ГЛАВА 5 2 page

Аринка незаметно перевела дух. Это перед своей негаданной ученицей она уверенность изображала, а у самой только что поджилки не тряслись – впервые она кого‑то УЧИЛА… до этого разве что сестренок. Но тут иное было: оказалось, это новое, увлекательное и неожиданно очень интересное дело. С Анькой сейчас она словно по тонкому льду шла и с радостью видела – получается! Девчонка на глазах будто другим боком поворачивалась: совсем не дура ведь! Вот и ее тут, как и Андрея, НЕ УВИДЕЛИ. Понятно, для того чтобы Анютка изменилась и усвоила то, что ей сейчас рассказывала Аринка, одной этой беседы недостаточно, за один раз не научишь, но все‑таки, все‑таки!

И еще одно. Как бы увлеченно ни занималась Аринка с Анькой, а то, что от нее про Алексея услышала, мимо не пропустила… еще бы! Рудный воевода!

«Господи, неужто и вправду тот самый Рудный воевода, про которого дядька Путята сказывал? Вот никогда бы не подумала, что встречу его, да еще где… Хотя… воины всегда воина оценят, это для них главное, а прочее все неважно… И после этого мне будут рассказывать, что Андрея за лютость в бою сторонятся? – не удержавшись, усмехнулась она про себя. – Недаром мне в Алексее сам Путята почудился. Такого мимо не пропустишь. Силен, ой силен! И сразу понимаешь, что необычен он, и видел многое, и ума явно недюжинного. Но ТАКОГО я не ожидала: надлом какой‑то в нем есть, что‑то очень уж тяжкое он пережил… А Анна… Да, вот теперь понятно: Анна для него опора, спасение, она же его к жизни возвращает! А он для Анны… ах ты, боже мой, это ж он мне отповедь не за себя давал, а за Анну – он на любого кинуться готов, кто не то чтобы опасностью для нее может стать, а просто неудовольствие ее вызвать! Я и не поняла сразу. А боярыня‑то только с ним и может себе позволить женщиной быть… просто женщиной, а не боярыней.

Ну‑ну, Анюта, что‑то ты мне еще поведаешь? Похоже, знаешь ты много, хоть и сама себе в том отчета не отдаешь. Ну да, при „дурочке“‑то не стесняются особо, за словами не следят. Но выпытывать у нее нельзя, сама расскажет…»

Эти мысли даже тенью не отразились на Аринином лице, выражавшем в этот момент только доброжелательное внимание к девчонке, которой это было явно в новинку.

– Так… – Арина оглядела Аньку с головы до ног. – Вижу, снова боярышня передо мной, бабу‑сплетницу прогнали. Легко тебе наука эта дается. Ну так оно и понятно – лисовиновская кровь свое берет!

Непривычная к похвалам Анька тут же зарделась, открыла рот, чтобы что‑то сказать в ответ и осеклась – не то чтобы задумалась, что и как надлежит отвечать боярышне на похвальные слова, а просто побоялась ляпнуть какую‑нибудь глупость.

– Ну вот, совсем ты умница теперь, Аннушка! – снова похвалила Арина. – Язык за зубами держать не все умеют. Речь‑то разумная – сила великая, ею с умом пользоваться надо. Если умеешь, то словами и заворожишь, и слушаться себя заставишь, а нет – так только себя перед чужими наизнанку вывернешь да свою слабость покажешь. Потому привыкай свои чувства и страсти в себе держать, а не выплескивать, как это у баб обычно водится. Да и у мужей некоторых тоже. Впрочем, мужей достойных от непутевых как раз по пустозвонству и можно отличить, примечай только, кто языком впустую работает, а кто дело говорит. Только тут тоже внима‑ательно надо глядеть, – усмехнулась Аринка, вспомнив Илью. – Иной вроде и говорит много, а не столько скажет, сколько сам услышит: собеседника своими словами так опутывает и завораживает, что тот и не заметит, как проговорится, а кто болтал вроде как неумеренно, ничего лишнего и не скажет.

– Ой, а как это?

