Глава третья. – О, как это здорово – весна

– О, как это здорово – весна! Весна в Москве – нечто особенное, радостное, нечто необыкновенное и неповторимое! Когда солнце начинает припекать и тревожить снег, гонит ручьи и сушит асфальт, прогревает землю, весна одевает деревья в листья, заполняет парки пением птиц, снимает с женщин куриные пуховики, одевает в короткие куртки и тугие джинсы, обостряя тем самым взгляды и возбуждая чувства мужчин. Эти несчастные существа порой готовы на все, чтобы расположить к себе даму… – начал свой экспромт Еврухерий перед затаившими дыхание зрителями, но был прерван недвусмысленным выкриком из зала:

– Как расположить?

Вопрос остался без ответа: с годами выступлений Макрицын научился контролировать ситуацию и не поддавался на провокации. Надо отметить, что на публике ясновидящий необъяснимым образом преображался: речь становилась другой, как будто говорил он под диктовку некоего таинственного и умного невидимки.

Окинув присутствующих быстрым взглядом, Еврухерий попросил подняться на сцену четверых детей. Вышли три девочки и мальчик. Мальчик был самый маленький, две девочки одинакового роста, третья улыбалась. Каждому из них ясновидящий подарил по небольшой шоколадке, но одна из девочек от угощения отказалась, сказав, что бабушка разрешает ей есть только «Бабаевский». Макрицын вынул из бокового кармана пиджака шариковую ручку и заменил подарок. Познакомившись с каждым из детей, ясновидящий подвел их к барабану с девятьсот девяносто восемью шарами, каждый из которых имел номер (шаров было ровно столько, сколько мест в зале), и обратился к публике:

– Я хочу провести несколько показательных опытов, уважаемые зрители. Каждый из детей вынет по одному шару, и тех из вас, кто занимает места, номера которых вы увидите на шарах, я попрошу подойти ко мне. Если кто‑то не желает участвовать в розыгрыше, поднимите, пожалуйста, руки. Мое условие таково: тот, на кого укажет шар, не имеет права отказаться. Кроме поднявших руки. Вы согласны?

– Согласны, согласны, – донеслось из зала.

Не поднялась ни одна рука.

Ясновидящий подвел к барабану пятилетнюю ассистентку и сказал:

– Крути.

Восьмигранный барабан с черными перламутровыми стеклами сделал несколько оборотов и остановился. Девочка вынула шар под номером тридцать семь дробь семь и передала Макрицыну. Тот повернулся спиной к залу, предупредив зрителей:

– На определение характеристик зрителя прошу предоставить мне одну минуту.

В зале воцарилась тишина. Не было слышно ни шепота, ни шороха.

– Это женщина, – заговорил наконец Еврухерий. – Белые, искусственно завитые волосы средней длины; рост сто шестьдесят пять сантиметров, возраст и вес объявлять не буду, по профе…

– А ты объяви – интересно! – вновь раздался выкрик из зала, но Еврухерий и на этот раз не отреагировал.

– По профессии – инженер, возможно, по текстильному оборудованию. От четырех мужей имеет троих детей. Старшему – четырнадцать, средней – одиннадцать, младшему – семь. На данный момент в разводе. Разводит кактусы, прекрасно готовит. Увлекается вязанием на спицах…

– Слышь, фокусник, что, трудно сказать, сколько лет? – в третий раз прервал Макрицына тот же самый противный мужской голос.

И опять Еврухерий не среагировал.

– Модели берет из журналов. Предпочтение отдает ровнице и ангорской шерсти. Туфли синие, каблук семь сантиметров, производство – Китай.

Ясновидящий повернулся к залу и добрым, мягким голосом негромко произнес, показав залу выбранный ребенком шар:

– Я прошу выйти на сцену женщину, которая занимает тридцать седьмое место в седьмом ряду.

Поднялась кудрявая белокурая женщина среднего роста и «приятной полноты». Еврухерий встретил ее улыбкой, попросил представиться.

– Куртизанченко Леся Ивановна, – с еле заметным украинским акцентом легко и непосредственно назвалась та.

– Все ли правильно я сказал? – поинтересовался Макрицын.

