминистки, и добавил, что для нормального мужчины она могла бы стать идеальной спутницей.

– Ну да. Если бы только меня интересовали нормальные…

Кажется, представилась возможность задать Рози вопрос:

– У тебя есть бойфренд?

Хорошо бы это был подходящий термин.

– А как же. Только я забыла достать его из чемодана.

Видимо, это была шутка. Я засмеялся – а потом заметил, что она так и не ответила на мой вопрос.

– Дон, – сказала Рози. – А тебе не приходило в голову, что если бы у меня был бойфренд, то ты бы уже услышал о нем?

Мог бы и не услышать, и это было бы вполне нормально. Я ведь практически не задавал Рози личных вопросов, выходящих за рамки проекта «Отец». Я не знал никого из ее друзей, разве что Стефана, которого и принял за бойфренда. Разумеется, если ты пришла на танцы с одним человеком, то, наверное, не стоит в тот же вечер предлагать секс другому – например, мне; но, в конце концов, не все же связаны условностями. Взять хотя бы Джина.

Я не исключал, что у Рози имелся бойфренд, который не любит танцевать или крутиться среди ученых. Или же он отсутствовал в городе. Или у них свободные отношения. Так что у Рози не было причин рассказывать мне о нем. Я и сам редко упоминал о Дафне и своей сестре в разговорах с Джином и Клодией, и наоборот. Они ведь из разных слоев моей жизни.

Все это я и объяснил Рози.

– Если коротко – бойфренда нет, – сказала она.

Мы прошли чуть дальше.

– Если тебе нужен развернутый ответ… Ты как‑то спрашивал, что я имела в виду, когда сказала, что я – куку и в этом виноват мой отец. Психология для чайников: наши первые отношения с мужчиной – это отношения с отцом. От них зависит, как мы будем относиться к мужчинам. Всю нашу жизнь. Тут мне сказочно поперло, потому что у меня есть выбор: либо Фил, трахнутый на всю голову, либо мой биологический отец, который бросил нас с матерью. Этот выбор встал передо мной в двенадцать лет, когда Фил усадил меня и завел разговор из серии: «Как жаль, что об этом тебе не может рассказать твоя мать…» Обычное же дело – услышать от папочки, когда тебе стукнуло двенадцать: «Я не твой папа… Твоя мама, которая умерла раньше, чем ты повзрослела, не столь прекрасна, как ты себе представляла… И вообще ты появилась на свет из‑за ее легкомысленного поведения… И лучше бы тебя не было, чтобы я мог спокойно уйти и начать свою жизнь».

– Это он тебе сказал?

– Другими словами, но именно это.

Я посчитал маловероятным, что двенадцатилетняя девочка – пусть даже будущая студентка‑психолог – могла правильно интерпретировать невысказанные мысли взрослого мужчины. Иногда лучше признать собственную некомпетентность, как это делаю я, чем считать себя экспертом.

– Так что я не доверяю мужчинам. Они не те, за кого себя выдают, и могут подвести в любой момент. Вот что я вынесла за семь лет изучения психологии.

Плоды семилетних трудов выглядели очень неубедительно. Впрочем, не исключено, что за годы учебы она приобрела куда более глубокие знания – о которых не стала распространяться здесь и сейчас.

– Хочешь, встретимся завтра вечером? – спросила Рози. – Можем сходить куда‑нибудь, выбирай.

Я уже продумал свои планы на завтрашний день.

– У меня есть знакомые в Колумбийском университете, – сказал я. – Можем туда вместе пойти.

– А как же твой музей?

– Я уже сжал четыре визита в два. С таким же успехом могу сжать два в один. – Никакой логики я в этом не видел, но пива было выпито немало, и мне вдруг захотелось пойти в Колумбию. Живи как живется.

– Тогда до встречи в восемь – и не опаздывай, – сказала Рози. А потом поцеловала меня. Не поцелуй страсти, отнюдь нет; всего лишь чмок в щеку – но волнующий. Я не знал, как его оценить, но он меня взбудоражил.

Я отправил письмо Дэвиду Боренштейну в Колумбийский университет, потом поговорил по скайпу с Клодией, рассказал ей, как провел время, – о поцелуе, однако, умолчав.

– Похоже, ей пришлось очень постараться, чтобы растормошить тебя, – сказала Клодия.

Она была права, как всегда. Рози удалось выбрать для меня развлечения, которых я старательно избегал в обычной жизни, но они мне страшно понравились.

