Двухтысячные. К отцу меня не пустили, как я ни орала в коридоре

К отцу меня не пустили, как я ни орала в коридоре. Пожилая медсестра перегородила вход в отделение реанимации, и мне пришлось отступить. Выйдя на улицу, я закурила и достала телефон. Первым набрала Семена. Мобильный отключен, дома трубку долго не брали, я начала терять терпение, но вот наконец раздался тонкий мужской голос:

– Внимательно!

– Семен дома? – опустив процедуру приветствия, спросила я.

– А кто это?

– Не твое петушиное дело! – рявкнула я, проклиная Семкиного любовника Эдика. – Быстро трубку ему дал, пока я не приехала и не попортила прическу тебе, телка размалеванная!

– С‑с‑сучка! – пискнул Эдик, но трубку передал. Брат сразу выразил недовольство моим поведением:

– Саша, я просил тебя не обижать Эдика.

– Не сдохнет твой Эдик! – перебила я. – Будь добр, оторвись от амуров и приезжай в «бехтеревку».

– Куда? – не понял Семен.

– В больницу Бехтерева! – заорала я, швыряя окурок мимо урны. – Папа…

– Что?! – заорал в ответ Семен. – Что с ним? Убит?!

– Ты идиот?! Какого хрена я тогда тебя в больницу зову?! В морг звала бы! – огрызнулась я. – Я тебя умоляю – приезжай, мне тут одной страшно.

– Да‑да, Сашенька, успокойся, сейчас…

Отключившись, я вынула новую сигарету. Предстоял еще один звонок – Славке. Неизвестно, трезв ли он, в состоянии ли приехать. Уроды…

Старшему брату я не дозвонилась, следовательно, подозрения оправдались – наверняка набрались с Юлькой еще с утра, лежат теперь невменяемые. Да и черт с ними, мы с Семкой сами разберемся.

Уже стемнело, а я продолжала стоять на крыльце, набросив поверх пальто длинный белый палантин, привезенный Семеном из поездки во Францию, куда он катался в прошлом месяце на романтик со своим Эдиком. Нетрадиционная ориентация брата меня не смущала – в конце концов, это его личное дело. Бесил только выбор возлюбленного. Эдик был на редкость мерзостным типом, с вечно бегающими глазками, дрожащими от кокаина пальцами и писклявым голосом, который еще и нарочно старался изменить. Если бы папа узнал… Но я умела хранить тайны брата, и он всегда был уверен, что от меня никакая информация не просочится. На семейные посиделки Семен приезжал один, а на вопросы о женитьбе только отшучивался – мол, такой, как Санька, нет, а на сестре жениться – инцест. Знал ли о пристрастии брата Славка, я понять не могла – при встречах тот вел себя невозмутимо и спокойно. А, может, беспробудное пьянство сделало Славу безразличным ко всему происходящему.

В воротах больницы показался наконец темно‑синий Семкин «Туарег», и я почувствовала облегчение. Все‑таки теперь я не одна. Однако настроение мое резко ухудшилось, когда я увидела восседающего на первом сиденье Эдика в ярко‑желтой лаковой куртке. Ну какого хрена, а?!

Семен в распахнутой кожанке, наброшенной на синюю майку, выскочил из джипа и кинулся ко мне:

– Ты говорила с врачами?

– Ты какого хрена сюда это пугало припер?! – зашипела я вместо ответа, с неприязнью глядя, как Эдик, открыв дверку, закуривает тонкую сигарету и отставляет мизинец.

– Саша, перестань, – попросил Семен тихо. – Прошу тебя – уважай мой выбор.

– Да уважаю я! Но и ты бы мог уважать то, что отец при смерти, и не тащить сюда этого…

– Так что с отцом‑то? – попытался перевести разговор Семен с опасной темы на актуальную, но я еще не все сказала по поводу Эдика, а потому продолжила:

– Мы с тобой договаривались – я не трогаю твоих любовников, а ты взамен не выставляешь напоказ свои пристрастия, так? Скажи, было такое?

– Ну, было. Саша, давай сейчас не об этом, а о папе…

– О папе?! Интересно, папа сильно обрадовался бы, узнав о тебе правду, Семочка? Или тебе привычнее Саймон, а?

Я знала, что пинаю в больное место, заставляю старшего брата оправдываться за любовь к людям своего пола, использую информацию, которую для меня собрал частный детектив. Но появление раскрашенного уродца в такой момент рядом с нами я считала просто неприличным, а потому в выражениях не стеснялась. Семен молчал, понуро опустив голову. Поток обвинений прервал телефонный звонок – это оказался мой муж.

– Аленька, как ты? Как дела? – Родной голос и мягкое имя, придуманное специально для меня мужем, чтобы отличалось от его собственного, успокоили почти сразу, я выдохнула и пожаловалась:

– Плохо, Саша. Совсем плохо. Папа в больнице.

– Что случилось? – сразу напрягся он.

– Пока точно не знаю, но у него ожоги. Не могу найти никого, ни водителя, ни охрану – все молчат, ни один телефон не работает.

– Включи радио, если ты на машине! – приказал муж, и я выругала себя за несообразительность – если что‑то случилось, то об этом уже трубят.

– Господи, какой ты умный, – пробормотала я, отмахиваясь от руки Семена, который пытался удержать меня на крыльце больницы, и направляясь к машине. – Когда ты вернешься? Я очень соскучилась…

– Если я тебе нужен, то хоть сегодня ночью.

– Что за привычка задавать дурацкие вопросы?! – возмутилась я. – Когда это ты был мне не нужен?!

– Я повторяю – если нужен, приеду так быстро, как смогу.

Когда он говорил таким тоном, у меня по спине бежали мурашки. Только муж и отец способны вызвать во мне подобные эмоции. Но если папе нужно порой еще и что‑то объяснять, то Саше хватало взгляда, чтобы заставить меня подчиниться, согласиться с его мнением или просто разделить его точку зрения. Семен часто подтрунивал над этим: попалась, мол, строптивая коза на веревку. Но дело не в веревке – я очень любила мужа и доверяла ему.

– Приезжай. Мне тяжело и страшно…

Трубка зашипела и замолчала, я испугалась, что связь прервалась, стала снова набирать номер, но телефон мужа оказался уже отключен – значит, собирается, выключил, чтобы не отвлекали.

