Четвертая София, или Княжеское поручение

Одни люди думают больше о путях веры,

Другие сомневаются в истинном пути.

Боюсь, что однажды раздастся возглас:

«О неведающие! Путь не тот и не этот».

Омар Хайям

– Не помешал? – раздалось с порога.

В дверном проеме показался священник.

– Ну что ты, отче, – улыбнулся Константин и кивнул на окно. – Погляди, как красиво.

Отец Николай неспешно подошел, пару минут молча постоял, вздохнул и охотно согласился:

– И впрямь благолепие. Правда, и грустно немного – уходит, покидает нас солнышко, хоть и ненадолго.

– А тут все зависит от настроения, – поправил Константин. – Если самому грустно, то думаешь о прощании, а если на душе светло, то на ум приходит напоминание о надежде, о том, что вслед за расставанием обязательно придет встреча, и придет так же неизбежно, как завтрашнее утро.

– Завтрашнее, – машинально повторил священник. – А мне как раз послезавтра поутру и расставаться с вами. Ох и неблизкий путь ожидает. Ладно бы Киев, а то ведь потом еще и в Никею плыть…

– Всего полгода, от силы год, – попытался успокоить Константин.

– Целый год, – поморщился отец Николай. – Я тут потолковать с тобой хотел, чтоб на последний день не откладывать, а то за этими хлопотами…

– Потолковать – это хорошо, – согласно кивнул Константин. – Правда, я рассчитывал на завтра, но можно и сегодня. Ну‑ка, давай пройдемся вниз, а то тут стекла еще не вставили, сквозняк, да и с Оки несет, а сырость для твоих рук нежелательна. Лучше мы в трапезной поговорим. Есть у меня к тебе небольшая просьба, точнее, поручение.

– И у меня просьба, – оживился отец Николай.

– Насчет гривен? – уточнил князь, заходя в трапезную и указывая священнику на лавку.

– Их ты мне выделил в избытке, – замахал руками отец Николай. – Я и не ожидал, что у тебя их так много. Опять же и рыбий зуб, и мягкая рухлядь, и воск, и бобровая струя… Мне корабленники сказывали, товару еще на столь же гривен, если его по уму продать. Потому и подумалось, если ты так щедро мне серебра и всего прочего отмерил, то, может, и на храм новый что‑нибудь изыщешь, а?

– О господи. Опять ты за свое, отче, – устало вздохнул Константин. – Тебе я отвалил так много лишь из‑за книг, которые попросил купить. Знаешь, сколько они ныне стоят? О‑го‑го. Опять же дорога дальняя, возможны всякие непредвиденные расходы, вот и отмерил их с избытком, как ты говоришь. На самом же деле туго у меня с ними. Ты даже не представляешь, как туго. Иной раз в казне не сотни, десяти гривен не насчитаешь. Вроде и доходы стали намного больше, но и расходы тоже возросли. Да что я тебе говорю, когда ты сам все прекрасно знаешь. Одни стены у Рязани сколько денег съедят, а они для города нужнее.

– Стены – дело необходимое, кто бы спорил, – примирительно согласился отец Николай. – Но равнять их с храмом нельзя. Разные это вещи. Стены для обороны нужны, для сохранения имущества и жизни людской, то есть, по сути, они, если образно говорить, для тела. Но надобно ведь еще и о вечном заботу проявить, о том, что в будущее простерто будет. Храмы и дух народа твоего в трудный час поддержат, а в иные особо тяжкие минуты и ввысь его поднимут.

– Ну хорошо, – сдался Константин. – Вот закончу со стенами, первым делом за храм примусь. Устраивает? – улыбнулся он, ожидая услышать подтверждение, и… разочаровался.

– И сызнова ты неправ, – возразил отец Николай. – Такие вещи крестьянину простому дозволительно на потом оставлять. Мол, ныне важнее засеять, затем сена накосить, после урожай собрать, ну а уж ближе к зиме можно и в храм сходить, богу[3]помолиться.

– А разве он неправ? Если он в горячую пору вместо пахоты молиться начнет, то к весне вместе с семьей зубы на полку положит.

