Часть первая 3 page. Хранитель вновь набросил на клетку покрывало

Хранитель вновь набросил на клетку покрывало.

– Да, – вздохнул Шенги, – такая добыча не по мне. Очень, очень завидно, да ничего не поделаешь. Что редко встречается, это полбеды... но ведь ее, негодяйку, только одним способом изловить можно – подманить на голос! Точь‑в‑точь повторять ее рулады! Ну, это мне никак...

– Это редкое животное, – сухо сказал Хранитель, – в начале зимы продал мне Урихо.

Растроганное выражение сразу исчезло с лица Охотника.

– Да, это достижение, – неохотно признал он. – Но все равно я не могу уважать этого... этого... даже если вижу такую добычу!

– Почему? Ведь он, как и ты, учился у самого Лауруша!

– Да, учитель у нас один, – мрачно кивнул Шенги. – Старик до сих пор переживает из‑за той мерзкой истории. Урихо прошел весь срок ученичества. Перед Обрядом Посвящения нужно показать, чему ты научился: сходить в Подгорный Мир с другим новичком и выполнить простенькое задание. В тот раз ушли за Врата двое, а вернулся один. Урихо чуть ли не балладу спел о своих героических, но бесполезных попытках спасти напарника. Ему бы поверили, но второму парнишке чудом удалось выжить и добраться до Врат... бедняга остался калекой. Он рассказал, как Урихо бросил его на верную смерть – то ли из трусости, то ли из жадности: юношам попалась россыпь Черных Градин, а это и впрямь ценная находка.

– Говорят, – с тягостным чувством сказал Хранитель, – что теперь Урихо в Подгорный Мир ходит без напарников.

– Да? Вот идиот! И до сих пор жив? Очень, очень непонятно!

– Послушай, Охотник, я сам не хочу иметь дела с пролазами. Прошу, помоги мне, останься! Жалованье положу, как двоим платил. Дом купить захочешь – найдем хороший и устроим, чтоб недорого. Ученика взять пожелаешь – ну и прекрасно! Что еще? Моря с кораблями тебе не хватает? О Безликие, да я готов у тебя под окнами залив выкопать! Лопатой! И водой заполнить!

Шенги фыркнул, представив себе это зрелище, и сказал, готовый уже сдаться:

– Я не смогу в одиночку перебить всех тварей в округе. Понадобится хотя бы небольшой отряд.

– Возьмешь лучших наемников. Сам выберешь.

Шенги опустил глаза и нахмурился, только сейчас заметив на мраморной столешнице безобразные бороздки от когтей.

– Да простит мой господин... я изуродовал красивую и наверняка дорогую вещь! Конечно, я готов возместить...

– Ни в коем случае! До сих пор столик был лишь обработанным куском мрамора, а с сегодняшнего дня стал реликвией. Внуки будут хвастаться друзьям: «За этим столом наш дед трапезничал с Совиной Лапой! Видите, вот и следы от когтей!» А друзья будут отвечать: «Вранье! Это вилкой нацарапано!..» Впрочем, поговорим о твоем жалованье. Ты увидишь, что я могу быть весьма сговорчивым и щедрым.

– А ты, почтеннейший Хранитель, увидишь, что я могу быть весьма прижимистым и алчным... Хорошо, давай все обсудим.

Костер почти догорел, пламя лениво плясало над углями. Деревья, сомкнувшиеся вокруг полянки, шумели пышными кронами, словно осуждая беспечность спящего у костра человека. День клонился к вечеру, солнце пружинисто покачивалось на верхних ветвях, а странный человек лежал, как в собственной постели.

Не болен ли он? Вполне возможно. Иначе зачем бы в такую жару кутаться в лохматый плащ из медвежьей шкуры, а на голову напяливать плотную шапку? Видны были только часть шеи, ухо и высокая скула. Этот клочок загорелой кожи среди бурого меха казался трогательно уязвимым и придавал человеку беззащитный вид.

