Страна женщин 3 page

– Джонатан рассказал, что ты еврей, – сказала она.

– Оказалось, что да, – ответил Джоуи.

– Но не практикующий?

– Я даже не знал об этом до прошлого месяца.

Тамара покачала головой.

– Не понимаю такого, – сказала она. – Я знаю, так часто бывает, но я этого никогда не пойму.

– Не то чтобы я был христианином или еще кем‑то, – попытался оправдаться Джоуи. – Эта тема вообще не поднималась.

– Ну, здесь тебе рады. Тебе, наверное, будет интересно узнать немного о своей культуре. Мы с Говардом не ортодоксальные евреи, просто мы считаем, что важно знать и помнить о своем наследии.

– Они тебя загонят в свои рамки, – сказал Джонатан.

– Мы будем очень нежны, обещаю, – сказала Тамара с улыбкой Мамаши, Которую Хочется Трахнуть.

– Круто, – ответил Джоуи. – Я готов.

При первой же возможности мальчики сбежали в подвал, оснащенностью превосходивший даже гостиную Блейка и Кэрол. На голубом фетре бейсбольного стола красного дерева можно было играть в теннис. Джонатан научил Джоуи сложному, бесконечному, вгоняющему в тоску «ковбойскому бильярду», для которого требовался стол без механизма собирания шаров. Джоуи как раз собирался предложить перейти к аэрохоккею, в котором был невероятно крут, как вдруг в подвал спустилась Дженна. Небрежно поприветствовав Джоуи с высоты двухгодичной разницы в возрасте, она принялась обсуждать с братом какие‑то семейные дела.

Внезапно Джоуи понял, каково это, когда на самом деле «захватывает дух». Дженна была красива невероятной красотой, которая отодвигала на второй план все остальное – даже базовые потребности организма смотрящего. Ее фигура, цвет лица и повадка заставляли признать, что все прочие «красотки», которые раньше ему нравились, лишь отдаленно приближались к настоящей красоте; даже фотографии не передавали ее истинной прелести. Ее густые белокурые волосы отливали золотом. Одета она была в слишком большой пуловер с эмблемой Университета Дьюка и фланелевые пижамные штаны, которые, не скрывая прелести ее фигуры, казались самыми мешковатыми штанами на свете. Все предметы в комнате теперь были примечательны лишь тем, что не были ею, в остальном же они были одинаково второсортны. Скользнув по ней взглядом, Джоуи был так потрясен, что даже не рассмотрел ее в подробностях. Все это было очень странно. Он ничего не мог поделать с собой и просто смотрел в пол с тупой ухмылкой, слушая, как они с братом, который каким‑то образом не потерял дар речи, обсуждают ее план поехать в пятницу в Нью‑Йорк.

– Не забирай у нас «лендкрузер», – сказал Джонатан. – В кабриолете мы с Джоуи будем выглядеть как пара супругов.

Единственным недостатком Дженны был ее писклявый голосок.

– Ага, парочка супругов в сползших штанах, – хихикнула она.

– Почему ты не можешь поехать в Нью‑Йорк в кабриолете? Ты же уже туда на нем ездила?

– Мама запрещает. Не в праздники. «Лендкрузер» безопаснее. Я вернусь в воскресенье.

– Шутишь? «Лендкрузеры» постоянно переворачиваются. Они жутко опасные.

– Скажи это маме. Скажи, что у тебя опасная машина, она постоянно переворачивается и поэтому я не могу поехать на ней в Нью‑Йорк.

– Слушай. – Джонатан повернулся к Джоуи. – Хочешь в Нью‑Йорк на выходные?

– Конечно! – воскликнул Джоуи.

– Возьмите кабриолет, – сказала Дженна. – Потерпите три дня.

– Нет, мы можем поехать туда все вместе в «лендкрузере» и походить по магазинам. Поможешь мне купить штаны на свой вкус.

