Половцы

– Послушай, но послы его иное говорили,

Или солгал союзник мой?

Не знаю, как и быть теперь, ведь вроде все решили…

– Об этом думай ты своею головой…

Петр Миленин

– Ишь ты, – умиленно протянул Мстислав Удатный, с улыбкой глядя на грамотку, которую только‑только получил от своей старшей дочки Ростиславы.

Чуть больше месяца прошло, как он отправил ее обратно к мужу, а уже заскучал князь‑отец. Чего‑то недоставало. Не с кем было поговорить о том о сем. Все‑таки умная у него дочурка, настоящая княгиня. Конечно, иной раз и вовсе наивные вопросы задает, которые совсем не бабьего ума, но ведь интересуется, а потому все равно приятно. Да и польза имеется. Пока ей Мстислав ответит, глядишь, и самому на ум кой‑что придет.

Взять, к примеру, ту же Рязань и княжеское братоубийство, которое там произошло. Если бы, не разобравшись, полез Мстислав порядок там наводить, таких дров наломал бы. Когда же поговорил с Ростиславой, ответил ей на одно‑другое, и самого сомнение обуяло – а вправду ли Константин своих братьев положил под Исадами или то хитроумная затея его братца, покойного Глеба. А коль что‑то непонятно, лучше не торопиться, не лезть на рожон.

Да что далеко ходить. Вот и в этой грамотке она сызнова отцу вопросы задает: верно ли, что ранее угры, у коих ныне король и прочее, как у всех в западных землях, простыми дикими пастухами были да бродили по степям, как половцы. И ежели оно так, то любопытно ей, кто одолеет в случае, когда вдруг между ними произойдет какая‑нибудь свара? Ну, скажем, под тем же Галичем. За кем победа останется – за теми, кто и ныне живет по старине, кочевой жизнью, или же за теми, кто перенял нравы западных соседей, но кое‑что из прежнего утерял?

Мстислав, конечно, был за старину. Так он ей мысленно и отвечал. И не просто отвечал – обстоятельно, обосновывая со всех сторон. Вот, скажем, бронь у воя. Она, разумеется, быть должна, но легкая, чтоб движений не стесняла. А то в последнее время трусливая немчура столько всякого железа на себя понацепляла, что с трудом на лошадь садится, и коль свалится с нее такой рыцарь, считай, все – смерть пришла. Подняться‑то ему никто не даст, забьют насмерть.

Или, например, строй взять, предположим, «свиньей». Тоже и вычурно, и хлопотно. Уж лучше вместо такой учебы лишний раз мечом помахать. А коли пришло время битвы, так тут и думать нечего. Главное, чтоб в сердце у тебя вера была – за правое дело идешь, а там, на небесах, мигом разберутся. Господь у окошка видит немножко. И не только видит, а еще и подсобляет. Отсюда напрашивается и ответ. Конечно же за ста…

Стоп, а что она там про Галич‑то писала? Так‑так, а вот это любопытно. Мстислав задумался.

Он‑то поначалу собирался идти к Галичу со своей дружиной, да еще кое у кого из южнорусских князей силенок подзанять. Для того и ездил совсем недавно к своему тезке и двоюродному брату, киевскому князю Мстиславу Романовичу. Как‑никак тот обязан был ему. Не подсоби Удатный, нипочем Романович на Киевский стол не воссел бы. Не сдюжить было ему супротив Всеволода Чермного.

Ожидания Удатного киевский князь оправдал и дружину дать согласился, но так, вскользь, намеками, высказал и ответные пожелания, да не одно, а аж два. Дескать, идучи на Галич, князь в Новгороде Великом стол пуст оставляет. Вот бы, как по старине и положено, старшего сына киевского князя на него подсадить. Уж Мстислав‑то Удатный ведает, кому из бояр новгородских на Святослава Мстиславича намекнуть.

Ну что ж – невелика просьбишка. Отчего не уважить. Вдобавок оно и впрямь по самой что ни на есть старине получается. Своего‑то сына Василия к новгородцам все одно не подсадишь – опять захворал. Не дал господь ему здоровья. А коли так, пущай и в самом деле Святослав Мстиславич усаживается.