Из листвы к костру протянулась ниточка цепкого взгляда. Кто‑то невидимый оценил добычу и остался доволен: хорошее мясо, спокойное, и много.

По кряжистому стволу граба потекло вниз странное мерцание. Казалось, нагретый летний воздух колышется среди листвы. Иногда на странную рябь падал луч солнца и отражался пронзительной вспышкой.

Нечто странное, чуждое этому миру зависло на толстой ветви над головой добычи, прислушиваясь и принюхиваясь. Мясо не убегало и не пыталось обороняться.

Сверкающий шар развернулся в длинную гибкую тварь размером с крупного кота. По‑куньи приподнявшись на задних лапках, тварь огляделась. На гладкой коже искаженно, переливчато отражалось все вокруг: отсветы догорающего костра, листва, темная кора.

Успокоившись, зверь легко спрыгнул на косматый плащ (став бурым от отразившегося на коже медвежьего меха) и метнулся к открытой шее человека.

Но атакующее движение было оборвано у самой цели: возникшая из складок плаща черная лапа перехватила зверя и стиснула так, что когтистые пальцы утонули в податливой зеркальной коже.

Не обращая внимания на трепыхающегося, пронзительно верещащего пленника, человек встал из‑под плаща, тряхнул головой, сбрасывая шапку, и левой рукой положил на угли заранее приготовленный пучок темной, резко пахнущей травы. Тут же к небу потянулась черная струя дыма.

На берегу лесной речушки Киджар Деревянный Нож, десятник издагмирских наемников, свистом поднял на ноги маленький отряд, загоравший в густой траве.

– По коням, лодыри! Совиная Лапа знак дает!

* * *

Костер уже не дымил, а весело пылал, похрустывая сухими сучьями. Наемники столпились вокруг Шенги, продолжавшего стискивать в когтях зверька с небывалой – зеркальной! – кожей.

– Тут жало, – объяснял охотник. – В верхней челюсти. Укусит – паралич. Зверь капризный, падаль жрать не станет, ему подавай живую дичь. Потому и называется зеркальный живоед. Парализует добычу, отъест кусок, рану залижет (у него слюна такая – кровь останавливает), выспится, проголодается, еще кусок отгрызет.

– У живого?! – охнул один из наемников.

– Ну и что? Ты вчера варил раков, тоже их в котел живыми бросал. Глянь лучше, красивый какой, переливается! Здесь его выдают вспышки солнечных лучей, а в Подгорном Мире солнце тусклое, неяркое, там он просто невидимка. Думаю, Хранитель пошлет его в Аргосмир. Король собрал неплохой зверинец.

– Да он сдох у тебя, этот живоглот! – хмыкнул десятник.

– Не живоглот, а живоед. И не сдох, а притворяется. Кто‑нибудь, дайте вон тот кожаный мешок!

Ловко водворив пленника в мешок и заверив наемников, что зверюга не сумеет его прогрызть («Кожа‑то не бычья, парни, а драконья!»), Шенги уселся у огня. Наемники, возбужденно переговариваясь, прилаживали над костром олений бок.

– Повезло тебе, Охотник! – остановился рядом Киджар. – С добычей вернешься! Хранитель за всякую диковинную живность платит не скупясь.

– Повезло? Да я его два дня как выследил! И приманить было несложно, только запарился под этим мехом. Но ведь мы не за такой дичью в поход отправились!

– Чем ты недоволен? – удивился десятник, усаживаясь рядом. – Дорога спокойна, караваны идут, никто купцов не трогает. Мои парни поначалу собственную тень за Тварей принимали, а теперь, глянь‑ка, хохочут, купаются. Прогулочка по лесу! За что нам только деньги причитаются?

Шенги веткой поправил угли костра. Десятник ему определенно нравился: славный, веселый парень, – а дисциплину в десятке держит правильную, вояки ему поперек тявкнуть не смеют. К тому же Киджар сам вызвался идти с Охотником, а схватка в ночном лесу с Подгорными Тварями – не ловля воришек на городском рынке! Нельзя же было заранее угадать, что поход окажется таким спокойным.