– Это тоже умение великое, но про него – потом. А пока вспомни, кто у вас из девок самая говорливая и как к ней прочие относятся?

Анна‑младшая призадумалась, мысленно перебирая подруг.

– Только не путай разговорчивость и трепливость. Помни про разницу между тем, кто собой владеет, и тем, кто внутреннее выплескивает, раскрывается и оттого беззащитным делается.

– Так все наши, чуть что, так языками трепать начинают, такого наговорят… – начала было Анька.

– А ты в ответ еще пуще! – насмешливо кивнула Арина. – А вот если бы ты ощущала себя боярышней, так ли было бы?

– Н‑не знаю… не так, наверное.

– Вот‑вот. Попробуй как‑нибудь вместо ответа на болтовню девчоночью промолчать по‑боярски. Увидишь, что получится. Заодно и время выгадаешь, чтобы достойный и краткий ответ дать.

– Ага, попробую.

– Попробуй, попробуй, случай‑то сегодня выдастся непременно, и не один, а мы с тобой потом обсудим, что и как получилось, – заговорщицки подмигнула она Аньке.

– Ой, сейчас уже девки придут, я и попробую! – оживилась Анька. – Обед скоро. Слышишь, вон за окном отроки шумят, тоже в казарму возвращаются…

Аринка оглядела Аньку и покачала головой:

– Ну нет – ТАКОЙ боярышне на глаза лучше никому не показываться. Лицо‑то у тебя…

– А что с лицом? – испугалась Анька, хватаясь за щеки.

– Да то… опухшее и красное, словно ты на нем сидела! – Аринка решительно кивнула. – А ну‑ка пошли ко мне в опочивальню! Я с боярыней поговорю, чтоб обед тебе ко мне туда же и принесли. А впрочем, сама и схожу на кухню! Заодно прихвачу там капусты и огурцов.

– Зачем? – не сразу поняла Анька, торопясь вслед за Аринкой к лестнице – ей и самой не хотелось попадаться на глаза подружкам в таком виде, особенно Машке: уж сестрица не пропустит случая ее уколоть, она еще за утреннее не рассчиталась, когда Анька матушке про ее «урядничество» рассказала.

– Ну совсем ты про все забыла, – усмехнулась Аринка. – Лицо твое в порядок приводить будем!

Оставив Аньку сидеть в своей опочивальне с рукоделием, чтобы меньше маялась неизвестностью и хоть чем‑то себя заняла, Аринка пошла искать Анну. Надо было спросить у боярыни дозволения принести обед Анютке туда же, в опочивальню, да и разговор с девчонкой нельзя было прерывать, а для его продолжения тоже требовалось разрешение. Аринка волновалась, не сочтет ли Анна, что она излишне своевольничает и не потребует ли, чтобы Анютка шла со всеми на кухню, а потом на занятия. Хоть и позволила с дочерью побеседовать, но казалось, она просто ждет, когда Арина уйдет и ее в покое оставит, а в помощь не слишком‑то и поверила. Зато Аринкиными словами про то, что ТАКОЕ для девок дело обычное, потрясена и смятена была так, что, забывшись, проговорилась про свою старую боль. Видно, всю жизнь свой девичий интерес к своему телу считала чем‑то ужасным и стыдным, а потому решила, что и Анютка такая же, в мать пошла – как наказание за прошлый грех. А тут оказалось, что зря себя терзала, потому и рвала сейчас душу, что ни за что наказана, что малая шалость ей всю жизнь поломала. Да‑а, с таким открытием свыкнуться надо. Проговорилась, а теперь наверняка жалеет, недаром потом предупредила, что про то никто тут не знает. Ну так Аринка‑то не дура, и без того сразу понятно стало, что о таком забыть надо, как не было, и никогда даже намеком не поминать.

Действительно, Анна, выслушав Аринку, даже не поинтересовалась подробностями беседы с дочерью и только кивнула согласно:

– Скажи на кухне – я велела. А после обеда… все равно я тебе обещала провожатую по крепости дать… ну вот пусть и проводит… – И как стояла у окна, так и не обернулась.

