Боррибл Джонс

Боджо стоял один в библиотеке дома Келледи и чувствовал себя смертельно уставшим. Потолки были почти четырнадцати футов в высоту, как и полагается в богатом особняке. Он смотрел на книжные шкафы, от пола до потолка, высящиеся вдоль стен. Шкафы были везде, кроме дверного проема, где он и стоял, и западной стены напротив него, где между книжными стеллажами умещалось стрельчатое окно с низким подоконником, достаточно широким, чтобы на нем удобно уселись двое.

Здесь было слишком много книг. Он медленно прошелся по комнате, читая надписи на корешках. Книги о музыке, беллетристика, история, биографии, сказки, эзотерические тексты – некоторые на столь экзотических языках, что Боджо не знал, что это за алфавит. Он иногда не понимал, алфавит это или некий секретный код вроде тех значков, которые люди его племени оставляют на стенах зданий или на обочинах дорог в качестве посланий друг другу.

Книги были расставлены совершенно бессистемно. Но даже если бы их разложили перед ним как на выставке, как сказала бы тетя Джен, все равно у Боджо не было четкого представления о том, что именно он ищет.

Вообще‑то, он не был книжным червем – вот в чем состояла главная проблема. Боджо шел от устной традиции, когда все пересказывается старшими младшим или просто остается в истории племени, передающейся от поколения к поколению. Он умел читать, но редко открывал книгу с тех пор, как научился этому. С книгами у него были какие‑то мистические ассоциации, и библиотека являла собой блестящий пример таковой.

Он знал, что книги подразделяются на две большие категории: те, которые читаешь для развлечения, и те, которые читаешь для того, чтобы почерпнуть в них какие‑нибудь сведения. За годы посещений дома Келледи он неоднократно видел, как Мэран или Сирин входили в библиотеку с какой‑нибудь проблемой, снимали с полки книгу и в ней находили решение.

Но они‑то знали, что конкретно ищут или, по крайней мере, где следует искать. А кроме того, они часто находили то, что им было нужно, в беллетристике, а не только в справочной литературе.

Тяжело вздохнув, Боджо постоял еще в библиотеке, скользя взглядом по корешкам книг. В конце концов он решил, что у Сирина и Мэран просто особый дар находить нужную книгу и библиотека как таковая ни при чем. То, что нужно ему, он должен искать сам, без помощи книг.

И он вышел из дома Келледи с его флюгерами и башней и направился по тропинке под дубами к дороге. Он окинул взглядом Стэнтон‑стрит, а потом, полуприкрыв глаза, запрокинул голову. Так он стоял довольно долго, спокойный и сосредоточенный.

Тот, кто не чувствует, подобно ему, устойчивой связи между этим миром и мирами, с которыми он граничит, не заметил бы того, что Боджо получал «из воздуха». Он искал волшебное, и его было кругом полно, но он также искал и мудрости, а это обнаружить было гораздо сложнее.

Он чувствовал присутствие домовых и призраков, теней и жителей Пограничных Миров, фей и привидений. Они были здесь, рядом с ним, – под деревьями, у него за спиной, наверху, в кронах дубов. Они спали в общественных парках и рылись в помойках. Они были в канализационных трубах, они крались по крышам или карнизам, заглядывали в окна к людям.

Боджо вовсе не удивлялся, заметив кого‑либо из них. Они всегда были – и среди белого дня, и глухой ночью. Эти блики, улавливаемые краем глаза, шорохи из угла, который кажется пустым…

Сегодня вечером их было особенно много на улицах, как будто в праздник, например в День костров или в канун Дня Всех Святых. В такие вечера этот невидимый народец шатается по городу целыми компаниями, стаями, безобразничает, распевает песни. Но, несмотря на то что эти существа сегодня вышли на улицы, они казались подавленными. Что‑то было в воздухе непривычное. Как будто теней, что ходили по аллеям и вдоль домов, выбросили из их жилищ. Высоковольтные провода гудели громче обычного, и еще чувствовался запах, как будто проводка перегорела, – еле заметный, но ощутимый. Боджо заинтересовался, но сегодня ему некогда было разбираться с этим.

Он заставил себя сосредоточиться на самом нужном. Он все расширял и расширял диапазон наблюдений и наконец нашел волшебную точку, которую искал, – искру, слабо мигающую на довольно большом расстоянии.

Закрыв глаза, он сосредоточился на этой искре, стараясь поточнее определить, что это. Но он услышал только шепот теней. И единственное, что смог понять, – что это человек или, по крайней мере, существо мужского пола. Больше ничего. Как будто этого человека укрывал темный плотный плащ, и было непонятно, принадлежат ли тени, которые он отбрасывает, ему самому или тем, кого Боджо искал.

Это было не столь важно. Кем бы тот ни был, он единственный из обнаруженных обладал достаточной силой. Боджо знал, что ему придется найти этого человека или вернуться к Холли ни с чем, а этого ему очень не хотелось.

Мысль о Холли заставила его улыбнуться. «Не увлекайся, – частенько говорили ему дяди и тети. – Это не твой мир». Но как же не увлечься Холли? Она такая хорошенькая, такая умница, и у нее такие чудесные рыжие волосы!

Боджо питал слабость к рыжеволосым женщинам. Особенно если они ездят на мотоцикле. Интересно, не стоит ли у Холли в гараже за магазинчиком «Нортон» или «Индиан». А может, «Винсент Блэк Лайтнинг»?

Думай о деле, одернул он себя. Если ничего не получится, ты завтра не сможешь показаться в ее магазине. Женщинам нравятся мужчины, которые держат слово. Он сказал, что поможет, значит, должен помочь, а потом уже выяснять, как она относится к мотоциклам.

Как и невидимые люди, с которыми он делил эту ночь, он старался держаться в тени. Его путь лежал на восток, по Стэнтон‑стрит. Особняки становились все менее и менее презентабельными, пока не сменились домами из красного кирпича и витринами магазинов. Когда он видел проезжающую машину или, реже, пешехода, он поспешно нырял в парадное или двор. При нем не было никаких документов, ничего удостоверяющего его личность, поэтому он побаивался, что его остановит какой‑нибудь представитель власти и спросит, что он, собственно, тут делает в столь поздний час. Привычка держаться незаметно стала теперь его второй натурой. Независимо от того, в каком мире все происходило, жестянщики привыкли к столкновениям с законом. Полицейский еще может поколебаться – упечь человека за решетку или отпустить восвояси, но если речь идет о жестянщике – тут они единодушны в своей неприязни. Такое для Боджо было отнюдь не ново.

Дойдя до Пальм‑стрит, он понял, что больше не нужно осторожничать. Он уже миновал не одну полицейскую патрульную машину. Его едва удостоили взглядом. Он понял, что сегодня у них имеются гораздо более важные дела, чем заниматься каким‑то праздношатающимся жестянщиком.

Пальм‑стрит была основной магистралью Злачных Полей Ньюфорда, части города с самой дурной репутацией: закусочные, стриптиз‑бары, ночные клубы, гостиницы, массажные кабинеты и бесконечные маленькие магазинчики, торгующие со скидкой. Они были так крепко заперты в это время суток, так надежно защищены металлическими роллетами, испещренными граффити, что можно было подумать, там действительно есть что‑то ценное.

Даже в этот час время от времени проезжали машины, водители и пассажиры оценивали обстановку: байкеры, торговцы наркотиками, проститутки обоих полов, не говоря уже об обычных гражданах, которых привело сюда любопытство, а вернее, надежда на приключение. Злачные Поля еще не успели расчистить, как это проделали с Диснеевской площадью в Нью‑Йорке, наверное, потому, что сюда еще не ступила нога человека, у которого достаточно денег в кармане. Но время шло, и южную часть Пальм‑стрит, тот ее отрезок, где она тянется вдоль парка Фитцгенри, уже начали облагораживать.

Боджо нравился этот район. Он чувствовал, что здесь можно расслабиться. Здесь удостоверение личности и социальный статус значили гораздо меньше, чем количество денег в кармане. Здесь он мог проводить время в джаз‑клубе или бильярдной, даже играть в карты, не привлекая к себе особого внимания, но при этом оставаясь самим собой.

Но сегодня ночью у него не было времени на развлечения.