– А как же та брошенная стоянка? – спросил Шенги. – Кострища, шалаши...

– Ты ж не хуже моего читаешь следы! – фыркнул десятник. – Там ночевало морд пять, не больше. А то и четверо. На них, что ли, грешишь? Брось! Я поспрошал мужиков в той, помнишь, деревеньке, в Ольшанке. Да, шастают по лесу несколько беглых рабов с дубинами, у одного даже меч есть. Жутко опасные злодеи: то у бабки корзинку грибов отнимут, то с шестов одежду, вывешенную для просушки, утянут... Думаешь, это они грабили торговцев, при которых была неплохая охрана?

– Не думаю, – помедлив, отозвался Шенги. – Но потолковать с ними хочется.

Киджар пренебрежительно повел широким плечом, прикусил белыми зубами стебелек медуницы.

– Они могут что‑то знать, – сосредоточенно продолжил Совиная Лапа. – Все‑таки не верю, что с нападениями на купцов все было так просто.

Десятник выплюнул стебелек и повернул к собеседнику широкое загорелое лицо. Ясные, светло‑карие с рыжинкой глаза были веселы и слегка насмешливы. Одна бровь изгибалась чуть круче другой, от чего лицо десятника всегда имело такое выражение, будто он собирается лукаво подмигнуть.

– Не веришь, да? Ты у нас ни во что не веришь! Наш сотник слыхал от Хранителя: мол, Шенги и в призрака из Грайанской башни не верит!

– Сотник ошибся. Я сказал: не поверю, пока не увижу.

– Вот вернемся в город – сходи в развалины, если не боишься. Место жутковатое, как раз в таких привидениям и водиться.

– Что там было раньше?

– Замок властителя – еще в Огненные Времена, когда город был большой деревней. Король за что‑то казнил властителя и взял земли под свою руку. Деревня разрослась, превратилась в городок, подступила к замку. А в Железные Времена нагрянула грайанская армия.

– Да, знаю, в тридцать девятом...

– Во‑во... Захватили городок, замок велели горожанам снести – не хотели оставлять его в тылу. Пощадили только главную башню, чтоб было откуда врага высматривать. Оставили десяток солдат, а сами вперед пошли, но дальше Непролазной топи не дошагали.

– Мой учитель считал, что историю надо знать человеку любого ремесла. Так что можешь не рассказывать, как Артан Золотой Щит врагов в трясину опрокинул.

Киджар сдвинул брови, ловя нить повествования.

– Как докатилась до городка весть о разгроме грайанской армии, издагмирцы пришли в такой боевой восторг, что толпой ринулись бить оставленный у них десяток наемников. Бедняги пытались отсидеться в башне, но куда там! Издагмирцы, они неустрашимые, когда их двадцать на одного.

– А ты не здешний?

– Я‑то? Нет, служу здесь года три, а сам из Силурана... Ну, потом, как водится, сложили чужеземцам костер. Да вот беда – одного тела недосчитались. Десятника этого самого... никто уж не помнит, как его звали. Решили, что сбежал в суматохе... ну и ладно, его счастье!

– А он погиб и тело осталось без костра?

– Во‑во! Большой грех на издагмирцах! Не смогла душа воина попасть в Бездну, очиститься, воплотиться в новорожденного. И остался призрак десятника в башне, жалуется на горькую участь, проклинает издагмирцев, призывает страшные напасти на Озерное королевство. Тогдашний Хранитель чего только ни пробовал: и со жрецами, и с чародеями советовался, и рабов посылал в развалинах шарить – может, кости сыщутся, сложили бы костер... Да все без толку! Так башня пустая и стоит. И рядом два дома заколоченных, никто там жить не хочет.

– Ничего, к осени каменщики подлатают башню, поставят ограду. Рядом уцелели пристройки, их тоже приведут в порядок. И расчистят колодец.

– Да ты что?! Эти проклятые руины кому‑то понадобились?!

– Ага. Мне. Я там жить буду.