На кухне царила суета – холопки под грозным взглядом Плавы заканчивали последние приготовления к обеду. Шутка ли – единовременно накормить такую ораву? Даже на постоялом дворе столько человек разом за стол не садилось. Сама Плава и не взглянула в сторону гостьи, продолжая следить за своими помощницами, и, выслушав ее слова, недовольно поджала губы. Но тут же прикрикнула на засмотревшихся было на Аринку трех молодух, помогавших ей до этого у печи:

– Чего уставились? Матреха, бегом за капустой, она в погребе в корзине лежит. Евдоха, живо на огород, сорви огурец да сюда тащи! Катька! Не толкись тут, отнеси миски с едой боярышне и вон… Арине, куда велено, да не задерживайтесь – сейчас все обедать придут, подавать кто будет?

Холопки, словно очнувшись, метнулись в разные стороны: видно было, что на кухне старшая повариха явно распоряжалась не хуже, чем Анна в остальной крепости, и помощницы перед ней трепетали.

– Простыня, ты чего тут отираешься? – неожиданно устало и совсем не так сурово, как перед тем холопкам, проговорила вдруг Плава, глядя куда‑то за спину Аринке. Та непроизвольно обернулась и вздрогнула. Не от испуга – от того, что увидела. В кухонных дверях, полностью заслоняя их, стоял муж. Высокий, широкоплечий, даже как будто и красивый, но… такое детское неосмысленное было у него лицо, что Аринке даже не понадобилось смотреть в голубые широко распахнутые глаза, чтобы понять – муж‑то он только с виду, а по разуму – сущий младенец…

«Господи! Говорили же братья‑то: Простыня – это же ее муж! Вот уж несчастье…»

А Простыня все стоял, по‑детски улыбаясь чему‑то, и переводил бессмысленные до жути, хотя и совершенно не злые, а скорее беззащитные глаза с Аринки на Плаву и никак не уходил, загораживая собой дверной проем. Впрочем, Плава тут же шагнула к нему мимо Аринки и добавила в голос суровости:

– Ты чего в дверях встал, я спрашиваю? Рано еще обедать, погоди. Иди вон лучше воды колодезной принеси, горюшко мое.

Простыня в ответ что‑то гугукнул, просветлел лицом, закивал, будто наконец понял, чего ему не хватает для счастья, с готовностью подхватил стоящие у порога ведра и затопал прочь.

– Видала? Муж мой… – глядя ему в след, неожиданно сказала Плава бесцветным и совершенно безжизненным голосом. Аринка даже на миг растерялась, не сразу поняв, что это самое «видала» предназначено именно ей – ведь до этого Плава на нее и не взглянула ни разу.

– Давно он… такой? – спросила она осторожно, чтобы хоть как‑то ответить на вопрос.

– С детства, – отрезала повариха так, что стало ясно – больше лучше не спрашивать. Впрочем, у Аринки и желания не было. Зато сама Плава неожиданно заговорила, повернувшись наконец лицом к собеседнице и впервые взглянув ей в глаза, да так, что Аринка аж опешила – настолько истовым и почти злым был этот взгляд.

– Что, испугалась? – словно уличив ее в чем‑то неблаговидном, с напором спросила Плава и, не дожидаясь ответа, зло усмехнулась. – Испугалась! Я же видела… Вот, выдали меня за такого! Не сама же… Он‑то у меня хоть беззлобный совсем, как дитя. Не то что руку поднять – сам у меня защиты просит порой. И то тебя жуть берет – ведь телок телком, и мыслей‑то, как у цыплака в голове, а тебя заметил! И смотрел… во‑о‑он как смотрел! Уж что‑что, а тут сообразил. А ты что делаешь? – вдруг резко, словно обвиняя, бросила она Аринке в лицо. – Что творишь‑то? Понимаешь?

– Я?! – все еще ничего не понимая, изумилась Аринка. – Неужто я тебя чем‑то обидела?