– Маленькая поправка – я инженер‑технолог по набивке, – ответила дама.

– Кому уже набить успела? – вновь решил испытать терпение Еврухерия все тот же придурковатый владелец баса.

Возникла пауза. От входных дверей в направлении настырного гражданина направились два охранника, но Еврухерий остановил их:

– Подождите, пожалуйста. Я хочу сказать пару слов товарищу зрителю. Попрошу одну минуту.

Ясновидящий закрыл глаза. И ровно через минуту заговорил:

– Николай Николаевич, – лицо мужчины вытянулось от изумления, – вот вы сидите в кресле, портите мне настроение дурацкими выкриками и бесперспективно заигрываете с соседкой по зрительному залу, что слева. Кстати, вы ей совершенно не нравитесь, барышня не хочет иметь с вами ничего общего.

– Ну и что? – с ухмылкой недалекого человека спросил бас.

– Да, собственно говоря, ничего, – спокойно ответил Макрицын, – если не считать того обстоятельства, что ваша супруга, Марья Петровна, сейчас лежит на диване с соседом по лестничной площадке из квартиры, что справа. Еще утром она ответила согласием на его недвусмысленное предложение. Когда ведро помойное выносила. Кстати, супруга соседа уехала в деревню к родителям помогать сажать картошку. «Синеглазку», если не ошибаюсь. Разве вы об этом не знаете?

Но Николай Николаевич вопроса не услышал – уже бежал к выходу.

Макрицын поправил костюм, который надевал только на выступления, галстук, ненавидимый люто за то, что шея его не принимала, и попросил Лесю Ивановну продолжать.

– И еще вы с туфлями маленько ошиблись, – глядя Макрицыну в глаза, уточнила Куртизанченко. – Они не китайского производства, а итальянского.

Еврухерий задумался, посмотрел на женщину и сочувственно сказал:

– Фирмы «Храпукани Лимитед» никогда не существовало не только на Сицилии, но и во всем мире. Туфли сделаны в Китае. Кстати, свой метраж они уже отходили. Не надевайте их больше, а сегодня ступайте осторожно. Спасибо! – попрощался с ней Еврухерий.

Дама спустилась со сцены. Почти дойдя до своего ряда, она неожиданно вскрикнула. Вслед за тем послышался характерный шум падающего тела, и Леся Ивановна оказалась на паркете. В полуметре от нее валялся каблук. Мужчины помогли ей подняться. К счастью, обошлось без переломов.

– Мы продолжаем, – сообщил Макрицын и попросил девочку постарше вынуть следующий шар.

Все происходило по тому же сценарию, что и в первом случае. Через минуту Еврухерий начал говорить:

– Женщина. Возраст объявлять не буду, длинные черные волосы, забранные в пучок, рост сто семьдесят сантиметров, вес пятьдесят пять килограммов, по профессии – преподаватель биологии в школе, заму…

– Все правильно, все правильно! – радостно подтвердила неожиданно вставшая с места в четвертом ряду зрительница.

– Я сказал «забраны в пучок», а не «с шиньоном из искусственных волос на макушке», – уточнил уставший от выкриков Макрицын.

Зал взорвался смехом, а взбешенная дама, обозвав Еврухерия хамом, направилась к выходу вместе с мужчиной, сидевшим с ней рядом. На ходу они грозились жаловаться во все газеты, на телевидение, и что совершенно необъяснимо, мужчина, ко всему прочему, пообещал накатать жалобу в Специализированное бетонно‑заливочное управление № 7.

– Замужем. Из увлечений – настольный теннис и разведение фиалок. Приглашаю на сцену обладательницу билета на первое место в двадцать первом ряду.

На сцену поднялась приятной внешности брюнетка.

– Забубенская Тамара Васильевна. Преподаватель биологии в средней школе номер…

– Номер не надо, – перебил Макрицын.

– Мне… – гостья слегка засмущалась, улыбаясь залу, – ближе к сорока…

Бальзак воспел тридцатилетнюю,

А я бы женщину под сорок:

Она блестит красою летнею,

Но взгляд уже осенне зорок… –

неожиданно для зрителей и самого себя продекламировал Макрицын строки из стихотворения поэта Ильи Сельвинского, с творчеством которого знаком не был, так как сочинения его никогда не читал.