Зато с другим пожеланием намного хуже. Просил Старый, как его на Подоле киевском метко прозвали, чтобы Удатный и других его сыновей пристроил. Пусть не всех троих – хотя бы одного или двух. Ведь и Всеволод, и Ростислав только именуются младшими, а поглядеть – первому сорок лет через два года исполнится, а второму – через пять. То есть оба уже в годах немалых, а звание у каждого – княжич киевский, да и то пока сам Мстислав Романович в Киеве сидит. Едва помрет – и все. Пиши пропало. Придет Владимир Рюрикович из Смоленска, которому нет дела до сыновей двоюродного братца. У него, чай, свои детки имеются, и их тоже куда‑то пристраивать нужно – жизнь есть жизнь.

Да и самому Мстиславу, когда он Галич возьмет, верные сподручники ох как понадобятся. А они уже тут, и искать не надо. Один, к примеру, в Перемышле сядет, а другой, скажем, в Звенигороде. А там, глядишь, и для самого младшего, для Андрея, что‑нибудь сыщется. Городов‑то в галицкой земле довольно – и Ярославль, и Теребовль, и Коломыя, да мало ли. Было б желание, а куда посадить найдется. И им славно, и Мстиславу покойно – всех таки родичи сидят, сыновцы двухродные. Случись нужда, выручат, помогут.

Тут новгородский князь призадумался. Не столь уж велико будущее княжество, чтобы уделами всех наделять. Тут все как следует обмыслить надо. Да и с зятем своим меньшим, Даниилом Романовичем, тоже поделиться придется. И где же ему на всех городов напастись? Словом, уклонился он от ответа, напомнив, что негоже делить шкуру неубитого медведя. Заодно напомнил и про грамотку, кою владимирские князья на Липице перед битвой с ним составляли.

Мстислав Романович про грамотку не в первый раз слыхал, но все равно посмеялся, однако немного погодя лицом посмурнел, поняв, что не расположен его двухродный братец уделы в Галицком княжестве плодить. Тогда иначе вопрос поставил, пожестче. Мол, киевские дружины‑то все равно его сынам в сражения вести. Одно дело, если они за свое биться станут, и совсем иное – князю Удатному помогая. Ныне ведь так – без корысти и птичка не запоет, пока ей зернышек не насыплют.

Пришлось соглашаться. Мол, и впрямь прав киевский князь. Сам же в уме иную думку стал держать – как бы ему вовсе без киевлян обойтись. Но с другой стороны, к кому другому обратиться, и там разговор об оплате встанет. Разве что к смоленскому князю – у него хоть один сын, да и тот пока невелик летами. Но уговориться с ним не успел – не до того стало, единственный сын помер. Пока схоронил, пока то да се, а тут вот и грамотка пришла от доченьки‑разумницы.

Гм, а ежели ему и впрямь вместо киевских или смоленских дружин дикий народец взять с собой на Галич? Наверняка его тесть, хан Котян, не откажет родному зятю?[20]Померла, правда, дочка его, супруга Удатного, но дружба‑то осталась, никуда не делась. Эвон, зимой, когда Удатный заезжал к нему погостить, Котян сам помощь предлагал. Мстислав в ту пору отказался, держа в памяти киевского князя, но не беда. Переиначить‑то недолго, и тогда делиться ни с кем не придется.

«Ай да я, ай да молодец, – похвалил он сам себя за мудрую мысль. – А Ростиславе после отпишу», – решил он.

Дочь же ответа от отца и вовсе не ждала. Знала, что зело ленив батюшка на письменные дела. Да и не больно‑то ей нужен был ответ на тот вопрос, который она в грамотке задала. Тут совсем иное.

Просто поделился как‑то с нею муж Ярослав мыслью о том, что уж нынешней‑то осенью он Константина Рязанского точно побьет, а когда княгиня недоверчиво фыркнула, он ей и рассказал свой план, супротив которого нет у рязанцев спасения, ибо когда сразу в три руки бьют – как тут защититься? И какой бы рубеж ни сунулся закрыть Константин, на двух других у него вмиг все оголится.

Поначалу‑то она хотела усовестить Ярослава. Мол, негоже так‑то. Грех это – самому поганых нехристей на Русь звать, пусть и в помощь против другого князя. Всем известно, что там, где половцы прошлись, на следующий год земля хорошо родит – зола да трупы славно ее удобряют. Жаль, что некому ее, матушку, засевать, некому и урожай собирать. Пустынно там и страшно.