– Да меня уже ничем не обидишь, вот с собой ты что делаешь? – Плава поджала губы и сокрушенно покачала головой. – Нашла с кем играть! Чего добиваешься? Думаешь, ОН лучше? И тот, и другой – скоты бессмысленные. Только мой – телок, а этот – волчара, вот в чем разница. Если волка с рук кормить, он тебе и оттяпает их рано или поздно. Ты хоть понимаешь, с кем связалась? Зверь он лютый и кличут его Лютом. Не слыхала еще? Говорили у нас в Куньем, что Корнею демон служит, так он это и есть. Сколько народу положил!.. Даже умирают от его взгляда, слыхала? И сила в нем нечеловеческая. Думаешь, просто так? Недаром от него свои же ратнинские бабы шарахаются и в глаза смотреть боятся. Демон он! – выдохнула Плава. – Думаешь, приручила урода и вертеть им будешь, как хочешь? Не позволят тебе того! Он‑то, даром что зверь, а тут тоже сразу сообразил – в ЭТОМ они все разбираются. И на тебя‑то как смотрит… А зверя не остановишь и не уговоришь, он свое возьмет. Уж поверь мне, я‑то знаю, что говорю, со своим счастьем пятнадцать лет маюсь!

Аринка от этих слов дернулась, как от пощечины. Неужто Плава это про Андрея?! Зверь и урод… это он‑то? Сравнила… с кем? Со своим мужем, вот с этим, с Простыней? И кого? Андрея?! Воина из боярского рода? Да что ж это здесь творится‑то?! Даже она, вчерашняя холопка, не то что за хозяина, за человека его не держит?! Со злости в ответ заговорила вроде бы спокойно, но уже не как с равной – как хозяйка с зарвавшейся холопкой. Плава невольно подалась назад – окатило ее Аринкиным высокомерием, словно водой из проруби.

– Ты что, у печи тут угорела, что ли? Ты с кем Андрея Кириллыча сравнить посмела?! Тебе ли его судить? Кто ты, а кто Лисовины? Забылась? – Она окинула Плаву презрительным взглядом и проговорила с сомнением: – Говорят, вроде недолго ты в холопках пробыла, а обычай холопский – хозяев за глаза поносить – подхватить успела. Андрей Кириллыч не кто‑нибудь – Лисовин, чтоб про него всякие языком…

– Дура! – перебивая Аринку, то ли сказала, то ли плюнула опомнившаяся от внезапной перемены в собеседнице Плава. – Лисовины, говоришь? Хозяева? Вот именно, они тут хозяева. Всем и всему! Как захотят, так и сделают. Ты что, не поняла? В жены они тебя ему присмотрели! В жены! Пожизненно обузу повесят. Обвенчают и тебя не спросят, потом будешь локти кусать, да никуда не денешься, не выпустят уже. И Анна… добрая‑то она добрая, а тебя этому зверю на потеху отдаст и не поморщится. – Плава тяжко вздохнула и как‑то бессильно опустила руки. Проговорила с затаенной болью, будто сама с собой: – Я‑то тебя понимаю и не осуждаю, ты на это ради своих идешь – девчонки у тебя на руках малые, брат еще отрок. Но пойми ты: одно дело год какой возле него потерпеть, а другое – навсегда ярмо себе на шею надеть. Беги отсюда, пока не поздно. Доберешься до ближайшего села как‑нибудь, соврешь там про себя – сообразишь что. Брата и девчонок они не обидят, не посмеют, а ты спасайся!

Аринка растерянно взглянула на Плаву. Ее так оглушила сама мысль о том, что повариха сравнила – посмела сравнить – Андрея с Простыней, что от обиды и возмущения не сразу и сообразила: да ведь это Плава ЕЕ пожалела и упредить решила. Видно же, что боится, да и несдобровать ей, если Анна об этих словах узнает, а все равно упреждает – пожалела, что силой замуж за Андрея ее отдадут. Ее за него СИЛОЙ? От одной мысли об этом Аринка заливисто рассмеялась, так что Плава, продолжавшая что‑то говорить, замолкла на полуслове и изумленно уставилась на нее. Вспыхнувшая злость и обида неожиданно прошли, и сейчас Аринка смотрела на насупившуюся Плаву с жалостью: ну да, она‑то со своим нахлебалась, конечно, бедная, – подумать страшно, такой судьбы врагу не пожелаешь. Но нашла с кем Андрея сравнивать! Да с чего они смотрят‑то на него все как… как на нелюдя! За что! Он же умный, сильный, добрый. Словно на глазах у всех пелена какая‑то. Ну так она эту пелену разгонит!