– А в среду ты ведешь ее в Музей естественной истории? И устроишь для нее экскурсию?

– Нет, я собираюсь осмотреть ракообразных, а также флору и фауну Антарктики.

– Я бы на твоем месте подумала, – сказала Клодия.

Мы доехали на метро до Колумбийского университета. Дэвид Боренштейн почему‑то не ответил на мое письмо, но я не стал говорить об этом Рози. Она пригласила меня составить ей компанию на встрече с Мэри Кинилли, если это позволит мое расписание.

– Пойдешь как мой коллега, – сказала Рози. – Хочу, чтобы ты посмотрел, что я делаю в свободное от приготовления коктейлей время.

Профессор Мэри Кинилли занималась психиатрией на медицинском факультете. Я никогда не спрашивал Рози про тему ее диссертации. Выяснилось, что она работает над весьма серьезной проблемой: «Влияние окружающей среды на развитие биполярного расстройства». Мне понравился ее подход к этой теме – взвешенный и научно обоснованный. Рози и Мэри проговорили пятьдесят три минуты, а потом мы все вместе пошли пить кофе.

– В глубине души, – сказала Мэри, обращаясь к Рози, – ты все‑таки больше психиатр, чем психолог. Никогда не думала перейти в медицину?

– Я из семьи медиков, – ответила Рози. – Так что это мой бунт.

– Ну, когда закончишь бунтовать, имей в виду, что в нашем университете отличная магистратура.

– Щас, – сказала Рози. – Где я, а где Колумбия?

– А почему нет? И, кстати, раз уж вы проделали такой путь…

Мэри быстро позвонила куда‑то и улыбнулась:

– Пошли к декану.

– Надеюсь, я произвела на тебя должное впечатление, – шепнула мне Рози по пути к медицинскому корпусу Колумбии.

Декан вышел из своего кабинета, чтобы поприветствовать нас.

– Дон, – сказал он. – Я только что получил твое письмо. У меня даже не было времени ответить. – Он повернулся к Рози. – Я – Дэвид Боренштейн. А вы здесь с Доном?

Мы все вместе пообедали в университетском клубе. Дэвид рассказал Рози, как он ходатайствовал о выдаче мне визы 0–1.

– Но я не солгал, – добавил он. – И если Дон наконец‑то захочет поиграть за высшую лигу, то площадку мы ему обеспечим. В момент.

Угольные печи для пиццы почему‑то принято считать экологически вредными, но я не очень доверяю таким утверждениям. В них больше эмоций, чем научных фактов, и они совершенно не учитывают себестоимость с учетом периода эксплуатации. Говорят, что электричество – это хорошо, а уголь – плохо. Но откуда берется электричество? Наша пицца от Артуро была бесподобна. Лучшая в Мире Пицца.

Я решил уточнить кое‑что услышанное от Рози в университете:

– Мне казалось, что ты обожала маму. Почему же ты не захотела стать врачом?

– У меня не только мама врач. Но и папа, если ты еще не забыл. Мы ведь зачем сюда приехали, помнишь? – Она долила себе красного вина. – Я думала об этом. Я действительно сдала GAMSAT, как и говорила Питеру Энтикотту. И действительно набрала семьдесят четыре балла. И отсоси, не нагибаясь. – Несмотря на подобную лексику, Рози сохраняла дружелюбие. – Я подумала, что если пойду в медицину, то это станет символом навязчивой идеи об отце. Как будто я выбрала примером его, а не Фила. При этом даже мне было понятно, что такой ход мысли – типичное куку.

Джин постоянно повторяет: психологи совершенно не способны понять самих себя. Рози лишний раз подтвердила это. Зачем избегать того, что тебе нравится, в чем ты можешь преуспеть? Тратить три года, чтобы учиться на психолога, а потом еще несколько лет работать над диссертацией – и все для того, чтобы после этого называть себя термином «куку»? Притом что ее поведенческие, личностные и эмоциональные проблемы требовали куда более четких определений… Впрочем, я не мог согласиться и с термином как таковым.

Музей открылся ровно в десять часов тридцать минут, в очереди мы были первыми. Я спланировал нашу экскурсию так, чтобы охватить всю историю Вселенной, нашей планеты и жизни. Тринадцать миллиардов лет за шесть часов. В полдень Рози предложила отказаться от ланча, сэкономив время для осмотра экспозиции. Чуть позже она остановилась возле реконструкции знаменитых «следов Лаэтоли»[35]– отпечатков ног прямоходящих гоминидов, живших около 3,6 миллиона лет назад.