Но Ярослав о такой ерунде никогда не задумывался. Наорал лишь. Мол, ратные дела не бабьим умом решать, и нечего ей совать свой нос туда, где она вовсе ничего не смыслит. Он уж и замахнулся было, но не ударил, в последний момент одумался, вспомнив про тестя. Никак нельзя ему вступать в свару с новгородским князем. Потом когда‑нибудь можно Удатному все припомнить, а сейчас цель одна – рязанец проклятый.

Словом, дешево княгиня отделалась. Одни оскорбления ей достались, а они – дело привычное.

Когда же муж в бешенстве выбежал из ее светелки и Ростислава осталась одна, ей почему‑то сызнова зимняя встреча с этим рязанцем припомнилась. Особенно восторг, с которым он на нее смотрел, да еще неподдельное восхищение, ясно читаемое во взгляде, и еще что‑то эдакое, от чего у нее самой екнуло сердце и стало так томительно и приятно… Вообще‑то она старалась о Константине не думать и не вспоминать, но сердцу не прикажешь, и нет‑нет да и снились ей сладкие сны, один другого соблазнительнее, один другого несбыточнее. О таких и на исповеди не расскажешь – стыдобушка, потому Ростислава их молчком отмаливала.

Нет‑нет, если разбираться, то вроде бы все невинно. Поцелуев – и тех не было, не говоря уж о постельных утехах. Но рязанец с такой любовью на нее смотрел, так ласково улыбался, так нежно брал ее за руку, такие слова говорил… Вот Ярослав так на нее никогда не смотрел, даже в первые дни после свадьбы. У него и взгляд иной был – хозяйский. Словом, никакого сравнения. И мгновенно, как назло, в памяти всплывал голос Константина: «Но ты же не вещь».

Вот тогда‑то Ростислава и отписала своему отцу грамотку в Новгород. И вопрос умно задала, и про Галич исхитрилась намекнуть. А когда она выдавливала свою печать на синеватом воске, произнесла странное:

– Живи, купецкий сын, – и ласково улыбнулась.

А к чему слова эти княгинины были, гонцу, что рядом в ожидании стоял, и невдомек вовсе. Да и забыл он про них напрочь уже к вечеру другого дня. Послы же новгородские от князя Мстислава Удатного попали к хану Котяну хотя и с запозданием – люди от владимирских князей чуть раньше у него побывали, – однако своего добились. Твердое ханское слово дал Котян, поклявшись в том, что непременно подсобит он Мстиславу Мстиславичу. Чуть раньше, правда, такое же твердое слово услышали от него послы Ярослава, но в том Котян не видел ничего зазорного. Народ половецкий издавна известен тем, что он, от простого пастуха и до самого хана, подлинный хозяин своего слова. Захотел – дал, перехотел – назад забрал.

К тому же у Котяна еще до прибытия послов Мстислава возникли немалые опасения насчет Рязанского княжества. Уж больно осильнело оно за последний год. Опять же Ярославу укорот изрядный даден под Коломной. Эдак у самого Котяна, чего доброго, столько воев погибнет, что никакая добыча не нужна. Коль худо с воинами, и орда не орда, а так, одно название. Котян – старый волк, а старым в слабых ходить опасно – вмиг молодые в шею вгрызутся, прокусят загривок крепкими зубами. Он и сейчас‑то хоть и старейший хан, а выставить может немногим больше, чем тот же Юрий Кончакович. Да что там перед собой душой кривить – считай, поровну.

И вскоре все половецкие отряды, которые были подвластны Котяну, мало‑помалу двинулись на новые кочевья, поближе к быстрому Днестру.

Получалось, что набег на юг рязанских земель Юрию Кончаковичу предстояло совершить в одиночку. К нему тоже гонцы от Мстислава наведались. Однако, вызнав – в степи слух летит быстро, – что Котян собрал свои становища и подался на запад, Юрий Кончакович, поразмыслив, решил Ярославу не отказывать. Ни к чему двум волкам одновременно в одну овчарню лезть.