Искра, вычисленная им, теперь пульсировала гораздо сильнее. Она вела его на север, по Пальм‑стрит до Грассо‑стрит, где он свернул, чтобы остановиться наконец напротив закусочной, которая явно была уже закрыта. Если бы не искра, он бы, конечно, прошел мимо. Он долго стоял, изучая темные окна, но не заметил внутри никакого движения. Все говорило за то, что внутри никого нет.

Он подождал еще немного и пересек улицу. Постучал в стеклянную дверь. Никто не отозвался. Тогда он нажал на дверь, и она подалась.

Он открыл дверь ровно настолько, чтобы пролезла голова.

– Эй! – негромко крикнул Боджо. – Есть тут кто‑нибудь?

Опять никакого ответа.

Он нажал на дверь посильнее и постепенно раскрыл ее настолько, что смог пролезть внутрь.

– Эй! – крикнул он еще раз.

Искра заставила его взглянуть налево. Там, среди столиков, он разглядел человека, который сидел так тихо, что, безусловно, остался бы незамеченным, если бы его аура не привлекла внимания Боджо, как если бы сидящий пошевелился.

Двигаясь очень медленно, чтобы продемонстрировать, что он не собирается причинить никакого зла, Боджо подошел к нише, в которой сидел мужчина. Было трудно разглядеть его черты в тусклом свете, проникающем с улицы, но Боджо определил, что ему чуть за двадцать. Это был худощавый чернокожий, в костюме в мелкую полоску. С узкой костью, красивый, с длинными, тонкими пальцами и волнистыми волосами, зачесанными назад. Рядом с ним на сиденье стояла старинная гибсоновская гитара, как будто эти двое зашли сюда, чтобы пообщаться.

Боджо уже открыл рот, чтобы заговорить. Но прежде чем он успел это сделать, мужчина поднял руку из‑под стола, и перед самым носом у Боджо появилось… дуло очень большого револьвера.

– Итак, вы меня нашли, – сказал мужчина. – Не думайте, что я не знал, что вы вынюхивали и выслеживали меня последние два часа. Теперь вам придется ответить мне на один вопрос: что мне с вами делать?

Кристи

Выйдя на улицу, я сразу понял, что имел в виду Джорди, когда говорил, что сегодня вечером в воздухе ощущается что‑то странное.

Сегодня вечером? Что это я говорю?

Уже светает. Ночь прошла. В узких закоулках между домами еще темно, но небо на востоке уже стало алым. Правда, солнца еще не видно и в воздухе разлито нечто такое, такое настроение что ли, которому я никак не могу подобрать название. Я нередко брожу по ночам – привычка, которую я перенял у Джилли, – и привык к тому потустороннему виду, который приобретает город в это время, когда улицы безлюдны. По крайней мере в Кроуси они пустынны. В других частях города – например, на Пальм‑стрит или Грассо‑стрит – жизнь кипит двадцать четыре часа в сутки. Но в Кроуси после полуночи кажется, что даже дома куда‑то уплывают.

В этот промежуток времени, между часом ночным, когда последние игроки уходят из клубов, и часом утренним, когда первые партии жителей пригородов торопятся на работу, в поле вашего зрения может попасть разве что кошка или какой‑нибудь человечек, несущий свой товар на гоблинский рынок. Все открыто… все возможно в этот час.

Но сегодня все не так. Я замечаю, что края крыш и крышки люков слегка фосфоресцируют – такое бело‑голубое сияние и легкое потрескивание. Трансформаторы и телефонные провода гудят громче, чем обычно, и еще я ловлю в воздухе слабый запах, очень похожий на тот, которым наполнилась моя комната, когда взорвался компьютер.

Сегодня в воздухе витает нечто такое, чего я не помню по прежним прогулкам. Может быть, это потому, что все сейчас для меня окрашено случившимся с Саскией. Я ощущаю присутствие чего‑то темного и… голодного. И еще некое покалывание в затылке, которого прежде не было. Такое испытываешь, когда кто‑то или, вернее, что‑то наблюдает за тобой.

Моя машина стоит в гараже в паре кварталов от дома, я арендую гараж у владельца магазинчика на Уильямсон‑стрит, – мы с Джорди, когда были маленькие, называли такие магазины десятицентовыми. Их изобилие – свидетельство инфляции, но прежде я об этом не задумывался. Машина – старый «додж». Американская машина на каждый день. Эти «автомобили из супермаркетов» весьма непрезентабельны с виду, особенно если ездишь на них не первый год, как я на своей кляче, но они практически бессмертны. Вставь ключи, зимой или летом, – и мотор заведется почти наверняка.

Я не часто езжу на нем – один или два раза в неделю, – и около моего дома нет стоянки, а я не люблю оставлять машину на улице, даже при том, что в ней нет ничего, кроме ржавчины. Конечно, она слишком потрепанная, чтобы ее украли, но когда‑нибудь мне на ветровое стекло точно прилепят повестку о штрафе, а это такая мука мученическая – переставлять ее с места на место каждые несколько часов, чтобы не попасться на глаза полицейскому. Я знаю людей, которые это делают. Как правило, это люди, которые вполне могут позволить себе оплатить стоянку; им просто нравится играть в эти парковочные игры. Как говорится, на вкус и цвет…

Наконец мы доходим до дома мистера Ли. Я отпираю дверь гаража и поднимаю ее. «Гармошка» с грохотом складывается. Я вывожу «додж» и жду у поребрика, пока Джорди запирает гараж.

– Ну и что ты все‑таки об этом думаешь? – спрашивает он, когда я трогаюсь с места и сворачиваю на Уильямсон‑стрит. – Об этой идее Эсти, я имею в виду. Пытаться снова подсоединиться к «Вордвуду», по‑моему, все равно что хвататься за соломинку. Мне кажется, надо позвать кого‑нибудь вроде Джо, кто может перемещаться между мирами. То есть ведь это самое киберпространство – это те же Другие Миры, верно? Мир Духов, manidò‑ak, столь любезный Джо.

Я бросаю на брата беглый взгляд и снова смотрю на дорогу.

– Все не могу привыкнуть к тому, что это говоришь ты, – улыбаюсь я. – Ты так долго и упорно настаивал, что нет ничего, кроме того, что мы видим и чувствуем.

– Я слишком много повидал, чтобы больше не верить, что существует еще что‑то. К тому же, например, Венди и Софи спокойненько попадают туда, куда уносит их фантазия. – Он усмехнулся, и в этой усмешке было больше подавленности, чем веселья. – Я уже привык, что кто‑то появляется в дверном проеме и, вместо того чтобы войти, как полагалось бы по логике вещей, вдруг исчезает.

– А тебе самому никогда не хотелось попробовать? – спрашиваю я.

Он кивает:

– Я просто жду, когда Джилли станет лучше, чтобы проделать это вместе с ней. Мне кажется, просто нечестно отправляться мне одному – ведь она об этом всегда мечтала.

Я думаю, как это все‑таки грустно, когда двух людей, которые, казалось бы, просто созданы друг для друга, все время разделяет что‑то, мешающее им быть больше чем просто друзьями. До того как у Джилли началось с Дэниелем, у Джорди было с Таней. Они всё как‑то не совпадают по фазе.

– А ты? – спрашивает он меня.

Я тяну время, закуривая сигарету, открывая окно и выдыхая в него дым.

– Я думал об этом, – говорю я. – Ну, о том, чтобы попросить Венди, или Софи, или даже Джо провести меня, но что‑то меня всякий раз останавливает. Наверное, это потому, что меня прежде всего интересует, как эти явления взаимодействуют с нашим Условным Миром и как мы, живущие в нем, реагируем на вторжения оттуда. Просто пересечь эти границы и оказаться там, где все волшебно, где все может случиться… – Я качаю головой. – Думаю, я как‑нибудь попробую просто для того, чтобы приобрести опыт. Но я не тороплюсь.

Джорди кивает:

– Забавно. Я всегда думал, что ты первым туда прыгнешь. Что ты, как Джилли, будешь искать именно такого…

– Я тоже так думал, – отвечаю я. – До тех пор, пока это вдруг не стало возможным. И теперь я боюсь, что, если все‑таки перейду эту границу, наш мир покажется мне потом слишком бледным и совсем перестанет меня устраивать.

