Кристиана. Я была почти уверена, что умерла, когда, сползая по плечу Левиафана, ослепла от белой вспышки

Я была почти уверена, что умерла, когда, сползая по плечу Левиафана, ослепла от белой вспышки. Помню, я подумала, что это, вероятно, тот самый свет, о котором обычно говорят люди, испытавшие клиническую смерть, – свет в конце туннеля. Сначала ты видишь светящуюся точку, она горит на довольно большом расстоянии от тебя. Потом начинаешь подниматься и одновременно опускаться, двигаясь по направлению к этой точке. И наконец она поглощает тебя целиком и все становится белым.

Не знаю. Я никакого туннеля не видела. Но я точно падала, соскользнув с гладкого плеча Левиафана, и все действительно в конце концов сделалось белым.

Прихожу в себя.

Сначала я совершенно дезориентирована, а потом все выстраивается у меня в голове, правда как‑то странно – не в порядке убывания или возрастания значимости фактов.

Я понимаю, что больше нет крови. Я была вся в крови, а теперь – ни единой капельки.

У меня очень сильно болит плечо, – похоже, я именно на него упала с Левиафана.

Озера больше нет.

И Левиафана нет!

Библиотека… библиотека изменилась. Я сажусь и осматриваюсь. Ряды книг нескончаемо тянутся вдаль, но теперь я могу видеть высокий сводчатый потолок со светильниками, висящими через равные промежутки. Коридоры, некоторые из которых идут вниз, некоторые – вверх, устланы ковровыми дорожками с восточным орнаментом. Ряды шкафов прерываются иногда маленькими островками – три кожаных кресла, диванчик, столик, настольная лампа.

Я смотрю туда, где раньше было озеро. Медленно встаю и иду к одному из книжных шкафов, который находится как раз в том месте, где был берег. Я дотрагиваюсь до книжного шкафа и обнаруживаю, что он очень устойчивый и тяжелый. Достаю книгу с полки, перелистываю ее. Потом другую. Книги настоящие.

Значит, Левиафан…

Умом я постигаю его огромность, но моя память сохраняет нечто высотой всего лишь футов двадцати. И даже такие размеры неправдоподобны. Неужели я взобралась на эту махину и ударила ножом?..

Тут я вижу нож ищейки. Он лежит на ковре.

Потом я вспоминаю о своих спутниках.

Осматриваюсь. Никого нет. Ни Саскии, ни Джексона. И Либрариуса нет, но я вижу груду одежды там, где, как я помню, он лежал, прежде чем весь мир стал белым.

Я подхожу и дотрагиваюсь до ткани ногой. Да, это его одежда. И веревки, которыми я его связала.

Думаю, он все‑таки распался на части.

Не то чтобы я сильно сожалела об этом, но что тогда стало с Саскией и Джексоном? И если они тоже распались, то где же их одежда? И почему я все еще здесь?

Здесь так тихо, что любой звук, который я издаю, кажется очень громким – шарканье моих ног по ковру, мое дыхание. Не знаю, почему меня это заботит. Непохоже, что сейчас кто‑нибудь придет и цыкнет на меня. Потом я слышу голоса. Кто‑то – и не один – приближается. Через секунду я соображаю, откуда они идут.

Я прикидываю, надо ли мне прятаться, но потом соображаю, что уже поздно об этом раздумывать и к тому же нет необходимости, – я их узнаю. Это Кристи, жестянщик и еще трое людей, которых я уже видела, когда жестянщик передавал мне нож. Они, похоже, не меньше меня ошарашены и застывают как вкопанные.

Должно быть, вид у меня еще тот, думаю я, но тут же вспоминаю, что больше не измазана в крови.

Неужели все это действительно случилось? Было ли вообще это озеро и был ли Левиафан? И правда ли, что я его убила?

Я вспоминаю, как кровь фонтаном била из его горла, и судорога сводит мой желудок.

Потом я еще кое‑что вспоминаю – это странное ощущение, которое разлилось у меня внутри, когда Левиафан умирал. Что‑то во мне сдвинулось тогда. Что‑то изменилось. Но я точно не знаю что. Просто я чувствую себя другой. Теперь я ощущаю каждую клеточку своего тела, кожи, крови, костного мозга.

Кристи и другие приближаются ко мне. Они останавливаются снова футах в шести от меня.