– Ой, Плава… ну уморила. Ты что же думаешь, МЕНЯ за НЕГО силой выдавать придется? – покачала она головой и улыбнулась прямо в лицо обалдевшей от такого заявления собеседницы. – Да если он только позовет, пальцем поманит, меня не то что силком под венец, а не остановит никто, хоть даже и Лисовины, кабы они против были, сама за ним побегу! Какой демон? Глупости бабы болтают! Лицо его… голоса нет… разве в этом дело‑то? Да добрее и лучше его я в жизни еще не встречала! Люблю я его, больше жизни люблю! А ты… меня спасать решила… – И, махнув рукой, Аринка пошла прочь, оставив изумленную до глубины души и оглушенную ее признанием Плаву стоять с открытым ртом на пороге кухни…

Что бы там повариха после этого разговора ни подумала, а холопки все необходимое – миску с огурцами и капустными листами, бадейку холодной воды и кувшин воды горячей – принесли в опочивальню раньше Аринки. Миски с едой тоже стояли на столе и дожидались ее, прикрытые рушниками, как и кувшин с молоком. Анька свое уже доела и сейчас лежала на лавке, обложив лицо капустными листами и прикрыв глаза огуречными кружочками.

– Ты хоть умылась сначала? – озаботилась Аринка.

– Угу, – пробурчала девчонка, придерживая рукой поползшую с лица капусту.

– Ладно, лежи, пока я поем.

После обеда, когда затихли на улице шум и голоса – отроки и девки опять разошлись на занятия с наставниками, Аринка вместе с заметно успокоившейся и повеселевшей Анькой собрались на улицу: надо было продолжить разговор, а заодно и крепость повнимательнее рассмотреть.

– Матушка тебя и отпустила с занятий, чтобы ты мне тут показала все, – пояснила она девчонке. – Я у вас человек новый, в воинских поселениях и не бывала никогда, ни обычаев, ни людей ваших не знаю. А ты мне все и расскажешь.

– Да что тут рассказывать! – скривилась Анька. – Да и показывать особо нечего пока – стройка, бревна набросаны да песок с глиной везде насыпаны. Развел Сучок тут грязюку! Как дождь прольет, так ног не вывезешь!

– Сучок?

– Ну да, – ухмыльнулась Анька. – Закуп он… вся артель плотников – закупы, а он у них старшина. Они эту избу себе построили, да их матушка выгнала, велела тут перестроить да нас поселила… у них внизу мастерская осталась, но и оттуда к зиме она их выставить хочет – я слышала, она Миньке говорила…

– Погоди! – оборвала ее Аринка. – Забыла? Всего ничего – только обед прошел, а ты уже и забыла?

– Что? – испуганно захлопала глазами Анька.

– Где боярышня? Ну‑ка – как женщина себя чувствует…

– …так она и выглядит, как выглядит, так и чувствует! – с готовностью подхватила ее провожатая, сразу принимая требуемый вид и старательно подражая при этом Аринке. – Так?

– Так, – кивнула та в ответ. – Только про себя привыкай теперь это говорить – незачем всем наши тайны‑то слышать. А так хорошо, – одобрила она Анькино прилежание к ее немалой радости. – Только вот руками ты суетишься пока излишне, старайся их в покое держать. Пошли, но помни: это боярышня мне крепость показывает и про всех рассказывает. Вот и держись соответственно… Ну так что Сучок‑то?

Анька, которая потихоньку входила в понравившуюся ей роль боярышни и хозяйки крепости, показывающей новому человеку свои владения, и идти сейчас старалась совсем иначе, чем обычно. Она внимательно смотрела на свою молодую наставницу и невольно копировала ее походку, да и говорить начала не привычной скороговоркой, глотая окончания слов, а вполне солидно и взвешенно.