– Не вариант. Во‑первых, вам даже негде остановиться…

– А почему мы не можем остановиться с тобой у Ника? Он же вроде как в Сингапуре.

– Нику вряд ли понравится, что толпа первокурсников носится по его квартире. К тому же он может вернуться в субботу вечером.

– Двое – это не толпа. Только я и мой невероятно аккуратный сосед из Миннесоты.

– Я очень аккуратный, – уверил ее Джоуи.

– Не сомневаюсь, – сказала она скучающе. Присутствие Джоуи тем не менее заставило ее заколебаться – с ним она не могла вести себя так же презрительно, как с младшим братом. – Мне‑то плевать. Я спрошу у Ника. Если он будет против, тогда нет.

Когда она ушла наверх, Джонатан хлопнул Джоуи по плечу.

– Нью‑Йорк, Нью‑Йорк! – воскликнул он. – Можем завалиться к родственникам Кейси, если Ник, как обычно, окажется уродом. Они живут где‑то в Аппер‑Ист‑Сайд.

Джоуи все еще был потрясен красотой Дженны. Он встал туда, где стояла она, и ощутил слабый аромат пачулей. Возможность провести в ее близости целые выходные всего лишь благодаря случайному соседству с Джонатаном казалась настоящим чудом.

– Вижу, ты тоже, – сказал Джонатан печально, пожимая ему руку. – И так всю мою недолгую жизнь.

Джоуи почувствовал, как краснеет.

– Не понимаю только, как ты‑то вырос таким уродом.

– Знаешь, что говорят о поздних детях? Когда я родился, отцу был пятьдесят один год. За два года его гены непоправимо испортились. Не всем же быть такими красавчиками, как ты.

– Не знал, что у тебя такие предпочтения.

– Это какие? Красота мне нравится в девушках, как и положено.

– Пошел ты, богатей.

– Милашка, милашка!

– Да пошел ты. Давай‑ка я надеру тебе задницу в аэрохоккее.

– Главное, самой задницы не касайся.

Несмотря на угрозу Тамары, религиозных поучений или назойливого родительского вмешательства Джоуи испытать почти не пришлось. Они с Джонатаном устроились на откидных креслах в домашнем кинотеатре напротив восьмифутового экрана и до четырех утра смотрели какую‑то ерунду по телевизору и подкалывали друг друга насчет гомосексуальности. Когда они проснулись в праздничное утро, в дом уже прибыла толпа родственников. Джонатан должен был с ними общаться, и Джоуи принялся фланировать по шикарным комнатам, как молекула гелия, пытаясь хотя бы мельком увидеть Дженну. Предстоящая поездка в Нью‑Йорк, которую почему‑то одобрил ее бойфренд, была словно деньги в банке: у него будет как минимум два долгих автомобильных путешествия, чтобы произвести на нее впечатление. Пока что он хотел привыкнуть к ее красоте. На ней было скромное, дружелюбное платье с высоким горлом и то ли чрезвычайно искусно наложенный макияж, то ли полное его отсутствие. Он отметил ее хорошие манеры, которые проявлялись в терпеливом обращении с лысыми дядюшками и обколотыми ботоксом тетушками, которым явно было о чем с ней поговорить.

Перед ужином он ускользнул в свою спальню, чтобы позвонить в Сент‑Пол. Конни звонить не хотелось: в отличие от осени, теперь ему было стыдно за их сальные разговоры. Другое дело – родители, пусть даже и из‑за чеков матери, которые он обналичивал.

Трубку поднял его отец и говорил с ним минуты две, а потом передал трубку матери. Джоуи воспринял это как предательство. На самом деле он очень уважал своего отца за его упорное неодобрение и стойкость принципов и уважал бы еще больше, не относись он с таким почтением к своей жене. Они могли бы поговорить по‑мужски, но вместо этого отец передал трубку матери и умыл руки.

– Привет, – сказала она тепло, и он сразу же ощутил досаду и решил говорить сурово, но, как это часто бывало, она смягчила его своим юмором и заливистым смехом. Не успев оглянуться, он описал ей происходящее в Маклине – за исключением Дженны.