– Акела звонил? – Семен постучал пальцем в окно машины, и я кивнула:

– Садись, сейчас новости будут.

Выкрутив ручку громкости приемника почти на всю катушку, я закуталась в палантин плотнее и приготовилась ждать. Семен на заднем сиденье постукивал пальцами по подголовнику:

– Что Акела сказал?

– Сегодня ночью вернется.

Случайно переведя взгляд в зеркало заднего вида, я вдруг увидела на лице брата странную злобную гримасу, мгновенно сменившуюся равнодушием.

– Что‑то не так? – высовываясь между спинок сидений, поинтересовалась я, но Семен покачал головой:

– Все в порядке, тебе показалось. Акела приедет, тебе будет легче.

– Все, заткнись, начинается.

Мы напряженно вслушивались в информацию, выдаваемую диктором, но ничего интересного не было. И только в самом конце выпуска из динамиков понеслось:

– Сегодня около двух часов дня возле ресторана «Ходжа» было совершено покушение на Ефима Гельмана, председателя правления банка «Барс», владельца акций ликеро‑водочного завода и члена правления нескольких крупных фирм. Как нам стало известно, автомобиль господина Гельмана взорвался, когда Гельман и охрана сели в него, собираясь покинуть парковку у здания банка. По непроверенным данным, все, кто находились в тот момент в салоне, погибли.

Я дрожащей рукой выключила приемник и снова обернулась к брату:

– Ну, что скажешь?

Тот пожал плечами:

– А хрен его…

Мы и не заметили, что вся парковка у больницы уже забита машинами, в которых сидят по двое‑трое. Съехалась папина «служба безопасности». Вон и дядя Моня – Моисей Израилевич, папин личный бухгалтер, и Бесо – невысокий лысоватый грузин, правая рука и верный советчик. И много еще кто, я даже не сразу смогла всех узнать. Когда мы с Семеном собрались выйти из машины, чтобы поздороваться, я прошипела:

– Напиши эсэмэску своей телке, чтоб сидел тихо и не высовывался – порвут же, плакать будешь.

Семен кивнул – он уже и сам понял, что зря приволок своего любовника, просто не подумал, что съедутся все папины дружки‑приятели, которые, как известно, не очень жалуют всяких «эдиков». Он вынул мобильный и защелкал клавишами, а я вышла на улицу и сразу попала в объятия Бесо:

– Вай, девочка моя, держишься? Молодец, Сашенька, надо держаться…

– Что ты каркаешь?! Он живой!

– Майзл тов! – покачал головой дядя Моня, протирая тряпочкой пенсне, снятое с толстого горбатого носа. – Фима всегда был счастливчик. Чтоб я так жил…

Бесо крепко ухватил меня за локоть и отвел чуть в сторону, сделав остальным знак остаться там, где стояли.

– Александра, надо сделать так, чтобы все считали, будто Фима мертв.

– Что?!

– Т‑с‑с, не ори! – зашипел он мне в ухо. – Думай. Это «заказуха». Тот, кто сработал, не остановится, будет пытаться зачистить. Поняла?! Охрану посадить надо, а лучше – перевезти домой. Врача, медсестру нанять – чтобы прямо там, на месте, выхаживали.

– Если у него ожоги, нам никто его не отдаст ни под какую расписку, – возразила я, стараясь высвободить локоть. – Ты же понимаешь – дома мы не сможем обеспечить уход…

– Александра, не туфти! Надо будет – куплю все и привезу, и врача за ногу прикую к койке! – фыркнул Бесо, явно недовольный моим ответом.

– Ты что думаешь, мне самой не проще будет, если я его домой заберу?! – зашипела я в ответ. – Да в сто раз! Но пока мы ничего о состоянии не знаем – не выйдет.

– Ааа, твою за ногу, этого только не хватало! – с досадой сплюнул Бесо, глядя на ворота – там показались две милицейские машины. – Какая сука это сделала?

– Скажи своим, пусть разъезжаются, – процедила я. – Только милиции еще здесь не хватало – объясняйся с ними…

Но у нас был дядя Моня, против аргументов которого не устоял никто. Неторопливой походкой кругленький дядя Моня в золотом пенсне, длинном пальто и смешной шапке‑пирожке приблизился к машинам, мгновенно вычислил старшего и отвел в сторону. Что будет дальше, я хорошо знала – сейчас дядя Моня разведет такую туфту, что бедный милиционер запутается и забудет, зачем вообще сюда вызван, возьмет немного отступных и уедет восвояси вместе с подчиненными. Этот фокус я видела в своей жизни неоднократно.

– Акела знает? – спросил тем временем Бесо, и я кивнула. – Хорошо. Сашка, ты пока из дому одна не выходи, лады?

– В смысле?

– В прямом. Если Фиму «заказали», тебе бы тоже не мешало осторожнее быть.

– Нам, а не мне.

– Тебе, дуреха. Кому нужны твои никчемные братцы? Выродил же Фима сыновей! Алкаш и петушатник – тьфу! – скривился Бесо, и я подпрыгнула:

– Что?!

– Ой, Саша, давай без байды, – попросил он, примирительно поглаживая меня по плечу. – Давно я все знаю про твоего братца Сему, только Фиме не говорю – боюсь, такого позора он не потянет. И так от дел отошли, живут как недоумки, а тут – такое. Была б ты, Санюха, парнем – цены бы тебе не было…

– Мне и так цены нет. Бесо, я тебя прошу – никому про Семку, ладно?

– Да не бойся, – тяжело вздохнул он. – Ради отца твоего молчу.

– Спасибо. Так что ты говорил про смерть? Тьфу – в смысле, про то, чтобы мертвым папу объявить?

– Во‑от! Молодец, девочка, правильно мыслишь! – обрадовался Бесо, обнимая меня за плечи. – Значит, слушай сюда…

Он начал шептать мне на ухо, а я почему‑то следила взглядом за Семеном. Тот совершенно очевидно маялся в обществе дяди Мони, бросал тоскливые взгляды на свой «Туарег», в котором забаррикадировался его распрекрасный Эдик, и отчаянно хотел услышать, о чем же разговариваем мы с Бесо. Это меня и настораживало – никогда Семен не проявлял интереса к отцовским делам, доля в бизнесе, которую папа ему выделил, мало‑помалу оказалась подмята тем же Бесо с мотивом «а то этот непутевый последнее прошарит», а Семкины интересы сузились до мальчиков и загранпоездок.