Десятник попытался что‑то сказать, но из горла вырвалось лишь шипение. Совиная Лапа невозмутимо продолжил:

– Хранитель рассказал о башне, я из любопытства пошел глянуть и влюбился. О таком доме я с детства мечтал. Маленькая крепость! И колодец во дворе! Тагиарри башню продал очень, очень дешево.

– Дешево, да? – обрел голос Киджар. – Да я бы и с приплатой... А про призрак грайанца ты не забыл? Он как раз этой зимой одному Охотнику шею свернул.

– Сколько лет он в башне обитает – двести с лишним, да? А сколько человек убил?

– Вообще‑то первый случай, – озадаченно кивнул наемник.

– Ну, вот... Посмотрим, побеседуем с ним... Как оленина‑то пахнет!

Десятник был так потрясен, что не сразу понял, о какой оленине зашла речь.

– А, да! Пахнет славно. Давай‑ка по кусочку. Внутри сырая, а снаружи хороша.

Охотник глядел, как Киджар ловко орудует ножом с костяной ручкой, на которой выжжен странный зверь – мощный, толстоногий, с рогом на морде. Он хотел спросить наемника, что за тварь такая, но Киджар уже протягивал ему аппетитный, истекающий горячим соком ломоть мяса. Коротко вздохнув от удовольствия, Шенги взял мясо... и уронил его в золу, вскочил, бросил когтистую пятерню на эфес меча. Тут же оказались на ногах и встревоженный Киджар, и весь его десяток.

Потому что в чаще раздался хриплый рев, который ледяным ознобом отозвался в человеческих душах. Были в этом реве и гнев, и угроза, и злобная радость существа, сознающего свою мощь.

Люди оцепенели, но их заставил прийти в себя спокойный, твердый голос:

– Хворосту в костер! Факелы есть?.. Я спрашиваю: есть факелы?

– Есть, – очнулся десятник. – Три факела.

– Держите наготове, чтоб сразу зажечь. Арбалеты взведите. Если притащится: бейте стрелами по глазам и в пасть. А я пошел...

– Куда? – не понял Киджар.

– Поищу этого горластого парнишку.

И Совиная Лапа, подхватив арбалет, исчез в обступившем поляну враждебном мраке. Его провожали взглядами потрясенные наемники.

Отойдя от стоянки, Охотник переложил арбалет в правую руку, а левой вытащил из‑за ворота рубашки стальную цепочку с бархатным мешочком на ней. Нетерпеливо сдернул бархатный чехол, под которым оказалась треугольная серебряная пластинка. Снова заправил цепочку за ворот, холодное серебро прильнуло к коже...

Шенги помедлил, привыкая к изменившемуся миру. Лес словно превратился в карту, на которую нанесены каждый ручеек, каждый овраг. Где ближайшие Врата? На северо‑западе... очень, очень далеко! Охотник сосредоточился, прижал ладонь к груди, вдавливая талисман в кожу, и сумел уловить за Вратами мерный шум волн. Море! Не могла оттуда явиться Клыкастая Жаба!

Так, ладно, а где она сейчас?

Прикрыв глаза, Охотник представил себе поднявшуюся на задние лапы жабу размером с корову. Плоская голова с круглыми глазищами и мощными клыками... длинные передние лапы, сложенные перед грудью... выпуклые мышцы под бледно‑коричневой кожей... тяжелый чешуйчатый хвост...

Ну, нет поблизости такого существа! Нет, и все!

Не может быть, чтоб подвел талисман, до сих пор служивший безотказно! Правда, Шенги старался применять его пореже – с колдовскими штуками нужна осторожность.

Для проверки Шенги пожелал узнать, где находятся оставленные им наемники. Карта услужливо подсказала, где в лесу горит костер. Наемники были там... кроме одного! Он шел следом за Совиной Лапой!..

И тут же за спиной Охотника треснул сук. Шенги обернулся, прислонился к черному стволу и выжидающе застыл.

На прогалину, в полосу лунного света, вышел Киджар с мечом наизготовку. Напряженно огляделся.