– Ты думаешь, там настолько лучше?

Я качаю головой:

– Я думаю, что там все гораздо интенсивнее и напряженнее. Я слишком люблю этот мир, чтобы легко пойти на такой эксперимент.

– Ты просто не любишь перемен.

Я улыбаюсь:

– И это тоже.

– Но что, если теперь нам придется сделать это? – спрашивает Джорди. – Чтобы вернуть Саскию.

– Я бы не задумываясь пошел на это.

Пару кварталов мы проезжаем молча, Джорди смотрит в окно, а я – на дорогу. Почти нет движения. Несколько такси и фургонов. Да еще полицейская машина, которая ехала за нами пару кварталов, а потом свернула на Селлар‑стрит.

– Ты правда веришь, что мы сможем вернуть их? – спрашивает Джорди. – Ну, всех, кто… – он колеблется, потом использует термин, который применяло Си‑эн‑эн, – кто пропал.

Я киваю, закуривая очередную сигарету:

– Конечно вернем.

– Что нам для этого нужно сделать? – спрашивает он. – Скачать их с веб‑сайта?

– Если они могли исчезнуть в компьютерах, то почему нельзя их оттуда достать? Ты помнишь тех эльфов, что наделали столько хлопот Холли? Они вышли из ее компьютера и как миленькие вернулись в него.

Краем глаза я вижу, как Джорди качает головой. Даже при том, чего он нагляделся в последнее время, эта история с эльфами кажется ему слишком похожей на сказку.

– Ну хорошо, – говорю я. – Допустим, компьютеры – это ведь порталы, ну, своеобразные двери в Другой Мир – то, чем пользуется Венди, когда уходит туда.

– При этом ей непременно нужно держать в руке маленький красный камешек, который ей дал этот парень, Коди.

– Ну, в общем, принцип понятен. Что‑то должно быть катализатором, чтобы эти тайные двери открылись. Для Венди эту роль выполняет магический камень. Для тех, кто исчез, это что‑то связанное с «Вордвудом». Нам остается выяснить, что именно.

Даже не знаю, кого я сейчас убеждал – его или себя, – а мы тем временем пересекаем Грейси‑стрит и направляемся в Катакомбы, которые еще называют Сквотландией.[6]

Эта часть города – настоящий ад. Никогда не поверю, что городской совет допустил такое. Или если даже и допустил, то потом не сделал попытки исправить. Это проклятая часть города: квартал за кварталом – брошенные дома и пустыри. За исключением нескольких сквозных улиц, в большинстве случаев пролегающих с юга на север, остальные забаррикадированы руинами, проржавевшими кузовами автомобилей и другими, вообще не поддающимися опознанию и описанию обломками. Крысы здесь вырастают величиной с кошку, на них охотятся огромные стаи одичавших собак.

На это не только тяжело смотреть – здесь опасно. Собаки не единственные существа, которые безнадзорно бродят по Сквотландии. Здесь устраивают свои вечеринки байкеры, здесь прячутся преступники, поэтому в Катакомбах ты вне зоны полицейских радаров. Здесь потерянные для общества и пропащие обретают последний приют: беглые, бездомные, сумасшедшие, спившиеся.

Я думаю, у всего на свете есть душа – у людей, животных, растений, минералов, воды. У всего. Даже у мест, у частей города. Душа, которая в отчаянии нависает над этими улицами. Когда я оказываюсь в этом месте, во мне просыпаются давно пережитые и забытые страдания и начинают давить. Может быть, это и заставляет меня снова заговорить – все, что угодно, – только бы отвлечься, даже если для этого придется повторить Джорди то, что я уже говорил. Но вообще‑то, мы не общались толком целые годы, так что мне теперь трудно припомнить, чем я делился с ним, а чем – нет.

– Но попасть на секунду в Другие Миры… – говорю я. – Может быть, истинная причина, по которой я воздерживаюсь от визитов туда, – совсем в другом. Стоит мне пересечь границу – и готово: путешествие всей моей жизни закончено.

Джорди озадаченно смотрит на меня.

– Люди, которые охотятся за волшебным, все время забывают, – говорю я ему, – что поймать это самое волшебное – совсем не главное. Все дело в том, как ты ведешь себя и чувствуешь себя в пути.

– Это как в дао, – кивает он. – Важно само путешествие.

– И со всем остальным тоже, если задуматься. Не могу припомнить ничего, с чем дело обстояло бы иначе.

Джорди снова кивает:

– Вот почему я не слишком забочусь об успехе. Я просто хочу сочинять музыку.

Я удивлен, – оказывается, мы многого не знаем друг о друге. А я никогда об этом не думал… о том, что его отношение к музыке может быть сродни моей погони за магией. В конце концов, и то и другое – всего лишь призраки.

Мы оставляем Катакомбы позади и въезжаем на более цивилизованную территорию. Сейчас на Уильямсон‑стрит стало полно закусочных‑фастфуд, перчаточных мастерских и ателье, магазинчиков, торгующих со скидкой. В более старых зданиях на верхних этажах все еще сдается жилье. У зданий поновее – стоянки для машин самых разных размеров и конфигураций. И наконец начинаются старые районы города: многоквартирные дома, постройки из вагонки, кирпичные здания лепятся друг к другу. Мы все еще очень далеко от пригорода с аккуратными домиками и лужайками.

Я снова закуриваю и обнаруживаю, что думаю о своей тени, этой ускользнувшей части моего детства, этом Гекльберри Финне в женском обличье, ушедшем бродить куда‑то, отделившись от меня. Среди теней редко попадаются такие самостоятельные, как моя. Интересно, встречался ли когда‑нибудь Джорди со своей тенью и какая она? Или, может, он даже не знает, что она у него есть. Большинство людей об этом не знают. Если они и вступают в контакт со своими тенями, то только во сне, и то не понимая этого.

Потом я вспоминаю, как они с Джилли подходят друг другу. Она вполне может быть его тенью. Я уже почти начинаю верить в это, но тут мы сворачиваем на улицу, где живет Холли, и я сбиваюсь с мысли.

– А вдруг Холли будет не в восторге от нашего визита? – говорит Джорди.

Я торможу на стоянке перед магазином. Не приходится сражаться за хорошее место в столь ранний час. Я смотрю на темные окна магазина. Окна квартиры наверху тоже темные.

– В восторге не в восторге, – говорю я, – но ей будет интересно обо всем этом узнать. Мы все‑таки дружили в университете.

– Ладно, сейчас проверим, – говорит он.

Я выхожу из машины и направляюсь к двери. Джорди следует за мной. Я ощупываю рукой кирпичи на уровне верхней трети двери и отодвигаю фальшивый. В нише за ним – кнопка. Я пару раз нажимаю на нее, а потом снова задвигаю кирпич.

– Круто! – восхищается Джорди.

– Холли надоело, что покупатели звонят ей в квартиру в любое время дня и ночи, разыскивая книгу, которая срочно им нужна. Этот звонок – только для своих. А вот этот… – я показываю на кнопку чуть пониже фальшивого кирпича, – звонит только в магазине.

– Разумно, – хвалит Джорди. – Мало ли чего этим покупателям понадобится.

– Вон она идет, – говорю я.

Мы оба чуть отступаем, пока Холли открывает дверь настолько, чтобы разглядеть нас. Она босиком, в пушистом кораллово‑красном махровом халате, который придерживает на шее одной рукой, растрепанная, заспанная. Она хлопает глазами за стеклами очков, рассматривая нас сквозь узкую щель.

– Кристи! – говорит она, удивленно переводя взгляд с меня на брата. – Джорди!

Джорди кивает:

– Привет, Холли.

– Сразу двое Риделлов – это к чему?

– К чему? – улыбаюсь я.

Она часто моргает, потом ежится от утренней прохлады:

– Вообще‑то, у меня вертелась на языке какая‑то шутка, но со сна я вряд ли вспомню. А кстати, который час?

– Скоро шесть.

– Ну и как вас сюда занесло?

– Поговорить надо, а твой телефон, кажется, не работает.

– Я его отключила. – Она испытующе смотрит на меня, глаза у нее больше не сонные. – Ну и что случилось?

– Это касается Бенни, – говорю я.

– Бенни? Нашего Бенни?