Ярослав его еще и тем привлек, что наобещал, будто самый первый удар нанесут владимирские князья, а черед Давида Муромского и половцев настанет тогда, когда Константин увязнет. Получалось, приходи, дорогой хан, и бери голыми руками хоть Пронск, хоть Ожск, хоть Ольгов, а то и саму Рязань. Везде раздолье для степняка, а в любом из городов ждет славная добыча.

Но едва его передовые отряды стали продвигаться поближе к пределам Рязанской Руси, как пожаловал к Юрию Кончаковичу дорогой гость – хан Данило Кобякович.

Радушно встретил его хозяин. Ссориться им и впрямь было нечего – все степные угодья давным‑давно поделили еще их деды и прадеды. Правда, время от времени более сильный утеснял соседа послабее, но тут какие могут быть обиды – сегодня ты у моего стремени бежишь, а завтра я у твоего коня поплетусь. Такова уж жизнь кочевая.

Но отцы их жили дружно. Подчас и воевали на одной стороне – к примеру, когда общими силами Южную Русь зорили. Больше всего доставалось новгород‑северским землям да еще князьям Переяславля‑Южного. Кончак, правда, более удачливым был, а Кобяку везение не всегда сопутствовало, особенно в лето шесть тысяч шестьсот девяносто второе[21], когда сидящему в ту пору в Киеве князю Святославу удалось собрать воедино все княжеские дружины и у реки Ерелы начисто разбить почти всю его орду. Одних пленных половцев насчитывалось до семи тысяч. Попал в плен и сам хан Кобяк, и два его старших сына. Один из них так и умер в полоне, другой же благополучно воротился домой вместе с отцом. У обоих на груди сверкали золотые кресты – надеялись глупые князья, что утихомирят они степных волков.

Хотя и впрямь именно с тех пор Кобяк перестал самовольно хаживать на Русь. Конечно, не в золотом кресте тут дело было и не в вере христианской. Да и принял ее Кобяк для того, чтобы из плена отпустили, и все. Просто он воспринял разгром своей орды как последний упреждающий звонок судьбы и больше искушать ее не отважился. Да и с силами собраться нужно. Половчанки – бабы плодовитые, но дите только вынашивать девять месяцев нужно, а уж ждать, когда чумазые карапузы воинами станут, надо лет пятнадцать, не меньше.

Зато когда сами князья приглашали, Кобяк не отказывался – очень уж выгодно. Тут тебе и гривенок серебряных отсыплют, и город взятый пограбить можно. Окончательно же Кобяк убедился в правильности избранной им тактики, когда он по приглашению Рюрика Ростиславовича в лето шесть тысяч семьсот одиннадцатое[22]вместе с черниговскими князьями ходил брать Киев. Сам Рюрик на серебро был небогат, потому заранее оговорил – все, что в городе, ваше. Мудрый Кобяк тут же особое условие поставил. Мол, в городе с жителей много не взять – уж больно часто князья его брали за последнее время, а вот в домах, где христианские волхвы своему богу кланяются, есть чем поживиться. Если ты, князь, мне и их отдашь, тогда я согласен, а коли нет – ищи кого другого. Помялся Рюрик, вздохнул, перекрестился и… отдал.

Ох и славная была добыча! С одного начисто разграбленного Софийского собора золотой и серебряной утвари столько взяли, что она еле‑еле поместилась на двух десятках лошадей. А ведь помимо того еще и Десятинная церковь была, и прочие. Ну и монастыри тоже. В них, конечно, укромных мест в достатке, есть где ценности спрятать, да так что несколько дней искать придется, но если главному волхву пятки поджарить – сам все отдаст. Опять же живой полон. После дележа Кобяку одних монахинь на продажу не меньше сотни досталось. Про люд простой и вовсе говорить нечего – не сосчитать.

То был последний поход хана Кобяка и первый – его сына Данилы Кобяковича. А дальше так и пошло. Спустя три года вместе с тем же Рюриком совсем юный Данило ходил Галич зорить, позже – уже с черниговским Всеволодом Чермным – Киев у Рюрика отбирал… Словом, скучать не приходилось, и без добычи молодой хан не оставался. Не раз он и рязанским князьям подсоблял, даже сестру свою выдал за Константина, князя ожского.

