КОММЕНТАРИИ 22 page

– Тогда зачем ты мне это сказал?

– Я... я хотел посмотреть, какое впечатление это произведет на такого человека, как ты, – сказал, откашлявшись, Даниель. – И потом, теперь есть кто‑то, кто знает, возможно, мне... мне удастся поверить в это самому.

Он позеленел и говорил с усилием, но продолжал улыбаться. Матье не мог вынести этой улыбки и отвернулся.

Даниель усмехнулся.

– Это тебя удивляет? Это нарушает твои представления о гомосексуалистах? Матье живо поднял голову.

– Не пыжься. Ты жалок. Не стоит пыжиться передо мной. Возможно, ты сам себе отвратителен, но не более, чем я себе, мы друг друга стоим. Впрочем, – подумав, сказал он, – именно поэтому ты мне и исповедуешься. Это должно быть менее тяжко – исповедоваться перед подонком; а облегчение от исповеди все равно есть.

– Ax ты, маленький лукавец! – развязно – Матье прежде такого не слышал – сказал Даниель.

Они замолчали. Даниель смотрел прямо перед собой, неподвижно и тупо, как это делают старики. Матье пронзило острое раскаяние.

– Но если ты такой, то зачем ты женишься на Марсель? – спросил Матье.

– Это тут ни при чем.

– Я... я не могу тебе позволить жениться на ней. Даниель выпрямился, и его зеленовато‑сизое лицо пошло багровыми пятнами.

– Вот как? Не можешь?– высокомерно спросил он. – А как ты мне помешаешь?

Матье, не ответив, встал. Телефон был на письменном столе. Матье набрал номер Марсель. Даниель с иронией смотрел на него. Наступило долгое молчание.

Матье вздрогнул.

– Алло! Это Матье. Я... послушай, мы были идиотами. Я хочу... алло! Марсель? Ты меня слушаешь? Марсель! – в ярости крикнул он. – Алло!

Ответа по‑прежнему не было. Он потерял голову и крикнул в трубку:

– Марсель, я хочу на тебе жениться!

Наступило короткое молчание, потом что‑то вроде лая на другом конце провода и короткие гудки. Какое‑то время Матье сжимал трубку, затем тихо положил ее на стол. Даниель, не говоря ни слова, смотрел на него, но выглядел он отнюдь не торжествующе. Матье сделал глоток рома и сел в кресло.

– Ладно!

Даниель улыбнулся.

– Успокойся, – утешающе сказал он, – гомосексуалисты обычно становятся прекрасными мужьями, это общеизвестно.

– Даниель! Если ты женишься на ней ради красивого жеста, ты испортишь ей жизнь.

– Не тебе бы говорить, – оборвал его Даниель. – Знаешь, я женюсь на ней вовсе не ради красивого жеста. Прежде всего она хочет ребенка.

– А... А она знает?

– Нет!

– Так почему ты женишься на ней?

– Потому что мы с ней друзья. Голос его звучал неубедительно. Они налили себе еще, и Матье упрямо произнес:

– Не хочу, чтобы она была несчастной.

– Клянусь, я сделаю все для ее счастья.

– Она думает, что ты ее любишь?

– Вряд ли. Она предложила жить у нее, но мне это не подходит. Я поселю ее у себя. Вероятно, чувство мало‑помалу возникнет – так мы думаем.

Он добавил с вымученной иронией:

– Я ведь собираюсь скрупулезно выполнять супружеские обязанности.

– Но как же... – Матье сильно покраснел. – Разве ты любишь и женщин тоже?

Даниель как‑то странно фыркнул:

– Не особенно.

– Понятно.

Матье опустил голову, и слезы стыда навернулись ему на глаза. Он проговорил:

– Я сам себе стал противен еще больше с тех пор, как узнал, что ты женишься на ней. Даниель выпил.

– А, – сказал он рассеянно и бесстрастно, – я думаю, ты должен чувствовать себя довольно мерзко.

Матье не ответил. Он сидел, опустив глаза: «Он гомосексуалист, а она выйдет за него замуж».

Он расставил руки и поскреб каблуком паркет: он ощутил себя загнанным в угол. Внезапно он почувствовал неловкость, он подумал: «Даниель на меня смотрит» – и поспешно поднял голову. Даниель действительно смотрел на него, да с такой ненавистью, что у Матье сжалось сердце.

– Почему ты на меня так смотришь? – спросил он.

– Ты знаешь!–сказал Даниель.–Ты тоже знаешь!