– С ним неприятность. Это связано с «Вордвудом».

Я не понимаю ее взгляда. Я пойму его чуть позже, после того как она расскажет мне о том, что произошло с ней накануне вечером. А сейчас она открывает дверь пошире и отступает.

– Заходите, – говорит она.

Саския

Если Кристиана и здесь, то мне ее не найти.

Сначала я падала в черную дыру – по ощущениям это походило на тот момент, когда я лишилась тела и угодила в телефонную сеть, настроив свое сознание на номер, который мне дала Кристиана в кафе. Это было всего лишь вчера вечером, а кажется, прошла целая жизнь.

Та черная дыра, казалось, подталкивала каждую молекулу моего существа к… к чему‑то. Я не могла понять, куда меня влечет. В клетку, в капкан – туда, откуда не будет спасения. Оно проявляло себя как крошечный, невидимый водоворот, я понимала, что он не больше булавочной головки, но тянет за собой бесконечный шлейф из самого сердца черной дыры. Те осколки сверхновой способны были поглощать миллионы тонн материи в секунду. Если бы я поддалась им, меня немедленно затянуло бы в водоворот и я сгинула бы навсегда.

А эта дыра – полная противоположность той. Она не менее мощная, но в ней все частицы, составляющие то, что есть я, растащит в разные стороны. Если позволить затащить себя в нее, мне потом будет не собрать себя.

Может быть, на этот раз я уже в самом центре этой дыры. Возможно, я уже пропала.

Я не могу с этим смириться.

Я не смирюсь с этим!

Я делаю то же самое, что сделала в прошлый раз: ищу пульс, волну, энергию, движение, ритм, в который могла бы попасть. Что‑то, на чем можно сосредоточиться и что вытащит меня отсюда, хотя это и не единственная причина, по которой мне необходимо сконцентрироваться. Да, мне надо выбраться отсюда, но я знаю также, что, только сконцентрировавшись на чем‑то, я смогу сохранить свою целостность, так что я убью сразу двух зайцев.

Нет никаких признаков, по которым здесь можно было бы ориентироваться во времени, так что я понятия не имею, как давно затеряна в полной тьме, ищу выход и борюсь с силами, стремящимися разорвать мое «я» на кусочки. Может быть, выхода вообще нет. Может быть, именно так и выглядит смерть для таких, как я, – рожденных из пикселей и данных. Может быть, мне лучше перестать сопротивляться – просто отпустить себя и вернуться в безличность и анонимность, из которых извлек меня дух Вордвуда, прежде чем одарить физическим существованием.

Боли нет. Как я могу чувствовать боль, если тела у меня нет? Только мысленная паника, которая кажется даже ненастоящей, потому что не имеет никаких физических симптомов. Но сильное напряжение мало‑помалу подтачивает мою волю к выживанию.

Я так устала!

Я уже совсем близка к тому, чтобы сдаться.

Но тут я слышу… хотя нет, что я говорю – слышу? – у меня же нет ушей. Я ничего не могу слышать. Я просто чувствую этот звук. Он длинный и узкий, как провод, пронизывающий темноту.

Он там.

Нет, вон там.

Нет, там!

Я бросаю весь сгусток мыслей, которым сейчас являюсь, к нему, обвиваю его, вцепляюсь в него.

И вдруг чувствую движение. Я понимаю, что здесь должен быть воздух, потому что без него не может быть звука. Волна монотонного гула давит на воздух, в нем образуется рябь, как на поверхности воды, и я просто следую за приливами и отливами. Я становлюсь одним из изменений, которые эта волна производит в атмосфере, я остаюсь с ней и тогда, когда она преобразуется в электрический сигнал, где напряжение меняется с теми же интервалами, с какими первоначальный гул покрывал воздух рябью. Я остаюсь частью гула и тогда, когда напряжение постепенно преобразуется в бинарные числа, в забавное мелькание «включено‑выключено», в состояния, сменяющие друг друга так быстро, что невозможно отследить даже их цепочку, не то что отдельное звено.

Каждое измерение превращается в шестнадцать бит.

Кодируется в цифровой форме.

И теперь я знаю, где я нахожусь.

То есть нет, не где, а в чем я нахожусь. Я в процессоре компьютера. Или я часть сигнала, идущего от одного процессора к другому. Я снова в цифровом коконе, из которого родилась, только на этот раз осознаю это. Я знаю, кто я.

И теперь у меня есть надежда найти выход отсюда. Это будет непросто. Цифровое поле огромно. То, что его формирует, – не просто модели, содержащиеся в компьютере. При наличии Интернета они способны преодолевать огромные расстояния, поселяясь в самых отдаленных процессорах и базах памяти. Миллионы компьютеров во всем мире сообщаются между собой. Я могу оказаться где угодно.

Но машины подчиняются определенной логике. Возможно, я потерялась, но если удастся вычислить, как добраться до преобразующего гипертекст протокола, то я смогу направить сигнал, который «оседлала», туда, куда мне нужно. Он меня «довезет».

Я вызываю в памяти электронный адрес: www.thewordwood.com.

Вот с чего все началось – с моей попытки вступить в контакт с духом, который вызвал меня к жизни. Вот где началась я сама – на территории, которую этот дух отвоевал себе у Всемирной сети. Вот куда мне необходимо вернуться. Теперь мне нужны не только ответы на вопросы. Мне нужно получить обратно свое тело. Однажды дух дал мне его. Придется убедить его дать мне тело и во второй раз.

Я сосредоточиваюсь на сайте «Вордвуд».

Не могу утверждать с уверенностью, но, мне кажется, я чувствую некоторое изменение в прохождении сигнала. Сосредоточиваюсь еще больше.

Теперь я передвигаюсь так быстро, что время превращается в какое‑то смазанное пятно. Но мне так же трудно определить, как давно я «еду» на сигнале, как раньше было трудно понять, как давно я плаваю в темноте.

И вдруг в сознании вспыхивает ослепительный сноп сине‑белых световых нитей. Я лечу на невообразимой скорости над сетью перекрещивающихся линий. Это микросхемы, соображаю я, только рассматриваемые не с физической точки зрения, а с точки зрения энергии, которую они испускают.

Сигнал несет меня все быстрее. Все быстрее и быстрее.

Я еще старательнее сосредоточиваюсь на адресе «Вордвуда», но силы покидают меня. Я больше не в состоянии держаться за этот адрес. И вообще за что‑либо держаться, как бы решительно я ни была настроена… Все ускользает, я снова теряю сознание…

Боджо

– Погодите минутку, – сказал Боджо. Оказавшись под дулом здоровенной пушки, единственное, что успел сделать Боджо, – это вытянуть руки, выставив ладони вперед, как будто надеялся остановить пулю руками. На самом деле он просто показывал, что безоружен и не представляет для собеседника опасности. Да какая разница, что подумает гитарист, лишь бы не выстрелил.

В закусочной было жарко, в воздухе стоял тяжелый запах – смесь застарелого неотмытого жира и средства, которым драют прилавки, столики и пол.

Но сквозь все это пробивался слабый и очень приятный запах, похожий на аромат фруктовой воды из яблок и роз. Может быть, там присутствовала еще сирень и намек на цитрус. Как только Боджо начинало казаться, что он наконец понял, что это за запах, тот сейчас же приобретал новые оттенки.

Он попытался изобразить улыбку, но это было нелегко. Во рту пересохло, он с трудом глотал и лихорадочно придумывал, как бы получше сформулировать, что привело его сюда. Но оказалось, что объяснять ничего не нужно.

– Так вы не ищейка, – сказал человек, опуская руку с револьвером.

– Нет, – подтвердил Боджо, не совсем понимая, что тот имеет в виду под словом «ищейка». – Я – простой жестянщик, который хотел бы получить совет.

Мужчина улыбнулся:

– Совет! Пора мне уже начать вести колонку советов. – Он выбрался из своей ниши и переложил револьвер из правой руки в левую. – Я Роберт Лонни, – добавил он, протягивая Боджо свободную руку.

Боджо пожал ее, заметив, что, несмотря на узкую кость, деликатное сложение и длинные тонкие пальцы, у Роберта крепкое рукопожатие – более похожее на рукопожатие человека, привыкшего работать руками, чем щеголя при костюме, каким он казался на первый взгляд.