– Вот же какой ты упрямец, – досадливо всплеснул руками священник. – Ну как тебе объяснить, что нельзя такие вещи друг дружке противопоставлять. Душа и тело у каждого человека едины суть, и надлежит заботиться о них обоих, пусть и не всегда в равной степени. Да и я тебя не прошу десяток монастырей отгрохать или сделать еще что‑то, столь же неподъемное для казны твоей. Нет же. Всего‑навсего один‑единственный храм в стольной Рязани воздвигнуть умоляю.

– В сотню гривен уложусь? – деловито осведомился князь.

– На часовню ежели – вполне хватит, – обиженно поджал губы отец Николай. – Я же с тобой речь о храме веду – большом, красивом, могучем. Тут скупиться нельзя. Более скажу, хотя ты, может быть, сразу мне и не поверишь. Если ты его заложишь, то он тебе и в мирских делах немалую пользу окажет. Не знаю, поверишь ли, но, узрев, что их князь не об одной токмо суедневной пользе помыслы имеет, но и о благе духовном радеет, в самые тяжкие дни к высокому свои думы устремляет, народ совсем иначе на тебя глядеть станет.

– Да люди вроде бы и так ко мне хорошо относятся. Или ты что‑то другое замечал? – насторожился Константин.

– Да, относятся к тебе хорошо, – подтвердил священник. – Но скорее так, как в большой семье к самому старшему. С уважением, с любовью, но как к земному. Такого тоже тяжело достичь. Иному за всю жизнь не удается, а ты всего за полтора года добился. Молодец. Но и останавливаться на таком негоже. Во всяком случае, тебе‑то уж точно никак нельзя.

– Я что же, особенный какой? – не понял Константин.

– Сам знаешь, – коротко ответил отец Николай. – И отличие твое даже не в том, что ты сюда из другого времени прибыл. В помыслах у тебя, если с другими князьями сравнивать, разница существенная. Уж больно цели твои велики. Шутка ли – всю Русь воедино собрать. А потому, как ратные победы доказывают силу и мощь твоих дружин, тако же и твой храм будущий высоту твоих помыслов всему народу выкажет. И не только выкажет, но и весь люд простой вдохновит следом за тобой к этому высокому устремиться.

– Ты хочешь, чтобы я был без штанов, но в шляпе, – с легкой раздражительностью констатировал князь. – А не выйдет так, что… – начал было он, но священник бесцеремонно перебил:

– Знаю, что скажешь, но паки и паки[4]повторюсь – коли мало денег, можно и не спешить строить. Никто же не требует, чтобы ты, плюнув на все, его в один год воздвиг. Ныне у тебя, как у смерда в деревне, – страда самая. Тут и впрямь основную дань пока что телесному отдавать надобно. Да и было бы гривен в достатке – все одно, в таком деле торопиться не след. Эвон, Успенский собор в Москве четыре года возводили, а над Благовещенским с Архангельским – по пяти лет трудились. Ты же хоть десять лет возводи – слова не скажу и тормошить не стану. Но я сейчас речь о самом начале веду, о том, чтоб ты это дело хотя бы затеял, а уж там… – И он махнул рукой. – Да пусть ты его не пять – пятнадцать, двадцать лет строить будешь, но начни, размахнись душой. О том и молить тебя пришел перед отъездом, чтоб душа у меня была спокойна в странствиях дальних. Кстати, если ты думаешь, что лишь я один о том пекусь, то тебе и Вячеслав Михалыч то же самое сказать может.

Константин знал, что это правда. Один из разговоров на эту тему состоялся как раз при воеводе и Миньке. Как ни странно, но голоса «за» и «против» разделились тогда в соотношении не три к одному, как предполагал князь, а поровну.

– Вообще‑то наглядную агитацию в армии никто не отменял, – задумчиво произнес Вячеслав, встав на защиту священника.

– Так то же в армии, – буркнул Константин.

– А в народе она что, не нужна, по‑твоему? – усмехнулся воевода. – Порою еще сильнее требуется. Решать, конечно, тебе, Костя, но я бы подумал еще раз. Может, и наковыряешь где‑нибудь деньжонок.