И вот сейчас проявляет заинтересованность. Неужели решил изменить жизнь и заняться делом, а не прожигать жизнь? Было бы неплохо… Славка вон, хоть и пьет, все же держится в кресле управляющего одной из папиных «дочерних» фирм – так почему бы Семену, который и умнее, и адекватнее, не попробовать вернуть родительскую благосклонность?

– Бесо, я поняла. Но мне кажется, это лишнее. Давай просто охрану посадим. А как только станет можно, заберем его домой, – дослушав доводы Бесо, отозвалась я. – Ты просто подумай – а потом‑то что делать? Жив, мертв, снова жив… ерунда какая‑то.

– Не была б ты его дочь, не стал бы я тут распинаться, – буркнул недовольный моим решением Бесо и вздохнул: – Делай как хочешь, Александра, мое дело – предложить. Пойдем, что ли, запустим Моню к врачам, пусть узнает, что и как.

Разумеется, кроме дяди Мони, провернуть такое не под силу никому, даже мне – сотруднику кафедры мединститута. Мне разрешили пройти на пару минут в палату к отцу, выдали халат, бахилы и маску. Я двинулась по длинному мрачному коридору вслед за невысоким коренастым доктором. Сердце бешено колотилось в ожидании встречи. Как он, в каком состоянии? Что сейчас я увижу? Насколько легче бы мне было, если бы рядом сейчас шел не доктор, а мой любимый муж Саша… Он бы держал меня за плечо, возвышаясь надо мной, как гора Фудзияма, и я бы чувствовала себя защищенной. Но его нет – уехал по каким‑то папиным же делам… Саша‑Саша, верный волк Акела…

Доктор резко остановился, и я, задумавшись, уткнулась ему в спину. Он обернулся и посмотрел неприязненно:

– А вы аккуратнее можете?

– Простите, – пробормотала я.

– У вас три минуты, не волнуйте больного.

Он пропустил меня в палату и ушел. Я растерянно огляделась – успела уже забыть, как выглядят палаты реанимации, предпочитая иметь дело с отпрепарированными трупами, мало похожими на людей. В палате оказалось две огромные кровати, стоявшие напротив друг друга. Одна пустовала, а на другой лежал мой отец, забинтованный через всю грудь, с повязкой на голове и заклейками на правой скуле, подбородке и левой щеке. Обе кисти тоже забинтованы.

– Ох, черт… – выдохнула я и оперлась спиной о дверной косяк, чтобы устоять на подгибающихся ногах.

Отец вдруг закашлялся, и я вздрогнула, собрала в кулак волю и приблизилась, в душе ругая себя последними словами – я же врач все‑таки, у меня образование, кандидатская! А веду себя как торговка рыбой…

– Папа… это я, Саша…

Отец с трудом разлепил набрякшие веки, посмотрел на меня и пробормотал:

– Дай воды… горит…

Я выругала себя за недогадливость, но потом подумала – ведь я даже не знала, пустят меня к нему или нет, поэтому и не привезла даже элементарной минералки. Но на тумбочке стоял стакан, и в нем – вода и столовая ложка. Я осторожно вливала воду в пересохший разбитый рот отца. Он с трудом глотал и, напившись, благодарно посмотрел на меня:

– Спасибо… Сашенька… – и я отметила про себя – не Пигалица, не Кнопка, как всегда дома. По имени. Он крайне редко звал меня по имени, только когда сердился.

– Тебе очень больно? – глупо поинтересовалась я и тут же прикусила язык – даже если ему дико больно, не скажет, будет терпеть.

– Больно… – удивил меня отец, чуть сморщившись. – Грудь…

– Хочешь, я позову врача?

– Не надо… Послушай… – Он коснулся моей руки своей перевязанной кистью, и я наклонилась, чтобы лучше расслышать его тихий голос. – Заказали меня… кто‑то хочет убрать. Убрать, понимаешь? Мешаю я кому‑то, давно мешаю…

– Ты не волнуйся… скажи – подозреваешь кого‑то?

– Знал бы прикуп…

– Я поняла.

– Акела где?

– Домой едет, папа. Ночью вернется.

– Это хорошо. Он защитит тебя, если что. Братьям скажи, пусть будут осторожнее. И Бесо попроси – пусть хоть втихую им охрану приставит. Боюсь я, как бы на вас давить не начали.

– Папа, не волнуйся, мы взрослые люди – что может случиться?

– Не перебивай. Акеле скажи – пусть тебя вообще не выпускает из виду. Отпуск возьми, сиди дома, а лучше – уезжайте с ним куда‑нибудь, отдохните. Пока не уляжется. Слушайся его, Саша, – только он сможет тебя уберечь.

Я хотела еще кое‑что спросить, но тут появился врач и сделал мне знак, что пора уходить. Я встала, но, подумав, наклонилась и поцеловала отца в щеку.

Выйдя из палаты, я повернулась к врачу:

– Скажите, здесь есть отдельная палата?

– Он и так лежит один.

– Я не об этом. Вы знаете, кто он?

– Знаю, – скривился доктор. – Видел и руки, и грудь, и колени папеньки вашего.

– А фамилию читали на истории болезни? – начала закипать я, уязвленная тем, что врач сразу отнес моего отца к малоуважаемой, хоть и влиятельной когорте бандитов‑«синих», то есть тех, кто провел много лет в местах заключения и был отмечен татуировками. Отчасти это было правдой – папа отсидел в своей жизни три срока, но не стеснялся этого и не скрывал своей принадлежности к зэкам. Только вот доктору, дававшему клятву Гиппократа, должно быть все равно, кто перед ним.

– И фамилию читал. И дальше что?

– А дальше… чтоб ты дежурил в тот час, когда его добивать придут! – выпалила я, хватая его за борт распахнутого халата. – И чтоб не медсестер покосили из «калашей», а тебя, понял?! Я не потому про отдельную палату спросила, что мне эта не понравилась или деньги некуда девать! А только чтобы ваши задницы прикрыть, случись что! Понял?!