– Ты бы, наверное, не остановился перед тем, чтобы пустить мне пулю в лоб?

Даниель не ответил. Вдруг Матье обожгла невыносимая мысль.

– Даниель, ты ведь женишься на ней, чтобы наказать себя?

– Ну и что? – равнодушно пробормотал Даниель. – Это касается меня одного.

Матье схватился за голову.

– Боже мой! – воскликнул он.

Даниель быстро добавил:

– Это не имеет никакого значения. Во всяком случае, для нее.

– Ты ее ненавидишь?

– Нет.

Матье грустно подумал: «Это меня он ненавидит».

Даниель снова заулыбался.

– Допьем бутылку? – предложил он.

– Допьем, – согласился Матье. Они выпили, и Матье почувствовал, что хочет курить. Он взял в кармане сигарету и закурил.

– Послушай, – сказал он, – меня не касается, кто ты. Даже теперь, когда ты мне об этом сказал. И все‑таки кое‑что я хотел бы у тебя спросить: почему тебе стыдно?

Даниель отрывисто засмеялся:

– Я ждал этого вопроса, мой дорогой. Мне стыдно быть гомосексуалистом именно потому, что я гомосексуалист. Я знаю, что ты мне скажешь: «Я бы на твоем месте не стыдился, я бы добивался своего места под солнцем, эта склонность не хуже любой другой» и т. д. Только это меня не трогает. Я знаю, что ты мне все это скажешь именно потому, что ты сам не такой. Все гомосексуалисты стыдятся, это в их природе.

– Но разве не лучше было бы... принять себя таким, как есть? – робко спросил Матье.

Даниель, казалось, разозлился.

– Ты мне об этом скажешь в тот день, когда согласишься остаться негодяем, – жестко отрубил он. – Нет. Гомосексуалисты, которые хвалятся этим, которые афишируют это или просто с этим смирились... мертвецы: они убили себя из‑за того, что стыдились. Я такой смерти не хочу.

Но он, казалось, успокоился и без ненависти посмотрел на Матье.

– Я всего лишь слишком себя принял, – мягко продолжал он, – я себя очень хорошо знаю.

Разговор был исчерпан. Матье закурил другую сигарету. На дне его бокала осталось немного рома, и он его допил. Даниель внушал ему ужас. Он подумал: «Через два, через четыре года... стану ли я таким?» Ему вдруг захотелось поговорить с Марсель: только ей одной он мог рассказать о своей жизни, своих страхах, своих надеждах. Но он вспомнил, что больше никогда ее не увидит, и его неутоленное, неназванное желание медленно превратилось в отчаяние. Он был одинок.

Даниель, казалось, размышлял: его взгляд остановился, губы время от времени приоткрывались. Он коротко вздохнул, и что‑то дрогнуло в его лице. Он провел рукой по лбу: вид у него был удивленный.

– Сегодня я все‑таки попался, – сказал он вполголоса.

У него мелькнула странная улыбка, почти детская, которая выглядела неуместной на оливковом лице, где плохо выбритая щетина отсвечивала синевой. «Это правда, – подумал Матье, – на сей раз он на пределе». Ему вдруг пришла мысль, стиснувшая его сердце: «Он свободен». И ужас, который внушал ему Даниель, вдруг смешался с завистью.

– Ты должен быть в странном состоянии, – сказал он.

– Да, я в странном состоянии, – согласился Даниель.

Все еще добродушно улыбаясь, он сказал: – Дай мне сигарету.

– Ты разве куришь? – спросил Матье.

– Нет, только одну. И только сегодня. Матье быстро произнес:

– Я хотел бы быть на твоем месте.

– На моем месте? – без особого удивления переспросил Даниель.

– Да.

Даниель пожал плечами.

– В этой истории по всем позициям выиграл ты.

Матье горько усмехнулся. Даниель пояснил:

– Ты же свободен.

– Нет, – покачав головой, сказал Матье. – Бросить женщину еще не значит обрести свободу. Даниель с любопытством поглядел на него.

Однако сегодня утром ты, кажется, считал именно так.

– Не знаю. Это неясно. Все неясно. Истина в том, что я бросил Марсель н и р а д и ч е г о.

Он задержал взгляд на оконных шторах, колыхавшихся от ночного ветра. Он устал.

– Ни ради чего, – повторил он. – Во всей этой истории я играл роль только отказа и отрицания: в моей жизни больше нет Марсель, но есть остальное.

– Что же?

Матье неопределенно махнул рукой в сторону письменного стола.

– Ну, все это, все остальное.