– Полный дом евреев! – сказала она. – Тебе там очень интересно, наверное.

– Ты же сама еврейка. А значит, и я. И Джессика, и ее дети – если у нее будут дети.

– Это как посмотреть. – После трех месяцев на востоке Джоуи слышал в ее речи миннесотский акцент. – Мне кажется, что в случае с религией важно только то, что ты сам думаешь. Никто не может решить это за тебя.

– Но у тебя же нет никакой религии.

– Именно. Это одна из тех вещей, по поводу которых мы с родителями не спорили, дай им бог здоровья. Что религия – это глупо. Хотя, видимо, моя сестра теперь со мной не согласится, и наш обычай не соглашаться абсолютно по всем поводам не будет нарушен.

– Которая сестра?

– Твоя тетя Эбигейл. Она погрузилась в каббалу и изучает свои еврейские корни, какие бы они ни были. Откуда я знаю, спросишь ты. Она прислала нам электронное письмо счастья про каббалу. Мне показалось, что это неподходящая форма, и я попросила ее не присылать мне больше писем счастья, а она ответила мне и‑мейлом о своем Пути.

– Я даже не знаю, что такое каббала, – сказал Джоуи.

– О, она с радостью тебе обо всем расскажет, если захочешь с ней поговорить. Это все очень Важно и Загадочно. Мадонна, кажется, этим увлекается, так что сам можешь сделать вывод.

– Мадонна еврейка?

– Конечно, Джоуи, потому ее так и зовут, – рассмеялась мать.

– Ну, в общем, я стараюсь смотреть на все без предубеждения, – сказал он. – Не хочется отвергать что‑то, о чем я ничего не знаю.

– Правильно. Кто знает, может, тебе это все еще пригодится.

– Возможно, – сказал он холодно, отметив в ее словах скрытый упрек в эгоизме.

Его посадили на одну с Дженной сторону длинного обеденного стола, поэтому он не мог ее видеть и сосредоточился на разговоре с одним из лысых дядюшек, который решил, что перед ним еврей, и удостоил его подробного рассказа о недавнем путешествии в Израиль. Джоуи притворялся, что свободно ориентируется в незнакомых названиях и рад их слышать: Стена Плача и ее туннели, Башня Давида, Масада, Яд‑Вашем. Запоздалое негодование на мать в сочетании с восхищением домом и Дженной и незнакомым доселе чувством искреннего интеллектуального любопытства возбуждали в нем желание стать настоящим евреем и почувствовать, что может значить подобная принадлежность.

Отец Джонатана и Дженны так долго вещал на дальнем конце стола на тему международных отношений, что постепенно все остальные беседы заглохли. Красные полосы на его индюшачьей шее были куда более заметны в жизни, чем по телевизору, а белоснежная улыбка так бросалась в глаза только потому, что располагалась на неправдоподобно маленьком, сморщенном черепе. То, что такой усохший человек породил на свет Дженну, показалось Джоуи еще одним доказательством его величия.

Он говорил о «новой клевете», циркулирующей в арабском мире, – 11 сентября в башнях‑близнецах якобы не было евреев – и о необходимости в это тревожное время противопоставлять злобную ложь благодатной полуправде. Он говорил о Платоне так, как будто лично получил просветление, припав к его афинским стопам. Он называл членов президентского кабинета по именам, объясняя, как «мы полагались» на президента, который должен был использовать этот уникальный исторический момент, чтобы разрубить геополитический узел и радикально расширить сферу свободы. В нормальное время, говорил он, большая часть американского общества была разрозненной и невежественной, но теперь у «нас» появилась уникальная возможность – первая с конца холодной войны – принять «философа» (какого именно философа, Джоуи то ли не понял, то ли не расслышал), который объединит страну единой миссией, чью праведность и необходимость доказала его философия.

