ГЛАВА 32. Поиски полиции на этот раз увенчались успехом: останки уважаемого биолога Лоранс Эмбер, оскверненной после смерти

Поиски полиции на этот раз увенчались успехом: останки уважаемого биолога Лоранс Эмбер, оскверненной после смерти, были найдены на следующее утро. С прискорбием следует добавить, что их обнаружили в месте, которое обычно называют «выгребной ямой»: огромный металлический куб пять на три метра, находящийся на лужайке «Мюзеума», на хозяйственном участке, приблизительно в трехстах метрах от галереи геологии и административных корпусов. Это, безусловно, самое зловещее место на территории «Мюзеума» использовалось натуралистами для подготовки костей животных к дальнейшей работе. Вместо того чтобы применить шлифовальные или какие‑то химические материалы, предназначенные для разрушения мягких тканей (способы, могущие повредить деликатную структуру кости), зоологи доверяли эту работу легиону червей, которые справлялись буквально за несколько дней. И оставалось только собрать скелет и восстановить его в лаборатории, чтобы получить великолепный образец.

Несмотря на относительную изолированность и, как считалось, закрытость этого сооружения, зловонный запах навел полицейских на след. Один из них толкнул тяжелую стальную дверь и сразу увидел синий мешок для мусора, в котором лежали внутренние органы. У полицейского хватило духу бегло оглядеть их, прежде чем он выскочил оттуда и его обильно вырвало. Зная, что за последние недели ни одно животное не готовилось к изготовлению чучела, полиция без труда пришла к мысли о связи между смертью Лоранс Эмбер и обнаруженными останками.

Кроме чисто патологического аспекта содеянного, следователи вынуждены были признать, что убийца демонстрировал беспрецедентное в практике уголовной полиции презрение к человеческой жизни. Не было бы преувеличением сказать, что они имели дело с монстром.

Силы правопорядка попытались скрыть эту новую деталь от многочисленных специальных корреспондентов, которые теперь день и ночь сменяли друг друга на подступах к Национальному музею естественной истории. Но, как и опасались, новость облетела редакции уже через несколько минут после зловещей находки. Тринадцатичасовой выпуск телевизионных новостей собирались начать именно с этого неожиданного поворота в деле о музейном убийце.

Один в вестибюле Научного общества, Питер Осмонд рассматривал репродукцию картины Иеронима Босха «Сад наслаждений». Среди нагромождения изуродованных, четвертованных, обезглавленных и сжигаемых заживо тел некто синий, похожий на человека, но с птичьей головой, увенчанной горшком, с жадностью пожирал тело осужденного на муки. Это существо с застывшим сосредоточенным взглядом монстра совершало свое дело с полным отсутствием чувства вины. Осмонд вздрогнул, подумав, что болезненное вдохновение фламандского художника XV века нашло свое конкретное подтверждение пять веков спустя в самом чреве уважаемого парижского научного института.

– Профессор Осмонд? – Очаровательная девица в красном форменном платье с фирменным значком компании «Оливер» подошла к нему, изображая приветливую улыбку. – Вас нет в списке приглашенных, но это наверняка какая‑то ошибка. Мы рады видеть вас на пресс‑конференции. Пожалуйста, пойдемте со мной…

Американец пошел вслед за девицей. Вид у него был непрезентабельный: небритый, с взлохмаченными волосами, с лицом, явно выдающим, что ночь он провел неспокойную. В редкие минуты, когда Осмонд засыпал, его мучили кошмары, которые ни в чем не уступали картине Иеронима Босха. Он видел растерзанные тела, трупы, плавающие в воздухе среди сверкающих молний, темные черепа и кости, лежащие у стен, скелеты на виселицах… И он предпочел прогнать сон. Наверняка понимая, что события минувшего дня были не менее ужасны, чем эти кошмарные галлюцинации. Стараясь не шуметь, он вышел из квартиры Леопольдины, выпил две большие чашки кофе в бистро и со смертельной тоской в душе направился в Научное общество, как ему посоветовал отец Маньяни…

Как мог тише, он вошел в зал, где два дня назад проходил прием. Оратор, профессор Руайе, которого на пригласительных билетах представляли как выдающегося биолога из Страсбургского университета, уже начал пресс‑конференцию перед жалкой кучкой журналистов и фотографов, сидящих за столиками с чашками кофе и круассанами. Со своим обычным любезным видом он рассказывал рассеянной аудитории о предмете ближайшего коллоквиума Общества, намеченного на начало октября. Однако некоторых репортеров явно интересовали скорее последние события в «Мюзеуме».