За пятнадцать лет таких походов Данило Кобякович научился виртуозно торговаться с русскими князьями, зная, когда надавить – заплатит и никуда не денется, когда ослабить нажим, но взамен потребовать город на разграбление. Но вот ныне весь этот опыт Даниле не годился, ибо тем, с чем он приехал к Юрию Кончаковичу, ему раньше никогда заниматься не доводилось. Предстояло не в набег на Русь идти, но другого хана от набега отговаривать. Да еще какого хана – на сегодняшний день орда Кончаковича, пожалуй, самая многочисленная во всей степи. С таким затевать свару – себе дороже, а значит, предстояло договориться миром, по‑соседски.

До этого они друг дружке не мешали – люди Кончаковича пасли свои многочисленные табуны в среднем течении Дона, у Кобяковича стойбища в Лукоморье[23]. Пастбища их граничили, но пока грызни за них тоже не случалось. Не настолько слаб был Данило Кобякович, не настолько силен Юрий Кончакович. Теперь иное. Ныне их интересы, пожалуй, впервые разошлись в разные стороны, потому как Юрий собрался по просьбе своего бывшего зятя зорить Константина Рязанского – союзника и побратима Данилы Кобяковича.

Пока продолжался веселый пир, гость с хозяином о делах не заикались. Не принято в степи торопиться. Понятно, что не просто так хан к хану в гости наведался, однако полагалось соблюсти все приличия. Серьезный разговор затеялся у них ближе к вечеру, да и то не вдруг. Поначалу так, шуточками перебрасывались. Известно, первому начинать невыгодно – ты свое все выложил, а что за пазухой у собеседника – неведомо. Но здесь верх взял Данило Кобякович. Хозяина подвело любопытство, желание поскорей узнать, с чем гость пожаловал. Да и не считал он нужным таить то, о чем через пару недель станет известно всей степи. Если же он сам сейчас гостю о том скажет – вроде как тайну доверит, стало быть, уважение выкажет.

– Ныне на Рязань иду, – важно молвил Юрий Кончакович. – Зять мой, князь Ярослав, подсобить просил.

– По родственному обычаю? – лениво поинтересовался Данило Кобякович.

– Как сказать. Дочь моя, которую я за него выдал, умерла давно. Однако мыслю, что подсобить надобно. К тому же час удобный. Князь Ярослав обещал все полки со своей земли на Константина двинуть. Не устоять рязанцу. И мне никто мешать не станет. – И Кончакович щедро предложил: – Может, и ты со мной, а? Добычи на всех хватит.

Данило от ответа не увиливал, отказав сразу и весьма решительно:

– У меня иные заботы. Да и глупо искать тень под усохшим деревом. Я не хочу дружить со слабым. – И Кобякович поспешил уточнить, чтобы хозяин шатра не воспринял обвинение в слабости на свой счет: – Разве ты забыл? Князь Константин уже бил Ярослава прошлой зимой. А дружина Константина ныне изрядно осильнела. Одних воев с севера к нему пришло не менее пяти сотен, а уж сколько ратников к нему перебежало от соседних князей, и вовсе не сосчитать. Думаю, побьет он Ярослава и ныне, а для меня выгоднее дружить с победителем.

– Много волос на голове, но все их можно сбрить. Велико стадо, но овцы, мала стая, но волки. Куда там его дружине тягаться с моими воинами, – пренебрежительно махнул рукой Юрий. – И не забудь еще одно, – доверительно склонился он к гостю и понизил голос. – Они все уйдут биться с Ярославом, ибо тот выступит раньше меня. В городах же Константин оставит самое большее по полсотни. Выходит, если он и разобьет Ярослава, я свое взять успею.

Хан представил себе беззащитные рязанские города, где его ждет богатая добыча, и от предвкушения славной поживы его узенькие глазки и вовсе превратились в щелочки. Но следующие слова гостя слегка отрезвили его.

– Думаю, лжет Ярослав, – спокойно заметил тот.

– Зачем так нехорошо говоришь о моем зяте? – с укоризной протянул Юрий Кончакович.

– О бывшем зяте, – уточнил Данило. – А говорю, потому как знаю. Ты вот ныне уже к землям Константина двинулся, а Ярослав еще во Владимире стольном сидит, о смерти брата горюет, – уверенно заявил он, выложив на стол свой первый увесистый козырь из тех, которыми снабдил его рязанский князь. – О том мне доподлинно ведомо. Вот я и приехал, чтобы упредить тебя как брата: не ходи на Рязань, худо тебе придется.