– Я читала статью об этом, – сказала Рози. – Там ведь были мать и ребенок, держащиеся за руки, верно?

Романтическая трактовка, но вполне правдоподобная.

– Ты когда‑нибудь задумывался о детях, Дон?

– Да, – ответил я, забыв отсечь столь личный вопрос. – Но это представляется мне как маловероятным, так и неразумным.

– Почему?

– Маловероятным – поскольку я больше не уверен в проекте «Жена». Неразумным – потому что из меня получится неважный отец.

– Почему?

– Я буду обузой для своих детей.

Рози расхохоталась. Я счел это бестактным, но она объяснила:

– Все родители в той или иной степени – обуза для детей.

– И даже Фил?

– Особенно Фил. – Она снова рассмеялась.

В шестнадцать двадцать восемь мы закончили с приматами.

– Ой, неужели это все? – огорчилась Рози. – А можно еще что‑нибудь посмотреть?

– Есть еще две экспозиции, – сказал я. – Но, возможно, ты сочтешь их скучными.

Я повел ее в зал небесных тел, где с помощью шаров различных размеров показан масштаб Вселенной. Экспозиция не столько зрелищная, сколько познавательная. Люди, не имеющие отношения к науке, тем более к естественным наукам, плохо понимают, что такое масштаб, – и даже не догадываются, насколько они крохотные в сравнении с Вселенной, зато какие гиганты рядом с нейтрино. Я очень старался заинтересовать Рози.

Потом мы поднялись на лифте и спустились по «Космической тропе» Хейлбрунов – спирали протяженностью в сто десять метров: шкала времени – от Большого взрыва до наших дней. На стенах – картинки и фотографии с редкими вкраплениями камней и ископаемых. Мне даже не нужно смотреть на них, поскольку я хорошо знаю историю, которую и попытался изложить – предельно точно и драматично. Мы спустились до нижнего уровня, где спираль обрывалась тончайшим волоском; в этой полоске и уместилась вся история человечества. Музей уже закрывался. Мы были единственными, кто стоял на краю тропы. Мне уже доводилось слышать реакцию людей, когда они оказывались в конечной точке маршрута. «Чувствуешь себя песчинкой, от которой ничего не зависит», – говорили они. Да, пожалуй, можно и так на это посмотреть. Возраст Вселенной действительно преуменьшает значимость наших жизней, исторических событий или того же «звездного часа» Джо ДиМаджио.

Но Рози скорее выразила вслух мои собственные ощущения.

– Вау, – произнесла она очень тихо, оглядываясь назад, в бесконечность. И тогда, в это ничтожно короткое мгновение вселенской истории, она взяла мою руку – и не отпускала, пока мы шли до метро.

Нам оставалось разобраться с последним важным делом до намеченного на следующее утро отъезда из Нью‑Йорка. Макс Фрейберг, пластический хирург и потенциальный биологический отец Рози, сказавшись «занятым по горло», все же согласился принять нас ровно на пятнадцать минут ровно в восемнадцать сорок пять. Рози объяснила его секретарше, что пишет серию статей об успешных выпускниках университета для публикации в местной газете. Я с фотоаппаратом наперевес выступал в роли фотографа.

Добиться этого свидания было трудно, но куда труднее было взять пробу ДНК в кабинете доктора Фрейберга. Я стал думать об этом еще до поездки в Нью‑Йорк и, признаться, сломал голову, пытаясь изобрести какой‑то обходной маневр. Кольцо с шипами – чтобы пустить ему кровь во время рукопожатия – было бы наилучшим вариантом, но Рози сочла это социально недопустимым.

Она предложила срезать прядь волос – или тайком, или под предлогом того, что вихор может испортить фото. Наверняка пластический хирург был очень внимателен к своей внешности. Но, к сожалению, срезанный волос не годится для анализа: тут необходим корень. Рози захватила с собой пинцет. Впервые в жизни я мечтал о том, чтобы провести четверть часа в накуренной комнате: окурок решил бы все. Короче, надо было использовать любые возможности.

Клиника доктора Фрейберга занимала старое здание в Верхнем Вест‑Сайде. Рози позвонила в дверь. Вышедший охранник проводил нас в приемную, стены которой были сплошь увешаны сертификатами в рамках и письмами благодарных пациентов.