– Я действительно увлекаюсь разведением фиалок и орхидей, играю в настольный теннис. У меня есть муж и дочь. Муж занимается наукой в одном из институтов, дочь – ученица восьмого класса.

– Спасибо большое! Желаю вам успехов в работе и семейной жизни, – попрощался с дамой Еврухерий.

А тем временем третий ребенок, мальчик, проявив инициативу, уже вынимал шар. На этот раз ясновидящий не потратил обычной минуты, а сразу же обратился к девушке, сидевшей в девятнадцатом ряду на девятом месте:

– Для вас я хочу сделать исключение и информацию озвучивать не буду, но вы обязательно подойдите ко мне после сеанса.

Публика с любопытством рассматривала девушку, которая испытывала некий дискомфорт от такого внимания.

Последняя из девочек сделала все быстро. Затем кинула шар Еврухерию, и тот поймал его одной рукой, а затем, как обычно, отвернулся. После минутной паузы, стоя спиной к зрителям, произнес:

– Следующему зрителю вряд ли придется по душе увиденная мною интимного плана информация. Поэтому не желающих рисковать прошу покинуть зал.

Шестнадцать человек, все – женщины возраста от двадцати трех до сорока – направились к выходу.

– Герой, о котором пойдет речь, руки не поднял, – заявил между тем Еврухерий, стоя спиной к публике. – Мужественный поступок! Прошу поаплодировать господину тридцати восьми лет.

Аплодисменты не раздались. Вместо этого внезапно сначала приглушились, а потом и вовсе исчезли звуки, постоянно присутствовавшие в зале, и гробовая тишина вошла во власть. Она была густая и всеобъемлющая, заполнила все уголки и щели, обволокла двери и стекла окон, смазала скрипевшие от старости суставы откидных кресел и тяжело сверху навалилась на Еврухерия, путая его в пространстве и времени. Затем словно чья‑то недобрая рука медленно, но упорно стала двигать к нулю рычаг реостата, оставляя все меньше и меньше света. Из ярко‑желтого, почти белого, он плавно и быстро перетек в желтый, затем в желто‑синий, после чего стал серым и ослабел до свечного.

– Его рост сто семьдесят девять сантиметров, – продолжил говорить Еврухерий, – вес восемьдесят три килограмма, и он сейчас на диете. Сбросил за три недели тринадцать килограммов. Женат, но не очень любит жену, которая на восемь лет старше и не может иметь детей. Вернее сказать, вообще не любит. Он крупный спекулянт на Лондонской бирже, является владельцем собственного самолета и поля для гольфа. Пятый ряд, восьмое место, пожалуйста!

Еврухерий повернулся лицом к публике и увидел, что зал… пуст. Лишь один‑единственный гражданин, именно с объявленного места, смотрел на него пристально и не моргая. И вот он, все так же глядя пристально и не моргая, абсолютно не выражая никаких эмоций, поднялся со своего кресла и направился к сцене. Макрицын встретил героя у края, когда тот преодолевал последнюю из четырех ступенек деревянной лестницы без перил. С виду нормальный человек, но одет в высшей степени необычно: поверх яркой синей майки с ячейкой полтора на полтора сантиметра свободно сидел слегка помятый льняной пиджак без пуговиц и воротника при одном накладном нагрудном кармане. Цвет его, определявшийся как желтый, резко контрастировал с короткими расклешенными красными шортами без ремня, но с огромной пуговицей на поясе посередине. Обувь была представлена шевровой кожи (по виду) очень мягкими гусарскими сапогами со вделанными в каблук шпорами.

Удивленно разглядывая одеяние гражданина, в какую‑то секунду Еврухерий вновь увидел зал, заполненный зрителями, и вновь попросил присутствующих поаплодировать. Но едва закончив фразу, к полному своему недоумению, обнаружил, что зал пуст, и лишь тот самый человек, который только что поднялся на сцену, в то же самое время сидит там же, где и сидел, и все так же продолжает смотреть на него. Еврухерию стало не по себе. Его пошатнуло, но усилием воли ясновидящий взял себя в руки и произнес:

– Я не буду называть вашу фамилию, Семен Моисеевич.