– Рад познакомиться, – сказал он. – Я Боррибл Джонс, большинство зовет меня Боджо.

Роберт приподнял брови:

– Странное имя.

– Дело в том, что когда акушерка, приняв меня, подняла и показала присутствовавшим, то мой отец, взглянув на перемазанного в крови младенца, с которого к тому же капало на пол и который орал во всю мощь своих легких, произнес: «Боже! Terrible!» У него был дефект речи, так что получилось нечто вроде «Боррибл». Почему‑то прозвище это ко мне пристало. Не помогло даже то, что я был исключительно послушным и хорошим ребенком.

Роберт с интересом наблюдал за ним, и по глазам было видно, что этот разговор его занимает, даже забавляет.

– Садитесь, – наконец сказал он, кивнув на место, которое только что освободил. Сам он сел рядом со своей гитарой, положив револьвер на стол между ними. – Его обычно называют Миротворцем, – сказал он, заметив взгляд Боджо на оружие. – Однозарядный кольт сорок четвертого калибра. Единственный способ сотворить мир с его помощью – это застрелить того, кто причиняет тебе неприятности. Мой папаша взял его у одного мертвого человека, который непосредственно перед своей кончиной собирался кое‑кого линчевать.

Боджо не был уверен, что он правильно расслышал.

– А что, здесь все еще линчуют? – спросил он.

– О, это было давно – в том периоде истории, который быстрее всего забывается, хотя, признаться, очень тяжело забыть, как твои сородичи висят на фонарях, подобно неким странным плодам.

Несмотря на плохое освещение в закусочной, Боджо заметил в глазах Роберта нечто говорящее о том, что тому довелось присутствовать в этом мире при жизни нескольких поколений, но не так, как это удается жестянщикам – перехитрив время и путешествуя между мирами. Роберт просто жил себе и жил, нисколько не старея.

Когда Боджо это понял, он увидел, что в уголках рта Роберта появилась улыбка, как будто музыкант прочел его мысли. Роберт взял гитару и начал наигрывать тихий блюз, большой палец правой руки – на басах, длинные пальцы левой бегают по струнам, как лапки паука.

– Так что за совет вам нужен? – спросил он.

– Это длинная история.

– Чего у меня навалом, так это времени, – заверил его Роберт.

– Да уж не сомневаюсь, – сказал Боджо.

Роберт криво усмехнулся. Он ничего не сказал – только постукивания его большого пальца по басовой струне и последующий блюзовый водопад звуков, казалось, спрашивали: «Ну что ж ты не рассказываешь свою историю?»

И Боджо начал рассказывать: с телефонного разговора, который привел его в магазинчик Холли, и до того, что он успел ощутить в воздухе, пока разыскивал Роберта в городе. Гитара звучала контрапунктом его голосу, создавая у Боджо впечатление, что он скорее исполняет блюз, чем рассказывает историю.

– И вам нужен совет?.. – спросил Роберт, когда голос Боджо иссяк.

Он изобразил вопросительный звон, в то время как басовая струна тихо, но твердо продолжала держать ритм.

– Просто должен вам сказать, – заметил Роберт, – что я вообще не понимаю ни в компьютерах, ни в духах, которые, может быть, и правда сидят внутри их. Как это называется – виртуальные миры?

Боджо покачал головой:

– Нет, имеются в виду те, которые ненастоящие.

– Все зависит от того, где вы сами находитесь. Возможно, эти миры очень даже настоящие для тех, кто в них живет.

– Наверное.

– Я так понимаю, – продолжал Роберт, и гитара аккомпанировала его голосу, – что вы воспринимаете все эти вещи, скорее, как местный житель. У наших ведь всегда начинается торговля, когда речь заходит о духах. Даже баптистский священник старается хоть что‑нибудь урвать для себя, будь то билет в рай или чума на чью‑нибудь голову. А для индейцев все это напоминает дерево. Мы видим лишь ствол и листву, а самое важное – под землей, и его не видно.

– Дерево?

Роберт улыбнулся:

– Я просто имел в виду все, что скрыто. Это не то что луковица, с которой надо снять шелуху, чтобы посмотреть, что там внутри. Или русская матрешка, когда в куколке побольше спрятана куколка поменьше. Тут вы видите что‑то простое, а за этим стоит огромный невидимый мир. Мир, о котором вы даже не подозреваете, что он существует, хотя и вполне можете увидеть его.

Боджо кивнул, чтобы показать, будто он что‑то понял.

– Конечно, мы сейчас занимаемся трепотней, – продолжал Роберт, – но ведь для того, чтобы объяснить компьютеру, что делать, тоже используют слова.

– Они называют это кодами, – сказал Боджо, вспомнив, что ему рассказывала об этом Холли. – Языки программирования.

– И все равно это слова, слова, слова. Слова – магия, которая восходит к первым дням творения. И те, которые они используют, разговаривая с компьютерами, – просто древняя магия, переодетая в новые одежды. – Он замолчал на некоторое время, но на гитаре играть не перестал. – Куча людей верит, что мир был создан одним‑единственным Словом. Впрочем, полагаю, что вам это известно.

– Слово Божие, – кивнул Боджо.

Он и правда что‑то слышал об этом, но в подробностях уверен не был.

– Правильно, – подтвердил Роберт, – Логос. Христианство – не первая и не последняя из религий, которые стремятся уложить всю древнюю историю в байки о том, как нас всех сотворили. Знаете, как это обычно бывает?

Роберт не стал дожидаться ответа. Музыка перешла в минорную тональность.

– Как я слышал, – продолжал Роберт, – то самое первое и единственное Слово, которое «запустило» мир, превратилось в язык, а этот язык – в разговор, который всему придает форму и значение, – в разговор, который продолжается по сию пору. Беда в том, что со временем первоначальный язык разбился на множество кусочков, фрагментов, разновидностей и диалектов. Не успели мы оглянуться, как уже утратили возможность общаться друг с другом. Животные, растения, люди, грязь под ногами – у всех теперь свой язык. Черт! Употребляя слово, мы даже не можем быть уверены в том, что оно значит для нашего собеседника то же самое, что для нас. Но остатки, осколки того, первоначального, языка все же сохранились. Например, могучее наречие моджо.

Боджо кивнул:

– Я помню, Мэран рассказывала мне об этом. Думаю, она даже знает кое‑какие из этих старых слов.

– Они у всех застряли в отдаленных уголках сознания – там, где все еще действуют инстинкты, а душа отдыхает. Большинство даже не догадывается об этом. Вы произносите одно из этих древних слов – и все… меняется.

– А вы знаете какие‑нибудь? – спросил Боджо.

– Только одно. Благодаря ему ищейки и кружат возле меня, но выследить никак не могут.

Боджо кивнул. Он хотел было расспросить про этих самых ищеек, о которых все время упоминал Роберт, но годы на улице научили его не задавать личных вопросов, а только выслушивать, если тебе сами что‑то рассказывают. Так что он просто сидел на диванчике и слушал, как его собеседник наигрывает на своем старинном Гибсоне. Теперь он снова вернулся в мажорную тональность, но Боджо не успел заметить, когда именно это произошло.

– Значит, я так понимаю, эта девушка вам нравится, – сказал Роберт через некоторое время.

Пальцы его левой руки ни на секунду не прекращали заниматься своей паучьей работой и бегали по грифу старинной гитары, а правая рука вела мелодию.

– Кого вы имеете в виду?

Роберт улыбнулся:

– Я имею в виду ту девушку, которую вы недавно встретили и на которую очень хотите произвести хорошее впечатление. Знаете, не теряйте времени даром, поскорее обнимите ее, как только покончите с делами.

– Это совсем не то…

– Всякий раз, когда вы о ней думаете, ваше сердцебиение говорит мне о том, что это то самое.

Боджо поежился.

– Вы можете помочь нам? – спросил он, пытаясь вернуть разговор в конструктивное русло.

– Не понимаю, в чем именно вам нужна моя помощь, – ответил Роберт.

– Не понимаете?

Роберт пожал плечами:

– Неприятности меня всегда находят – вот почему я стараюсь держаться в тени. Приди я в магазин к вашей знакомой – и у нее могут возникнуть проблемы гораздо более серьезные, чем те, которые мы сейчас пытаемся решить.