Секретарша доктора Фрейберга – очень худая (ИМТ порядка шестнадцати), лет пятидесяти пяти, с непропорционально пухлыми губами – пригласила нас в его кабинет. Боже, и тут полно сертификатов! У самого Фрейберга имелся очевидный дефект: он был совершенно лысым. Тут даже метод пересадки волос бессилен. Ничто не указывало и на то, что он курит.

Рози очень профессионально вела интервью. Фрейберг описал некоторые процедуры – как мне показалось, весьма рискованные – и долго говорил об их важности для повышения самооценки. Хорошо, что мне досталась роль немого слушателя: искушение вступить с ним в научный спор казалось слишком велико. К тому же я был на удивление рассеян и никак не мог сосредоточиться. Мой разум все еще был поглощен эпизодом с нашими руками.

– Прошу прощения, – сказала Рози, – а нельзя ли что‑нибудь попить?

Конечно же! Взять пробу с кофейной чашки!

– Разумеется, – ответил Фрейберг. – Чай, кофе?

– Кофе – отлично, – сказала Рози. – Черный без ничего. А вы выпьете?

– Нет, я не буду. Давайте продолжим. – Он нажал кнопку интеркома. – Рейчел, один черный кофе.

– Вам бы тоже следовало выпить кофе, – посоветовал я.

– Никогда его не пил, – отрезал Фрейберг.

– Если только у вас нет генетической непереносимости кофеина, других вредных последствий употребления кофе не выявлено. Напротив…

– Для какого журнала будет эта публикация, напомните?

Вопрос лобовой и совершенно предсказуемый. Мы заранее придумали название фиктивного университетского издания, и Рози уже упоминала его в начале встречи.

Но мой мозг дал сбой. Мы с Рози заговорили одновременно. Только она произнесла «Лица перемен», а я – «Руки перемен».

Это было легкое несовпадение, которое любой здравомыслящий человек принял бы за невинную оговорку, и на самом деле так оно и было. Но на лице Фрейберга отразилось недоверие, и он черкнул что‑то в своем блокноте. Когда Рейчел принесла кофе, он передал ей записку. Я диагностировал у него паранойю и начал продумывать план отхода.

– Мне надо отлучиться в уборную, – сказал я. У меня родилась идея позвонить оттуда Фрейбергу, чтобы Рози могла исчезнуть, пока он будет говорить по телефону.

Я направился к двери, но Фрейберг преградил мне путь.

– Воспользуйтесь моим личным туалетом, – сказал он. – Пожалуйста, сюда.

Он вывел меня из кабинета – мимо Рейчел, к двери с табличкой «Не входить» – и оставил меня там. Другим путем отсюда не выбраться. Я достал из кармана телефон, набрал номер 411 – справочную клиники. Меня соединили с Рейчел. Было слышно, как зазвонил телефон на ее столе, и Рейчел сняла трубку. Я старался говорить как можно тише.

– Мне необходимо побеседовать с доктором Фрейбергом, – сказал я. – Это срочно.

Я объяснил, что моя жена – пациентка доктора Фрейберга и что у нее лопнули губы. После этого я прервал звонок и отправил Рози эсэмэску: Уходи немедленно.

Туалетная комната явно нуждалась в услугах венгерки Эвы. Мне удалось открыть окно, которым, очевидно, давно не пользовались. Пятый этаж, но на стенах – множество выступов. Я выбрался через окно и начал медленно спускаться вниз – сосредоточившись исключительно на выполнении этой задачи и надеясь на то, что Рози успешно справилась со своей. Я уже очень давно не тренировался в альпинизме, и спуск оказался не таким легким, как представлялось поначалу. Стена была скользкой от прошедшего накануне дождя, да и мои кроссовки нельзя было назвать идеальной обувью для скалолазания. В какой‑то момент нога соскользнула, и мне чудом удалось зацепиться за кирпич. Снизу донеслись крики.

Когда я наконец коснулся земли, меня сразу окружила небольшая толпа. Рози была в первых ее рядах.

– Боже, Дон, – бросилась она ко мне с объятьями. – Ты же мог разбиться. И из‑за чего!

– Риск был минимальный. В этом деле главное – не думать о высоте и не смотреть вниз.

Мы направились к метро. Рози была очень взволнована. Фрейберг решил, что она частный сыщик, нанятый кем‑то из недовольных пациентов, вызвал охранников и попытался задержать ее. Не знаю, насколько законными были его действия, но мы вполне могли нарваться на неприятности.

– Как бы то ни было, я хочу переодеться, – сказала Рози. – Сегодня у нас последний вечер в Нью‑Йорке. Чем бы ты хотел заняться?