– Мне без разницы, я не в розыске, – хладнокровно ответил гражданин.

– Похвально, похвально! Неужели вы разрешите мне объявить вашу национальность? – спросил Еврухерий.

– А почему я должен не разрешить? – вопросом на вопрос отреагировал удивленно странный мужчина. – Все равно не угадаете: я представитель нетрадиционной национальности.

Макрицын резко исподлобья метнул взгляд на самоуверенного гражданина и тоном, не терпящим возражений, объявил:

– Вы – еврей.

Человек рассмеялся и стал прохаживаться туда‑сюда по сцене.

– Нет, – уверенно заговорил он после секундной паузы, – я – космополит. Но если вы, достопочтенный, действительно желаете знать мою национальность, то, смею вас уверить, никакого секрета это не составляет и разглашением государственной тайны не является. Я – полуфранцуз‑полуеврей. Сын Жозефины Пантен и Моисея Марковича Гринберга. У меня двойное гражданство, да будет вам известно. Пожалуйста, вот мой русский паспорт. Извольте взглянуть…

Мужчина протянул паспорт в коричневой, далеко не новой коже. Еврухерий открыл вторую страницу и убедился в справедливости утверждений его гостя: фамилия, имя, отчество, национальность – все совпадало: «полуфранцуз‑полуеврей», так и было написано в документе.

«Не может быть!» – подумал Макрицын, но было именно так. Две фотографии, вклеенные в срок, подтверждались соответствующим штампом. Обладатель паспорта, стоявший перед Еврухерием, сильно отличался внешностью от того, который был на фотографии в двадцать пять лет, но это был он.

Вернув документ, Еврухерий обратился к гостю:

– А почему вы, «полуфранцуз‑полуеврей», имеете русский паспорт?

– Потому, – негромко стал объяснять мужчина, – что никто меня гражданства не лишал. К вашему сведению, я не только русский имею, но, как вы, вероятно, догадываетесь, и французский. Кстати, и с Земли обетованной тоже. Там сейчас мои родители проживают, да будет вам известно.

– Но вы только что сказали, что у вас два гражданства, а получается три.

– Да какая разница, два или три… Важно другое: одно или несколько. Вам все паспорта показать или на слово поверите?

– Вы верующий? – поменял тему Макрицын.

– Да! – не раздумывая ответил обладатель тройного гражданства. – Разве можно в наше время не верить?

Макрицын сочувственно посмотрел на оппонента:

– Можно. Я, например, атеист. Я на вещи трезво смотрю. А вы в какого бога верите? Или во всех сразу?

– Замечательно, замечательно! Не нахожу слов, чтобы выразить восторг! – чуть ли не подпрыгивая от эмоций, произнес Семен Моисеевич.

– Какой восторг? – удивился Еврухерий. – Обойдусь без восторгов.

– Ну как же, как же! Помилуйте, уважаемый! Вряд ли я смогу побороть законное желание прямо здесь и сейчас выписать вам справку, подтверждающую безоговорочно и в последней инстанции ваше пожизненно трезвое состояние.

– Зачем мне это? – удивился Еврухерий.

– Да мало ли где пригодиться может, – задумчиво ответил Семен Моисеевич. – Вдруг вас, скажем, в вытрезвитель заберут.

– Меня забирать не за что – я пьяным по улицам не хожу, – имея все основания так утверждать, заявил ясновидящий. – А вы вот от ответа увиливаете. Я спросил: в какого бога вы верите? Или во всех сразу?

– Бог один. Запомните это, уважаемый. Один для всех, и лишь пути к нему разные. А что, собственно говоря, вы знаете о Боге, о религии? – поинтересовался полуфранцуз‑полуеврей.

– А что можно знать о том, чего нет? – недоуменно поднял брови Макрицын. – Ничего не знаю и знать не хочу, бред все и ерунда! Понапридумывали глупости всякие от бессилия, а теперь их используют те, кому это выгодно.

– И кому же это выгодно? – напирал сын Жозефины Пантен.