Ныне ссылка на слова воеводы вкупе с желанием, чтобы отец Николай отправился в путь со спокойной душой, окончательно добили Константина, и он выкинул белый флаг:

– Ну хорошо. Быть по‑твоему, отче. Этой осенью не обещаю, а вот весной одновременно со стенами обязуюсь начать рыть котлован и под фундамент будущего храма. Но с самим строительством годик‑другой все равно погодим.

Священник издал недовольный вздох, собираясь заново приступить к уговорам, но Константин опередил его.

– Не о том ты подумал, отче, – мягко упрекнул он собеседника. – Не собираюсь я тянуть время. Тут иное. Ты же сам сказал, что будущий храм должен смотреться краше всех прочих, которые уже воздвигнуты в соседних княжествах, а это зависит не от размеров. Вон какие в двадцатом веке небоскребы – ну и что? Ими же никто не восхищается. Если только высотой, да и то поначалу, а через день привыкли, и все. Словом, надо мастеров первоклассных отыскать и, как мне кажется, попробовать сыграть на смешении стилей. Главными, конечно, наши строители будут, но им в помощь непременно нужно дать двух‑трех булгар, да еще из Германии или из Италии кого‑нибудь пригласить. Получится, что мы в будущий храм помимо православной еще и мусульманскую красоту вбухаем вместе с католической. Ну и ты тоже, будучи в Константинополе, погляди – авось кого и сыщешь. Заодно и Святой Софией полюбуешься, на размеры поглядишь, какие‑нибудь особенности подметишь и себе на карандаш.

– Италия, Германия, булгары, Константинополь… Какая‑то разношерстная компания соберется. И что у нас тогда за храм получится? – встревожился отец Николай.

– Боишься, что они к заячьим ушам лисий хвост и медвежью морду присобачат? – улыбнулся князь. – Зря. Главными на стройке будут наши мастера, а от остальных – я ведь сказал уже – возьмем самое лучшее, и такое, чтобы оно вписывалось в общую картину, а не маячило в ней, как бельмо в глазу.

– А с канонами церковного строительства эти новшества не войдут в противоречие? – озаботился священник.

– А мы, чтобы такого и впрямь не получилось, над всеми мастерами отдельное начальство поставим. Ему и доверим принимать окончательные решения – как, да что, да где, да какое новшество допустить.

– А если само начальство, оно… – начал было священник, продолжая терзаться сомнениями.

– Не оно, а ты, отче, – перебил его князь. – Ты же будешь главою епархии, тебе и карты в руки, точнее сказать, строительство.

– Да я в нем не больно‑то силен, – замялся отец Николай.

– Потому я тебя и назначу не строить, а руководить. Разница существенная.

– Ну хорошо, – неуверенно согласился священник. – А посвятить храм кому мыслишь? – деловито осведомился он, пояснив: – Оно ведь сразу знать надобно, чтоб народу объявить прилюдно. Меня же весной еще не будет, вот и вопрошаю ныне.

– Это тоже тебе решать. Если бы не ты, то строительство я еще долго не начал бы. Но я так думаю, – Константин лукаво улыбнулся, – что честнее всего будет его посвятить твоему небесному покровителю, то есть Николаю‑угоднику, который и на Руси весьма популярен. Как тебе?

– Святой сей и впрямь почитаем, – задумчиво отозвался отец Николай. – Однако если уж величие помыслов своих выказывать… Ты как о святой Софии мыслишь?

– Так есть же такие храмы, – искренне удивился Константин. – Ты не забыл, что уже в наше время их аж три штуки на Руси имеется: один в Киеве, другой – в Новгороде, а третий в Полоцке. У нас не первый, а четвертый по счету выйдет.

– Это все так, – кивнул священник. – И правда четвертый. А ты его так выстрой, чтоб народ глянул, ахнул и сказал: «По времени он четвертый, но по красоте и величию – первее первых будет».