– Кристиана… – говорит Кристи и на некоторое время замолкает. – Можно тебя так называть?

Я не могу удержаться от улыбки. Даже среди всего происходящего ему необходимо закрепить свое право собственности на меня. Он всегда хотел дать мне имя, но я не позволяла ему положить меня в нужную коробочку и приклеить этикетку. Наверное, ему жестянщик сказал. Впрочем, это больше не имеет значения.

Может быть, я и родилась его тенью, но по восприятию мира, по опыту я – самостоятельная личность с тех пор, как семилетней девочкой‑сорванцом попала под опеку шарика с руками и ногами. Он не в силах положить меня в коробочку, разве что в собственную черепную коробку. Но это не изменит моей внутренней сущности. Он не может знать меня лучше, чем я знаю его. Если, конечно, не принимать во внимание того, что мы сказали друг другу, и того доверия, которое обязаны испытывать друг к другу, чтобы общаться.

Так что я сама сейчас вольна выбрать коробочку, в которую он меня поместит.

– Конечно, – отвечаю я, – можешь так меня называть.

– Ты в порядке?

Я киваю:

– А вы, ребята?

Теперь его очередь кивать.

– Вы еще кого‑нибудь видели? – спрашиваю я.

Они качают головой. Мы достигли больших успехов в невербальном общении. Но их можно понять. Мы все переживаем нечто столь удивительное, что сознание с этим едва справляется. Даже не знаю, может ли справиться вообще.

– Кто еще тут был? – спрашивает жестянщик.

Услышав его голос, я припоминаю и имя. Боджо – уменьшительное от Боррибл Джонс. Он еще рассказывал забавную историю о том, почему отец его так назвал.

– Со мной была Саския, – говорю я. – И еще один парень, по имени Джексон.

Кристи и еще один из них, незнакомый мне, одновременно восклицают: «Саския? Джексон? Джексон Харт?»

Я киваю обоим, и мы тут же быстро выясняем, как и почему здесь оказались Джексон и мы с Саскией.

Я сурово смотрю на Аарона, пытаясь разглядеть в нем то чудовище, которое представляла себе по рассказам Саскии, но на нем маска вполне приличного человека, и она никак не хочет сползать с него.

Кристи закуривает, руки у него слегка дрожат. Как ему, должно быть, трудно – быть так близко от нее и снова ее потерять. Он, похоже, очень расстроен, но я не знаю, как его утешить. Мне нечего ему сказать.

Рауль спрашивает о каком‑то своем друге, но единственное, что я могу ответить, – что никогда его не видела. Он мог быть, например, среди призраков, которых я встретила с самого начала, – среди тех, с голосами, похожими на радиопомехи.

Эта Сюзи – замечательная. У нее та же энергетика, что у Саскии, но только… Не знаю, как сказать. Она более… рисковая. Помню, Саския рассказывала мне, как трудно ей было поначалу приспособиться к этому миру со всеми его сложностями. Вот чем отличается от нее Сюзи. Она еще не вписалась в человеческую жизнь так, как Саския.

Боджо – человек опытный, как и я, но ему еще не доводилось видеть всего, что видела я. И делать то, что делала я.

– Итак, этот библиотекарь, – говорит Боджо, – называл себя Либрариусом?

Я киваю.

– Это он виноват во всех бедах?

– Во всех, кроме вируса. Хотя, честно говоря, он вряд ли хотел, чтобы дело зашло так далеко.

– Ты веришь, что все произошло так, как он сказал?

Я киваю. Я предпочитаю не рассказывать о том, как собиралась выбивать из него информацию. Тут гордиться нечем. Я имею в виду не мои угрозы, а то, что я была вполне готова сделать ему больно.

– А дух Вордвуда? – продолжает Боджо. – Это правда был Левиафан?

– И есть, – отвечаю я.

Слова вырываются у меня помимо воли, я даже не успеваю понять, что, собственно, говорю. Но, сказав, понимаю, что все правильно. Я не знаю, откуда я это знаю. Просто знаю, и все.

– Когда твои друзья… – я смотрю на Кристи и теперь уже взвешиваю каждое слово, – когда они создавали сайт «Вордвуд», то либо что‑то привлекло туда Левиафана, либо в самом сайте потом образовалось нечто, что воззвало к нему. И он пришел. Оттуда, где существуют левиафаны.