– Нам надо гибко подходить к фактам, – с улыбкой сказал он дядюшке, который слегка заспорил с ним о ядерных возможностях Ирака. – Современные СМИ представляют собой расплывчатые тени на стене, и философу придется быть готовым управлять этими тенями ради высшей правды.

Между мгновенным желанием поразить Дженну и его обрамлением в слова прошло лишь одно ужасающее мгновение свободного полета.

– Но откуда вы знаете, что это и есть правда? – спросил Джоуи. Все головы повернулись к нему, и его сердце застучало.

– Никогда нельзя знать наверняка, – сказал отец Дженны, улыбаясь. – Вы правы. Но когда мы понимаем, что наше понимание мира, основанное на том, к чему лучшие умы десятилетиями приходили опытным путем, абсолютно совпадает с индуктивным принципом всеобщей свободы, – это хороший знак, что мы мыслим в правильном направлении.

Джоуи энергично кивнул, чтобы выразить свое полное согласие, но неожиданно для себя заявил:

– Но ведь, как только мы начнем лгать по поводу Ирака, мы будем ничуть не лучше арабов, которые лгут насчет евреев и 11 сентября?

– Вы очень умный юноша, не так ли? – спросил отец Дженны, совершенно не смущаясь.

Джоуи не понял, было ли это сказано с иронией.

– Джонатан говорит, что вы очень хорошо учитесь, – нежно продолжал глава семьи. – Вам наверняка приходилось досадовать на людей, которые не так умны, как вы. Людей, которые не только не могут, но и не хотят понять некоторые вещи, логика которых для вас очевидна. Людей, которым безразлично, что их собственная логика хромает. Вам знакома такая досада?

– Но ведь все дело в том, что они свободны, – сказал Джоуи. – Для этого и нужна свобода – чтобы все могли думать что хотят. Хотя это и правда иногда бесит.

Все засмеялись.

– Это правда, – сказал отец Дженны. – Свобода действительно иногда бесит. И именно поэтому мы обязаны воспользоваться возможностью, которая представилась нам этой осенью. Заставить нацию свободных людей избавиться от неверной логики и приобрести правильную, что бы для этого ни потребовалось.

Не в силах более находиться в центре внимания, Джоуи еще более энергично кивнул:

– Вы правы. Конечно, вы правы.

Отец Дженны продолжил излагать факты и мнения, но Джоуи уже ничего не слышал. Он весь трепетал от восторга: он говорил, и Дженна его слышала. Утерянное осенью чувство владения игрой возвращалось к нему. Когда Джонатан встал из‑за стола, он неловко поднялся и пошел за ним в кухню, где они наполнили недопитым вином два больших стакана.

– Чувак, красное и белое не смешивают, – заметил Джоуи.

– Это розовое, тупица, – ответил Джонатан. – С каких пор ты заделался энофилом?

Они отнесли переполненные стаканы в подвал и выпили вино, играя в аэрохоккей. Джоуи по‑прежнему пребывал в эйфории и не опьянел, что пригодилось, когда к ним спустился отец Джонатана.

– Как насчет партии в ковбойский бильярд? – спросил он, потирая руки. – Джонатан ведь уже научил тебя нашей домашней игре?

– Да, и у меня ничего не получается, – ответил Джоуи.

– Это королева всех видов бильярда, в ней сочетаются все их лучшие качества, – заявил старик, расставляя по местам первый, третий и пятый шары. Джонатана, казалось, вводило в ступор присутствие отца, что удивляло Джоуи – он‑то думал, что только его родители могут вводить окружающих в ступор.

– У нас есть дополнительное домашнее правило, которое я сегодня применю к себе, – сказал глава семьи. – Джонатан? Что скажешь? Мы его придумали, чтобы крутые игроки не могли спрятаться за пятеркой и нагнать счет. Вы‑то можете так делать, пока попадаете по битку, а мне надо будет отыгрываться или загонять другой шар в лузу каждый раз, как я загоню пятерку.