Доктор побледнел и сделал шаг назад, но я крепко держала его за халат и не позволила сбежать.

– Ну, так что? Будем палату искать такую, где трое охранников поместятся?

– Я… я не могу решить это сам… нужен заведующий или лучше главврач…

«Е‑мое, сколько нахлебников…» – прикинула я, понимая, что всем этим людям придется заплатить – как и милиции, чтобы не сажали своих охранников. Хотя… А ведь это мысль. Надо срочно сказать дяде Моне, чтобы позвонил начальнику местного управления. Пусть пошевелится и пришлет пару‑тройку бойцов.

– Хорошо. Мы поступим вот как… – Я отпустила многострадальный халат доктора и полезла в сумку. Две купюры приятного зеленого цвета перекочевали в его нагрудный карман. – Сейчас мы посадим прямо тут пару молодых людей, а совсем скоро их сменят сотрудники милиции – так пойдет?

– Пойдет, – кивнул доктор, поглаживая карман.

– Ну и договорились. Халаты найдутся?

– Конечно.

За десять минут мы урегулировали все вопросы с охраной и милицией, и я направилась к «Туарегу» брата. Постучав в стекло, я бросила Семену:

– Выйди.

– Может, присядешь? Холодно уже.

– Много чести, – это относилось к Эдику, и тот вскинулся, как маленькая злобная собачонка, но в присутствии Семена не решился ни ответить, ни огрызнуться.

Семен только вздохнул и вышел из машины.

– Ну, что узнала? Как отец? – спросил он, поднося мне зажигалку.

– Разговаривает, в сознании. Но весь в бинтах, ожоги сильные. Болит все. Представь, как болит, если папа об этом вслух сказал? – я передернула плечами.

– Да уж… – протянул брат. – Помню, он как‑то летом с лестницы на доску голой ногой спрыгнул, а там гвоздь торчал. Так в палец и вошел – насквозь. Кровищи было… а он только губу закусил, сел и сам гвоздь этот обратно и вырвал. Я, помню, в обморок хлопнулся…

Могу представить – я бы сейчас и сама хлопнулась от одних только воспоминаний, а уж если бы увидела… Хотя я девушка не слабонервная, крови не боюсь.

– Что делать будем? – поинтересовался меж тем брат.

– А что делать? Лежит, охрану приставили, – я пожала плечами. – Что еще сделаешь?

– Он говорил тебе что‑нибудь?

– Ничего особенного. Он не в состоянии вести светские беседы, как ты понимаешь.

– Сашенька, тебя проводить? – возник откуда‑то из темноты Бесо.

– Не надо, я на машине.

– Пусть Акела позвонит сразу, как вернется.

– Он ночью приедет, ты уже будешь спать, – улыбнулась я – о Бесо говорили, что за сон он с потрохами продаст свою необъятную жену Медею, которую любил больше жизни. Папа рассказывал, что раньше, приезжая на «стрелку», Бесо мог спать прямо в машине до тех пор, пока не «начиналось», и при этом четко чувствовать момент, когда нужно выскочить и выхватить оружие. Ни разу Бесо не проспал и не получил даже царапины.

– Вай, зачем смеешься над старым Бесо? – добродушно рассмеялся он. – Ради звонка Акелы я спать всю ночь не буду.

– Хорошо, он позвонит сразу, как приедет.

Мы попрощались, и я заметила, как нарочито проигнорировал Бесо протянутую для пожатия руку Семена.

Дома меня ждал ужин, приготовленный приходящей домработницей – муж не терпел в доме посторонних, а потому миловидная хохлушка Ксана появлялась три раза в неделю днем, чтобы ни меня, ни Саши дома не было. Осмотрев кастрюли, сковороду и стоявшие в холодильнике вазочки с салатами, я успокоилась – будет чем покормить вернувшегося мужа.

При воспоминании о нем меня снова сладко передернуло. Мы женаты уже пять лет, до этого встречались несколько месяцев, но каждый раз я с восторгом смотрела на своего мужа и думала, что счастливее меня нет никого. И даже огромная разница в возрасте меня не смущала. Саша старше на двадцать лет, но я никогда не замечала этого. Благодаря своим пристрастиям к кэндо Саша поджар, строен, широкоплеч и со спины выглядел даже лучше, чем мои ровесники. Если бы не лицо… Но и к этому я быстро привыкла, да что там – перестала замечать все изъяны уже на второй день нашего знакомства. Я влюбилась в него моментально, а он долго не принимал меня всерьез – да и как, если в момент нашей встречи я была почти ребенком, да к тому же дочерью весьма непростого человека, на которого мой будущий муж работал? Он обращал на меня внимания ровно столько, как на осеннюю муху, застрявшую меж оконных стекол. Но я сумела переломить ситуацию, и вот уже пять лет счастливо замужем. Как ни злился папа, как ни запрещал – я все равно настояла на своем. И ни разу не пожалела.

Стоя под душем, я нащупала тонкий длинный шрам на шее слева – так и не удалось от него избавиться. В моменты близости Саша любил гладить его пальцами и не понимал, почему я стараюсь закрыть его и ношу водолазки с высоким горлом или шарфики. Я не считаю, что даже мужчину шрамы украшают, а уж женщину – тем более. Не то чтобы комплекс… просто неприятные детские воспоминания. Меня часто дразнили в школе, и, хотя я всегда давала сдачи, осадок от обидных слов остался. Однажды я услышала, как тетя Сара в разговоре с соседкой упомянула мой шрам – мол, кто возьмет замуж девушку с такой отметиной. Можно подумать, он на лице или как‑то заметно уродовал меня! Но я запомнила ее слова и с тех пор перестала носить одежду, открывающую шею.

Помню, как перед первой нашей с Сашей совместной ночью я нерешительно стояла в ванной, сжимая под самым подбородком влажной от напряжения рукой ворот длинного халата, и представляла: сейчас он войдет и увидит отвратительную отметину.

– Все хорошо? – спросил Саша, забеспокоившись, что меня долго нет, и вошел.

Я развернулась к нему, не выпуская воротник, и снизу вверх посмотрела на возвышавшегося надо мной мужчину.

– Что с тобой? – он осторожно взял мою руку. – Ты боишься? Передумала? Я не буду принуждать тебя. Ничего страшного, для меня это неважно.