– Эва куда ты замахнулся, – крякнул Константин и весело засмеялся, шутливо грозя собеседнику пальцем. – Думаешь, не вижу, куда ты гнешь, отче? Если я святой Софии храм посвящу, то мне уж волей‑неволей, а сэкономить никак не удастся. Придется во всю ширь размахиваться, чтоб и размеры были – о‑го‑го, и все остальное им под стать. А уж коль держать в памяти ту Софию, которая в Константинополе, то…

– Да уж, – согласился отец Николай. – Тогда ни сотней гривен, ни тысячей не откупишься. Да и одним десятком тысяч, пожалуй, тоже. Оно и хорошо. Тогда он у тебя на часовенку убогую, кою ты хотел по первости поставить, точно походить не станет. Стало быть, можешь мне спасибо сказать.

– А спасибо за что? – удивился Константин.

– От позора уберег, – пояснил священник. – Часовенки‑то ныне на Руси бояре строят да купцы побогаче. А я указал, какое строительство князю к лицу – храм величавый. Это если простой правитель и без помыслов величественных. Такому же, как ты, надлежит неслыханную красоту воздвигать, иначе и затеваться смысла нет.

– Ну и хитер ты, отче, – восхитился Константин.

– Прост я, – возразил священник. – Сам видишь, за пазухой ничего не таю. И не столь я тебя убедил, сколь ты сам уразумел мою правоту.

– А факты подобрать с доводами, слова нужные отыскать? Это же уметь надо, – не согласился князь.

– И тут вся хитрость лишь в том, что слова эти от сердца должны идти. Ежели изрекающий сам в них верит, то и слушающий рано или поздно ими проникнется, – спокойно пояснил отец Николай. – Опять же и того не забывай, что у меня за плечами опыт проповедей. Если их все сосчитать – непременно за тысячу перевалит, а то и не за одну. А что такое проповедь? Речь, предназначенная для того, чтобы убедить слушателей в истинности чего‑либо, да не одного человека, а десятки, если не сотни. Труд не из легких, ты уж поверь. Ныне же гораздо проще – и убеждать всего одного понадобилось, и сам он умом не обделен. – И священник вопрошающе уставился на князя.

– Знаю, чего ждешь, – хмыкнул Константин. – Слово тебе даю: скупиться не стану. Вплоть до того, что, если казна пустая будет, в долги к купчишкам влезу, но отгрохаю все в лучшем виде и именно так, как ты скажешь. Жалко, конечно, гривенок, что уж тут говорить, да и к церкви я равнодушен. По‑моему, человеку для общения с богом посредники не нужны. Но тут дело скорее не церковное, а политическое, значит, и впрямь глупо над серебром трястись. Ну, доволен? – спросил он с улыбкой.

– Вполне, – сдержанно склонил голову отец Николай, стараясь не выказывать откровенной радости, что сумел он наконец‑то дожать, додавить неуступчивого упрямца. – Разве что про посредников ты не совсем верно сказал. Когда человек умен или вовсе мудр – одно. Тут, может, наша помощь ему и не нужна. Да ведь мы же и не навязываемся. А крестьянину простому, ремесленнику, купцу, да и многим князьям сподручнее все‑таки в церкви молитву вознести.

– Насчет того, что не навязываемся, – вопрос спорный, – начал было Константин, но передумал. – Ладно. Это дискуссия долгая, а у меня самого к тебе дельце имеется. Долг‑то платежом красен, отец Николай. Я тебе слово свое дал, что храм начну строить и мелочиться не стану, теперь пришла пора и меня выслушать. Знаешь ли ты, что не только на поставление в сан в путь‑дорожку собрался, но одновременно еще и посольство мое возглавишь?

– То есть как? – опешил священник и энергично запротестовал: – Э нет. Так мы не договаривались. Или ты киевского митрополита имеешь в виду?

– Да нет, бери выше. Ты, отче, мой чрезвычайный и полномочный посол к патриарху Константинопольскому, а также к императору Феодору Ласкарису. К нему даже в первую очередь. Пусть он сам своего патриарха убалтывает, так‑то оно понадежнее будет.

– Да ты в своем уме, Костя?!

