Сантьяго‑де‑Компостела, 1609 г

В Галисии, духовном центре Испании и пункте назначения великих паломничеств из Франции, между двумя инквизиторами испортились отношения. Как только вокруг Сантьяго раскрыли сеть конверсос, исповедующих иудаизм, инквизиторы Муньос де Ла Куэста и Очоа начали писать послания с жалобами друг на друга.

В июле 1607 г. Муньос де Ла Куэста обвинил Очоа в том, что последний настаивал – мол, все процессы следует выполнять только так, как хотел он. Имелась жалоба и на необоснованное затягивание судов над обнищавшими заключенными, что вызывало увеличение финансовых расходов трибунала.

В 1609 г., когда количество заключенных в Галисии увеличилось настолько, что Супрема приказала построить дополнительные здания под тюрьмы, Муньос де Ла Куэста заявил, что Очоа присвоил некоторые из строений, чтобы расширить собственные апартаменты.

Супрема осудила Муньоса де Ла Куэсту из‑за разногласий, возникших между инквизиторами. Поэтому Муньос, почувствовав угрозу увольнения, организовал анонимное письмо, направленное в Супрему. Там перечислялись различные нарушения, допущенные Очоа[1026].

Супрема, устав от постоянных перепалок между двумя высокими чиновниками, направила своего представителя для выяснения положения дел в трибунале. Этим представителем назначили инквизитора Сарагосы Дельгадильо де Ла Канала. Он быстро сформулировал свыше шестидесяти обвинений против обоих врагов. В них включалось и то, что оба передавали в руки своих друзей конфискованное имущество, которое они присваивали[1027]. Однако самыми потрясающими для людей, которые призваны стоять на защите священного закона, стали их открытые сексуальные прегрешения. Нельзя забывать, что инквизиторам, как предполагалось, следовало пресекать наряду с другими богохульствами и то, что скрывается за фразой «обычный блуд не есть грех» (см. главу 5).

Среди обвинений, выдвинутых против Муньоса де Ла Куэсты, было и посещение парков на окраине города, где он соблазнял женщин. Инквизитор привез в Сантьяго девушку, которую звали Мария. Ей было всего пятнадцать или шестнадцать лет. Он завалил ее подарками. Муньос сопровождал замужних женщин в театр, приглашая их зайти днем к нему в кабинеты в конторе трибунала. Всем было известно, что он спал с ними, что этот человек даже пытался соблазнять монахинь через третьих лиц[1028].

Хотя его временно отстранили от занимаемой должности в 1612 г., но ни один из этих проступков, которые получили огласку, не помешал назначению Муньоса инквизитором Барселоны в 1615 г.[1029]А такой пост свидетельствует о многом, учитывая конкуренцию.

Очоа оказался не лучше. Он забрасывал замужнюю женщину Квитерию Родригес подарками, пока не убедил ее перебраться в Сантьяго и открыто жить с ним во грехе. И она была с ним в течение ряда лет. Все чиновники инквизиции должны были назвать ее «сеньорой». Когда же, в конце концов, Очоа пришлось расстаться с любовницей, он бродил по трибуналу, плача и причитая: «О, моя возлюбленная Квитерия!..»

Наконец, он додумался до того, что пригласил Квитерию обратно к себе вместе с ее мужем‑рогоносцем Хуаном Пинейро. Последнего инквизитор назначил на должность в бюрократическом аппарате.

Впоследствии, когда Очоа занимал председательское кресло во время инквизиторских слушаний, Квитерия всегда находилась рядом с ним. Известно, что она протестовала против чрезмерного объема канцелярской работы и возмущалась бездумными и эгоистичными криками заключенных в тюремных камерах[1030].

Очоа решил, что лучше оставаться ханжой, чем совершить грех двоеженства, женившись на Квитерии. В противном случае это могло привести к преследованию его возлюбленной. Хуже всего, если бы за расследование принялся его главный соперник Муньос де Ла Куэста…

Этот удивительный пример свидетельствует о глубоком расхождении между теорией и практикой инквизиции. Хотя в богословской теории обычный блуд считался (притом – совершенно однозначно) грехом, эти инквизиторы не видели ничего плохого в том, чтобы наслаждаться им на практике. Фактически они все выступали за блудный грех. Более того, примеров, подобных этим, значительно больше, чем можно было бы ожидать.

