Часть 2 от наблюдений к воображению 1 page

Глава 3 ЗАПОЛНЕНИЕ «ЧЕРДАКА»: СИЛА НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТИ

Наступил воскресный вечер, и папа вновь устроил нам литературные чтения. Неделей раньше, когда после нескольких месяцев изнурительного путешествия по книжным страницам, мы наконец закончили «Графа Монте‑Кристо», планка была установлена по‑настоящему высоко. И вот теперь, вдали от замков, крепостей и сокровищ Франции, я столкнулась лицом к лицу с человеком, который мог, увидев кого‑либо впервые, с непоколебимой уверенностью объявить новому знакомому: «Я вижу, вы жили в Афганистане». Меня мгновенно охватило то же чувство, какое наверняка испытал Ватсон, когда с изумлением спросил: «Как вы догадались?» И действительно, как? Мне было совершенно ясно, что дело не только в наблюдательности и умении замечать детали.

Или все‑таки в ней? Гадая, каким образом Холмс мог узнать о его военной службе, Ватсон приходит к выводу, что сыщику кто‑то рассказал об этом заранее. Ведь немыслимо же – безошибочно определить такое… с первого взгляда.

«Ничего подобного, – отвечает Холмс. – Это вполне возможно». И продолжает:

...

«Я сразу догадался, что вы приехали из Афганистана. Благодаря давней привычке цепь умозаключений возникает у меня так быстро, что я пришел к выводу, даже не замечая промежуточных посылок. Однако они были, эти посылки. Ход моих мыслей был таков: “Этот человек по типу – врач, но выправка у него военная. Значит, военный врач. Он только что приехал из тропиков – лицо у него смуглое, но это не природный оттенок его кожи, так как запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное – очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку – держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач – англичанин мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане”. Весь ход мыслей не занял и секунды. И вот я сказал, что вы приехали из Афганистана, а вы удивились».

Безусловно, отправной точкой служит самое обычное наблюдение. Холмс смотрит на Ватсона и разом охватывает подробности его физического облика, поведения, манеры держаться. И на основании увиденного он составляет представление о человеке в целом – точно так же, как делал реально существовавший Джозеф Белл в присутствии изумленного Артура Конан Дойла.

Но мало того. Наблюдение с большой буквы – а Холмс именно так преподносит это слово, когда рассказывает новому товарищу его краткую биографию, сведения о которой получены благодаря единственному взгляду, – подразумевает нечто гораздо большее, чем просто наблюдение (с маленькой буквы). Это не просто пассивный процесс, попадания в наше поле зрения тех или иных объектов. Речь идет о понимании, что и как следует наблюдать, и соответствующем управлении своим вниманием. На каких деталях следует его сфокусировать? Какими можно пренебречь? Как зафиксировать выбранные подробности «крупным планом»? Иными словами, как оптимально использовать потенциал своего «мозгового чердака»? Если вы запомнили прежние предостережения Холмса, то наверняка поняли, что не следует заваливать «чердак» всяким хламом: в нем надлежит по возможности поддерживать порядок. Все, на что мы решаем обратить внимание, потенциально может стать «меблировкой» нашего «чердака»; мало того, появление нового предмета «мебели» потенциально означает изменение всего чердачного интерьера, которое, в свою очередь, окажет влияние на любые будущие изменения «меблировки». Значит, выбирать надо максимально точно.

Точно – значит, крайне придирчиво. То есть надо не просто смотреть, а смотреть тщательно и вдумчиво. Смотреть и отчетливо осознавать: все, что вы замечаете, а также то, как именно вы это замечаете, закладывает основу всех ваших предстоящих умозаключений. Это умение видеть картину в целом, отмечать детали, имеющие значение, понимание деталей в контексте, в более широком смысле.

Почему Холмс отмечал подробности внешнего облика Ватсона и почему его реально существовавший прообраз Белл считал необходимым наблюдать за поведением новых пациентов? («Видите, джентльмены, – объяснял врач своим студентам, – этот человек вежлив и воспитан, но шляпы не снял. В армии это не принято, однако он усвоил бы манеры, принятые у штатских, если бы вышел в отставку достаточно давно. В облике этого человека чувствуется властность, – продолжал Белл, – к тому же он явно шотландец. Что же касается Барбадоса, он страдает слоновой болезнью, элефантиазом, распространенным в Вест‑Индии, а не в Великобритании, а в настоящее время именно Барбадос является местом дислокации шотландских полков». Как Белл определял, каким из многочисленных деталей внешнего облика пациента следует уделить внимание? Это умение достигается исключительно многодневной и многолетней практикой. Доктор Белл повидал так много пациентов, выслушал столько историй, поставил столько диагнозов, что в какой‑то момент умение строить правильные догадки стало для него естественным, как и для Холмса. Молодой и неопытный Белл едва ли был способен на подобную проницательность.)