– Не помешал? – осторожно спросил появившийся в дверях Вячеслав.

– Заходи, Слава. Ты как раз вовремя. А то тут отец Николай вздумал отказываться от посольства.

– Правильно делает, что отказывается, – неожиданно для Константина поддержал священника воевода, подходя к столу и с тоской оглядывая его скудное убранство. – Кто же под квас с хлебом человека уговаривает? Между прочим, посол – это новая должность, и ее непременно надо обмыть. Ты, отче, держись до конца и не соглашайся, пока наш князь не проставится.

Константин хмыкнул и неспешно направился к высокому шкафу.

– И при чем тут твоя документация? – осведомился Вячеслав.

– У меня тут помимо ящичков с бумагами еще и полочки имеются, – пояснил князь, так же неторопливо выбирая что‑то.

К столу он вернулся со здоровой бутылью, наполненной под горлышко.

– Совсем другое дело, – оживленно потер руки Вячеслав, усаживаясь и по‑хозяйски пододвигая к себе блюдо с румяными яблоками. – Сейчас остограммимся, и ты, отец Николай, дашь свое добро. Но не продешеви. Если медовуха придется не по душе, требуй налить из другой бутыли. Хотя, честно говоря, я бы на твоем месте согласился без раздумий. Это же загранкомандировка сроком на год, не меньше, да еще с прекрасными суточными и обслуживающим персоналом.

– Вот сам и езжай, – огрызнулся священник. – Лик у тебя благообразен, нахальства хоть отбавляй. Тебя‑то точно и император примет, и патриарх. А не примут, так ты сам к ним пролезешь. Да и чин у тебя подходящий – верховный воевода всего княжеского войска. А я‑то кто такой, чтобы сам император беседовать со мной согласился? Какой‑то русский священнослужитель, приехавший на поставление в сан простого епископа. Да меня до него и не допустят. Знаешь, княже, какой у императоров сложный церемониал?

– Знаю. Но он был, когда они в самом Константинополе сидели и свысока на всех поглядывали. А едва они в Никею переехали, спеси у них поубавилось, и слушать он тебя обязательно станет, а едва ты заикнешься, что разговор касается возврата ему Константинополя…

– Возврата?! Константинополя?!

– Или Царьграда, как его сейчас на Руси называют, – невозмутимо уточнил Константин. – А ты чего так удивился‑то, отче? Не в следующем году, разумеется, а через два‑три, не раньше. Нашему Славе тоже надо время, чтобы как следует к его взятию подготовиться.

– Да‑а, Константинополь – дело не шуточное, – протянул воевода. – Его без пары стаканов… – И, не договорив, сноровисто разлил содержимое бутыли. Подняв кубок, он торжественно произнес: – Ну, за взятие.

Священник мрачно посмотрел на воеводу, прикоснулся губами к самому краешку своего кубка и с тяжким вздохом отодвинул его в сторону. Ну как им объяснить, что политика – такое тонкое, а главное, грязное дело, что он всегда, сколько себя помнит, шарахался от нее, как… Нет, «как черт от ладана» вроде неправильно – священнослужитель все‑таки. Словом, чурался и избегал всячески. Ну не его это дело. Если бы только что, буквально пару‑тройку минут назад, князь не согласился начать строительство храма, пообещав отдать на него все свои деньги и даже занять, коли не хватит имеющихся, ему было бы легче. Тогда бы он попросту решительно отказался, и все. Да и сам Константин о чем думает? Неужто не понимает, что по причине своей неопытности и простоты отец Николай загубит все дело на корню?

– А почему я? – как‑то по‑детски наивно спросил он.

– А кто, отче, если не ты? – невнятно промычал Вячеслав.

Говорить нормально он не мог, мешала закуска во рту. Константин спокойно разъяснил:

– Говорю же, что тебе придется обращаться не только к императору, но и к патриарху, который сидит в Никее. А кому сподручнее это сделать, как не тебе, православному священнослужителю? Да ты не тушуйся, – ободрил он приунывшего священника. – Хитрить, ловчить и жульничать тебя никто не заставляет. Действуй по‑простому, в лоб. Мы им Царьград, а они нам греческий огонь и… митру патриарха.