В Барселоне в 1592 г. инквизитора Алонсо Бланко обвинили в том, что он среди ночи тайно выходил из дома для посещения местных борделей[1031]. Через шестьдесят шесть лет после того, когда в 1526 г. город Гранада пытался убедить Карла V и настроить его против трибунала инквизиции, члены городского совета писали: «Если инквизиторские судьи плохи, что вполне возможно, так как они тоже люди и не святые, как Святая палата [Это подлинное выражение! – Прим. авт. ], то при аресте девиц и респектабельных молодых замужних женщин, или же в случае приказания тайно явиться к ним, как потребует Святая палата, понятно: они поступают с женщинами, как им заблагорассудится. Против этого женщины протестуют лишь очень слабо, потому что страшно бояться судей… Между тем писцы и чиновники Святой палаты, будучи холостыми (что случается в некоторых местах), делают это же с дочерями, женами и родственницами заключенных. И все просто для них, так как в обмен на это им оказывают любезность и разрешают узнать что‑нибудь о ходе дела»[1032].

Здесь стоит сделать паузу и задуматься над тем, что жалоба означала на самом деле. Организация, учрежденная с целью очистки религиозной практики и борьбы с коррупцией, оказалась ответственной за то, что заставляла замужних и одиноких женщин заниматься проституцией ради мужчин, которых они любили, а также из‑за страха перед последствиями в случае отказа.

Такие события не были универсальными. Возможно, что подобного не творилось в большинстве трибуналов. Но ясно и другое – они не оказались и редкостью. Трудно не прийти к выводу: если в иберийском мире в то время имелась организация, ответственная за коррупцию, то это – инквизиция. Ведь власть инквизиторов распространялась повсеместно, и они пользовались этим преимуществом. Некоторые били заключенных по лицу, если не получали правильного ответа или просто делали это для устрашения[1033].

Мигель де Карпио, инквизитор Севильи в период с 1556 по 1578 гг., раскрывает отношение чиновников к своим заключенным. Он видел свою миссию в том, чтобы «сжигать и обнимать людей» (словно эти два действия были каким‑то образом связаны между собой). Он стремился «освободить» некоторых заключенных, а не осуждать их на мягкое наказание и возвращать в лоно церкви только на том основании, что они были бедны. К счастью для них, это не всегда выполнялось, поскольку остальные инквизиторы оказывались более умеренными, а все подобные решения принимались голосованием[1034].

При рассмотрении потрясающих доказательств откровенных злоупотреблений властью и способности инквизиторов говорить одно, а делать совершенно другое, расхождение между теорией и практикой становится еще более тревожным. Следовательно, в теории эта организация жестоко боролась с чиновниками, принимающими подарки. Самое первое правило трибуналов от 1484 г. совершенно ясно гласило о недопустимости подношений[1035]. Спустя четырнадцать лет в инструкциях, составленных в Авиле в 1498 г., сказано: инквизиторы не должны облагать большими штрафами осужденных только потому, чтобы их оплачивали. Служителям предписывалось жить, «оставаясь скромными в одежде и украшениях своей персоны, как и во всех остальных отношениях». (Последнее – завуалированный намек на сексуальные нарушения)[1036]. Но эти приказы существовали одновременно с многочисленными примерами коррупции и взяточничества[1037].

Поскольку теория и действия инквизиции никогда не были единым целым, рассматривать историю этого учреждения только по указам означает пропустить главное. Как и все подобные организации, инквизиция ненавидела мысль о возможном ослаблении власти, которую она крепко держала в своих руках с самого начала. Может показаться, что она претендовала на некоторую встревоженность случаями взяток и коррупции. Но все они уже сами по себе являлись доказательством власти учреждения, что говорило в его защиту.

Власть слишком соблазнительна, чтобы пожертвовать ею, бросив могущество на алтарь морали. Вместо того чтобы обрушиться на своих злодеев, инквизиция часто подменяла их чужими. Так было в случае с Муньосом де Ла Куэстой. Чувства стыда не имелось, но становилось несколько неудобно из‑за того, что мораль фактически представляла собой принцип, оправдывающий все, что делала инквизиция.

* * *

Сосредоточение власти, безусловно, не было создано только самими инквизиторами. Для этого требовался разветвленный административный аппарат, наделяющий могуществом организацию и ее служителей. Требовалось и согласие на этот процесс со стороны государства. Ведь нам уже известно, что инквизиция Португалии и Испании возникла в местных условиях, а не по поручению со стороны папы.