Мой первоначальный план предусматривал стейк‑хаус. Но теперь, когда у нас вошли в привычку совместные трапезы, надо было выбирать ресторан для «вегетарианца», употребляющего органические морепродукты.

– Ладно, что‑нибудь придумаем, – сказала она. – Выбор огромен.

Мне хватило трех минут, чтобы сменить рубашку. И еще шесть минут я прождал Рози в холле. Потеряв терпение, я поднялся и постучал в дверь ее номера. Мне долго не открывали. Наконец я услышал ее голос:

– Как ты думаешь, сколько времени нужно на душ?

– Три минуты и двадцать секунд, – ответил я. – А если с мытьем головы, то еще минуту и двенадцать секунд.

Дополнительное время обусловлено тем, что кондиционер должен оставаться на волосах шестьдесят секунд.

– Подожди.

Рози открыла дверь, замотанная в полотенце. С мокрыми волосами она выглядела очень привлекательно. Я совсем забыл, что следует смотреть в глаза.

– Эй, – сказала она. – Кулона на мне нет.

Она была права. Затейливый кулон уже не мог служить оправданием. Но Рози не стала отчитывать меня за неподобающее поведение. Вместо этого она улыбнулась и шагнула ко мне. Я не был уверен в том, что она сделает следующий шаг, – как и в том, стоит ли мне шагнуть ей навстречу. В результате никто из нас не тронулся с места. Мы оба оказались не в своей тарелке – и подозреваю, что по нашей же собственной воле.

– Надо все же было принести кольцо, – сказала Рози.

На какое‑то мгновение мой мозг истолковал просто «кольцо» как «кольцо обручальное» – и принялся выстраивать совершенно неправдоподобный сценарий. Потом уже до меня дошло, что Рози имеет в виду шипованное кольцо, которое я предлагал в качестве инструмента для забора крови Фрейберга.

– Столько ехать – и не получить образец.

– К счастью, как раз получили‑таки.

– Ты достал? Но как?!

– В его туалете. Жуткий неряха. Ему надо бы провериться на простатит. На полу…

– Стоп, – остановила меня Рози. – Достаточно. Но в любом случае ты классно сработал.

– Очень плохая гигиена, – все же продолжил я. – Особенно для хирурга. Вернее, псевдохирурга. Возмутительная растрата профессиональных навыков. Подумать только, вставлять синтетические материалы с единственной целью: изменить внешность!

– Когда тебе стукнет пятьдесят пять, а твоей спутнице – сорок пять, возможно, ты запоешь по‑другому.

– Ты же вроде феминистка, – сказал я, хотя уже начал сомневаться в этом.

– Но это не значит, что я хочу выглядеть уродом.

– Твоя внешность не должна влиять на отношение твоего партнера к тебе.

– Мало ли чего не должно быть в жизни, – сказала Рози. – Ты же генетик. Каждый человек замечает, как выглядят другие. Даже ты.

– Верно. Но я не позволяю таким оценкам влиять на мое отношение к людям.

Разговор принял опасный оборот – ведь привлекательность Рози уже обернулась для меня серьезным испытанием на факультетском вечере. Я не кривил душой, когда говорил о своих убеждениях. И мне всегда хотелось, чтобы меня тоже оценивали не по внешним данным. Но никогда еще мне не приходилось применять эти критерии на практике, стоя в гостиничном номере перед женщиной, едва накрытой полотенцем. Я вдруг понял, что сказал не всю правду.

– Если, конечно, пренебречь фактором тестостерона, – добавил я.

– Я так понимаю, что тут где‑то глубоко закопан комплимент?

Разговор становился все более трудным. Я попытался прояснить свою позицию:

– Было бы неразумным превозносить тебя только за то, что ты чрезвычайно красива.

То, что я сделал в следующий момент, было, безусловно, результатом сумбура в моих мыслях, вызванного необычайно яркими эпизодами последних нескольких часов. Как то: прогулка держась за руки, побег из косметической клиники – и встреча с самой красивой на свете женщиной, почти обнаженной.

Безусловно, часть вины стоило возложить на Джина, который сболтнул, будто размер мочки уха служит показателем сексуальности. Поскольку я еще никогда не испытывал такого сексуального влечения к женщине, мне вдруг приспичило исследовать ее уши. В следующее мгновение, которое можно было бы сравнить с кульминацией романа Альбера Камю «Посторонний», я протянул к ней руку и откинул прядь волос с уха. Но, к моему удивлению, реакция Рози оказалась отличной от той, что описана в романе, который мы изучали в старшей школе. Рози обняла меня и поцеловала.