– А тебе откуда ведомо, где сейчас сидит Ярослав? – насторожился хозяин шатра.

– Были у меня гости от Константина. Совсем недавно уехали. Они и сказывали, – не стал скрывать источника Данило.

– Ну они и солгать могли, – задумчиво протянул Кончакович. – Или, может, рязанец боится меня и попросил тебя поговорить со мной, от набега удержать.

Предположение хана било в самое яблочко, но Данило Кобякович виду в том не подал и догадку Юрия решительно отмел:

– Они совсем об ином толковать приезжали. Князь Константин хочет ныне водный путь открыть, чтобы купцы все товары везли чрез его княжество. О том и уговаривались. Ему без меня никак нельзя. Я же как раз в низовьях Дона кочую. Ну а до того его воины торговые караваны беречь станут.

Перед тем как отправить своих послов в степь к бывшему шурину, Константин долго думал, что именно тот должен сказать, дабы Кончакович отказался от набега на его княжество. Да и самому Даниле тоже следовало что‑то посулить. Конечно, побратим – это свято, но его же люди могут не понять своего хана. Кроме того, без поддержки степняков при налаживании нового торгового пути не обойтись, а из всех половецких ханов, контролирующих низовья Дона, Кобякович на эту роль подходил идеально. Он и родич, пусть бывший, и побратим, и успел спасти его, Константина, вовремя придя под Рязань[24]. Опять же и орда его кочует именно в тех местах. Словом, годился Кобякович по всем статьям. Так что насчет караванов князь не солгал.

– И какая тебе в том выгода?

– Серебро за спокойный провоз каждый купец охотно выложит. Половина Константину, половина моя. Они и о тебе выспрашивали. Мол, не захотел бы доблестный хан Юрий Кончакович уговориться с князем, чтобы середку Дона под свою охрану взять. Дескать, людишки ему для иных дел надобны.

– И что ты ему ответил? – насторожился хозяин шатра.

– Что я мог ему ответить, не зная твоих мыслей? Сказал, что о том надо бы ему самому с тобой говорить.

– Я его послов у себя не видел, – проворчал Юрий Кончакович, – но даже если бы они и появились… Ты же ведаешь – у меня уговор с Ярославом. Да и куда выгоднее брать добычу, нежели плату. Оно и быстрее, и… больше.

– Я тоже подумал, что ты откажешься, – согласно кивнул Данило Кобякович.

Хозяин шатра покосился на гостя, который не смог до конца скрыть свое разочарование, услышав такой ответ, и, окончательно уверившись в правильности своего первоначального предположения, с понимающей ухмылкой ответил:

– Стало быть, ныне ты приехал заступиться за родича.

Данило отрицательно мотнул головой:

– Какой он мне родич? Разве что бывший. Убили мою сестру вои Ярослава. Константин в ту пору под Пронском был, который против него поднялся, да еще град новый ставил, вот и запоздал малость.

– А ты, значит, в оместники[25]решил податься?

– Я ее в другой род передал, и уже давно. Ты же наши законы знаешь – за жену муж мстить должен. Скрывать не стану, я сам предложил помочь, но Константин отказался. Передал, что он и один управится.

– Коли отказался, значит, свою силу чует. В себе уверен, – глубокомысленно заметил Юрий Кончакович.

– И я о том же. А Ярослав его боится, на своих людей надежи не имеет, вот и послал за тобой, чтоб было за чью спину спрятаться.

Насчет того, каким образом половчее вбить клин недоверия в отношения Юрия Кончаковича с Ярославом, Константину пришлось немало поломать голову. Правда, обещания владимирских князей выступить первыми рязанец предвидеть не мог, и Кобяковичу пришлось соображать самому.

– Я так мыслю, что он поступит наоборот, – продолжал Данило. – Сам посуди, зачем бы он стал приглашать тебя? Чтобы ты взял добычу? А ему какая с того выгода? Не‑эт, он дождется, когда полки Константина сойдутся в сече с твоими воинами, и только тогда ударит по рязанским градам. Получится, что добыча его, а пролить за нее кровь придется твоим людям. А теперь подумай – если тень кривая, то и палка прямой быть не может. Коли Ярослав обманывает тебя уже в речах, то зачем тебе такой союзник?