– Мы решили обсудить понятие «ход развития». Что скрывается под этим термином? Это одна из главных целей современной науки. До эпохи Возрождения человек довольствовался тем, что созерцал красоту природы, считая, что должен существовать какой‑то внутренний, присущий ей порядок. Но с веками ему пришлось склониться к убеждению, что все не так гармонично и что этот порядок не столь очевиден, каким казался. И действительно, как объяснить эволюцию живого согласно одномерному процессу, в то время как она отмечена столькими катастрофами и кризисами? Как оправдать землетрясения, извержения вулканов или эпидемии чумы? Отметьте, что это в полной мере касается также как таких областей науки, как геология или биология, так и эволюции самих человеческих обществ. Как отыскать смысл в истории с Хиросимой или явлениями геноцида, которым отмечен двадцатый век? Как заново осмыслить священные войны или всевозможные религиозные гонения в широком понимании? Это не простой научный вопрос. Недостаточно полагаться на теорию неодарвинизма.

Один журналист, явно сбитый с толку высокомерным видом Руайе, поднял руку:

– Извините меня, но что вы подразумеваете под теорией неодарвинизма?

– Это очень просто, – ответил Руайе с доброй улыбкой. – Она заключается в утверждении, что редкие природные явления происходят лишь по воле случая и что они образуются, если в нескольких словах, до того, как изменятся в результате мутации, а она открывает путь новому формированию, которое само подвергается мутации, и так далее. Согласно этой теории, не существует никакой исторической последовательности в эволюции живого. Это вроде дерева, одни ветви которого перестают расти, а другие кажутся появившимися неожиданно, – сказал он, описав скрюченными пальцами причудливое и смущающее разветвление.

Уверенный, что его жестикуляция вполне понята аудиторией, он снова заговорил, но на этот раз глядя в глаза Питеру Осмонду, который расположился в третьем ряду:

– Теория неодарвинизма, которая насчитывает среди своих поборников ученых очень известных, не верит, что в теории эволюции есть смысл. Согласно ей, если бы мы прокрутили фильм об эволюции миллиард раз, вероятность снова прийти к человеку была бы равна почти нулю. Его появление на Земле – абсолютная случайность. – Высказав это, Руайе не смог удержать иронической и обидно‑высокомерной улыбки. – Что касается нас, то мы не верим в случайность в науке. Разумеется, если мы прокрутим фильм об эволюции десять раз, чтобы в конце концов напасть на человека, я охотно соглашусь, что это была бы невероятная удача, главным образом потому, что она завершается экземпляром, который стоит перед вами…

Журналисты оценили шутку. Теперь, когда оратор получил одобрение аудитории, он уже без стеснения продолжил излагать свои истины:

– Но если человек, чтобы появиться в процессе эволюции, имел лишь один шанс из миллиарда, то, согласно Дарвину и его последователям, это растянулось бы на четыре с половиной миллиарда лет, и тут, я думаю, уже нельзя говорить о случайности. Именно в этом состоит наше истинное намерение, именно это мы собираемся доказать во время нашей конференции.

Профессор Руайе уже не производил больше впечатление славного ученого, полного доброжелательности. Перед Осмондом стоял человек, имеющий убеждения – и убеждения, которые не могут быть предметом сделки. Это был один из тех изощренных умов, с которыми Осмонд уже сталкивался в зале суда, которые рядятся в одежду ученых, чтобы легче было скрывать свое сектантское обличье. Руайе метнул на него взгляд, полный ненависти, но быстро спохватился и закончил шуткой:

– Вот кратко в чем состоят наши намерения. Я надеюсь, что ваши отзовутся им эхом.

Большинство аудитории согласилось с ним. Да, он человек ловкий, с этим не поспоришь. Руайе ждал вопросов. Осмонд приложил нечеловеческие усилия, чтобы не открыть рот: он пришел не полемизировать, а лишь понаблюдать, даже если эта пресс‑конференция чертовски походила на объявление войны. И он подумал, что отец Маньяни был прав.

Присутствующие поднялись со своих мест, начали расходиться. И тут Осмонд заметил женщину в строгом черном костюме, шатенку с коротко стриженными волосами, обрамляющими волевое лицо. Инстинктивно она почувствовала, что на нее смотрят, и повернулась в его сторону. Они обменялись только беглыми взглядами, но это было так, словно при вспышке света скрестились два лезвия. Она тут же резко повернулась и быстро направилась к выходу. Осмонд хотел последовать за ней, но столкнулся с одним из журналистов, и тот опрокинул чашечку кофе на свои записи. Сконфуженный американец произнес несколько слов извинения, но когда он вышел на бульвар Сен‑Мишель, увидел лишь прохожих, которые в субботний день вышли за покупками или просто прогуляться.