– Подобно божествам Изабель, – говорит он. Когда я киваю, он объясняет остальным: – Одна наша подруга… у нее есть такой дар – персонажи ее картин оживают.

– Вы имеете в виду Изабель Коплей? – спрашивает Аарон.

Кристи кивает.

– Значит, эти ее абстракции?..

– Нет, это было до них, – отвечает Кристи. – Тогда она рисовала всякую всячину вроде того, что делает Джилли. Фантастические существа, портреты.

– Так что же, они ожили и сошли с полотен? – спрашивает Аарон. Он заранее поднимает руку, защищаясь, прежде чем Кристи успевает ответить. – Да нет, я не спорю. После того, что я увидел в последнее время, меня уже ничто не удивило бы.

– Они не сошли с полотен, – говорит Кристи. – Просто в окончательных вариантах ее картин поселялись духи.

Они были как бы отдельны от картин Изабель и тем не менее каким‑то образом с ними связаны.

– Каким же образом? – спрашивает Аарон.

– Помнишь тот большой пожар на острове, когда сгорела и ее мастерская? Когда она потеряла свою студию и все свои картины?

– Да.

– Духи тоже погибли, когда сгорели рисунки, – говорит Кристи. – Все погибли, кроме тех, чьих изображений в мастерской не было.

Выражение лица, которое появляется у Аарона, заставляет меня еще раз усомниться в оценках Саскии. Такая готовность к пониманию, такое сочувствие – вовсе не то, чего мы ожидаем от законченного подлеца.

– Господи! – восклицает он. – Значит, она перешла на абстрактную живопись…

– Чтобы больше не чувствовать себя ответственной за жизнь и смерть духов, – договаривает Кристи.

– Понимаю, – говорю я. – Значит, если Холли и ее друзья действительно привлекли на сайт Левиафана, то все, что произошло в Сети, повлияло и на него.

– Но вы говорили, что Левиафан не может принимать никакого физического обличья, – замечает Рауль.

– Я тоже полагала, что не может, – говорю я. – И возможно, так и есть. Посмотрите, что с ним произошло, когда Либрариус втиснул его в это тело.

– Но если он и является Вордвудом…

– Но ведь это же не физически, правда? Мы‑то тоже находимся тут, но представляем собой всего лишь информацию в цифровой форме.

– Наверное, – отвечает Рауль, хотя, похоже, его не убедили.

А может быть, он просто не знает, что и думать. Я, честно говоря, не знаю.

– Кто знает, – говорю я спустя несколько секунд. – Вообще‑то, в Мире Духов я нагляделась всякого и знаю, что существует нечто… или нет – так вопрос не стоит. Если это перед тобой – ты в это веришь. И начинаешь об этом думать. Мы столького не знаем даже о нашем Условном Мире, о том, из которого пришли сюда. А уж когда речь заходит о Мире Духов – тут количество того, что мы не знаем, сразу надо умножать на тысячу.

Все замолкают, чтобы переварить это. Я думаю о Мамбо и о том, как быстро перестает казаться странным, что твой друг – шарик с руками и ногами. И мне до сих пор это не кажется странным. Она не какой‑нибудь уродец. Она просто Мамбо.

– Значит, он… он все еще здесь? – спрашивает Боджо, возвращая нас к Левиафану.

– Я его чувствую, – отвечаю я. – А вы разве нет?

Все, кроме Сюзи, качают головой.

– Я что‑то чувствую, – говорит она. – Но это не то, что было раньше.

– Возможно, это потому, что Либрариус был среди тех, кто дал тебе внешнюю оболочку и послал тебя в мир.

– Наверное, – говорит она.

Но в ее голосе слышна неуверенность. Возможно, потому, что ей не хочется, чтобы все обстояло именно так. Я ее понимаю. Будь у меня выбор, я бы, разумеется, предпочла считать своим «папой» Левиафана, а не какого‑то урода – духа по имени Либрариус.

– Мы можем поговорить с ним? – спрашивает Кристи. – С духом Вордвуда? Можем спросить его, что стало с теми людьми, которые пропали?

В действительности он хочет спросить: как нам найти Саскию? И я хочу задать тот же самый вопрос. Только вот…

– Не знаю, – отвечаю я ему.