Лицо Данилы Кобяковича было непроницаемым, хотя на самом деле он с тревогой ждал реакции хозяина шатра – поверит или нет.

– А тебе‑то какая выгода в том, чтобы упредить меня? – подозрительно уставился на Данилу Юрий.

– В этом проклятом мире человек подобен хамкулу[26], – философски заметил гость. – Ветер гоняет его по степи, пока не загонит в яму. И кто, кроме друга, поможет оттуда выбраться, а еще лучше – ее избежать. Мы с тобой не просто соседи, но и родичи. В жилах твоих внуков есть кровь и нашего рода[27]. Сегодня я упредил тебя об опасности, а завтра ты поступишь так со мной.

– Ну а если Ярослав говорил мне правду? – усомнился Юрий.

– Значит, лгу я? – осведомился Данило.

– Почему лжешь, – дипломатично уклонился хозяин юрты, не желая оскорблять гостя. – Может, тебя самого обманул князь Константин.

– Ему в том выгоды нет, один убыток, – усмехнулся Данило. – Я ведь сказал – разговор у нас с его людьми был совсем о другом. Откуда он мог знать, что я поеду тебя упреждать? Опять же если бы он боялся Ярослава, то не стал бы отказываться от моей помощи. Словом, помысли сам о том, что я сказал.

– И все же не дело хана менять вечером то, что он надумал утром, – задумчиво проворчал Юрий. – Тетива натянута, стрела нацелена – зачем опускать лук? Да и нельзя перейти реку, не замочив ног.

– Не всякая стрела достигает цели, – возразил Данило Кобякович. – Ты правильно сказал о реке. Но у той, в которую собрался войти ты, слишком бурное течение. Не боишься, что оно унесет тебя и всех твоих людей?

– Хочешь добычи – готовься к тому, что прольется не одна вражеская кровь, но и кровь твоих воинов, – напомнил Юрий.

– Крови будет много, – согласился Данило. – А вот добыча… – Он загадочно улыбнулся. – Откуда ты возьмешь добычу?

– Пронск… – начал было перечислять Юрий, но был перебит:

– Ты чем слушаешь? Я же сказал, что, когда люди Ярослава убивали мою сестру, князь Константин был под Пронском – усмирял град. Значит, вся твоя добыча давным‑давно лежит в его сундуках. Может, и найдется немного на твою долю, но не думаю, что ты и твои воины останутся ею довольны.

– Тогда Рязань, – предположил Юрий.

– Рязань… – протянул Данило. – Там, конечно, добычи намного больше. Но я забыл тебе сказать, что вои Ярослава помимо убийства моей сестры вдобавок сожгли весь град. Неплохую добычу оставил тебе Ярослав – головешки и трупы. Или его слы тебе и об этом ничего не говорили?

Юрий в ответ недовольно крякнул, не сказав ни слова.

– Наверное, они не хотели тебя расстраивать дурными вестями. – И глаза Данилы насмешливо сузились. – Хорош друг, который говорит лишь что выгодно ему самому. А ведь он тебе еще и родич, – вскользь напомнил хан.

– Бывший родич, – угрюмо уточнил Кончакович.

Последний гонец от князя Ярослава, который всего три дня назад ускакал из его стана, и в самом деле ничего не рассказал. Он вообще был неразговорчив и послание своего князя передал изустно, благо оно было совсем коротким. Вся суть его сводилась к одному слову: «Пора».

– Я благодарен тебе за предупреждение, – вздохнул Юрий. – Этим русичам и впрямь верить нельзя. Они подобны зайцу – так путают свои следы, что не сразу разберешь, какой из них верный. Но я дал слово и пойду к Пронску, а там стану думать дальше.

– Будь осторожен, – посоветовал Данило. – Ныне дорога не открыта, как раньше. Рязанский князь поставил еще один город. Я бы на твоем месте не оставлял его у себя за спиной – кто знает, сколько воев Константин усадил за его стены. Насколько мне ведомо, он его еще не достроил, а платить мастеровому люду, да и воям с переселенцами надо изрядно. Думаю, казна там должна быть немалая. – И, увидев удивление на лице собеседника, недоуменно вскинул брови. – Неужто про новый град Ярослав тебе тоже ничего не поведал? Это странно. Мне кажется, он слишком о многом тебя не упреждал.