– Да что же, вы сами не видите?! – с неподдельным возмущением ответил Еврухерий. – Довели народ до нищеты и, чтобы от борьбы отвлечь, в религию уводят.

– Кто же довел его до нищеты? – не снижал напора мужчина.

– Да те, которые власть захватили, – убежденно ответил Макрицын.

– Вы потрясающе интересный человек! – воскликнул космополит.

– Чем я вам так интересен? – уже недружелюбно спросил Еврухерий. И добавил:– Я про вас закончу сейчас, потом уж вы мне ответите.

На лице Семена Моисеевича появилось задумчивое выражение, и он сказал:

– Не вижу в этом никакого резона – все равно скажете то, что не имеет ко мне никакого отношения. К тому же вы уже наговорили столько неправды, что последующее вранье теряет всякий смысл. Рост и вес вы угадали, но ничего более. Виноват – еще с именем не ошиблись. Зиночка, встань, пожалуйста.

Макрицын перевел взгляд в пустой зал и оторопел: гражданин, представившийся ему Семеном Моисеевичем и стоявший на сцене, находился там же, где и сидел. А с соседнего, седьмого, места того же пятого ряда поднялась очень красивая женщина с шикарными каштановыми волосами, постриженными в стиле «гарсон».

– Это моя жена, – гордо представил женщину полуфранцуз‑полуеврей, стоя рядом с Еврухерием. – Хочу в знак подтверждения моего абсолютного доверия к вам сообщить, что не далее как третьего дня мы отметили тридцатитрехлетие супруги. Две наши дочери, девяти и шести лет, присутствовали при этом событии и прочитали имениннице стихотворения собственного сочинения. Как профессиональный филолог, специалист в области поэтических направлений первой половины двадцатого века в России, могу утверждать, что старшая не лишена дара стихосложения. Надеюсь, я убедил вас в нецелесообразности ваших дальнейших предположений касательно моей скромной персоны? – обратился мужчина к ясновидящему. И увидев на лице у того растерянность, словно в оправдание, добавил: – Филолог я по совместительству, а основная моя работа – все там же, на кафедре расстроенных струнных инструментов Парижской консерватории. Прошу в неискренности меня не подозревать – при предыдущей попытке с вами познакомиться сообщал только достоверные факты биографии. Вы потрясающе интересный человек! – повторился Семен Моисеевич. – Сами на себя наговариваете.

– Что я наговариваю? – раздраженно спросил ясновидящий.

– А то, уважаемый… Позвольте полюбопытствовать, как, кстати, ваше имя‑отчество?

– Макрицын Еврухерий Николаевич.

– А то, уважаемый Еврухерий Николаевич, что никакой вы не атеист.

– Да что вы такое говорите?! – возмутился ясновидящий.

– Нет, нет, вы – не атеист и не имеете к атеизму никакого отношения, – убежденно заключил космополит.

– Но я полностью отрицаю Бога.

– Вот именно! – торжествующе произнес гость. – Вы отрицаете, а атеисты никогда с этого не начинают. Атеизм начинается с изучения религии, попытки очистить общечеловеческие ценности религии от ореола мистики, сверхъестественности и тем самым сделать их земными, мирскими. Вы же, господин Макрицын, не кто иной, как религиозный нигилист. Вы – приверженец веры в неверие. Но это ваше личное дело, и я не смею вмешиваться. Между прочим, атеизм базируется на научных изысканиях, вот что самое опасное. И слава богу, что вы не атеист. Что же касается нищеты народа, то привело к этому безбожие. И породили его преподобные коммунисты со своими революциями, террором, бредовыми лозунгами и плановой экономикой. Разве не они уничтожали церкви, храмы, монастыри, убивали священнослужителей, религиозных мыслителей? Может быть, вы полагаете, что Наполеон сгноил в тюрьме Флоренского и разрушил храм Христа Спасителя? Так вот, Еврухерий Николаевич, духовная нищета, которая и есть безбожие, неизбежно приводит к нищете материальной. Или вы как‑то по‑другому трактуете финальный этап искусственно придуманной эпохи развитого социализма, когда народ ел то, что выращивал и консервировал, а в пустых магазинах люди толкались с талонами? Мой вам совет – бегите сломя голову из всяких коммунистических компаний, в одной из коих, я уверен, вы состоите по недомыслию. И Бог вас простит. И вы придете к нему, если, конечно, сами того пожелаете.