Про Сучка и его буйный нрав Анька рассказывала, пока они спускались вниз по лестнице. Чувствовалось, что ей он не очень и интересен, тем не менее Аринка отметила – девчонка‑то весьма наблюдательная: старшину плотницкой артели описала очень образно – так и представился лысый скандальный коротышка. И, судя по тому, что выходило из‑под его рук – хотя бы та же девичья изба, – закуп этот дело свое знал хорошо.

– А как же твой брат с таким строптивцем управляется? – спросила Аринка, воспользовавшись паузой, чтобы оглядеться вокруг и решить, откуда начать прогулку по крепости.

– Ой да Минька! – Анька всплеснула руками и тут же, спохватившись, вернула их на место. – Он с кем хочешь управится! Он знаешь какой? Он… ну… он хоть и младше нас с Машкой, а иногда совсем как старик бывает. И добрый такой, вроде жалеет нас всех, даже матушку. Я один раз подслушала, как она сама Настене сказала, что он с ней, как с дочкой разговаривал. Говорят, – Анька настороженно оглянулась, словно опасаясь чужих ушей, – это Нинея, волхва Велесова в нем кого‑то из пращуров пробудила, и тот из Миньки иногда стариковскими глазами глядит.

Голос Аньки дрогнул, было видно, что она не на шутку боялась того, о чем рассказывала.

«Ну вот, еще и волхва. То‑то Илья юлил, когда про жизнь в крепости рассказывал. Ох и непросто у них тут. Ну ничего, я простого и не ожидала».

– Постой, ты же сказала, что он добрый?

– Конечно! Он же…

– Спина! Голова! Дыши ровнее! – напомнила Арина. Анька, принявшая было привычную расслабленную позу, мигом встрепенулась и выпрямилась. – Боярышня Анна степенно беседует, то есть говорит только то, что считает нужным сказать. И не более того!

– Ага… – Было очень заметно, что Анька с трудом удерживается от жестикуляции и от того, чтобы не сбиться на привычную скороговорку, стараясь угодить Арине. Похоже, внимательный и доброжелательный собеседник был для нее внове, и ей явно нравилось, что с ней разговаривают столь серьезно, даже украдкой глазами по сторонам шарила – видит ли кто, как степенно она водит по крепости приезжую. Ну и про разговор не забывала. – Он вообще‑то ругается часто или насмешничает так, что лучше бы отругал, но не бьет отроков почти никогда! А девиц и вовсе ни разу за все время! Даже пальцем не прикоснулся! Мне Никола рассказывал, если кто‑то из отроков затоскует или еще чего‑то… ну бывает же такое… не знаю, как сказать…

– Понятно, понятно! – откликнулась Арина. – И что же Михаил?

– А он сядет с таким отроком где‑то в уголке и разговаривает, но сам почти ничего не говорит, а только слушает. Долго так сидят, а отроку потом сразу легче становится. В общем, добрый он… – в голосе Аньки снова послышались слезы, – а меня не любит. Дурой набитой считает.

«Да, отрок не простой, совсем на мальчишку не похож. И не в том даже дело, что книжную науку постиг – про людей‑то он как научился все понимать? Наставники мудрые попались? Кто? Поп ратнинский? Ну не он один, должно быть, поп такому не научит, пожалуй. Глаза стариковские, с матерью, как с дочкой… Та самая Велесова волхва? Неужто и впрямь память кого‑то из пращуров пробудила? Ничего такого бабка не рассказывала, но мало ли… А Анютка‑то все приметила про отроков и поняла – и правда умница».

– Опять про то, что ты боярышня, позабыла, – тем не менее насмешливо напомнила она Аньке, отвлекая девчонку от нахлынувшей жалости к себе. – Ничего, ничего, это не сразу дается, привыкнешь понемногу… Ну так что? Неужто Михайла за тебя бы в случае чего не заступился? Ну хоть вот даже и перед матушкой?