– Эй, – негромко окликнул его Охотник, – тебе что, у костра жарко стало?

– Ты здесь? – обрадовался наемник. – Ну, хвала Безликим! Я почти сразу за тобой пошел. Как же тебе одному против такого зверя!

– Смело! – оценил Охотник. – А сейчас вернемся к костру. Нет здесь Клыкастой Жабы.

– То есть как это? Мы же слышали...

– Верно, слышали. Но сейчас твари поблизости нет. Просто поверь на слово, у Охотников свои секреты. Объяснение вижу только одно: зверь ушел во Врата – и они тут же за ним закрылись.

– А такое бывает?

– Многоликая его знает... Я слыхал, что бывает, но это говорили пролазы, им веры нет.

Десятник немного расслабился, но еще с опаской поглядывал во мглу.

– Говоришь, нет зверюги?

– Ручаюсь... Хвала богам, лето кончается, а ни одного нападения на караваны. Нам очень, очень везло.

– А вот это Хранителю знать не обязательно! Пусть думает, что наша отвага купцов берегла.

– Шутки шутками, а ты, десятник, молодчина. Как ты за мной следом... во тьму, от костра! Не трус! Может, даже наберешься смелости и зайдешь ко мне в гости, а? В Грайанскую башню?

– А что, – хохотнул Киджар, – может, и зайду проведать!

Да куда же смотрели Безымянные? Человеку скоро сорок, а он впервые проводит ночь под крышей своего дома. Собственного. Настоящего. Никому другому не принадлежащего.

Тихо. Одиноко. Хорошо. В каком‑нибудь Грайане или тому подобном Силуране набежала бы толпа с подарками и поздравлениями, притащили бы музыкантов, а хозяин вынужден был бы следить, чтоб всем хватило еды и вина и чтоб перепившиеся гости не поубивали друг друга. Это вместо того, чтобы вслушиваться в священную тишину своего нового крова, ощущая себя единым целым с домом, где отныне будет протекать жизнь.

Нет, в Озерном королевстве понимают, что такое новоселье! Тревожить хозяина в такие мгновения – все равно что беспокоить молодоженов в брачную ночь. На днях зайдет Киджар, один или со своими парнями. Возможно, дом почтит визитом и Хранитель. Будут поздравления, будут подарки. Но эта ночь, первая, принадлежит хозяину. И его семье, если она есть.

Ну, это не для Совиной Лапы. Не тянет как‑то к семейной жизни. Особенно с тех пор, как исчезла Ульнита...

Куда же она пропала, светлокосая красавица силуранка? Не могла же и впрямь бросить его, когда он валялся с приступом лихорадки, подхваченной на иномирных болотах! Бросить напарника, беспомощного, умирающего, в незнакомой деревне на попечении каких‑то подозрительных людей... ну нет! Только не Ульнита!

Когда он пришел в себя, с ужасом выслушал рассказ хихикающих и подмигивающих хозяев о том, что его красотка подружка смылась не попрощавшись. Схватился за талисман, но драгоценная пластинка не могла показать весь мир, а поблизости Ульниты не было...

С тех пор были другие напарники, некоторые очень хорошие. Были и женщины, но ни одна не наводила на мысли о доме и семье. Да оно и к лучшему!

Ладно, Совиная Лапа, незачем грустить. Скоро и в твоем доме зазвенит детский смех. Не зря с вечера над воротами приколочено решето – знак, что мастер намерен взять ученика. Причем решето перевернутое – ученика возьмут без платы.

Еще бы! Мало кто из родителей захочет купить своему ребенку такое опасное будущее! Тут надо рассчитывать на сироту, шустрого и смелого бродяжку, каким был он сам до встречи с Лаурушем.

Такому, наверное, новое жилье с непривычки покажется сказочным дворцом...

А может, наоборот – жутким логовом, полным опасных тайн?

Новый хозяин Грайанской башни обвел взглядом высокое просторное помещение, лишь частично освещенное пламенем очага. Кованая решетка отбрасывала на пол четкую тень.