Он был околдован Даниелем. Он подумал: «Значит, это и есть свобода?» Даниель д е й с т в о в а л, он уже не может вернуться назад: ему должно казаться странным чувствовать за собой беспричинный поступок, которого он и сам уже почти не понимает и который перевернет его жизнь. А я все делаю ни ради чего; можно подумать, что у меня украдут результата! моих действий; все происходит так, словно я всегда могу начать сначала. Не знаю, что бы я отдал, лишь бы совершить непоправимый поступок».

Он сказал вслух:

– Позавчера вечером я видел человека, который хотел вступить в испанское ополчение.

– Ну и что?

– Он струсил: теперь ему крышка.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Не знаю. Просто так.

– Ты хотел уехать в Испанию?

– Да. Но недостаточно сильно. Они замолчали. Через некоторое время Даниель бросил сигарету и сказал:

– Я хотел бы постареть на полгода.

– Я – нет, – сказал Матье. – Через полгода я буду таким же, как сейчас.

– С теми же угрызениями совести, – добавил Даниель. Он встал.

– Предлагаю опрокинуть стаканчик в «Клариссе».

– Нет, – отказался Матье. – Сегодня вечером я не хочу напиваться. Я не знаю, что сделаю, если напьюсь.

– Да ничего особенного, – заметил Даниель. – Так ты не идешь?

– Нет. Не хочешь еще немного посидеть? – спросил Матье.

– Мне надо выпить, – сказал Даниель. – Прощай.

– Прощай. Мы... мы скоро увидимся? – спросил Матье. Даниель смутился.

– Думаю, это будет непросто. Марсель мне сказала, что не хочет ничего менять в моей жизни, но скорее всего ей будет неприятно, если мы будем встречаться.

– Пусть так, – сухо сказал Матье. Даниель, не отвечая, улыбнулся ему, и Матье резко заключил:

– Ты меня ненавидишь.

Даниель подошел к нему и поспешно неловко и стыдливо положил руку ему на плечо.

– Нет, во всяком случае, не сейчас.

– Но завтра...

Даниель, не отвечая, наклонил голову.

– Пока, – сказал Матье.

– Пока.

Даниель ушел. Матье приблизился к окну и раздвинул шторы. За окном была нежная ночь, нежная и голубая; ветер прогнал облака, над крышами мерцали звезды. Матье облокотился на перила балкона и сладко зевнул. На улице, под ним, спокойным шагом шел человек; он остановился на перекрестке улиц Югенс и Фруадво [9], поднял голову и посмотрел на небо: это был Даниель. Какая‑то мелодия порывами доносилась с проспекта дю Мэн, белый отсвет автомобильных фар скользнул в небе, задержался над трубой и исчез за крышами. Это было небо деревенского праздника, усеянное блестящими звездами, пахнущее каникулами и сельскими танцами. Матье видел, как скрылся Даниель, и подумал: «Я остался один». Один, но не свободнее, чем прежде. Вчера он сказал себе: «Если бы только Марсель не существовала». Но это была ложь. «Никто не стеснял моей свободы, ее выпила моя жизнь». Матье закрыл окно и вернулся в комнату. Здесь еще витал запах Ивиш. Он вдохнул его, и перед ним снова про несся этот сумасшедший день. Он подумал: «Много шума из ничего». Из ничего: эта жизнь была ему дана ни для чего, да и сам он был ничем, и тем не менее он не изменится, он уже сложился окончательно. Матье разулся и застыл, сидя на ручке кресла с туфлей в руке; горло его еще согревала сладкая теплота рома. Матье зевнул: он закончил день, он покончил со своей молодостью. Испытанная мораль уже скромно предлагала ему свои услуги: искушенное эпикурейство, смешливую снисходительность, покорность судьбе, отрешенность, строгость, стоицизм – все, что позволяет, подобно лакомке, минута за минутой дегустировать свою неудавшуюся жизнь. Матье снял пиджак и стал развязывать галстук. Зевая, он про себя повторял: «Значит, это правда, значит, это все‑таки правда: я вступил в возраст зрелости».

КОММЕНТАРИИ

«Дороги свободы» посвящены Ванде Козакевич, которая познакомилась с Сартром в 1937 году и оставалась до самой его смерти близким другом. Она была актрисой, играла женские роли в пьесах Сартра. Согласно переписке Сартра, он рассказывал В.Козакевич о работе над «Возрастом зрелости» и учел некоторые ее замечания. Отдельные черты В.Козакевич воплощены в образе Ивиш.