– Может, надо связаться через модем? – спрашивает Рауль. – Ведь раньше это делалось так, – объясняет он, когда все недоуменно на него смотрят.

– Ну, кто захватил с собой случайно ноутбук? – спрашивает Сюзи.

Она, разумеется, шутит. Как ты здесь подключишься к серверу? Куда воткнешь вилку? Без спутниковой связи в Сеть не выйти, а я что‑то сомневаюсь, что какие‑нибудь спутники летают в небесах над этой библиотекой.

– Может быть, есть какой‑нибудь ритуал, который сработает не хуже модема? – спрашивает Боджо.

Он смотрит на меня, как будто я это знаю, но я только пожимаю плечами.

– Возможно, – говорю я. – А может быть, мы просто должны открыть ему свои мысли.

Я вижу, как Аарон качает головой.

– Что? – спрашиваю я его.

Ничего, говорит он. Только если вы собираетесь играть во всю эту ерунду, то я – пас. Не обижайтесь.

Я улыбаюсь:

– Я понимаю, о чем вы.

– Вы ведь, кажется…

– Тень, – заканчиваю я за него. – Но ведь это не я, а Кристи возводит всю эту «ерунду», как вы выражаетесь, на пьедестал. А я просто живу с этим изо дня в день.

Я уже собираюсь распространить сказанное, но отвлекаюсь. Поднимаю голову. Кажется, я что‑то услышала, но не поняла толком что. Потом соображаю, что все еще слышу, – просто это не только и не столько звук – скорее, ощущение. Какое‑то давление внутри. Чем больше я на этом сосредоточиваюсь, тем меньше понимаю. Это что‑то во мне самой и хочет выбраться наружу или, наоборот, хочет пробраться внутрь меня.

Я смотрю на остальных. Время, похоже, остановилось. Все застыли на месте – Кристи с поднятой рукой: он хотел убрать прядь волос со лба. Аарон, повернувшись к Сюзи, собирался что‑то сказать ей. Глаза Сюзи прикрыты, она только что моргнула. Боджо и Рауля мне не видно. И тут я понимаю, что и сама потеряла способность двигаться. Мне видно только то, что прямо передо мной. А слышен только этот давящий звук, который, собственно говоря, и не является звуком.

Очень странно.

Почему‑то паники я не чувствую. Я почти уверена, что все это – проделки Левиафана, духа Вордвуда. Либрариус сказал, что до того, как Левиафан вселился в тело, которое я недавно убила, он был везде, он заполнял собой все это место. Может быть, сейчас он пытается вступить со мной в контакт.

«Привет, – говорю я мысленно, как общалась с Саскией, когда та жила во мне. – Кто тут?»

Никакого ответа.

Но давление нарастает.

Говорят, самый большой по размерам орган нашего организма – это кожа. Мне это всегда казалось слишком смелой концепцией, потому что все‑таки кожу мы не воспринимаем как отдельный орган, как, например, сердце или печень. Но теперь я этому верю. Я чувствую каждую клеточку и пору своей кожи и всю ее вместе как мембрану, дрожащую в унисон с каким‑то звуком, которого я, собственно, даже не слышу.

Довольно жуткое ощущение. Как будто пришел в знакомое место, а там все изменилось – не так, как это бывает в Пограничных Мирах, где действуют другие, нежели в Условном Мире, законы, где каждая вещь существует как результат соглашения сотен тысяч индивидуальностей.

Мне кажется, я подключаюсь к чему‑то, пробившись сквозь помехи.

Или, наоборот, это что‑то настраивается на мою волну.

Я вспоминаю о сдвиге, который произошел во мне перед тем, как Левиафан умер и меня ослепило белое сияние. Что‑то тогда во мне изменилось, но я до сих пор не знаю что. Я смогла лишь почувствовать, что перемена произошла, и, возможно, то, что происходит со мной сейчас, – результат той очень тонкой трансформации, такой тонкой, что я могу ощутить лишь результаты.

Но я вовсе не хочу изменяться. Я не хочу быть никем другим. Меня пугает сама мысль об этом. Помню, я неоднократно слышала от людей, что они хотели бы быть кем‑то другим, и сейчас иногда слышу, но мне всегда хотелось быть только собой. Собой, со всеми моими несовершенствами, проступками, ободранными коленками, огорчениями и тому подобным. Я знаю, что совершила несколько нехороших поступков и навлекла на себя больше неприятностей, чем могла бы, но все эти ошибки и приключения в конце концов и сформировали меня.