Джонатан закатил глаза:

– Звучит отлично, пап.

– Ну что, зажжем? – сказал его отец, натирая кий мелом. Джоуи и Джонатан переглянулись и одновременно прыснули. Старик даже не обратил на них внимания. Джоуи не нравилось чувствовать себя таким лузером. Воздействие вина стало заметным, когда старик дал ему несколько указаний, после чего он стал играть еще хуже. Джонатан играл очень сосредоточенно, и на лице его была смертельная серьезность, которой Джоуи раньше не видел. Во время особенно долгой серии ударов старик отвел Джоуи в сторону и спросил, что он думает делать летом.

– Лето еще далеко, – ответил Джоуи.

– Не так уж и далеко. Чем вы в основном интересуетесь?

– Мне надо заработать денег, не покидая Вирджинию. Я сам плачу за свою учебу.

– Джонатан мне рассказал. Весьма примечательная целеустремленность. Простите, если я вмешиваюсь, но моя жена сказала, что вы заинтересовались своей религией, потому что вас вырастили не в вере. Не знаю, повлияло ли это на ваше решение самому пробивать себе дорогу в жизни, но если это так, мне бы хотелось поздравить вас за самостоятельность мышления и храбрость. Со временем вы даже сможете вернуться к своей семье и наставить их.

– Мне ужасно жаль, что меня никогда ничему не учили.

Старик, как и его жена раньше, неодобрительно покачал головой.

– Наша традиция – самая чудесная и старая в мире. Наверное, для современной молодежи она должна быть особенно притягательна, потому что вся построена на личном выборе. Никто не указывает еврею, во что ему верить. Надо выбирать самому, выбирать, так сказать, свой пакет услуг.

– Это и правда интересно, – подтвердил Джоуи, хотя, как правило, его тошнило от елейности, с которой старики пытались угадать потребительские предпочтения молодежи.

– Что еще вы планируете? Интересует ли вас бизнес, как и всех остальных в наше время?

– Интересует. Я планирую специализироваться на экономике.

– Замечательно. Нет ничего дурного в том, чтобы хотеть зарабатывать деньги. Мне не пришлось зарабатывать самому, хотя я неплохо справился с тем, что мне досталось. Я весьма обязан своему прапрадеду, который приехал из Цинциннати с пустыми карманами. В этой стране ему дали возможность и свободу реализовать свои способности. Поэтому я и решил, что моя цель – прославлять свободу и позаботиться о том, чтобы следующий век в Америке был столь же благословенным. Зарабатывать деньги неплохо, совсем неплохо. Но в жизни должно быть нечто большее. Вы должны выбрать, на чью сторону встать, и сражаться за эту сторону.

– Разумеется, – сказал Джоуи.

– Если вам интересно было бы поработать на страну, в нашем институте этим летом могут быть неплохие вакансии. После 11 сентября у нас повысился приток средств. Очень приятно. Если вы к этому склонны, попробуйте к нам устроиться.

– Обязательно, – сказал Джоуи. Он казался самому себе одним из юных собеседников Сократа, чья роль в их диалогах от страницы к странице сводилась к разнообразным вариациям на тему «Да, безусловно» и «Вне всякого сомнения».

– Это здорово, – сказал он. – Я обязательно попробую.

Слишком сильно ударив, Джонатан нечаянно загнал биток в лузу, тем самым лишившись всех набранных в этой игре очков.

– Черт! – воскликнул он и повторил: – Черт побери!

Он швырнул свой кий на стол. Последовала неловкая пауза.

– Когда набираешь много очков, надо играть осторожнее, – сказал его отец.

– Я знаю, папа. Знаю. Я играл осторожно. Просто меня отвлек ваш разговор.

– Джоуи, твоя очередь.

Почему неудача друга заставила его улыбнуться? Он ощущал восхитительную свободу, потому что ему не надо было подобным образом общаться с собственным отцом. С каждой секундой его удача словно бы возвращалась к нему. Ради Джонатана он порадовался, что налажал при следующем ударе.