Для Осмонда одно лишь присутствие этой женщины в Обществе было определенным знаком. Знаком того, что угроза становилась реальной.

Удобно устроившись в кресле в светлом кабинете, широкое окно которого выходило на внутренний сад, Леопольдина сидела напротив энергичного улыбающегося молодого человека, который рекламировал свою компанию, подкрепляя слова широкими жестами. Офис компании «Оливер» по своим габаритам, ухоженности и открытости отвечал всем критериям солидной компании: сияющее новизной здание, стоящее в саду в самом центре Парижа.

– Значит, вы изучаете мотивации крупных французских предприятий в деле научного меценатства… Это очень интересно! Интерес, который проявляет к нам такой престижный институт, как Парижский Национальный музей, нам особенно дорог. Ясно, что такая крупная фармацевтическая компания, как наша, интересуется научными работами в самом широком понимании этого определения. Впрочем, «Оливер» – компания, открытая для всех. Наш девиз таков: «Вместе идти вперед к более здоровому миру».

Шеф по внешним связям, жизнерадостный и волевой, но уже весьма облысевший, несмотря на свои едва ли тридцать лет, старался передать энтузиазм и свои убеждения собеседнице. Если судить по нему, то нет ничего более прекрасного и более престижного, чем работать для фармацевтической компании «Оливер».

– У нас филиалы более чем в пятидесяти странах, но повсюду мы стараемся выполнять одну и ту же миссию: наша деятельность на службе вашего здоровья. «Оливер» к вашим услугам, мы предлагаем самую полезную продукцию для вашей деятельности.

С лица Леопольдины не сходила самая очаровательная улыбка, эффект усиливался блеском для губ, чтобы любой ценой добиться успеха.

– Когда вы говорите, что предлагаете свою продукцию…

Шеф по внешним связям расхохотался и откинулся на спинку кресла, махнув рукой.

– Естественно, мы предприятие, мы должны получать прибыль… Но мы хотим заставить людей понять, что наши доходы не идут ни в какое сравнение с удовлетворением всех тех, кто доверяется нам.

Леопольдина бросила внимательный взгляд из‑под накрашенных ресниц на буклет, который ей любезно предложил этот ответственный служащий «Оливера». Рядом с неизбежным зеленым с красным логотипом люди с радостными лицами демонстрировали, до какой степени они стали счастливы, употребляя пилюли из женьшеня «Тхаи», укрепляющее средство на натуральных маслах «Флора», таблетки для омоложения кожи «Энергия» и иные препараты для нормализации работы кишечника под радостным названием «Каскад».

– Вы стремитесь к особой клиентуре или, скорее, пытаетесь иметь дело с широкими слоями населения? – спросила Леопольдина самым что ни на есть профессиональным тоном.

Собеседник улыбнулся и описал руками круг.

– Мы хотим сделать нашу продукцию доступной всему миру! Вот почему мы делаем колоссальные усилия в отношении цены. Впрочем, я могу сказать вам, что к концу года продукция «Оливера» будет продаваться в больших универмагах и супермаркетах. Мы хотим участвовать в глобальном движении общества к оздоровлению мира. Наша главная забота – отвечать на запросы наших покупателей. Продукция «Оливера» натуральная и учитывает и окружающую среду, и самочувствие индивидуумов. Вот наше кредо: пользоваться продукцией «Оливера» – дело верное. Мы тем более убеждены в справедливости нашего выбора, что наши партнеры относятся к нам благожелательно. Наша политика роста поддержана торговым оборотом…

Леопольдина уже не слушала скучный арифметический перечень, которым ее собеседник сыпал с энтузиазмом бойскаута. Она полистала буклет и, когда ей показалось, что он закончил делать обзор бухгалтерского итога своей компании, изобразив на лице ослепительную улыбку, повернула разговор в нужное русло:

– Больше всего меня поражает в «Оливере» невероятное число научных ассоциаций, которым вы оказываете финансовую поддержку.

Шеф по внешним связям с самодовольным видом поправил свой расписанный красивенькими цветочками галстук.

– Должен признать, что наш персонал очень гордится этим. Компания «Оливер» почитает за честь сотрудничать с ведущими учеными. Это отвечает нашей предпринимательской этике. Мы хотим примирить Научное общество и человека.