– Зачем? – опешил отец Николай.

– Э‑э, дорогой! Скоро к нам из степей горячие гости приедут, горячий прием им нужно организовать, чтоб надолго запомнили, – зачастил Вячеслав. – Мед пить будем, шашлык кушать будем. А как шашлык без огня пожарить? Никак.

– И свой тут не годится – импортный нужен, – подхватил Константин. – А что касается митры патриарха, так тут вообще все ясно. Хочу, чтобы церковь на Руси была полностью независима от ромеев[5]. И наденут они эту шапку на того, кого мы им сами укажем, ибо нам грек без надобности. Своего, русского поставим.

– И никакой дипломатии, – усмехнулся Вячеслав. – А если начнут юлить и выкручиваться, скажешь, что торг здесь неуместен. Либо да, либо нет – все остальное от лукавого. Я правильно процитировал? – осведомился он.

– Правильно, – уныло вздохнул отец Николай, пытаясь заставить себя примириться с мыслью о том, что вести посольство придется и никуда ему от него не деться.

– Вот и славно, что ты все понял, – обрадовался Константин. – А для надежности, чтоб ваше с Феодором свидание железно состоялось и чтобы он к тебе прислушался, действуй через его зятя.

– А не через сына? – уточнил священник.

– Нет, через зятя. Сыновей у него нет – одни дочки. Муж старшей из них – Иоанн Дука Ватацис. Кстати, именно он через пару лет[6]и станет императором после смерти Феодора.

– И как ты все это помнишь? – изумился в очередной раз Вячеслав. – И даты, и имена, и фамилии, и даже характеры. Вот я бы нипочем.

– Ты же всех своих солдат в батальоне помнил? – усмехнулся Константин.

– Ну еще бы. Вот, помнится, был у меня такой славный парнишка. Русский, из Пензы. Серегой звали. А фамилия чудная – Идт. Так я его Итд прозвал. А еще…

– Вот и я тоже своих королей, императоров и князей помню, – перебил его князь. – Они для меня те же солдаты. Солдаты истории. Так же воюют, убивают, побеждают или проигрывают. Всего понемногу.

– Сравнил, – протянул воевода. – У меня живые люди были, а у тебя…

– Понимаешь, Слава, во все времена историю делают личности. Именно от них не меньше чем на две трети зависит, куда и как повернется судьба того или иного государства. А иной раз, как, например, в случае с Литвой, и чуть ли не на девяносто процентов[7]. Так как же мне не знать движителей истории. Да и не все я помню, – сознался он, простодушно улыбаясь. – Например, имени дочки этого Ласкариса, которая замужем за будущим императором, я тебе, хоть убей, не скажу. Так что на твердую пятерку мои знания по истории никак не тянут.

– А может, потом как‑нибудь? Ну после Калки, – предложил отец Николай.

– А гостей чем мне встречать? – напомнил Вячеслав. – Как я тогда шашлык‑машлык из степняков буду готовить? На чем мне их жарить прикажешь, отче? – И он с укоризной уставился на священника.

– Да ты не переживай, – успокоил отца Николая Константин. – Насколько я помню по разным хроникам, Иоанн правил очень долго, больше тридцати лет, и все время спал и видел себя в Константинополе. Такая вот идея фикс у него была. Так что за наше предложение он руками и ногами ухватится. Да ему и делать‑то ничего не надо. Сказать «да», подождать нашего гонца из уже захваченного Царьграда и въехать в город, склонив голову перед очередным русским щитом, который Вячеслав лично присобачит к их воротам. Для памяти.

– Обязательно, – заверил воевода. – Сотню гвоздей не пожалею для такого дела. Чтоб если оторвать попытаются, так он вместе с воротами отвалился. – И он восхитился: – Вот здорово получится – на одних воротах щит князя Олега, а на других мой, личный. Эх, жаль, что в мире пока еще сварка неизвестна. Я б его вообще намертво приварил.

– Известна, только не у нас, а в Волжской Булгарии. Но я специально для тебя найду умельца.