– Да ну его… Он бы и заступаться не стал – просто оборотил бы все в смех или вовсе в несуразицу какую. Так, что потом и вспоминать стыдно было бы.

– Но заступился бы?

– Да разве ж так заступаются? Так… вроде бы играючись, мимоходом.

– А тебе обязательно надо, чтобы со страстями, с криками, со слезами, а еще лучше, чтобы с рукоприкладством?

– Не‑ет, зачем с рукоприкладством?

– А как же? Витязь прекрасный Зло поверг, а тебя на руки поднял, перед собой на коня усадил и повез куда‑то туда, где все будет сказочно и чудесно.

– Ну‑у‑у… когда ты так говоришь… – Анька залилась румянцем, и даже дураку стало бы понятно: именно такую картину она себе в мечтах и представляла.

– В твои годы, Анюта, это каждая девица воображает. – Арина вздохнула и вдруг поймала себя на том, что говорит совершенно старушечьим тоном, копируя свою наставницу.

«Вот тебе и „стариковские глаза“… У меня‑то сейчас какие? Опять бабку вспомнила… Ну да мне она то же самое говаривала».

– Только вот что я тебе скажу, – усмехнулась она, глядя на насупившуюся сразу Аньку, – мечты эти сладкие, конечно, но сама подумай: а что потом будет? Ну в сказке, после того как этот самый витязь тебя куда‑то привезет. Ведь не вечно ты в его объятиях на коне сидеть будешь?

Анька смущенно фыркнула и закусила губу.

– Ну… ну наверное замуж возьмет, – подумав, нерешительно сообщила она.

– Угу, наверное. – Аринка оценивающе оглядела Аньку с ног до головы. – Замуж возьмет, привезет в свой терем и скажет: иди‑ка, голуба, обед сготовь да в избе приберись… Чего скривилась‑то? Неинтересно сразу стало?

– Ну так то сказка… – обиженно протянула Анька. – В сказках так никогда не бывает…

– То‑то и оно, что не бывает! – кивнула Аринка. – И в жизни, как в сказке, не бывает. Витязь‑то твой, он живой должен быть. А живой витязь и есть‑пить захочет, и нрав у него всякий может оказаться. Он же не чурбан деревянный. И не хмурься ты, не разбиваю я тебе мечту. Просто мечтать надо правильно. Тогда и мечта сбудется, а то так и останется… пустой сказкой.

– Так какая же это мечта, если как в жизни? – разочарованно протянула Анька. – Мечта она… такая… там все само получается…

– Вот именно, что само получается! – улыбнулась Аринка. – Но и в жизни ведь тоже получиться может, но только не само. В мечтах твоих, да и других девиц тоже, сами вы ничего не делаете, а просто ждете чего‑то прекрасного. Делают же все другие – тот же витязь, к примеру. Выходит, что не хозяйками своей жизни вы мечтаете стать, а игрушками в чужих руках и плачетесь потом, что не выходит так, как мечталось. А витязь… Ну так живого витязя‑то полюбить и его любви добиться интересней, чем истукана безликого, – усмехнулась она. – Если хочешь, чтобы все действительно волшебно и прекрасно было – пусть даже и не все, так хоть что‑то, то это самой надо ДЕЛАТЬ! Именно делать, и начинать с малого: учиться людей других видеть и понимать, и себя переделать так, чтобы тот витязь в тебе боярышню узрел, а не девку бестолковую, и чтобы ему с тобой было хорошо не только… верхом на коне прокатиться. Так что давай‑давай… Спина, голова, дыхание… И пошли, чего мы тут стоим?

– Ну‑у‑у‑у, это и матушка все время твердит… ну про то, что спину там держать и выступать чинно, – разочарованно протянула девчонка и вздохнула с сожалением. – Я‑то думала, ты еще чему научить можешь…

– Могу и еще кое‑чему, – усмехнулась в ответ Аринка, – не сразу только, а когда это усвоишь. А вот чему… – Она огляделась вокруг. – Ну вот, смотри – видишь, двое стоят?