– Это очень странно, – буркнул раздраженно Юрий. – Я непременно посмотрю на новый град князя Константина. И ты прав – за спиной его оставлять негоже.

Однако после разговора с Даниилом под стены Ряжска Юрий Кончакович привел не всю орду, а треть. Ни к чему рисковать всеми воинами, когда вокруг столько непонятного. Да и провел он там всего пять дней. Трижды его воины ходили на штурм в первые сутки и трижды откатывались назад. Два приступа, и столь же безуспешных, произошли на второй день осады.

Стены города не казались неприступными твердынями – было заметно, что их даже не успели возвести на необходимую высоту, но смущало обилие воинов. Не меньше тысячи человек обороняли его.

Если бы Константин на самом деле уже сцепился в смертной схватке с Ярославом, то он никогда бы не оставил в маленькой крепости, да еще на другом конце княжества, такого большого количества своих людей. Значит, Ярослав действительно обманул его, а сам сидит и ждет, не рискуя нападать.

Окончательно добило хана донесение собственного сторожевого отряда о том, что вверх по реке Ранове, в которую впадает омывающая новую крепость река Хупта, идет огромный караван, не меньше двадцати ладей. В каждой из них от сорока до пятидесяти воев. Куда идет – тоже понятно. Тут и шаман не нужен. Без того ясно – к Ряжску, к которому они приплывут завтра. Если считать вместе с теми, кто уже сидел в крепости, получалось две тысячи.

«Если князь на третий день осады имеет возможность укрепить город такой силищей, то чего ждать дальше? – сам себе задал вопрос Кончакович и сам же на него ответил: – А дальше здесь появится вся княжеская дружина, которая, может быть, уже спешит посуху на выручку обороняющимся. Если не уйти отсюда завтра, то послезавтра тут можно остаться навсегда».

Он еще раз яростно прошипел что‑то нечленораздельное в адрес подлых русских князей и велел собирать походные кибитки. Надо было отступать, ибо умный тем и отличается от дурака, что умеет не настаивать на своих собственных ошибках, но вовремя их исправлять.

«И хорошо еще, если князь Константин не пойдет за мной в степь», – думал он уже в пути.

Но опасения были напрасны. Рязанскому князю не с кем было идти в степь за Юрием Кончаковичем. Из той тысячи воинов, которые обороняли Ряжск, две трети были обычными чучелами, которых выставили на стенах, и особенно часто на тех местах, где штурма не предвиделось.

Да и в ладьях, что двигались к городу, три четверти воев были точно такими же чучелами. На самом деле в каждой из них сидело от силы по десятку норвежцев, ибо больше людей Константин не имел и взять ему их было негде.

Выслушав от своих гонцов, встреченных у Прони, радостное известие, что Юрий Кончакович ушел обратно в степи, князь понял, что хитроумный план, который они с воеводой Вячеславом составили совместными усилиями, сработал на все сто процентов. Впрочем, о ста говорить было рано. Неизвестно еще, что творилось там, в приграничном с Муромом граде Ижеславце, где сидело всего триста ратников. А ведь им надлежало сдержать натиск не только рати Давида Муромского, но и воинов, приведенных в подмогу Давиду мордовским князьком Пурешем – верным союзником владимирских князей.

* * *

И бысть воев в Ряжске мало числом, но хоробрых и верных князю свому. Затвориша они врата града и роту даша на мече – главы свои сложити, но Ряжск отстояти.

Из Владимиро‑Пименовской летописи 1256 г.

Издание Российской академии наук. Рязань, 1760 г.

* * *

Город Ряжск стоит, пожалуй, особняком во всем списке городов Руси. Он не столь древен, как Ростов или Муром, не столь велик, как Киев, Новгород, Владимир или хотя бы Рязань тех времен. Величие же его заключается в первую очередь в ратной славе. Мало с каким городом связано такое обилие героических страниц древнерусских летописей. Даже откровенно враждебно настроенные по отношению к князю Константину источники умолкают, едва речь заходит об этом уникальном городе.

Достаточно сказать, что первой осаде со стороны могучей орды половецкого хана Юрия Кончаковича Ряжск подвергся спустя всего пару месяцев после окончания постройки. Подвергся и мужественно выдержал ее.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 164. Рязань, 1830 г.