Когда‑то в зале жили стражники властителя, потом королевские наемники, потом воины‑грайанцы. На память о тех временах вдоль стен остались каменные выступы: на них настилали доски, на которых спали солдаты. Надо будет сделать такие постели для себя и ученика – поближе к очагу. А сегодня придется спать на полу, раз успел купить только стол да скамью, да и те еще в зал не затащил, во дворе оставил.

Ничего, скоро будет уютнее. На пол лягут тростниковые циновки. Распахнутся ставни – стекольщик принесет стекло, хорошее, наррабанское. Очень, очень дорогое удовольствие, зато не надо заколачивать ставни на зиму. Не бедняцкая лачуга – дом Охотника! Посветлее станет. Не бу‑дет убегать во мрак вырубленная в стене лестница на второй ярус. Кстати, опасная лестница: ступеньки узкие, крутые, без перил. Надо предупредить мальчишку, чтоб зря не шастал наверх. Тем более что на втором ярусе ничего интересного нет: пусто, пыльно и холодно. Потом – это уже мечта! – там будут полки с книгами. Всегда хотелось иметь библиотеку – вот и пожалуйста, лишь бы деньги позволили. Надо плотнику полки заказать.

А мальчишка все равно полезет наверх, запрещай не запрещай. Их, паршивцев, всегда на верхотуру тянет. К тому же над вторым ярусом – площадка, обнесенная зубчатым парапетом. Весь город оттуда виден. Какой малец устоит...

Когтистая лапа взяла из железной скобы факел, поднесла к огню очага. Факел вспыхнул, тьма шарахнулась прочь. Сводчатый зал показался просторнее, но не стал приветливее и веселее.

Факел плавно двинулся вдоль стены, отбрасывая неровные отсветы на темно‑серый слой войлока. Зимы тут холодные, каменную махину протопить – никаких дров не хватит. Пришлось обшить стены досками, а поверху пустить войлок. И сволочи же эти мастера: содрали как за ремонт дворца, а дело сделали паршиво. Вон какие щели! Впрочем, у Совиной Лапы была причина принять кое‑как сляпанную работу – нелегко было найти смельчаков, которые рискнули бы сунуться в Грайанскую башню!.. Ничего, щели законопатить можно. И развесить шкуры или ковры подешевле.

Шенги поймал себя на том, что проговорил последнюю фразу вслух. С ним такое случалось – стареет, что ли?

Хозяин Грайанской башни поднял факел, огорченно разглядывая пазы между досками. И тут неверные, коптящие языки пламени озарили нечто такое, чего здесь никак быть не могло.

Шкура, бурая шкура громадного медведя, растянутая поверх войлока. Огромная голова скалилась во мрак, в мертвых глазах отражались красные блики огня.

Человек не шарахнулся прочь, даже держащая факел лапа не дрогнула. Шенги просто стоял и глядел на шкуру, словно чего‑то ожидая.

Медвежья голова медленно повернулась к человеку. В маленьких плоских глазах стыла ненависть. Клыкастая пасть распахнулась. По угрюмому темному залу пополз заунывный голос:

– Жалкий смертный, как посмел ты переступить этот порог? Прочь отсюда, не то древние стены содрогнутся от вида медленной смерти, что настигнет тебя!

Выразительная декламация пропала зря: «жалкий смертный» не бросился наутек. Более того, на лице его появилось разочарование.

– А разве не в стихах?.. – огорченно спросил он.

– Чего‑чего‑о?.. – От неожиданности в голосе косматого чудовища зазвучали вполне человеческие нотки.

– Говорят, ты изъясняешься стихами, как в старых пьесах. Люблю старые пьесы! Ничего, сосед, не огорчайся, все равно спасибо на добром слове. Это насчет медленной смерти. Согласен, спешка тут ни к чему.

По медвежьей шкуре прошла рябь, она начала расплываться, терять очертания. На том месте, где грозила клыками страшная пасть, начали проступать черты лица, немолодого, с вислыми длинными усами и глубоким шрамом через правую щеку.