– Лозунги хорошие были! – огрызнулся Макрицын.

– Пожалуйста, озвучьте любой из тех, что вы помните, – предложил Семен Моисеевич.

– От каждого – по способности, каждому – по потребности! – выпалил ясновидящий первое, что пришло на ум.

– Умилительно, просто умилительно, дорогой Еврухерий Николаевич! – расплылся в улыбке оппонент. – Позвольте полюбопытствовать, кто же, по‑вашему, определяет эти самые возможности и потребности?

– Народ, – убежденно заявил Макрицын.

– Вы уже и очередь заняли? – удивленно спросил космополит.

Еврухерий вопроса не понял. Не посчитав нужным дать ему время на обдумывание, Семен Моисеевич продолжал:

– Увы, должен вас разочаровать, уважаемый Еврухерий Николаевич, черной икры на всех не хватит. Даже при минимальных потребностях. Поэтому слушайте меня внимательно и постарайтесь запомнить: возможности от способностей, потребности от возможностей.

– Что же, по‑вашему, получается: что если нет больших возможностей, то не должно быть и многих потребностей? – не сдавался Макрицын.

– Именно так! – подтвердил Семен Моисеевич. – Или вы не согласны?

– Категорически! – откликнулся Макрицын.

– Хотя, ваше право, уважаемый Еврухерий Николаевич. Признаться, у меня нет ни малейшего желания продолжать спор с вами. Да и мне уже пора – масса неотложных дел накопилась. Но мы непременно с вами еще встретимся. И не один раз. Желаете вы того или нет!

Макрицын хотел было уточнить, что имеет в виду Семен Моисеевич, но вновь случилось невероятное: внезапно свет стал усиливаться, темнота немного посопротивлялась в углах зала, после чего растворилась в лучах электрического света и исчезла. Появившийся несильный шум был по‑своему неприятен и напряжен – это был шум ожидания. Макрицын немного растерялся, обнаружив себя стоящим лицом к публике, – на какое‑то время он выпустил нить владения залом. Девочка, вытащившая последний шар, уже дошла до нужного ряда, пробираясь к своему месту. «Прошло не больше минуты», – подумал Еврухерий, совершенно не понимая, что с ним произошло. Затем быстро собрался с мыслями и обратился к публике:

– Дорогие друзья, небольшое отступление. Хочу объяснить вам ситуацию, которая имела место быть только что. Входя в состояние ясновидения, очень важно не погрузиться в него полностью и не ошибиться с продолжительностью, иначе можно потерять контроль над временем. А я сейчас ошибся. Сколько длилось мое молчание?

– Минуты полторы‑две, – подсказали из зала.

– Собственно, это не важно. Итак, продолжаем: пятый ряд, восьмое место, пожалуйста…

Старая бабка, с повязанным на голову синим хлопчатобумажным платком, не сразу поняла, что именно она и является следующей героиней представления. Макрицын увидел, что на этот раз он ошибся, о чем не побоялся сообщить публике.

Зал воспринял признание ясновидящего благодушно. Чтобы не завершать представление на столь минорной ноте, Еврухерий напоследок продемонстрировал несколько не самых сложных номеров из своего репертуара, после чего поблагодарил зрителей за внимание и попрощался.

В паршивом настроении он покинул сцену. За кулисами его нашел администратор клуба, который привел ту самую девушку, которую Макрицын попросил подойти к нему после сеанса.

– Не знаю, стоит вам говорить или нет, – обратился к ней Еврухерий, – ведь не все, как вы видели, я могу правильно предсказать.

– Пожалуйста, скажите, – попросила девушка.

– Вы еще не знаете о том, что беременны. А друг ваш женат и имеет ребенка. Он обманывал, когда говорил, что холост и любит вас. От жены он не уйдет. Это все. Позвоните мне, если я ошибся. А если не позвоните, значит, я был прав.

Еврухерий написал на трамвайном талоне номер своего домашнего телефона и отдал девушке.