– Ты, Костя, заканчивай шутить, а лучше скажи, что будешь делать, если они обманут? Пообещают, а потом слова своего не сдержат, – сердито спросил священник, хмуро глядя на князя.

Было с чего сердиться. Ну прямо как дети, честное слово. Тут о таких важных вещах речь идет, а Вячеславу хоть бы хны. Что Царьград взять, что к теще на блины съездить – все едино. Да и второй недалеко от него ушел, даром что князь.

– Не обманут, – усмехнулся Константин. – Первым туда должен въехать император в сопровождении двух патриархов – Константинопольского и всея Руси, а у последнего в кармане должна лежать инструкция по изготовлению греческого огня. При невыполнении одного из этих условий передача города в руки Иоанна не состоится – Царьград и нам самим сгодится.

– Ты так говоришь, словно на все сто процентов уверен, что мы непременно возьмем город, – упрекнул князя отец Николай.

Вячеслав от такого сомнения в его способностях возмущенно крякнул.

– Вот, отче, даже вино из‑за тебя разлил. Как ты меня унизил, как унизил, – запричитал он. – А я‑то тебя всегда считал своим лучшим другом.

– Я в Славе и его людях уверен даже не на сто, а на сто один процент, – твердо отверг все сомнения отца Николая Константин.

– Я бы прослезился, но носовой платок позабыл, – притворно всхлипнул воевода, однако было заметно, что он и в самом деле польщен, едва сдерживая довольную ухмылку.

– Разумеется, возьмет он его не сразу, а после соответствующей подготовки, – пояснил Константин.

– Само собой. Все‑таки городишко чуток побольше, чем Переяславль Рязанский, будет. Для этого с тобой, отче, и поедут в свите двое моих хлопцев, которых я худо‑бедно, но научил и чертить, и рисовать. Пока ты будешь наслаждаться красотами Константинополя, они полюбуются его укреплениями и прочим.

– Шпионы, – с осуждением и легкой долей отвращения произнес отец Николай.

– Разведчики, – поправил Вячеслав. – Они же наши, поэтому храбрые и отважные русские разведчики. А вот, к примеру, если мы с князем каких‑нибудь монгольских соглядатаев на Руси вычислим, то повесим их именно как грязных и мерзких американ… ой, то есть монгольских шпионов. Но ты не волнуйся. Неужели ты думаешь, что мы поставим твою священную посольскую миссию под риск провала? Они сами по себе бродить станут, – успокоил он священника. – И если парни попадутся, все равно будут молчать. Во всяком случае, до вашего отплытия они продержатся.

– Но это же огромный город с десятками тысяч воинов. Ну ладно, воевода. – Отец Николай небрежно махнул рукой в сторону Вячеслава. – Он о его размерах не имеет ни малейшего представления, но ты‑то, княже, понимаешь, сколько людей поляжет при его штурме?!

– Он что, намного больше Грозного? – как‑то недобро прищурился воевода, и в глазах его зажглись злые огоньки.

– Не в том дело.

– А у них что, есть лимонки, «калашниковы», фугасы и прочее? – не унимался Вячеслав, а огоньки продолжали постепенно разгораться.

– Я не хотел тебя обидеть, Вячеслав Михалыч, – примирительно обратился к нему отец Николай. – Мне просто людей жалко, которых ты потеряешь. Наши же, русичи.

– Потери, конечно, будут, – уже более спокойным тоном произнес воевода. – Но намного меньше, чем ты думаешь, отче.

– Да пускай даже всего несколько тысяч, и то скверно.

– Эк ты куда загнул, – крякнул Вячеслав. – Сотня, от силы две – не больше. Это потолок, да и то лишь в случае, если в дело вмешаются какие‑нибудь роковые случайности, а так я рассчитываю на несколько десятков. И я не самоуверен, – заверил он, заметив скептическое выражение на лице священника. – За свои слова головой отвечаю.