– Это кто ж в моей башне такой смелый завелся? – недобро прищурилось лицо.

– Вот это правильно! Не мешает познакомиться, раз под одной крышей жить будем. Я прозываюсь Шенги, иначе – Совиная Лапа. – Человек, переложив факел в левую руку, гордо продемонстрировал лапу, покрытую сухой черной кожей. – А тебя как прикажешь величать?

Увлекшийся созерцанием лапы призрак не сразу понял, что к нему обратились с вопросом. А когда понял, угрюмо отозвался:

– Смертный, ты недостоин знать мое имя.

– Да? Ну, как знаешь. Но называть тебя как‑то надо, верно? Рассказывали мне про твою судьбу, очень, очень печально! Вот что, будешь теперь ты у меня Бедняжкой!

Неистовый рев всколыхнул воздух, яростной волной ушел под невидимый во мраке свод и, отразившись о каменный потолок, рухнул вниз. Перед человеком на уровне глаз из стены выросла уродливая голова, покрытая чешуей, украшенная кроваво‑красным глазом и изогнутыми рогами.

Шенги отшатнулся, выставив между собой и чудовищем факел, но тут же опомнился и расхохотался:

– Здорово! Вылитая Железнорогая Черепаха! А других Подгорных Тварей изображать умеешь?.. Слушай, у меня к тебе просьба будет. Я надумал взять ученика. Можно здорово устроить: я ему рассказываю о разных тварях, а ты их показываешь, а, Бедняжка?

– Не смей называть меня Бедняжкой! – проскрежетала пасть.

– Извини, но ты же отказался назвать свое имя!

Голова чудовища вновь сменилась вислоусой физиономией, на которой теперь было озадаченное выражение.

– У меня имени сроду не было, – угрюмо сообщил наконец призрак. – Я из Отребья. В десятке меня называли Старый Вояка.

– Хорошо, – покладисто согласился Шенги, – и я так буду.

– Тебе не придется со мной разговаривать! Тебе и жить здесь не придется! Проклятые гурлианцы! Ненавижу!

– Потому и рабочим моим пакостил? – попенял ему Шенги. – А знаешь, сколько их хозяин за твои штучки с меня слупил? Да и то сказать, каково работягам приходилось – берешь ведерко с белилами, а из него кровь капать начинает! – Охотник представил себе эту картину и, не удержавшись, расхохотался.

Смущенный и раздосадованный его смехом, призрак начал быстро таять.

– Погоди! – окликнул его Совиная Лапа. – Ты куда? Мне еще столько спросить... Эй! Старый Вояка!

Ответом было молчание. Пожав плечами, Шенги вернулся к очагу и начал устраивать себе на полу временное ложе.

Он ожидал, что до рассвета над ним будут раздаваться стоны, вопли и проклятия. Однако ночь была тиха, ничто не нарушило сон владельца Грайанской башни.

* * *

У ночи свои чары, у рассвета – свои. Солнце хлынуло в распахнутое окно, превратив зал из мрачного и таинственного в скучный, неуютный и нежилой. Голые плиты пола, серый войлок по стенам, стылая зола в очаге...

Шенги вышел на крыльцо. Огляделся. Напомнил себе, что все вокруг – его собственность. И круглый колодец посреди двора. И раскидистая старая яблоня над колодцем. И пустая конюшня с пустым сеновалом над ней. И пристройка, которую надо определить под летнюю кухню, чтоб реже топить большой очаг в башне... О Безликие, обо всем‑то хозяину думать нужно! И столько дел! Купить доски для постелей, затащить в дом стол и скамью, что сиротливо торчат во дворе. О запасах позаботиться: купить муки, вина, масла, окорок побольше... что еще? Ох, никогда своим домом не жил! Может, проще купить рабыню‑стряпуху, она скажет, чего недостает на кухне? Тем более что времени на возню с готовкой не будет – хватит хлопот с учеником...