Но Джонатан все равно разозлился. После того как его отец, одержав две победы, ушел наверх, он принялся, уже не в шутку, называть Джоуи пидорасом и наконец заявил, что ему не хочется ехать с Дженной в Нью‑Йорк.

– Почему? – в ужасе спросил Джоуи.

– Не знаю. Просто не хочется.

– Будет круто. Можно пойти к башням‑близнецам и посмотреть, как там.

– Там все перекрыто. Ничего не увидишь.

– Можно пойти посмотреть, где снимают «Сегодня».[75]

– На хрена? Это просто окно.

– Слушай, это же Нью‑Йорк. Поехали.

– Так езжай с Дженной. Ты же этого хочешь, нет? Отправляйся с моей сестрой на Манхэттен, а потом иди на работу к моему отцу. А моя мать любит ездить на лошадях. Может, и ты с ней поездишь?

Единственным недостатком везения Джоуи были те моменты, когда ему везло за чей‑то счет. Никогда не испытывая зависти, он не переносил ее проявления в других. В старших классах ему не раз приходилось рвать дружбу с ребятами, которых не устраивало, что у него так много других друзей. Ему хотелось сказать: черт возьми, да вырасти ты наконец. Дружбу с Джонатаном, однако, было невозможно прервать, во всяком случае – до конца учебного года, и хотя Джоуи взбесило его нытье, он понимал, как это нелегко – быть сыном.

– Ладно, – сказал он. – Давай останемся тут. Покажешь мне Вашингтон.

Джонатан пожал плечами.

– Правда, давай потусим в Вашингтоне.

– Ты его победил, – сказал Джонатан, поразмыслив. – Вся эта херня насчет лжи во спасение… Ты его переспорил, а потом начал лыбиться, как последний ублюдочный подлиза.

– Но ты‑то сам молчал, – сказал Джоуи.

– Я это уже проходил.

– Тогда зачем это мне?

– Потому что еще не проходил. Потому что не заслужил права отказываться. Ты вообще ни хрена не заслужил.

– Сказал мальчик на «лендкрузере».

– Не хочу об этом говорить. Пойду почитаю.

– Ладно.

– Я поеду с тобой в Нью‑Йорк. Можешь спать с моей сестрой, мне плевать. Вы друг друга стоите.

– В смысле?

– Потом поймешь.

– Слушай, давай просто будем друзьями, ладно? Необязательно ехать в Нью‑Йорк.

– Нет, мы поедем, – сказал Джонатан. – К сожалению, мне правда не хочется вести кабриолет.

В своей пропахшей индейкой спальне Джоуи обнаружил на тумбочке стопку книг – Эли Визель,[76]Хаим Поток,[77] «Исход»,[78] «История евреев» – и записку от отца Джонатана:

Небольшой вводный курс. Можешь оставить себе или отдать кому‑нибудь.

Говард.

Перебирая книги, Джоуи ощутил явную нехватку заинтересованности и почтение к заинтересованным людям и вновь разозлился на мать. Ее неуважение к религии показалось ему очередным выпячиванием себя: ее постоянное коперническое желание быть солнцем, вокруг которого бы вращалось все вокруг. Перед тем как заснуть, он позвонил в справочную и выяснил номер Эбигейл Эмерсон.

На следующее утро, пока Джонатан спал, Джоуи позвонил Эбигейл, представился ее племянником и сообщил, что собирается в Нью‑Йорк. В ответ его тетушка странно закудахтала и спросила, умеет ли он обращаться с вантузом.

– В смысле?

– То, что уходит вниз, не всегда там остается, – изрекла Эбигейл. – Прямо как я, если переборщу с бренди.

Далее она поведала ему о перепадах высот и старинных трубах в Гринвич‑Виллидж, своих увлекательных планах на выходные, плюсах и минусах квартир на первом этаже и о «массе удовольствия», когда возвращаешься домой в полночь Дня благодарения и обнаруживаешь соседские фекалии, плавающие по ванной и выброшенные на берега кухонной раковины.