– А чтоб тебе охотнее поверилось в обещания нашего славного Славы и ты не думал, что идут они от его самоуверенности, вот тебе подлинный исторический факт: когда крестоносцы штурмовали Константинополь, то у них погиб всего один рыцарь, – добавил Константин. – Тебе это ни о чем не говорит? А ведь у них не было ни одного спецназовца, обученного работать в темноте, соблюдая скрытность и неожиданность. Пойми, отче, что жители твоего Царьграда не просто откажутся помогать крестоносцам. После всего того, что латиняне сотворили с самим городом, а заодно и с православными святынями, граждане Константинополя, включая самого распоследнего нищего и бродягу, будут целиком на нашей стороне, потому что те для них – дикие завоеватели, а мы соответственно – герои‑освободители.

– Не думаю, что их помощь окажется сколько‑нибудь существенной, – усомнился священник.

– Я тоже на нее не очень‑то полагаюсь, – равнодушно согласился воевода, разливая медовуху по чаркам. – Да мне лишь бы они под ногами не путались, и на том спасибо. Хотя для отвлечения внимания обороняющихся они вполне сгодятся.

– Плюс к этому еще и царящий там бардак, – продолжил Константин.

– Бардак – это хорошо, – оживился Вячеслав. – Это нам здорово поможет. И чтоб у руля какая‑нибудь дубина стояла, вроде Паши Мерседеса. С этим у них как?

– В следующем году изберут некоего оксерского графа Роберта де Куртнэ, одного из прямых потомков короля Франции Людовика VI Толстого. Насчет его умственных способностей что‑либо сказать затрудняюсь – не помню, да оно, собственно говоря, и не столь важно, поскольку власть у него, как я уже говорил, чисто номинальная, и вдобавок полное отсутствие авторитета среди рыцарства.

– Так уж и полное? – усомнился Вячеслав.

– В качестве доказательства приведу только один пример из совсем недалекого будущего. Этот император влюбится в девушку, которая к тому времени уже будет помолвлена с одним из французских или немецких рыцарей. Роберт уговорит мамашу девушки, чтобы она отказала рыцарю‑жениху. Та – все‑таки сам император просит руки – даст свое согласие. Тогда отвергнутый ухажер соберет свою родню с дружками, вломится ночью во дворец, отрежет несчастной девушке нос и губы, а ее мамашу вообще выкинет в Босфор. Вот такие изысканные нравы и куртуазная вежливость там сейчас царят.

– А император? – спросил отец Николай. – Точно так же с этим рыцарем поступит или…

– Никак он с ним не поступит, – презрительно скривил губы Константин. – Он так и не сможет добиться от своих баронов суда над этим рыцарем. Представляете?

– Блеск! – восхитился Вячеслав и одобрительно кивнул. – Я в восторге. Годится нам этот фраерок. Так, в целом все понятно, а теперь, – и он сладко потянулся, – учитывая, что время позднее, а я притомился за день, пока своих орлов гонял, пойду‑ка на боковую. Тем более что уже все выпито. Одно поясни мне напоследок, княже. А почему сами никейские императоры не попытаются взять Константинополь?

– А войско? С таким количеством воинов, как у них, город приступом не взять. Латиняне хоть и грызутся, как собаки, но пока еще достаточно сильны, чтобы отбиться. А твоего спецназа для удачного штурма у Ласкариса нет.

– Вот еще – штурмовать! – фыркнул воевода. – Ничего подобного! Просто одной тихой безлунной ночью мои ребята спокойно вскарабкаются на стены, вырежут часовых, дойдут до ворот, откроют их, ну а дальше – дело техники, – уверенно заявил он.

На том разговор и закончился.

Позже Константин не раз вспоминал тот вечер. Подчас ему казалось, что он чего‑то недоговорил, а может, и наоборот – сказал, а точнее, возложил на плечи отца Николая лишку. Дипломатия и впрямь слишком серьезная штука, чтобы с нею мог справиться любой человек, и тут одних благих намерений недостаточно. Но всякий раз он досадливо отмахивался, уверяя себя, что в любом случае – согласятся императоры на его предложение или откажутся – лично отцу Николаю ничто не грозит и нечего зря тревожиться.

А потом ему стало не до того – появились дела куда важнее.