Объяснениям Холмса предшествует разговор о статье «Книга жизни», написанной сыщиком для утренней газеты: к этой статье я уже обращалась ранее, говоря про то, как вывод о существовании Атлантического океана или Ниагары можно сделать по единственной капле воды. Начав с воды, Холмс рассматривает тот же принцип применительно к общению людей.

...

«Прежде чем обратиться к моральным и интеллектуальным сторонам дела, которые представляют собою наибольшие трудности, пусть исследователь начнет с решения более простых задач. Пусть он, взглянув на первого встречного, научится сразу определять его прошлое и его профессию. Поначалу это может показаться ребячеством, но такие упражнения обостряют наблюдательность и учат, как смотреть и на что смотреть. По ногтям человека, по его рукавам, обуви и сгибу брюк на коленях, по утолщениям на большом и указательном пальцах, по выражению лица и обшлагам рубашки – по таким мелочам нетрудно угадать его профессию. И можно не сомневаться, что все это, вместе взятое, подскажет сведущему наблюдателю верные выводы».

Вновь вернемся к тому моменту, когда Холмс определил, что Ватсон прибыл из Афганистана. Перечисляя подробности, позволившие ему установить, где именно служил Ватсон, Холмс упоминает, в частности, наличие загара в Лондоне – особенность, явно не характерную для местного климата, следовательно, приобретенную где‑то в других краях, – как свидетельство пребывания в тропическом климате. Однако Холмс отмечает осунувшееся лицо Ватсона. Он явно не отдыхал и вдобавок отчего‑то нездоров. А его поза? Одну руку он держит неестественно, скованно, а такая скованность может быть результатом ранения.

Тропики, болезненность, ранение: сложите их вместе, как фрагменты большой картины, и вуаля – Афганистан. Каждое наблюдение рассматривается в контексте и совместно с другими, не просто как обособленный фрагмент, а как часть единого целого. Холмс не просто наблюдает. Наблюдая, он задается правильными вопросами о том, что видит, и эти вопросы позволяют ему соотнести увиденные детали между собой, вывести существование океана из единственной капли воды. Ему незачем знать об Афганистане как таковом, чтобы понять, что Ватсон вернулся с войны; он мог и не знать, о какой стране идет речь, и ограничиться замечанием вроде «вы, я вижу, недавно с фронта». Звучит, конечно, не так впечатляюще, но в целом смысл реплики остается тем же.

Далее: общее наименование профессии – «врач» – предшествует уточнению «военный врач», то есть сначала выделяется класс, затем подкласс и ни в коем случае не наоборот. Догадка же, что Ватсон «врач», – довольно рутинная для человека, который на протяжении всей жизни сталкивается с удивительным и незаурядным. Но рутинная – еще не значит ошибочная. Если вы читали другие объяснения Холмса, то наверняка заметили, что в своих догадках о профессиях он предпочитает не устремляться в эмпиреи – если на то нет особой необходимости, – а исходит из вполне житейских соображений, прочно опирающихся на результаты наблюдений и фактов, а не на конфиденциальную информацию или гипотезу. Безусловно, врач – гораздо более распространенная профессия, чем, допустим, сыщик, и Холмс ни на минуту не забывает об этом. Каждое наблюдение необходимо включать в уже существующую базу знаний. В сущности, если бы Холмс встретил самого себя, то ни в коем случае не стал бы высказывать догадки о собственной профессии. Ведь он сам говорит, что он – единственный «сыщик‑консультант» в мире. Так называемая базовая частота, с которой какое‑либо явление встречается среди населения в целом, тоже имеет значение, если уметь правильно ставить вопросы.

Итак, перед нами Ватсон, врач из Афганистана. Как говорит сам добрый доктор, догадаться обо всем этом довольно просто, если видеть, какие компоненты привели к такому заключению. Но как нам научиться самим приходить к подобным выводам?

Ответ можно свести к единственному слову: внимание.

Внимание – так ли уж это элементарно?

При первой же встрече с Ватсоном Холмс незамедлительно и точно излагает ряд фактов биографии будущего соседа. А что можно сказать о впечатлениях самого Ватсона? Сначала мы узнаём, что он почти не уделяет внимания больничному зданию, куда направляется на первую встречу с Холмсом. Ватсон объясняет читателям, что «здесь все знакомо», поэтому ему «не нужно указывать дорогу».