Большего оскорбления я не могла даже представить! Как мог он так легко отказаться от того, что я собиралась отдать ему? Разве может быть любимому и любящему человеку «неважно»?! Я ощетинилась, как кошка, и зашипела:

– Боишься?! Отца боишься – что голову свернет?!

– А чего боишься ты? – невозмутимо поинтересовался Саша, нажимая на какую‑то точку запястья руки, державшей воротник, так, что я охнула и выпустила его. Горячие пальцы пробежались по шее вверх‑вниз, нащупали шрам. Саша развернул меня к свету, сдернул халат с плеча:

– И что – вот из‑за этого весь сыр‑бор и нелепые обвинения? – Он нагнулся и легко поцеловал меня как раз в то место, откуда проклятый шрам начинался. – Глупышка ты. Подумала, что я… что мне… Ты еще такой ребенок, Аленька. Разве имеет значение внешняя оболочка? Ты не замечала, что любят толстых, худых, высоких, маленьких, красивых и откровенно уродливых? Не замечала, как иной раз идет красавец – а рядом с ним такая девица, что убиться хочется? – Говоря это, он все касался губами шрама, и по телу у меня пробегали мурашки. Я обхватила его за шею, чтобы не упасть – от прилива новых, ранее незнакомых чувств и ощущений слегка кружилась голова и подгибались ноги. – Ты для меня самая прекрасная девушка, Аленька. Ты и сама это знаешь, маленькая плутовка… потому и заманивала меня все это время – знала, что я не удержусь, потому что ты нужна мне.

«Говори‑говори, – думала я. – Не останавливайся… Мне так нравится слышать твой голос… я никогда не смогу полюбить другого. Зачем? Есть ты – мой волк‑одиночка. И ради меня готов нарушить свое одиночество – а я так и хотела».

…Воспоминания о первой ночи с мужем настроили меня на романтический лад и немного отодвинули в сторону беспокойство об отце. Я бродила по дому туда‑сюда, мерила шагами длинный коридор первого этажа и не могла дождаться, когда услышу звук въезжающего во двор джипа. Муж не признавал никаких других машин, кроме старенького «прадика», и никакие уговоры не могли заставить его изменить принципам.

– Мне не двадцать лет, чтобы пыль в глаза соплячкам навороченной машиной пускать, – неизменно отвечал он на все предложения сменить джип хотя бы на такой же, но более новый. – Машина как жена, при правильном отношении будет рядом всю жизнь.

Я уже давно махнула рукой – понять Сашины причуды порой не под силу оказывалось даже мне, поэтому и не вникала, просто принимала мужа таким, каков он есть. Собственно, как и он – меня с моими привычками.

Если кто‑то вдруг понаблюдал бы за нашим домом со стороны, у него возникло бы четкое ощущение, что тут живет шведская семья из четырех человек. В рабочие дни ровно в семь выезжала на представительской «Ауди» женщина в строгом белом пальто или короткой шубе – в зависимости от сезона, а следом – на черном «Мерседесе» с водителем – мужчина в деловом костюме и с папкой в руках. Зато по выходным на улицу частенько вылетал «Харлей Дэвидсон», управляемый девушкой в черном кожаном комбинезоне и серебристом шлеме, а за ним – побитый жизнью зеленый «Прадо», за рулем которого оказывался огромный мужик в потертой кожанке и темных очках вполлица. Однако обеими этими парами были мы – я и Саша. Всю неделю мы исправно придерживались общепринятых норм, ездили на работу – я в институт на кафедру, он – в банк отца, где официально занимал должность начальника службы безопасности, а по выходным позволяли себе расслабиться и заняться тем, к чему душа лежит. Я гоняла на байке, а Саша тренировался на природе во владении мечом и боевым шестом бо.

Папа крутил пальцем у виска, однако никогда не препятствовал, избрав девизом фразу «живите как хотите». Он понял, что лучшего мужа мне не найти, уже через месяц после нашей свадьбы, когда Саша в одиночку раскидал напавших на меня в лесополосе угонщиков. За подаренную отцом на свадьбу последнюю модель «Ауди» я едва не поплатилась жизнью, и спасло только обостренное в отношении меня чутье Саши.

Он появился на трассе как раз в тот момент, когда меня уже выдернули из машины и, ткнув в сугроб лицом, решали, что со мной делать. Происходило это почти ночью, трасса загородная, машин мало – словом, идеальное место для преступления. Все могло закончиться очень печально, если бы не взвизгнувшая тормозами и прокрутившаяся на обледенелой дороге «бэшка» Саши. Он выпрыгнул из нее так стремительно и с такой силой ударил первого подвернувшегося под руку неудавшегося угонщика, что тот упал в снег и перестал подавать признаки жизни. Двое других оторопели и выпустили меня, готовясь обороняться, но остановить разъяренного Сашу мог только танк. Он мгновенно сбросил куртку, остался в майке без рукавов, и его чудовищные мышцы лучше всяких слов объяснили растерявшимся парням, что проще лечь мордами в снег и затихнуть, чем оказаться на месте собственного товарища, отдыхавшего в сугробе без сознания. Собственно, так они и сделали, выбросив на снег ножи. Саша быстро обшарил их карманы и презрительно бросил:

– Сявки малолетние. Стволом разжиться не смогли? На дело с двумя кухонными ножиками? Еще бы вилки прихватили, институтки из Смольного!

Он отряхнул снег с моей шубки, убрал растрепавшиеся волосы с лица и спросил:

– Испугалась?

– О‑очень… – заикаясь, призналась я.

– Ничего, сейчас домой поедем, отогреешься, чайку выпьешь – и все пройдет.

– А с этими… что? – я кивнула на лежавших в снегу парней, и муж мой проявил небывалое благородство:

– Да я их просто не убью – и все.

С этими словами он ударил сперва одного, а потом и второго по шее, где‑то сбоку, и я увидела, как парни прямо на глазах обмякли, превратившись в два абсолютно бесчувственных мешка.

– Поехали, – Саша развернул меня к машине. – Вести‑то сможешь? Или я тебя отвезу, а сам с кем‑нибудь вернусь?