И я себе нравлюсь такая, какая я есть. Или была. А то я уже и не знаю, какая я сейчас, потому что во мне появился кто‑то еще. Не так, как в случае с Саскией – явное чужое присутствие. Во мне поселилось что‑то, что не является мной и в то же время является, как ни странно это звучит. Да, очень странно, но тем не менее это так.

В какой‑то момент…

Через секунду? Минуту? Час?

Я обнаруживаю, как…

…мое внимание? мой взгляд?

…обращается внутрь меня.

Я больше ничего не вижу. Я чувствую, что плыву, но не на поверхности. Я погружена… нет, не знаю.

Может быть, это такой густой воздух? Или нечто вроде геля?

Единственное, что я понимаю, – там спокойно. Мирно и спокойно. Я могла бы вечно вот так плыть, не заботясь больше о том, кто я такая, и о том, изменилась я или нет.

Но потом во мне вновь проявляет себя этот звук не звук – скорее, давление, некая пульсация, ощущаемая обеими сторонами моей кожи, и на этот раз я чувствую обратную связь. Нет, не так, как мы разговариваем друг с другом, – не словами и не фразами. Я просто получаю информацию, которой у меня раньше не было, всю сразу: «сброс данных», как вероятно, сказал бы Джексон, – и я понимаю, что…

Левиафан тоже изменился.

Он был травмирован вирусом, или что там еще такое сделал с ним Либрариус. В общем, не важно, как именно это случилось. Важно, что Левиафан… Не знаю, как это выразить. Он расширяется. Вот почему я чувствую это давление. Дух Левиафана растет и давит на все, что есть в Вордвуде. Он нуждается в нас, по крайней мере в одном из нас, чтобы обеспечить себе пребывание здесь и выход за пределы Вордвуда, чтобы распространиться, рассеяться, а не быть стиснутым.

Иначе он просто взорвется, как Черная Дыра, и весь Мир Духов засосет в воронку, которая образуется в результате взрыва. И когда туда засосет весь Мир Духов, наш мир, Условный Мир, тоже потихоньку начнет затягивать в эту воронку.

Причина – следствие.

Итак, Левиафану нужно уменьшить давление через контакты вне Вордвуда, а сам он этого сделать не может, потому что не имеет связи ни с нашим миром, ни с Миром Духов. Но мы, оказавшиеся здесь сейчас… мы эту связь имеем.

Я думаю о Либрариусе. Все сходится. Нужен кто‑то вроде Либрариуса: дух‑привратник, осуществляющий связь между мирами. Просто Либрариус планировал осуществлять ее не так, как надо было Левиафану. Либрариусу для подпитки нужно было внимание и вложения со стороны тех, кто за пределами Вордвуда. А Левиафану, наоборот, нужно распространить, отдать себя за пределы Вордвуда.

Через кого‑нибудь из нас.

«Но я не дух‑привратник, – мысленно произношу я. – И никто из нас не дух‑привратник».

Я получаю ответ, не словами, но я понимаю его:

«Не обязательно родиться духом‑привратником. Можно им стать».

Он имеет в виду, что им может стать кто‑нибудь из нас.

Я перебираю всех в уме.

Кристи не может остаться здесь – он хочет быть с Саскией. Он готов на все, лишь бы спасти ее и быть с ней. Мы не можем требовать от него такой жертвы.

То же самое – Рауль, который здесь только из‑за своего любимого Бенни.

Сюзи тоже не может – у нее еще нет достаточно прочных связей с Условным Миром и вообще никаких связей с Миром Духов.

Что до Аарона, то если не знать всего, то можно подумать, что он весьма достойный человек. И все же не могу забыть то, что мне о нем рассказала Саския. Можно ли доверить ему нечто настолько важное?

Остаемся я и Боджо.

Понятно, на кого падает выбор. Боджо, в общем‑то, посторонний. Он дал себя втянуть во все это только потому, что ему нравится Холли и он хотел помочь ей. Я тоже все это затеяла поначалу лишь для того, чтобы помочь Саскии разобраться в том, кто она такая, но потом влипла, как всегда влипаю. Когда разбила гроб Саскии. Когда нейтрализовала Либрариуса. Когда освободила Левиафана от физической оболочки.