– Прелэстно, прелэстно! – воскликнула она. – Отличное начало ужасных выходных!

– Я просто думал, что мы можем повидаться, – сказал Джоуи. Он сам уже не был в этом уверен, но его тетушка внезапно отреагировала, словно до этого ей просто надо было слить свое негодование.

– Видела ваши с сестрой фотографии, – сказала она. – Прелэстные снимки и совершенно прелэстный дом! Думаю, что узнаю тебя при встрече.

– Ага.

– К сожалению, у меня дома сейчас не так уютно. И немного ароматно. Но, если хочешь, можем встретиться в моем любимом кафе, и нас обслужит самый голубой официант в Виллидж – по совместительству мой лучший друг. Это будет прелэстно. Расскажу тебе про нас с твоей матерью все, что она от тебя скрывает.

Это звучало заманчиво, и они договорились о встрече.

Дженна взяла с собой в Нью‑Йорк старую школьную подругу Бетани, которая не поражала красотой только рядом с Дженной. Они уселись сзади, и Джоуи не только не видел Дженну, но и не слышал, о чем они говорят, оглушенный непрерывным скулежом «Слим Шэйди»[79]в динамиках и пением Джонатана. Сношения между передними и задними сиденьями ограничивались замечаниями Дженны по поводу манеры езды брата. Словно обратив свою враждебность к Джоуи на дорогу, Джонатан гнал со скоростью восемьдесят миль в час и осыпал проклятиями менее агрессивных водителей; казалось, ему приятно вести себя по‑свински.

– Спасибо, что не убил, – сказала Дженна, когда внедорожник остановился в явно дорогом гараже делового района Манхэттена и музыка наконец стихла.

Путешествие скоро обернулось полнейшим разочарованием. Парень Дженны, Ник, вместе с двумя другими стажерами с Уолл‑стрит, также пребывающими в отъезде, занимал захламленную неотремонтированную квартиру на 54‑й улице. Джоуи хотелось погулять по городу, а еще сильнее – не показаться Дженне малолетним любителем Эминема, но в гостиной обнаружились огромный плазменный телевизор и приставка последней модели, и Джонатан настоял на том, чтобы немедленно насладиться этими благами.

– Увидимся, ребятки, – сказала Дженна, и они с Бетани ушли встречаться с остальными друзьями. Три часа спустя, когда Джоуи предложил прогуляться, пока не стемнеет, Джонатан предложил ему не быть пидором.

– Да что с тобой? – спросил Джоуи.

– А с тобой что? Надо было идти с Дженной, если хочешь заниматься всякой бабьей фигней!

Предложение заниматься «бабьей фигней» звучало вполне заманчиво. Он любил женщин, ему не хватало их общества и манеры говорить, он скучал по Конни.

– Ты же сам сказал, что хочешь по магазинам.

– Что, мои штанишки недостаточно обтягивают попку?

– Можно было бы поужинать.

– Да, в каком‑нибудь романтическом уголке для двоих.

– А нью‑йоркская пицца? Тут же лучшая пицца в мире!

– Не здесь, а в Нью‑Хэйвене.

– Ладно, давай сходим в магазин и накупим чего‑нибудь вкусного. Умираю с голоду.

– Холодильник – там.

– Пошел ты на хрен со своим холодильником! Я ухожу.

– Ага, вали.

– Ты будешь дома?

– Да, милый.