До дома оставалось километров двадцать, не больше, и я решила, что доеду. Но меня волновала судьба напавших на меня парней – все‑таки зима, мороз, за городом он еще сильнее, они ведь без движения замерзнут. К тому же, пока я размышляла, муж успел разрезать все четыре колеса их старенькой «девятки». Обратно им придется идти пешком.

– Саша… а что с этими? – я нерешительно кивнула в сторону угонщиков.

Муж презрительно сплюнул, поднял куртку и, застегивая ее, спокойно сказал:

– Не волнуйся. Очнутся минут через десять, как‑нибудь выберутся. Нашла кого жалеть! Ведь они могли тебя… черт, меня как иглой в сердце укололо, представляешь? Сидели с Клещом… прости, с отцом твоим, – поправился Саша, заметив мою недовольную гримасу. – Сидели, чаек гоняли, и вдруг я чувствую – в сердце что‑то колет, больно так. И страх – давно не испытывал такого страха, даже дышать тяжело, оглянуться невозможно. Ну, я вскочил, в машину прыгнул – и понесся. Отец, наверное, решил, что я умом тронулся, – Сашино лицо озарила улыбка, так необыкновенно красившая его.

У меня защипало в носу – так приятно было чувствовать заботу этого человека, его волнение, его беспокойство обо мне. Саша, Сашенька мой, одинокий волк Акела…

Я заплакала. Саша моментально подхватил меня на руки и понес к машине, на ходу целуя в мокрое лицо:

– Ну, что ты, малышка? Не плачь, моя родная. Ты же у меня «девка‑уксус», – улыбаясь, напомнил он любимую фразу дяди Мони – тот звал меня так с самого детства за тяжелый характер и острый язык. – Не плачь, все уже закончилось.

Я кое‑как взяла себя в руки, обняла мужа за шею и пробормотала, уткнувшись носом в горячую ямку над ключицей, обнажившуюся в съехавшем набок вороте куртки:

– Я так люблю тебя… если бы ты знал, как сильно я люблю тебя! Мне так страшно подумать, что тебя могло у меня не быть…

– Меня не могло не быть. Даже не думай. Я буду у тебя всегда.

После этого случая папа больше не выказывал недовольства, а отношения с моим мужем у него мало‑помалу восстановились и стали почти прежними. Почти – потому что теперь отец относился к нему как к члену семьи и соответственно больше доверял. На мои капризы, если таковые случались в его присутствии, папа неизменно говорил одну‑единственную фразу – «Акела знает лучше», и я умолкала. Саша в самом деле все и всегда знал лучше. Мне, строптивой и неуправляемой, нравилось подчиняться – добровольно признавать, что он сильнее, умнее. Для меня муж сродни богу – как бы жутко это ни прозвучало. Даже на братьев я с самого детства смотрела сверху вниз, хотя была моложе. С Сашей же все было наоборот – я получала удовольствие, оставаясь неправой, не первой, не главной. И мне даже наплевать на то, что это мое благостное состояние замечают окружающие, привыкшие считать меня исчадием ада и невыносимой стервой. Рядом с мужем я чувствовала себя абсолютно счастливой.

– Бр‑р‑р, погодка! – громыхнуло над ухом, и я, взвизгнув, подпрыгнула и повисла на шее мужа, вошедшего в дом так тихо, что я даже не заметила.

– Как долго тебя не было!

– Долго? Да я уехал два дня назад, – расхохотался Саша, кружа меня по комнате. – Неужели соскучилась?

– Соскучилась, – радостно подтвердила я. Вдруг настроение испортилось, я помрачнела и уперлась в грудь мужа руками: – Пусти, хватит.

– Что такое?

– Отпусти.

Он поставил меня на пол и двумя пальцами крепко ухватил за подбородок, не давая отвернуться.

– Аля, я тебя не первый день знаю. Это из‑за отца?

Если бы я могла ответить на этот вопрос однозначно! Но на душе скреблись кошки, нужные слова не находились. Дело не только в ранении отца, не только в разговоре о «заказе», косвенно подтверждавшем версию Бесо. Меня мучило что‑то внутри, глубоко под сердцем. Бывают такие ситуации, когда ты предчувствуешь что‑то нехорошее, но что именно – понять не можешь.

Я отошла к окну гостиной, машинально закурила, отодвинула полупрозрачную занавеску и уставилась невидящим взглядом в темный двор. Муж подошел сзади, притиснул меня к подоконнику. Я откинула голову назад и уперлась затылком как раз ему в солнечное сплетение.

– Аленька… успокойся, моя малышка. С отцом все будет хорошо.

«Если бы я могла тебе сказать… дело не в отце, а в том, что теперь я боюсь за тебя – ты слишком много знаешь о папиных делах, ты в курсе всех его проектов. Если это «заказ», то и ты на мушке, а я не переживу».

Меня охватил безотчетный, необъяснимый ужас – мой муж слишком приметная фигура, слишком удобная мишень, его не спутаешь ни с кем – он такой один. Эта его коса на бритой голове, его обожженное лицо, повязка на месте отсутствующего левого глаза… Как мне уберечь его? И ведь, оказывается, папа в свое время был прав, когда говорил, как опасно связывать свою жизнь с человеком типа Акелы или его самого. Прав. Опасность даже не в том, что я могу оказаться в той же машине, что взлечу на воздух вместе с мужем, а как раз в том, что могу НЕ оказаться. И тогда – как жить? Для чего, для кого? У нас нет детей – нет и уже никогда не будет, только мы – он и я, только он и я друг у друга. Господи, как страшно…

Мой длинный внутренний монолог прервал пронзительный рев дверного звонка – было ощущение пожарной тревоги. На ночь мы освобождаем охранников у ворот, и ребята спускают собак – четырех огромных кавказцев. Те еще ни разу не проворонили постороннего. Если же кто‑то экстренно явился ночью, то вот так звонят.

– Ты кого‑то ждешь? – спросил муж, выразительно посмотрев на часы – уже четыре часа, я и не заметила.

– Я? Нет.

– Иди наверх, – велел Саша, доставая пистолет из кобуры под мышкой.