Но самое существенное различие между мной и Боджо в том, что он не тень.

Он настоящий.

А я – нет, сколько бы я себя ни убеждала в обратном.

Подумай. Правда в том, что когда‑то ты была маленькой семилетней девочкой, отделившейся от Кристи, и Мамбо пришла к тебе на помощь. Она научила тебя притворяться человеком.

Мне очень не хочется отказываться от своей индивидуальности, но правда – кто из нас теряет меньше всех? Кроме Сюзи, все остальные, по крайней мере, настоящие. А Сюзи, хоть и выглядит на двадцать с небольшим, слишком недавно родилась, чтобы быть полезной духу Вордвуда. Из нас двоих именно я умею поддерживать связь с Другими Мирами.

Как только я принимаю свое нелегкое решение, голова моя тут же наполняется директивами: как остальным выбраться из Вордвуда и что мне надо сделать, когда они уйдут. Как будто Левиафан прочел мои мысли. Это ли не жутко?

«Знаешь, – мысленно говорю я, – если мы вступаем в нормальные деловые отношения, надо установить какие‑то границы. Я и так не в восторге оттого, что здесь застряну. По крайней мере, оставь мне хоть какую‑то независимость. Потому что, знаешь, никому не понравится…»

Я не успеваю закончить. Так же внезапно, как внезапно оказалась обездвижена, я вновь обретаю власть над своим телом.

Немного щиплет в глазах, и я моргаю. Я вижу, как Боджо показывает «рожки» – поднимает большой палец руки и мизинец, а остальные сгибает. Это такой знак у жестянщиков против порчи. Остальные выглядят примерно как я – окаменевшими.

– Bay! – произносит Кристи.

Его писательский лексикон сужается до наркоманского минимума.

Аарон медленно наклоняет голову. Он обводит всех присутствующих взглядом и в конце концов останавливается на мне.

– Это был… это был он? – спрашивает Аарон. – Дух Вордвуда?

Сюзи отвечает раньше, чем я успеваю ответить:

– Думаю, да. Скорее всего. Но он что‑то не похож на того духа, которого знаю я…

– Он был прямо у меня в голове, – говорит Рауль. – Да нет, он был просто частью меня, но в то же время и чем‑то от меня отдельным.

Вот тут‑то я понимаю, что все испытали то же самое, что и я. Что ж, хорошо. Так мне будет легче.

– Это был Левиафан, – говорю я. – И кажется, вы все уже поняли, что нужно делать?

Рауль кивает:

– Кто‑то должен остаться, а иначе он… взорвется? Я правильно понял?

– Да, почти, – отвечаю я. Я смотрю на других. – А вы поняли, как отсюда выбраться?

Кристи наконец обретает дар речи:

– Мы откроем дверь в наш мир… – он начинает было проделывать пальцами необходимые движения, но останавливается, – представив себе то место, где хотим очутиться.

– А кто останется? – спрашивает Рауль.

– Это просто, – говорю я. – Это буду я.

На их лицах отражается облегчение оттого, что кто‑то сам вызвался, которое тут же перерастает в чувство вины. Кристи первым начинает оспаривать мое решение:

– Почему это именно ты?

– Потому что я теряю меньше всех, – отвечаю я. – Я могу с таким же успехом существовать здесь, как в моем уголке в Пограничных Мирах. Пребывание здесь не слишком изменит мой образ жизни.

– Чушь! – отвечает Кристи. – Ты – свободный дух. Это тебя убьет.

Он прав. Может. Но я не собираюсь признавать этого. До тех пор пока они не уйдут и дело не будет сделано.

– Нет, остаться надо мне, – говорит Сюзи. – У меня не было жизни, которую я могла бы потерять, – реальной жизни, во всяком случае. Все воспоминания, которые у меня есть, были вложены в меня, кроме тех, которые касаются последних двух дней.

– В том‑то и дело, – говорю я ей. – У тебя нет надежного якоря в Условном Мире. Несколько дней здесь, с Левиафаном, – и ты потеряешь всякую связь с реальной жизнью.

– Если только я не останусь вместе с ней, – возражает Аарон.