С комком в горле, чуть ли не плача, как девчонка, Джоуи ушел в ночь. Поведение Джонатана его жутко разочаровало. Внезапно он остро почувствовал собственную зрелость, и, шатаясь по вечерним толпам на Пятой авеню, он прикидывал, как бы продемонстрировать эту зрелость Дженне. Он купил на тележке две польские сосиски и протиснулся в еще более плотную толпу в центре Рокфеллера, где принялся разглядывать катающихся на коньках, огромную рождественскую ель с погашенными лампочками и пляшущие огни прожекторов на башне Эн‑би‑си. Ну нравилась ему всякая бабья фигня, ну и что? Это же не делало его рохлей. Просто из‑за этого он был ужасно одинок. Наблюдая за конькобежцами, он вдруг заскучал по дому и позвонил Конни. Она как раз была занята на работе, и он успел сказать только, что скучает по ней, описать, где сейчас находиться, и заверить, что очень хотел бы показать ей все это.

– Я люблю тебя, милый, – сказала она.

– И я тебя люблю.

На следующее утро ему выпал шанс с Дженной. Она, видимо, привыкла рано вставать и успела сходить за завтраком до того, как Джоуи вышел на кухню в майке с эмблемой Университета Вирджинии и трусах в «огурцы». Обнаружив, что она сидит за кухонным столом и читает книгу, он тут же почувствовал себя голым.

– Я купила бейглов тебе и моему недостойному братцу, – сказала она.

– Спасибо, – поблагодарил Джоуи, прикидывая, стоит ли пойти и набросить какие‑нибудь штаны или лучше гордо продемонстрировать свои достоинства. Но пока он разогревал себе бейгл и поглядывал на ее волосы, плечи и голые скрещенные ноги, у него случилась эрекция. Прежде чем он успел сбежать в гостиную, она подняла взгляд.

– Невероятно тоскливая книга.

Он укрылся за стулом.

– А о чем она?

– Я думала, что о рабстве, но теперь уже не уверена. – Она продемонстрировала разворот, набранный убористым шрифтом. – Самое смешное, что я уже второй раз ее читаю. Мы ее чуть ли не полсеместра проходим. А я никак не могу уследить за фалубой. Фабулой. В общем, за тем, что происходит с персонажами.

– Я в прошлом году читал «Песнь Соломона»[80]в школе, – сказал Джоуи. – Мне понравилось. Не читал ничего лучше.

Она состроила сложную гримасу, выражавшую равнодушие к нему и недовольство книгой. Джоуи присел за стол напротив, откусил кусочек бейгла, пожевал его некоторое время и понял, что проглотить будет трудновато. Спешить, впрочем, было некуда: Дженна пыталась читать дальше.

– Что с твоим братом? – спросил он, справившись с несколькими кусочками бейгла.

– То есть?

– Он ведет себя как незрелый придурок. Тебе так не кажется?

– При чем тут я? Это же твой друг, – сказала Дженна, не отрывая взгляда от книжки. Ее непробиваемое пренебрежение напоминало поведение самых крутых девчонок в Вирджинии. Разница заключалась в том, что она привлекала его куда больше тех девушек и была так близко, что он чувствовал аромат ее шампуня. Под столом его приунывший член воспрял и указал на нее, как ягуар на капоте автомобиля.

– Что сегодня делаешь? – спросил он.

Она захлопнула книгу, будто смирившись с его присутствием:

– Хожу по магазинам. Вечером еду в Бруклин на вечеринку. А ты?

– Видимо, ничего, раз твой брат не хочет выходить из квартиры. У меня в четыре встреча с тетей, и все.

– Парням, должно быть, труднее, – заметила Дженна. – Ну, навещать семью. У меня потрясающий папа, и я привыкла к его славе. Но Джонатан, кажется, считает, что должен все время что‑то доказывать.

– Уткнувшись в телик на десять часов?

Она нахмурилась и в упор посмотрела на Джоуи – впервые с момента их знакомства.

– Тебе вообще нравится мой брат?

– Разумеется. Просто он с четверга какой‑то странный. Видела, как он вчера вел машину? Было видно, что что‑то не так.

– Думаю, он просто хочет, чтобы его любили ради него самого, а не ради его отца.

– Конечно, – сказал Джоуи и, повинуясь мгновенному озарению, добавил: – Или ради его сестры.

Она покраснела! Немного. И потрясла головой.

– Я никто.