Я, разумеется, никуда не пошла, шмыгнула в темную кухню и припала к окну, стараясь не выдать своего присутствия. Ворота поехали в сторону – значит, кто‑то свой, и Саша впустил машину, нажав кнопку вмонтированного в стенку прихожей пульта. Так и есть – это машина Бесо. Бесо!!! Как я могла забыть, что он просил отзвониться… Вот я беспамятная…

– Александра где? – раздалось в коридоре.

– Не кричи, спит, – почему‑то сказал муж, и я напряглась – что за фокусы? Уже несколько лет Бесо называл меня папиной преемницей, хотя, разумеется, в шутку. Однако никаких тайн от меня давно не имелось, а тут вдруг Саша с таким заявлением. Ладно, посижу, послушаю. Лишь бы не ушли в кабинет, тогда ничего не узнаю. А здесь, в кухне, есть небольшое отверстие в стене, закрытое картинкой‑безделушкой, и если к ней приложить ухо, прекрасно слышно все, что говорится в смежной с кухней гостиной. Я так и сделала, припала к стене и замерла, превратившись в слух.

– Про дела не спрашиваю – не до того, – раздался голос Бесо, трудновато различимый из‑за стены. – Сразу к косякам нашим. С новостью я к тебе, Акела.

– Говори.

– Похоже, нашелся человек, который Клеща завалить пытался.

Я зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть – ничего себе, как быстро отработали люди Бесо! Суток не прошло, а уже нашли. Однако, судя по тону мужа, ему эта новость хорошей не показалась. Или, по крайней мере, достоверной. Акела почти никому не доверял, старался убеждаться в каждой мелочи лично.

– Взяли?

– Только отследили. Я там оставил пару мальчишек, пасут, чтоб не сбежал.

– Поехали! Пока горячо, надо колоть. Сейчас позвоню только, чтобы кто‑нибудь за Александрой приглядел, – решительно произнес мой муж, и тут я не выдержала.

Выскочив из кухни, я рванула в гардеробную, быстро влезла в кожаный комбинезон, высокие полувоенные берцы на шнуровке, прихватила с полки перчатки и белый шарф. В таком виде выбежала в коридор, и вовремя – муж и Бесо уже стояли у открытой двери.

– Куда это на ночь глядя? – спокойно спросил Саша, застегивая куртку.

– Прогуляться! – ответила я с вызовом. – Ты ж меня не пригласил, вот я отдельно и прогуляюсь.

– Останешься дома, – все так же спокойно резюмировал супруг, чем привел меня в состояние неконтролируемого бешенства:

– Если помнишь, это мой отец лежит сейчас в реанимации! Мой, а не твой! И я имею право!

– Та‑ак! Еще и ухо о стенку грела! – с легким возмущением проговорил муж.

– Прекрати, я сказала, что поеду – и поеду, даже если ты меня в машину не пустишь.

Я поняла свою оплошность моментально – ключи от байка валялись на столе и, разумеется, после моих слов мгновенно перекочевали в карман куртки мужа.

Бесо не вмешивался. Принцип не лезть в чужую семью с советами он соблюдал свято, и даже давняя отеческая любовь ко мне не заставила его нарушить правило.

– Отдай! – рявкнула я, но муж предостерегающе произнес:

– Александра!

– Что? – с неприкрытой уже злостью переспросила я, застегивая кожаную автомобильную перчатку. – Ты же знаешь – я всегда прислушиваюсь к тебе, но не сегодня, понимаешь? Не сейчас! Я хочу своими глазами увидеть человека, поднявшего руку на моего отца, и даже ты не в силах помешать мне, Акела!

Я крайне редко позволяла себе произнести вслух кличку мужа, но, когда злилась, не могла контролировать себя. Муж молча поднял руки, признавая поражение, а Бесо счел возможным наконец высказаться:

– Сашенька, ночь на улице‑то…

– Да ну?! А я‑то не вижу! Вот спасибо, что сказал! – Я развернулась в его сторону, и Бесо выставил перед животом руки вперед ладонями:

– Все‑все, сдаюсь! – Однажды в детстве я в ответ на какое‑то его обидное замечание неожиданно разбежалась и ударила Бесо головой в живот, и с тех пор во время каждой словесной перепалки он вот так выставлял руки, словно я могла повторить свою выходку еще раз.

В общем, сдались оба, и через несколько минут я уже сидела в машине мужа, он сам сосредоточенно всматривался в темную трассу, уходящую под колеса джипа, а Бесо с охранником и водителем ехали сзади. Мы неслись в сторону города. На въезде располагался пост ГАИ, и я выразительно посмотрела в зеркало, стараясь поймать взгляд Саши, но он и без меня отлично знал, что делать. Скорость упала до предельно разрешенной, и мы миновали пост с двумя приплясывавшими на улице гайцами вполне благополучно. Саша вынул мобильный и набрал номер Бесо:

– Обгоняй, я адреса не знаю.

Машина Бесо почти сразу пошла на обгон, Саша пристроился в хвост.

– Ты зря поехала, Аля, – все‑таки решился высказать мне накипевшее муж, пока мы были одни. – Я не хочу, чтобы ты вообще как‑то прикасалась к нашим делам. Это неправильно. Ты – женщина и должна быть в стороне.

Ох, зря он это сказал…

– В стороне?! А ты уже забыл, как твой прежний… хм… работодатель лишил нас ребенка? И возможности иметь когда‑либо вообще детей?!

Это был удар ниже пояса – муж до сих пор считал себя виноватым. Но – видит бог – сейчас я защищалась как умела.

В машине повисла тишина, только шум двигателя нарушал ее. Я отвернулась к окну, прижалась к холодному стеклу лбом и кусала губу, чтобы не плакать. Воспоминания до сих пор жгли меня, хотя прошло уже несколько лет.

– Аля, перестань. Мы договорились не вспоминать.

Я не могла даже рта открыть, от подступивших слез щипало в носу и сводило скулы. Но плакать при Саше я не хотела. Еще тогда, в больнице, лежа на кровати с перевязанными запястьями, зафиксированная широкими брезентовыми ремнями, я поклялась себе, что никогда больше не буду слабой. Никогда больше не опущусь до такого малодушия, как попытка суицида. Я – дочь своего отца, я жена такого человека, как Акела. Я не могу позволить себе слабость, как обычная женщина. Не могу – и не позволю.