– Эти… поисковые собаки, о которых вы все время говорите?

– Ищейки, – поправил Роберт. – И это не обязательно должны быть собаки. Они бывают очень разных обличий и размеров. Единственное, что у всех у них есть общего, – это их интерес ко мне.

Раз уж Роберт сам затронул личные темы, спросив его о его чувствах к Холли, Боджо решил, что, может быть, и он вправе удовлетворить свое любопытство и это не будет невежливо с его стороны.

– А почему они охотятся на вас? – спросил он.

Роберт улыбнулся:

– У нас вышла ссора. Это было довольно давно, но некоторые не умеют ни забывать, ни прощать.

– Старые духи.

Роберт кивнул.

– Ну, – возразил Боджо, – я думал, что те, о которых мы тут говорили, – как раз из новых. Можно сказать, технологические духи.

– Если только это не старые духи, рядящиеся в новые одежды, – прибавил Роберт, прежде чем Боджо успел что‑нибудь сказать. – Но вы, наверное, правы. Потому что духи более консервативны, чем мы.

– Может, потому, что они существуют гораздо дольше нас.

– Может быть, – согласился Роберт.

– Так вы нам поможете?

– Пока что могу обещать только прийти и посмотреть.

Они взяли такси и поехали к магазину Холли. Оба расположились на заднем сиденье, между ними поместилась гитара. Боджо как‑то не отследил, куда делся револьвер. Он помнил, что оружие лежало на столике в закусочной, а потом вдруг оказалось, что уже не лежит, при этом на классическом костюме Роберта не оттопыривался ни один карман. Ну разве что можно было предположить, что револьвер – в мягкой шляпе, которую Роберт надел перед тем, как закрыть за собой дверь, выйдя из закусочной.

– Я знаю этот магазин, – сказал Роберт, когда такси повернуло на север. – Хотя не думаю, что когда‑нибудь был внутри. Я не слишком‑то большой охотник до чтения.

– Да и я тоже.

– Но там через несколько домов – кофейня, которая мне нравится. Я часто сиживал там по утрам. Пил кофе и смотрел в окно. Читал газеты, играл иногда.

– И почему перестали туда ходить?

Роберт пожал плечами:

– Это стало входить в привычку, а я стараюсь не допускать ничего привычного в свою жизнь.

– Из‑за ищеек?

– Отчасти. А отчасти просто чтобы не приобретать привычек. И потом, эта кофейня стала дороговата для меня. Нет, я не виню Джо – Джо Лапенью: это парень, которому принадлежит кофейня. Он просто понял, откуда ветер дует, старается держаться на плаву, а это нелегко, притом что город наводнили все эти фешенебельные кафе.

Роберт выглянул в окно. Такси свернуло на улицу, где жила Холли.

– Кажется, я сигнализирую, что скучаю по этому месту, – сказал он.

Холли

– Она и правда… просто так взяла и пропала в твоем компьютере? – спросила Холли, когда Кристи закончил говорить.

Эпизод с исчезновением Саскии был рассказан еще в самом начале, но Холли все никак не могла привыкнуть к этой мысли. Даже при том, что она пережила нашествие эльфов и уже два года прекрасно уживалась с настоящим домовым, случившееся с Саскией и Бенни все‑таки казалось ей непостижимым.

Кристи кивнул:

– Пропала. Как будто ее и не было никогда.

Холли уловила дрожь в его голосе, дотянулась к нему через стол, взяла его руку в свою.

– Мы ее вернем, – сказала она. – И Саскию, и Бенни, и всех.

Она понимала, что это всего лишь слова, но иногда люди нуждаются в словах, даже когда они понимают, что обещание не обязательно будет выполнено.

Они сидели в квартире Холли – так же, как накануне вечером сидели с Боджо и Диком, разве что теперь вместо жестянщика были два брата Риделл и расположились они на кухне, а не в гостиной. Холли встала, чтобы во второй раз сварить кофе, и достала поднос с домашними булочками, испеченными вчера, но еще достаточно свежими, чтобы предложить их гостям, особенно если намазать их джемом. Кофе исчезал быстро, а вот аппетита, похоже, ни у кого не было.

В воздухе витало какое‑то беспокойство, вызывавшее во всех потребность делать хоть что‑нибудь, ибо никто не знал, что делать конкретно. Единственным, кого это не затронуло, был Джорди, но Джорди всегда славился своим спокойствием. Джилли сказала бы: «У него такой дар». Кристи то и дело отодвигал экран камина, чтобы, рискуя обжечься, прикурить новую сигарету. Дик курсировал между кухонным окном и окнами гостиной, выходящими на улицу, не объясняя, что он надеется там увидеть.

Холли было весьма неуютно. Выходило, что их с Диком только чудом тоже не затянуло в компьютер. Если бы Дик сразу не прервал связь с Интернетом…

«Не думай об этом», – повторяла она себе, наливая еще кофе.

– Значит, они все едут? – спросила она. – Эсти, Тип и все остальные?

– Похоже на то, – сказал Джорди. – У тебя сохранился старый компьютер?

Холли поискала глазами Дика, но он как раз был у окна в гостиной.

– Наверное, – сказала она. – Дик лучше знает.

Джорди вздрогнул при упоминании имени домового и огляделся по сторонам. Холли понимала, что происходит: Джорди не видел Дика – тот, будучи волшебным существом, ускользал от его сознания. Джорди забывал о нем, потом, услышав его имя и увидев его снова, удивлялся, как он мог забыть.

– Все нормально, – успокоила его Холли. – Дика очень многие так воспринимают, пока не узнают получше.

Джорди кивнул:

– Да, Кристи все время мне такое повторяет. И все‑таки как‑то тревожно, когда это происходит именно с тобой. Заставляет задуматься: может, ты и еще чего‑нибудь не замечаешь.

– Кто чего не замечает? – спросил Кристи, в очередной раз прикурив от открытого огня.

Джорди пожал плечами:

– Я. Я не замечаю того, что сокрыто.

– Ты не виноват, – сказал Кристи. – Ты просто еще не научился, вот и все. Ты должен погрузиться в…

Он осекся, потому что на кухню ворвался Дик.

– Жестянщик вернулся, – сказал он. – И привез друга.

– Жестянщик? – переспросил Кристи.

– Это тот парень, который присматривает за квартирой Мэран, пока она в отъезде, – пояснила Холли. – Я вам рассказывала о нем.

Они услышали, как внизу, в магазине, зазвонил звонок, потом в дверь постучали. Холли встала.

– Пойду открою, – сказала она.

Она была рада, что больше никто с ней не пошел, потому что, открыв дверь, в ответ на теплую улыбку Боджо густо покраснела. Спутник Боджо был темнокожий, держался раскованно, его проницательные глаза цепко и внимательно осматривали все вокруг. Он производил не менее сильное впечатление, чем Боджо, хотя его аккуратный костюм и мягкая шляпа резко контрастировали с богемной одеждой последнего, а в руке он держал видавший виды чехол с гитарой. Войдя, он снял шляпу и зажал ее под мышкой.

– Вы, вероятно, Холли, – сказал гость, протягивая руку. – А я – Роберт Лонни.

Они обменялись рукопожатиями, потом Холли посторонилась, чтобы пропустить их в магазин. Она закрыла за ними дверь и снова заперла ее. Когда она обернулась, Боджо положил руку ей на плечо и слегка сжал его.

«Потише, сердце», – подумала Холли.

– Я же говорил, что вернусь, – сказал Боджо. – С подкреплением. Вот Роберт…

– Совершенно не разбирается в компьютерах, – продолжил за него Роберт, – но видел кое‑что, что в этом мире не имеет смысла. – Он помолчал немного, потом улыбнулся. – А еще он терпеть не может, когда люди говорят о себе в третьем лице, так что прекращаю немедленно.

– Пока вас не было, обнаружились новые проблемы, – сказала Холли Боджо.

– С вами и с Диком все в порядке?

Холли кивнула:

– С нами все прекрасно. Но… впрочем, поднимитесь наверх, и вам все объяснят.

И она направилась к лестнице, ведущей наверх, в ее квартиру. За ней последовал только Боджо.

– А вы, мистер Лонни?