Ученик! Вновь и вновь мысли возвращаются к нему. Однажды выйдет Шенги со двора, а у ворот сидит мальчишка. Ждет, когда мастер соизволит обратить на него внимание. А Шенги – уж как водится! – даже глазом не поведет, пройдет себе мимо. В лавку сходит или по другим каким делам. Нельзя ж так сразу... несолидно!

Конечно, ученик явится не скоро – решето над воротами лишь вчера приколочено.

А ноги сами несут к калитке – выглянуть, проверить...

Работать нужно! Делом заниматься! Стол в дом затащить!

А руки сами засов из пазов вынимают...

Калитка, противно взвизгнув на новых петлях, открывается.

Ну и что тут можно увидеть, кроме пустыря да заколоченных домов?..

Ребятишек можно увидеть. Девочку и двоих мальчишек. Сидят чинно, руки на коленях сложили, как велит обычай. А глазами друг на дружку сверкают, что‑то зло шипят сквозь зубы. Сразу трое! Выбирать придется... не ждал, не ждал!

– Эй, мелочь, вы ко мне? Заходите, раз пришли!

Ох, а традиции‑то как? Ну, раз позвал, не гнать же обратно!

Во двор вошли чинно. Похоже, оробели: мастер забыл накинуть плащ, лапа на виду во всей красе. Ничего, пускай любуются. Трусишки в этом доме не нужны.

Мальчикам лет по двенадцать‑тринадцать. Разные какие! Вон тот, темноволосый, в бархатном камзольчике, – ну, львенок! Гордая посадка головы, глаза сверкают, плечи расправлены! На лапу с когтями глядит без страха... какое там – с восхищением!

Второй – тощий, белобрысенький, остроносый – и держится скромнее, и одет так, словно у огородного пугала наряд выпросил поносить. Похоже, уже не рад, что сунулся в логово Совиной Лапы. Что ж, ворота не на запоре, никого силой не держим.

Девчонка помладше будет, лет одиннадцати‑двенадцати. Ясно, что этот цветок расцвел не на здешних полянках. Наррабанскую кровь за драконий скок видно! Не в том даже дело, что смуглая да черноволосая... а какие движения плавные! Какая походка! До чего же в этих мелких паршивочках видна будущая женщина! Глазки смиренно потупила, однако можно поспорить на лепешку с медом – успела рассмотреть и двор, и дом, и его, Шенги.

Что ж, даме – первое место.

– Юная госпожа, кажется, из Наррабана? Как зовут?

– Нитха‑шиу, господин.

Вот так! Не просто Нитха, а Нитха‑шиу. Обязательно надо уточнить, что девственница, а то вдруг кто усомнится... Ох уж этот Наррабан!

А голос у малышки почти взрослый – глубокий, бархатный, с придыханием:

– Я из Нарра‑до, господин. Из очень хорошей, уважаемой семьи. Мама умерла, старшая жена отца меня не любит. А я много слышала о подвигах великого Шенги... и умирала, просто умирала, так хотела стать его ученицей... Подгорной Охотницей...

– Эге, девочка, стоп! Это очень, очень трогательно, но плохо ты гурлианские обычаи знаешь. Когда впервые беседуешь с мастером, ни за что врать нельзя! Не нравится вопрос – промолчи, а врать – беду накликать. Примета такая.

Оскорбилась так, что вскинула глаза. Огромные, в пол‑лица, и черные, как отчаяние. И в них закипают слезы.

– Я не лгу, господин! Когда была маленькой, мне вместо сказок... – Голос пресекся так обиженно, что Шенги почувствовал себя виноватым. Но тут же опомнился: ведь врет, негодница, определенно врет! Он, конечно, Охотник известный, но не настолько, чтоб за морем, в чужой земле, про его приключения – детишкам на ночь вместо колыбельных...

Вот, кстати, повод избавиться от красавицы. Брать ученика, так парнишку, а с этими пташками‑щебетуньями – одна головная боль.

– Ну‑ка, Нитха из Нарра‑до, расскажи, что тебе про Совиную Лапу слышать приходилось!

Сейчас вконец смутится и разревется...