Машины остановились у неприметного пятиэтажного дома, Саша вышел и открыл мне дверку. Больше он не говорил ничего, не просил остаться, не жалел вслух, что не заставил меня сидеть дома. Он был собран и холоден, настроен на работу – я очень любила его таким.

Мы поднялись на третий этаж и на подоконнике лестничной площадки обнаружили двух молодых парней. Один читал какой‑то журнал, другой слушал музыку, вставив в уши наушники плеера. При виде нас оба вскочили, но Бесо только отмахнулся:

– Да сидите вы. Ну что – не выходил?

– Да ну – куда? – перекатывая во рту жвачку, протянул тот, что был одет в спортивный костюм и короткую кожанку на подстежке. – Старуха какая‑то выходила, я ее до ларька проводил, она там молоко и минералку брала. Бодун Иваныч у клиента утром будет, готовится бабанька.

Я бросила взгляд на часы – они показывали начало шестого. Рановато бабулька встает.

– Пошли, – Бесо поднялся по лестнице, велев своему охраннику идти следом, а мы с Сашей поднялись последними.

Бесо нажал кнопку звонка, и через минуту дверь открыла маленькая старушка. Меня поразил ее вид – чистая, опрятная, вся светившаяся аккуратностью бабушка имела под глазом фингал, которому мог позавидовать любой бомжара.

– Вы к кому?

– К Толяну мы, мамаша, к Толяну, – проговорил Бесо, тоже, кажется, удивленный.

– А кто вы ему? – продолжала допрос старушка, окидывая взглядом нашу – надо признать, довольно странную – компанию.

– Мы с работы.

– Тоже из охраны?

– Да, мамаша, из охраны.

«Охранник» Бесо в дорогом пальто и лаковых туфлях ну никак не укладывался у старушки в один ряд с ее явно пьющим сынком. Но она посторонилась, впуская нас.

– Спит он еще, пришел не так давно, пьянючий… Вы б повлияли как‑то.

– Сейчас повлияем, мамаша. Потому и пришли. Вы бы пока в кухоньке посидели, а? Разговор мужской у нас.

Я поняла, что имел в виду Бесо, а потому взяла старушку под локоть и повела в кухню. Там она гостеприимно предложила мне чаю, и я почувствовала неловкость – сейчас в соседней комнате мой муж, скорее всего, вытянет из ее сына все жилы, а она мне тут чай предлагает…

– Откуда синяк у вас? – чтобы отвлечься, спросила я, и старушка, вытирая слезящиеся глаза, пробормотала:

– Так Толик это… сын…

– Он вас бьет, что ли? – не поверила я – очень уж не вязалась у меня эта аккуратная старушечка с побоями.

– Бьет, доченька, ой, бьет… – запричитала она. – Как напьется – так и бьет.

– Так в милицию сдайте.

Она глянула на меня так, словно я уже сдала драгоценного Толика в ментуру:

– Да бог с тобой, как можно?! Сын ведь!

Вот так – ей он сын, а она ему вроде как не мать – раз лупит ее, как боксерскую грушу. Сволочь… Интересно, что за фрукт?

Я вышла в соседнюю комнату и там застала дивную картину. Кровать перевернута, из‑за нее, прижимаясь к стене, таращит глаза лохматый похмельный мужик с красными вытаращенными глазами, посреди комнаты на стуле сидит Бесо, мой муж отодвинул штору и вроде бы рассеянно смотрит в окно, как будто совсем отсутствует, а охранник Бесо Влад ногой прижимает руку мужика к полу.

– Подробнее! – резко бросил Саша, услышав, что вошла я.

– Ка…ка…каво – подробнее? – забормотал мужик.

– Подробнее – как подкарауливал, как мину закладывал, как на кнопку жал. Рассказывай, это дочь Клеща.

При упоминании имени моего отца мужик совсем сдурел от страха и завизжал по‑поросячьи:

– Да пошутил я! По телику услышал, что завалили его, ну, решил хвастануть… выпили с мужиками, я им и ляпнул – мол, это я Клеща… того… а так‑то… куда мне, я ж больной… эпилепсия у меня…

Я повела носом и сморщилась:

– Чем понесло?

– Чем‑чем, – хмыкнул Влад, брезгливо морщась. – Вон лужа‑то уже из‑под кровати вытекает.

Бесо и Саша глянули в указанном направлении и закатились хохотом.

– Поехали, все тут ясно. Какая ему мина – он только кучу дерьма заложить может, – отсмеявшись, проговорил Бесо, вытирая глаза, на которых выступили слезы.

– Погодите, – я отстранила охранника и, пнув ногой кровать, освободила себе место, чтобы подойти к псевдокиллеру ближе. – Слушай сюда, быдло. Если еще только раз тронешь мать хоть пальцем – приедем и отстрелим причинное место. Понял? – Толик мелко закивал. – Ну, а это на память, – я размахнулась и врезала ему берцем прямо в глаз. – Будешь в зеркало смотреть – вспоминай, что я сказала. Мать уважать нужно.

Под аккомпанемент Толиковых завываний мы вышли из квартиры, и я вынула сигарету:

– Вот мерзота!

– Не расстраивайся, может, и к лучшему, что не он это, – проговорил Бесо. – Ну, в падлу было бы моему корешу Фиме от руки такого урода погибать.

– Думай, что несешь‑то, – укоризненно произнес Саша, обнимая меня за плечи. – Ладно, давайте домой поедем, спать хочется, да и суббота сегодня. Я всю ночь за рулем, боюсь уснуть.

– Я поведу, – предложила я, но муж отказался:

– Не справишься. Ничего, потихоньку доеду. Когда ты в машине, я вдвойне осторожен.

Дома было тепло и сонно, мы сразу поднялись в спальню и упали на постель, сбросив одежду прямо на пол. Саша вытянулся и пробормотал:

– Старик устал, как беговая лошадь…

– Давай я помну тебе спину, – с готовностью откликнулась я и, не дожидаясь ответа, удобно расположилась верхом на муже, принимаясь за массаж.

Саша постанывал от наслаждения, а я, конечно, мечтала кое о чем другом, но понимала – заикнись я сейчас, он не откажет, но вижу ведь, что устал. Ничего, у нас вся суббота впереди, все воскресенье. Съездим с утра в больницу, и остаток дня – наш.