– Роберт, – поправил гитарист, быстро взглянул вверх, потом обвел взглядом магазин и снова сосредоточился на компьютерном столе.

– Вы что‑то ищете? – спросила Холли.

Роберт покачал головой. Он продолжал внимательно изучать стол, потом повернулся и пошел вслед за ними к лестнице.

– Я просто пытался понять это место, – объяснил он, – почувствовать его. Кое‑что из Другого Мира чуть не вышло сюда.

Холли кивнула:

– Если бы Дик так быстро не сориентировался, нас бы засосало внутрь, как и остальных.

– Кого это «остальных»? – спросил Боджо.

В глазах Роберта она прочла повторение этого вопроса.

– Вот об этом я и хотела рассказать вам, – сказала Холли. – Теперь это уже проблема не только моя и моего жалкого покалеченного компьютера. Впрочем, Кристи лучше объяснит.

– Пойдемте, – решительно сказал Роберт, а Боджо спросил: – Кто это – Кристи?

– Кристи Риделл, – бросила Холли через плечо, поднимаясь по лестнице. – У него и у его брата Джорди кое‑кто пропал в компьютере прошлой ночью. А были еще и другие исчезновения. Кажется, об этом даже в новостях говорили. Кристи считает, что это связано с сайтом «Вордвуд».

– «Ворд‑вуд», – произнес Роберт так, как будто примеривался, что будет, если объединить два слова в одно.

Холли больше ничего не успела объяснить, потому что к тому времени они уже поднялись по лестнице и ей пришлось всех представлять друг другу. Джорди и Роберт хоть и мимоходом, но уже встречались раньше. Остальных надо было знакомить друг с другом. Роберту, похоже, было особенно приятно встретиться с Диком.

– У меня раньше не было знакомых среди Маленьких, – сказал он и тут же спохватился: – Вы не возражаете, что я вас так называю?

Дик покачал головой:

– О нет, сэр. Вы нас так называете уже тысячи лет, а мы вас столько же времени именуем Большими или Высокими.

– Очень рад знакомству, – сказал Роберт.

– Боррибл, – обратился Кристи к Боджо. – Какое необычное имя! Я, признаться, коллекционирую имена, но такое мне никогда не попадалось. Вы получили его при рождении?

Боджо кивнул:

– Оно восходит к тем временам, когда мы еще не были кочевым народом. Мы жили в гористой местности, и, когда торговцы впервые забрели в наши деревни, они просто называли нас аборигенами. Позже, когда у нас с ними несколько испортились отношения, они стали называть нас борриблами. Мой отец решил, что нам следует освоить этот термин, вытеснив негативные ассоциации, связанные с ним. И мне велено назвать этим именем своего первого сына, но я не такой жестокий человек.

Холли бросила на него обиженный взгляд. Она была разочарована – выходило, что ей он сказал неправду. Роберт только рассмеялся:

– Похоже, вы для каждого придумываете отдельную версию?

Боджо пожал плечами:

– Придумываю? Это как посмотреть. Где‑нибудь и когда‑нибудь все эти истории были правдой.

– Не понимаю, – сказала Холли.

– Жестянщики таким образом обманывают время, – объяснил Роберт. – Они путешествуют из одного мира в другой, у них много жизней, а не одна. Так старости сложнее их догнать.

– Это правда? – спросила Холли.

– За исключением моей тетушки Мэран, мы все – люди неприкаянные. Очень мало кто из нас оседает на одном месте, как они с Сирином.

– Ну, если осесть значит путешествовать по полгода… – заметил Джорди.

Боджо задумчиво кивнул:

– Это мне как‑то не приходило в голову.

Повисла пауза. Кристи переместился к камину, чтобы прикурить новую сигарету. Дик тоже поднялся со стула.

– Кого ты там высматриваешь? – решилась наконец спросить Холли.

На сей раз домовой счел возможным ответить:

– Эльфов.

Боджо налил себе и Роберту кофе, остальные от кофе отказались. Роберт взял свою чашку и вернулся на стул, который облюбовал в углу. Он достал из чехла гитару и начал пощипывать струны. Звуки складывались в блюз.

– Судя по остаткам компьютера, которые я видел внизу, – сказал Роберт, когда Кристи и Дик вернулись в кухню, и голос его звучал в ритме его гитары, – и, принимая во внимание то, что я только что услышал, думаю, Боджо прав: мы имеем дело с магией и она, эта магия, – не из древних.

– Значит ли это, что мы ничего не можем сделать? – с беспокойством спросила Холли.

Музыкант покачал головой:

– Наоборот, тот факт, что этот дух не старый, нам на руку. Значит, он менее опытен и, следовательно, его легче будет склонить к тому, что нам надо, – если, конечно, мы поведем себя правильно. Но для начала нам нужно вступить с ним в переговоры.

– Без монитора компьютер ни на что не годен, – сказала Холли. – Но можно поискать мой старый…

Она посмотрела на Дика, который все еще был на кухне.

– Он в кладовке, – сказал тот. – За коробками с «Нэшнл Джиогрэфик».

– Установить его? – спросила Холли.

Роберт кивнул:

– Но так как, похоже, никто из нас особенно не разбирается в компьютерах, возможно, следует дождаться ваших друзей. Когда осуществляешь подобный план, у тебя обычно есть только один шанс. Духи очень быстро все схватывают. Так что лишней секунды на обдумывание у нас не будет.

– Значит, шанс у нас все‑таки есть? – спросил Кристи.

– О, разумеется, – ответил Роберт. – У человека всегда есть шанс. Беда лишь в том, что, когда мы наконец получаем то, чего нам так хотелось, оно не всегда ведет себя так, как мы предполагали.

– К чему это вы?

Роберт опять перешел в минорную тональность.

– Не волнуйтесь. – Он поднял взгляд от струн и мягко посмотрел на Кристи. – Я знаю, кто вы. Знаю, что вы уже давно изучаете все это. Только не говорите мне, что вас уже ничем не удивишь.

– Не понимаю, – опять сказала Холли.

– Он хочет сказать, – пояснил Боджо, – что духи часто играют не по правилам. Допустим, вы просите богатства. И получаете пещеру, полную сокровищ, но не можете добраться до нее. Например, потому, что сидите в камере смертников и вам оттуда только один выход.

Холли вопросительно посмотрела на Дика, и домовой скорбно кивнул ей.

– Это правда, госпожа Холли, – сказал он. – Некоторые из старых развлекаются тем, что придумывают способы, как бы сдержать слово и в то же время сделать так, чтобы человек не смог этим воспользоваться.

– И все‑таки я должен попробовать, – сказал Кристи.

– Разумеется, должны, – сказал Роберт. – Но прежде чем начать игру, нам надо привести мозги в полную боевую готовность. Прикинуть, чего хочет этот дух. Вычислить, как получить то, чего хотим мы, да так, чтобы у нас при этом руки не оказались связаны.

– Вы хотите сказать, что это будет очень трудно, – подытожил Джорди.

Роберт кивнул:

– О да. Это будет трудно. Но трудно – не значит невозможно.

Аарон

Одно из преимуществ работы в газете состояло в бесконечной череде бесплатных удовольствий. И это были не только книги и буклеты, которые Аарон каждый день уносил домой в кейсе. Так как он пристроился писать рецензии и обзоры для отдела развлечений, к нему попадал и весь материал рекламного свойства. Пресс‑релизы новых CD, видео, DVD, майки, чашки, бокалы, часы, постеры – словом, все, что компания использует, чтобы прорекламировать свою продукцию.

В редакции дежурно шутили, что Аарон тащит домой все, что попадется под руку. Но при этом они не знали, что он делал на этом маленький бизнес, например продавая кое‑что в книжные магазинчики Кроуси. Не говоря уж о том, что иногда он надевал футболку с изображением Эминема или вешал афишу Мэрайи Кэри с автографом у себя в гостиной. Или пил свой утренний кофе из чашки с изображенными на ней персонажами «Симпсонов».

А еще он жадно хватал билеты на концерты, фильмы, шоу, и именно эта привычка привела его вчера в «Сэндиш‑Холл» на концерт Кейси Чемберс, австралийской исполнительницы песен в стиле кантри. Она имела грандиозный успех у публики, заполнившей зрительный зал на три тысячи мест. Аарон не понимал, в чем секрет ее успеха. Ему лично не нравилась такая музыка – альт‑кантри, американа, или как там еще она называется. Но поприсутствовать на занудном концерте первые двадцать минут – достаточно для того, чтобы написать небольшой отзыв и таким образом заработать себе на билеты на Элтона Джона в первый ряд.