Она одаривает его ласковым взглядом. Не могу определить по лицу Кристи, доверяет он Аарону или нет, но я до сих пор не доверяю.

– Или я могу остаться один, – предлагает Аарон. – В конце концов, все, что произошло, – это моя вина.

– Верю, – отвечаю я ему, – но достаточно ли ты подготовлен для того, чтобы здесь остаться?

Он пожимает плечами:

– Тот же вопрос я мог бы задать тебе. О книгах я знаю много.

– Тут речь пойдет не о книгах.

– Понимаю. Но речь прежде всего пойдет о том, чтобы проводить здесь все время, а похоже, единственное развлечение здесь – это книги. Я всю жизнь занимался книгами, – он бросает взгляд на Кристи, – даже если мне самому не удалось написать ничего путного. – Снова поворачивается ко мне. – И вообще, не попробовав, никто из нас не может знать, справится ли он с чем‑нибудь. Или тебе уже приходилось заниматься чем‑то подобным?

– Нет, не приходилось.

Он кивает:

– Ну вот и отправляйся. Я остаюсь.

– Нет, – говорю я. – Остаюсь я, и это больше не обсуждается. Я уже сказала: я теряю меньше всех.

– А как насчет меня? – спрашивает Боджо.

Я качаю головой:

– У тебя есть к чему и к кому возвращаться – по крайней мере потенциально, и это больше, чем могло бы быть когда‑нибудь у меня.

– Тебе не идет роль мученицы, – говорит Кристи.

– Я не играю никаких ролей. А теперь идите. Вы знаете, как уйти. Левиафан объяснил вам, так же как и мне.

Все надолго замолкают. Я перевожу взгляд с одного на другого, пытаясь молча убедить их в своей правоте. Когда я дохожу до Кристи, то понимаю, что он готов снова завести этот разговор. Аарон не дает ему этого сделать.

– Все, – говорит он. – Она приняла решение. Кто мы такие, чтобы отговаривать ее от жертвы, которую она хочет принести? Ей и так трудно, не надо еще усложнять ей жизнь, предлагая свою поддержку.

Честное слово, я не вижу в нем подлости, о которой говорила Саския. Кто знает, может быть, он изменился. Как бы то ни было, я рада, что кто‑то меня поддержал. Мало‑помалу остальные смиряются.

Труднее всего Кристи, я это чувствую. Он разрывается между желанием вновь обрести Саскию и не позволить мне сделать то, что я намерена сделать. Между нами всегда существовало странное родство – нельзя же забывать, каким образом я появилась на свет. Он, возможно, думает, что он единственный, у кого есть тень, но это потому, что я никогда не делилась с ним. Я просто читала его дневники и наблюдала за ним издали, вместо того чтобы задавать ему прямые вопросы, как он мне.

– Ты всегда сможешь послать мне имейл в Вордвуд, – говорю ему я и улыбаюсь. – Только подумай, теперь ты наконец сможешь общаться со мной, когда сам захочешь. Разве это не перемена к лучшему?

– Но я тебя больше никогда не увижу.

– О, это же не навсегда!

Все понимают, что это неправда, и он тоже. В конце концов, все мы получили от Левиафана одно и то же телепатическое послание. Тот, кто остается, становится духом‑привратником, и обратной дороги для него нет. Насколько я понимаю, перемены во мне начались еще тогда, когда меня ослепило белое сияние. Что‑то произошло во мне уже тогда.

Итак, мы больше никогда не увидимся.

Но он не возражает мне – он знает, какой я бываю упрямой, если что‑нибудь решу. Молчат и остальные.

– Передай от меня привет Саскии, – говорю я.

Он кивает:

– Спасибо, что сберегла ее.

– Я рада была ей помочь, – отвечаю я – и говорю чистую правду.

Потом мы прощаемся, они открывают дверь, ведущую в Условный Мир, – дверь, в которую можно только выйти. Я пытаюсь отвернуться, но чувствую, что мне нужно в последний раз увидеть это. Все, что мне видно, – это подвал. Стол. Лестница, ведущая наверх.

Я подаюсь вперед, когда они переступают порог, один за другим. И в тот самый момент, когда дверь уже начинает закрываться, меня вдруг что‑то толкает сзади, и я, потеряв равновесие, тоже перелетаю через порог.

Дверь тихонько закрывается за мной.