Я действительно считаю, что мой мозг имеет нестандартную конфигурацию, – но мои предки вряд ли преуспели бы в размножении, если бы не реагировали на простейшие сигналы пола. Наверное, эти инстинкты заложены в жесткий диск организма. Я откликнулся на поцелуй Рози. Она ответила на мой.

На мгновение мы разомкнули объятия. Было совершенно очевидно, что ужин задерживается.

– Знаешь, – сказала Рози, вглядевшись в мое лицо, – если тебе поменять очки и стрижку, ты вполне сошел бы за Грегори Пека в фильме «Убить пересмешника».

– А это хорошо? – В сложившихся обстоятельствах, насколько я мог судить, это было хорошо – но мне хотелось услышать подтверждение от нее.

– Он самый сексуальный мужчина из всех когда‑либо живших на свете.

Мы молча смотрели друг на друга, и я снова потянулся к ней для поцелуя. Она остановила меня:

– Дон, это Нью‑Йорк. Что‑то вроде каникул. И я не хочу, чтобы это значило нечто большее.

– Что было в Нью‑Йорке, в Нью‑Йорке пусть и останется, верно? – Эту фразу подкинул мне Джин для употребления на выездных научных конференциях. Мне еще ни разу не приходилось применять ее. Она казалась мне нелепой, но в нынешней ситуации была весьма кстати.

Это важно для нас обоих – договориться о том, что никакого продолжения не будет. Меня, в отличие от Джина, дома не ждала жена, но я выстроил свою концепцию семейной жизни – и Рози, которая после секса наверняка выходит на балкон покурить, в нее не вписывалась. Странно, но почему‑то на этот раз идея перекура не вызвала у меня отвращения.

– Надо кое‑что принести из моей комнаты, – сказал я.

– Молодец, что догадался. Только не исчезай надолго.

Мой номер был всего одиннадцатью этажами выше, поэтому я поднялся по лестнице. Вернувшись к себе, я быстро принял душ и пролистал книгу, которую подарил Джин. В итоге он оказался прав. Невероятно.

Прошло сорок три минуты, и я спустился по лестнице на этаж Рози. Я постучал в дверь, и Рози открыла мне, теперь уже в пижаме – которая, надо признать, была еще более откровенной, чем полотенце.

– Извини, оно слегка выдохлось, – Рози держала два бокала шампанского.

Покрывало на кровати было откинуто, окна зашторены, и только одинокий ночник горел. Я вручил ей книгу Джина.

– Поскольку это наш первый – и, возможно, последний – секс, а ты, несомненно, более опытна в этих вопросах, предлагаю тебе выбрать позу.

Рози пролистала книгу, потом вернулась в начало. Она остановилась на первой странице, где Джин поставил свою символическую подпись.

– Это Джин тебе дал?

– Да, это его подарок в дорогу.

Я попытался прочесть выражение лица Рози. Показалось, что в нем промелькнула злость. Но уже в следующее мгновение она смягчилась и произнесла совсем спокойно:

– Дон, извини, я не могу. Мне действительно очень жаль.

– Я что‑то не то сказал?

– Нет, все дело во мне. Извини.

– Ты передумала, пока я ходил к себе?

– Ага, – сказала Рози. – Именно. Мне жаль.

– Ты уверена, что причина не во мне?

Рози была моим другом, и теперь меня больше всего беспокоила опасность потерять эту дружбу. Вопрос с сексом как‑то рассосался.

– Нет, нет, только во мне. Ты был на редкость деликатным.

Такого комплимента я удостоился впервые в жизни. Очень успокаивающий комплимент. Вечер не превратился в полную катастрофу.

Сон, однако, никак не шел. Я остался без ужина, а на часах – всего лишь двадцать пятьдесят пять. Клодия и Джин наверняка были на работе – там, в Мельбурне; да мне и не хотелось говорить ни с одним из них. Я счел неразумным снова беспокоить Рози, поэтому позвонил своему единственному оставшемуся другу – Толстяку. Дейв уже поужинал, но мы пошли в пиццерию, и там он съел второй ужин. Потом мы перешли в бар, где смотрели бейсбол и говорили о женщинах. Я уже не помню, кто и что говорил, но подозреваю, что наши рассуждения вряд ли могли быть полезны для составления обдуманных планов на будущее.