Сейчас он сидел в своем кабинете, на лицо его падал голубоватый свет экрана компьютера. Он сочинял рецензию. От откровенных гадостей он удержался – редактор отдела развлечений придерживалась несколько иных взглядов, нежели Аарон, и предпочитала делать упор на позитивные стороны освещаемых событий. Но он не смог удержаться от парочки шпилек в адрес Австралии – страны, в которой никогда не бывал, но которую инстинктивно не любил. Лейтмотивом рецензии стала мысль о том, что в основе песен Чемберс о разбитом сердце, вероятно, лежит реальный опыт проживания в данной стране.

И потом, эта ее легкая гнусавость! Брала бы пример с настоящих певцов кантри, таких как Шанайя Твейн или Фейт Хилл.

Мелисса Лоуренс, редактор отдела развлечений, возможно, вырежет подколы, так как она неравнодушна к Австралии вообще и к искусству Чемберс в частности, но, по крайней мере, Аарон не мог отказать себе в удовольствии поднять ей артериальное давление на миллиметр‑другой. Особенно учитывая то, что вчера она не смогла присутствовать на концерте. Так ему и перепала эта работенка. Никогда не вредно, чтобы люди были тебе чем‑то обязаны.

Самым важным во вчерашнем концерте была вовсе не музыка, а разговор, подслушанный им в толпе, входящей в зал. В парочке, идущей перед ним, он без труда опознал друзей Саскии и не смог удержаться от самодовольной усмешки, когда услышал, как они жаловались на то, что сайт «Вордвуд» недоступен. Его так и подмывало похлопать кого‑нибудь из них по плечу и сообщить им о той роли, которую лично он сыграл в этом несчастье, но здравый смысл возобладал.

Неразумно было привлекать к себе внимание.

Некоторые субъекты из окружения Саскии были весьма нервны и склонны к ссорам. Это, видимо, присуще всем художественным натурам. Творческие личности.

Закончив писать колонку, он сохранил ее на флешке и выключил компьютер. Потом положил флешку в карман и отправился в редакцию. Он с таким же успехом мог послать Мелиссе текст почтой, но было воскресенье – в редакции «Искусства и жизни» пусто: прекрасная возможность порыться в новых поступлениях и урвать что‑нибудь.

Поднявшись на эскалаторе, Аарон обнаружил, что редакция гудит как улей. Сотрудники сидели перед мониторами и как сумасшедшие барабанили пальцами по клавиатуре. Телевизор в углу был включен, работал канал Си‑эн‑эн, но Аарон сразу не понял, о чем там шла речь. Итак, либо в мире произошло что‑то из ряда вон выходящее, либо что‑то случилось с кем‑то из редакционных.

Какая‑нибудь сенсация, решил он, заметив, что несколько самых крепких ребят сидят у своих компьютеров. Чак Тремейн. Барбара Хейли. Роб Уэтли. Их ни за что не застанешь на работе в выходной, если не случилось чего‑то особенного, достойного того, чтобы они пожертвовали своим свободным временем. В надежде получить окончательное подтверждение своим подозрениям Аарон бросил взгляд на застекленную перегородку офиса Кэтлин Уинтер. В офисе редактора отдела новостей торчало полдюжины сотрудников производственного отдела: кто сидел за столами, кто стоял. Возможно, это означало, что Кэтлин выпускает экстренный, дополнительный выпуск газеты и ей нужна помощь материально‑технического порядка.

– Что происходит? – спросил Аарон у троих журналистов, собравшихся вокруг ближайшего к эскалатору стола.

К нему повернулся один из них, Гарольд Коул.

– Боже, Гольдштейн! – сказал он. – Ты что, в пещере живешь? Си‑эн‑эн уже несколько часов только и говорит что об этом.

Аарон пожал плечами:

– Меня не было дома вчера вечером, а сегодня утром я не включал телевизор.

– Ну и как она, ничего?

Это был уже Марк Сейкерс, только что окончивший Школу журналистов и всегда готовый выслушать очередную историю о сексуальных победах Аарона. Аарон никогда его не разочаровывал, даже если приходилось сочинять все от начала до конца.

– Да они всегда у меня ничего, – ответил он Марку, повернувшись при этом спиной к Гарольду. – Нет, серьезно, что случилось?

– Си‑эн‑эн называет их «исчезнувшие» – чтобы не оскорбить тех, чьи родственники пропали из‑за произвола латиноамериканских диктаторов. Но это слово, как и любое другое, не совсем подходит, когда речь идет о нескольких сотнях людей, которые просто испарились из своих домов прошлой ночью.

– Что значит «испарились»?

– Это значит пропали без следа, – пояснил Джордж Хупер. Он был третьим из репортеров, собравшихся вокруг стола Гарольда, – пожилой хиппи с седыми волосами, собранными сзади в хвост. – Вот они здесь – и вот их уже нет.

– Но… как это возможно?

Джордж усмехнулся:

– Это невозможно. Потому и весь переполох.

– Сколько, говорите, человек? – спросил Аарон.

Гарольд посмотрел на экран телевизора, Аарон последовал его примеру, но не увидел там ничего и никого, кроме ведущей‑блондинки с патентованно‑серьезным выражением лица.

– Кажется, еще недавно было сто пятьдесят, – сказал Гарольд. – В последний раз, когда сообщали.

– Все из нашего города? – спросил Аарон.

Джордж покачал головой:

– По всей стране, и за границей тоже.

– У нас в редакции тоже не без потерь, – вставил Марк. – Один исчез прошлой ночью из своей квартиры. Случай – из ряда вон.

У Аарона засосало под ложечкой.

– Кто это? – спросил он, хотя уже почти знал ответ.

Эта догадка пришла к нему мгновенно, как вдруг приходит хорошая мысль, когда пишешь статью.

– Джексон Харт, – сказал Марк. – Ты его знал?

Аарон покачал головой:

– Видел как‑то, был у него в офисе. Что значит «случай из ряда вон»?

– Вот тут‑то и начинается самое интересное, – ответил Джордж. – Вроде бы его квартирная хозяйка услышала какие‑то хлюпающие звуки из‑за двери. Когда она заглянула в прихожую, то увидела какую‑то черную вязкую дрянь, которая стекала по лестнице из‑под двери Харта. Она стала колотить в дверь, но никто не открыл. Тогда она своим ключом открыла дверь, и вся эта гадость полилась сплошным потоком.

– Что это еще за жидкость?

Джордж пожал плечами:

– Почем я знаю! В общем, она делает ноги и зовет копов. В комнате никаких следов Харта, а она божится, что слышала, как он прошел к себе наверх несколько минут назад. И больше не выходил. А потом, представь себе, через каких‑то минут пятнадцать черная жидкость исчезает, как будто ее и вовсе не было. Ну не странно ли?

– Да, это не шутки, – сказал Аарон.

И почему, интересно, он сразу же догадался, что пропал именно Джексон? И откуда он знал, причем совершенно точно, что все это как‑то связано с тем шантажом? Как именно связано – этого он не знал. Но что исчезновения имеют к этому какое‑то отношение – не сомневался.

– Да, когда случаются подобные вещи, то можно пожалеть, что ты не настоящий репортер, – сказал Гарольд.

Аарон рассеянно кивнул, не отреагировав на подкол.

– У вас, ребята, у всех задания? – спросил он.

– Мы ждем, когда Уинтер закончит с производственниками и проведет с нами совещание.

– Ну, желаю удачи, – сказал Аарон.

И пошел к Мелиссе. Он вынул из кармана отзыв о концерте Чемберс, бросил его на стол редактору и ушел, даже не взглянув на новые поступления, расставленные в шкафу позади ее стола и сваленные в коробках у стенки.

Из редакции Аарон пошел прямо домой и включил телевизор. Он сел на тахту, нашел Си‑эн‑эн и посмотрел наконец новости. Все это показывали уже по десятому разу, но для Аарона все было внове, и он смотрел с величайшим удивлением и