Процесс развития административного аппарата инквизиции был медленным. В Испании первый трибунал учредили в 1480 г. (в Севилье), а последний – только в 1659 г. (в Мадриде). Напротив, в Португалии и Гоа в середине XVI столетия учредили четыре трибунала (с интервалом в двадцать пять лет). В Испании в Супреме состояло шесть членов – пять церковных (духовных) советников и один прокурор. Допускалось, что король номинирует двух светских членов из совета Кастилии. В Португалии великому инквизитору разрешалось непосредственно номинировать членов генерального совета инквизиции. Это могло привести к своего рода утверждению коррупции, что мы видели в случае Фернанду Мартинеша Маскареньяша (см. выше)[1038].

Бюрократические расхождения между двумя организациями инквизиции объяснялись некоторой разностью в целях. Как мы видели, португальская инквизиция никогда не занималась морисками или большими количествами лютеран. В Испании все происходило наоборот.

Что касается морисков, то это объясняется более ранним завоеванием Португалии у мусульман. Ко времени учреждения инквизиции они уже успели полностью ассимилироваться. Что же до лютеран, то в самый разгар паники в Испании в конце 1550‑х гг. португальская инквизиция только‑только начинала вставать на ноги. Она была счастлива сосредоточиться на угрозе со стороны конверсос.

Но период совместной монархии (1580–1640) привел ко все возрастающему слиянию бюрократических стилей. В 1632 г. великий инквизитор Португалии Франсишку да Кастро (тот самый щеголь в дамасской шляпе) сформулировал это следующим образом: «Способ выполнения процедур соответствует закону. Согласно имеющейся у нас информации, по существу это точно так, как поступает инквизиция Кастилии»[1039].

Это означает, что многие реформы, которые уже провели в Испании в XVI веке, когда португальская инквизиция еще продолжала прилагать неимоверные усилия на подъеме, стали характерными для двух учреждений.

В Испании, как это происходило и при расширении организации для преследования «старых христиан» за богохульство, двоеженство и лютеранство, рост бюрократического аппарата совпал с назначением великим инквизитором Фернандо де Вальдеса, самого заклятого врага архиепископа Толедо Карранцы (см. главу 5).

Вальдес реорганизовал администрацию инквизиции в соответствии с требованиями контрреформации. Он поставил финансы учреждения на более прочную основу, отобрав у церквей годовые ренты (см. главу 9)[1040]. Он же стандартизировал инквизиторскую судебную процедуру, выпустив в 1561 г. общие инструкции. Они регулировали посещения сельских районов, чтобы обеспечить усиленный контроль над самыми удаленными пунктами. Кроме того, Вальдес учредил трибуналы в тех районах, где прежде они отсутствовали[1041].

Но, возможно, самой важной бюрократической реформой, проведенной Вальдесом, стала реорганизация штата агентов инквизиции в соответствие с декретом 1553 г. Документ получил известность как «Согласие». Предполагалось, что эти шпионы должны докладывать в инквизицию обо всем подозрительном. К ним часто обращались за помощью при арестах подозреваемых, им же давали нарисованные портреты беглецов, чтобы стало возможно выследить их[1042].

До назначения Вальдеса великим инквизитором в Испании было очень мало агентов. Но под его руководством трибуналы назначали штат шпионов в соответствии с размером каждого населенного пункта. В Гранаде, Севилье и Толедо было по пятьдесят агентов, в Кордове, Куэнке и Вальядолиде – сорок, в Мурсии – тридцать, в Костельоне и Лерене – двадцать пять. В городах с численностью населения до 30 000 человек имелось по десять шпионов, в пунктах с количеством жителей в 1 000 и менее человек – по шесть, в селениях, где жило до 500 человек, имелось на случай необходимости два агента[1043].

Эта рационализированная шпионская сеть способствовала вторжению инквизиции в повседневную жизнь[1044], а также увеличению власти отдельных инквизиторов и других чиновников. На самом пике преследований в Испании было более 20 000 агентов инквизиции[1045]. С этого времени и до начала упадка учреждения в середине XVII века даже в небольших городах не было уверенности в том, что там нет шпионов, которые могут доложить властям о мелких преступлениях.

К 1600 г. даже в изолированной провинции Гватемала в Центральной Америке количество шпионов было в пределах от шестидесяти до ста человек. Не имелось ни одного колониального города, который остался бы без агентов[1046].

А в Португалии, хотя там было всего восемнадцать шпионов до унии с Испанией в 1580 г., к 1640 г. на местах работало уже 1 600 агентов[1047]. С этого времени не только одни инквизиторы продолжали рутинно злоупотреблять властью. Их пособники‑шпионы сделались таким же бременем для жителей городов и сел Португалии, Испании и колоний.