Анька послушно повернулась в указанную сторону и открыла было рот:

– А‑а, это…

– Нет, не говори ничего. Я их в первый раз вижу, но кое‑что про них уже знаю и тебе рассказать могу.

«Ну держись, девонька, будет тебе сейчас „чудо“!»

– Двое мужей, один начальствующий, второй – ему подчиняется. Мастер и подмастерье, наверное. Мастер хочет уйти… но ему не нравится то, что он услышал. Он не верит подмастерью, и правильно делает: тот ему врет… или не говорит всей правды. Ну вот – слышишь, он уже и ругаться начал. Сейчас и по шее ему даст. А чего это ты рот‑то раскрыла, а? Куда опять боярышню дела?

Скептически хмыкнувшая при первых словах Анька и в самом деле стояла, приоткрыв рот, и смотрела на Аринку с изумлением.

– Ой… это… что это, ворожба такая, да? – с некоторой опаской спросила она.

– Раз непонятно, так сразу и ворожба? – покачала головой Аринка. – Да нет тут ее, знание это. Не все про него слышали, не всем оно дается, но нет в этом умении ни ворожбы никакой, ни колдовства. Просто внимательно на людей смотреть надо, да знать, на что при этом внимание обращать и какие знаки как толковать можно.

– А‑а… как это ты сейчас… ну… все про мастера Нила и Швырка поняла?

– То, что это мастер с подмастерьем, которые вашу крепость строят, и без всяких знаков понятно: у одного в руках рейка мерная, а второй пальцем в сторону нового сруба тычет. Один старше, второй молодой совсем. У мастера, видишь, руки за спиной; это поза начального человека, он в себе уверен – на носках покачивается, голову набок склонил – слушает, что ему подмастерье говорит.

– Ой, а о чем они разговаривают, ты можешь отсюда узнать? – загорелась Анька.

– Нет, точно не скажу, но вот то, что разговор мастеру… как, говоришь, его зовут? Нил? Так вот, мастеру Нилу разговор неинтересен. Он шел куда‑то, подмастерье его по пути перехватил, мастер‑то хоть и остановился, слушает, что ему говорят, но к Швырку так и не повернулся – носки сапог у него в другую сторону направлены. А когда подмастерье говорить стал, мастер Нил сначала подумал немного – подбородок он потирал, а голову немного опустил и смотрел исподлобья – не нравилось ему то, что услышал. Ну и еще кое‑что, мелочи всякие.

– А откуда ты поняла, что Швырок врет мастеру?

– Он руками суетился: то за нос себя трогал, то щеку почесывал. Когда человек врет, он всегда рукой около лица водит – как будто старается прикрыть губы, которые ложь произносят.

– Так просто? – захлопала глазами Анька.

– Ну не очень просто, но научиться можно. Не сложнее, чем грамоту освоить, да чтобы не по слогам читать, а бегло; но и не проще, пожалуй. Знаков‑то много и надо все их запомнить, да знать, как они друг с другом сочетаются, и правильно толковать научиться. А главное, привыкнуть все примечать, чтобы сразу видеть, что тебе надобно – и как руки у человека сложены, и куда глаза смотрят, да как ноги стоят… ну как, просто? – с усмешкой спросила она у девчонки.

– У‑у‑у! – сразу сникла та и отвела глаза. – Разве же этому научишься… Я так и не смогу никогда.

«Ой, ну что ж она так‑то? Ведь и сама уже уверена, что разум у нее какой‑то ущербный! Ну да, если каждый день про себя только и слышать, что дура – и правда, одуреешь».

– Это почему же? – Аринка обняла поскучневшую Аньку за плечи и притянула к себе. – Во‑первых, всего можно добиться, когда старание и желание приложишь, а во‑вторых… тебе же не с самого начала начинать придется, не как безграмотному буквы учить. Ты кое‑что уже умеешь, только сама себе в том отчета не отдаешь и потому даже не пытаешься применить.

– Я? – захлопала Анька глазами. – Чего же это я умею‑то?

– Людей видеть, – серьезно сказала Аринка. – Только не всегда… а когда сама себе не мешаешь.

– Это как? – заинтересовалась Анька.