Леопольдина изобразила на лице восхищение таким красноречием и такими благородными принципами.

– Вы полагаете, что Научное общество и человек в ссоре?

– Естественно, не в прямом смысле этого слова, – ответил шеф по внешним связям, сосредоточенно теребя кончик своего галстука, – но мы думаем, что наука сознает свои обязательства в моральном аспекте. Наука должна служить человеку, а не наоборот. «Безответственная наука только разрушает душу», – говорил… э‑э…

Он смущенно улыбнулся. Леопольдина как бы мимоходом закончила за него:

– Рабле. Так вот ради этого вы спонсируете симпозиумы Научного общества?

– Конечно. Мы думаем, что ученые, сплотившиеся вокруг Научного общества, содействуют тому, чтобы заставить задуматься, на что идут капиталовложения в науку. И особенно нас не оставляет равнодушными к их деятельности его разносторонний аспект. Пора исследовательской работе выходить из своего рода опьянения. В силу узости своей специализации она потеряла из виду глобальность своего объекта изучения. Ученые отрезаны от мира, они интересуются проблемами очень специфическими, пренебрегая реальным направлением в своих работах и, следовательно, своей ответственностью перед людьми. Вот это и есть именно тот этический подход к делу, который мы хотим поддерживать и стимулировать.

– Рискуя смешать в одну кучу астрофизику и изучение зодиака? Или биологию и восточные методы релаксации? – с иронией спросила Леопольдина.

Шеф по внешним связям начал явно проявлять признаки нервозности. Очевидно, эти вопросы были за пределами его компетенции.

– Как сказать… следует расширить свои горизонты… И потом, ни одна теория небесспорна, разве не так?

– И даже такие устойчивые теории, как дарвиновская теория эволюции?

Собеседник немного приободрился.

– В самом чреве научного сообщества уже свободно допускают, что теория Дарвина не объясняет всего. Мысль о естественной селекции не может считаться единственной в эволюции живого. Тем более что она вскормила опасные идеологии, такие как коммунизм и нацизм, например. В теориях Дарвина не хватает более нравственных и более человечных аспектов. Во всяком случае, они не соответствуют образу, который уже неразрывно связан с продукцией «Оливера». Мы со своей стороны поддерживаем стремление к необходимости свободы индивидуума. Это главное.

Леопольдина почувствовала, что пришло время пойти в наступление более открыто.

– А вы знаете, что среди акционеров «Оливера» фигурирует некий Тоби Паркер, при посредстве своего инвестиционного фонда «Истинные ценности»?

Шеф посмотрел на свою визитершу так, словно она вдруг заговорила на иностранном языке.

– Дело в том… что политика финансовых связей нашей компании не входит непосредственно в мою компетенцию…

– И что Тоби Паркер занимается некоторой деятельностью, весьма далекой от этических норм, такой как эксплуатация алмазных рудников, где рабочие вынуждены трудиться в унизительных условиях?

– Наука, к сожалению, требует денег. Это «нерв войны». Все источники финансирования – пожертвования.

– «Нерв войны», лучше не скажешь, – согласилась Леопольдина с наигранной непринужденностью. – А ведь Тоби Паркер охотно ведет свои дела с одним африканским диктатором, что, правда, нас не касается. В связи с этим я не сомневаюсь, что «Оливер» вовлечен в дело о дешевой вакцине, предназначенной для третьего мира?

На этот раз улыбка молодого человека была куда более кривая, словно он почувствовал боль в желудке. И он уже не делал широких жестов руками.

– По‑видимому… Такого рода проект… в наших… проектах.

– И когда эта программа исследований должна завершиться?

– Э‑э… по правде сказать… мы пока еще только разрабатываем ее…

Леопольдина выпрямилась в кресле и одарила его самой любезной улыбкой.

– Я счастлива отметить, что такая компания, как «Оливер», внедряет свои принципы в жизнь. Я думаю, что наш разговор станет большим подарком для моего расследования. Еще раз тысячу раз благодарю вас, что приняли меня так быстро.

Скрестив руки на столешнице своего ультрасовременного письменного стола, шеф по внешним связям тоже улыбался, но в его гримасе было что‑то механическое и ужасно вынужденное.

Леопольдина быстро покинула офис такой добродетельной фармацевтической компании и поспешила к остановке автобуса № 89, который шел к «Мюзеуму». Она провела с этим динамичным молодым чиновником гораздо больше времени, чем предполагала, и не было и речи о том, что она легко поверит его пространным высказываниям и рыночной философии.