В лаборатории он видит самого Холмса. Первое впечатление Ватсона – потрясение, вызванное невероятной физической силой нового знакомого. Холмс пожимает ему руку «с силой, которую я [Ватсон] никак не мог в нем заподозрить». Второе – удивление при виде интереса Холмса к химическим опытам, результаты которых он демонстрирует посетителям. Третье – это первое подлинное наблюдение Ватсона, касающееся физического облика Холмса: «Я увидел, что пальцы его покрыты такими же кусочками пластыря и пятнами от едких кислот». Первое из двух перечисленных – не наблюдения, а скорее, предварительные впечатления, более близкие к безотчетным, подсознательным суждениям о Джо Неизвестном или Мэри Морстен в предыдущей главе. (Почему бы Холмсу не быть сильным? Похоже, Ватсон поторопился представить его в образе студента‑медика, следовательно, человека, который не ассоциируется с большой физической силой. Почему бы Холмсу не воодушевиться в связи с химическими опытами? Ватсон опять‑таки приписал новому знакомому собственные взгляды на то, что интересно, а что нет.) Третье наблюдение сделано в духе замечаний самого Холмса о Ватсоне, тех самых замечаний, которые привели к заключению о службе в Афганистане, вот только Ватсон делает его потому, что Холмс сам привлекает его внимание к своим рукам, заклеивая ранку пластырем и высказываясь по этому поводу. «Приходится быть осторожным, – объясняет он, – я часть вожусь со всякими ядовитыми веществами». Как выясняется, единственное настоящее наблюдение Ватсон делает по чужой указке.

Откуда эта невнимательность, эта поверхностная и в высшей степени субъективная оценка? Ватсон сам отвечает нам, перечисляя свои недостатки Холмсу – ведь потенциальным соседям по квартире следует знать самые серьезные минусы друг друга. «Я невероятно ленив», – говорит Ватсон. В этих трех словах выражена вся суть проблемы. Как выясняется, Ватсон не одинок. Тот же изъян досаждает большинству людей – по крайней мере, когда требуется проявлять внимательность.

В 1540 г. Ханс Ладеншпельдер, гравер по меди, закончил работу над гравюрой, которой предстояло стать одной из семи работ одного цикла. На гравюре женская фигура опиралась локтем на колонну, закрыв глаза и подпирая голову левой ладонью. Из‑за ее правого плеча выглядывал осел. Подпись гласила: «Апатия». Цикл назывался «Семь смертных грехов».

«Апатия» – дословно «равнодушие». Безразличие. Праздность ума, которую Оксфордский словарь определяет как «духовную или умственную леность». Вот что бенедиктинцы называли «полуденным демоном» – дух летаргии, соблазнивший многих монахов‑фанатиков проводить в праздности часы, которые следовало бы посвятить духовному труду. Именно его сегодня считают то синдромом дефицита внимания, то неумением сосредоточиться, то гипогликемией, то дают ему другие ярлыки, которые мы предпочитаем навешивать на эту изнурительную неспособность сконцентрироваться на том, что необходимо сделать.

Как бы мы ни воспринимали это явление – как грех, искушение, привычную праздность ума или заболевание, – оно вызывает один и тот же вопрос: почему сосредоточить внимание настолько трудно?

В этом необязательно виноваты мы сами. Десятилетиями изучая работу мозга, нейробиолог Маркус Райхл установил, что наш разум запрограммирован на рассеянность. Таково его естественное состояние. Всякий раз, когда наши мысли оказываются в подвешенном состоянии между несколькими конкретными, определенными, целенаправленными видами деятельности, мозг возвращается в так называемое базовое состояние покоя, но пусть это слово вас не смущает: на самом деле покой мозгу неведом. Вместо этого он испытывает состояние тонизирующей активности в так называемой СФРРМ – сети фоновой работы мозга, которую образуют медиальная поясная и медиальная префронтальная кора. Эта активность указывает на то, что мозг постоянно собирает информацию из внешнего мира и наших внутренних состояний и, мало того, ищет в этой информации признаки чего‑либо достойного его внимания. Такое состояние готовности полезно с эволюционной точки зрения, так как оно позволяет нам выявлять потенциальных хищников, мыслить абстрактно и строить планы на будущее, и вместе с тем оно означает, что наш разум создан для «мысленных блужданий». Это и есть его состояние покоя. Все большее требует сознательных усилий воли.

Нынешний акцент на многозадачности вполне вписывается в рамки наших естественных склонностей, нередко весьма раздражающим образом. Каждый новый ввод информации, каждое новое требование, которое мы предъявляем к своему вниманию, сродни потенциальному хищнику: «О‑о! – восклицает мозг. – Лучше я уделю внимание вот этому». А потом появляется еще что‑нибудь. Стимулировать блуждания наших мыслей мы можем до бесконечности. И каков итог? Мы обращаем внимание на все сразу и ни на что конкретно. Наш разум запрограммирован произвольно рыскать, а не переключаться с одного вида деятельности на другой со скоростью, которой требует современная жизнь. Изначально нам полагалось быть постоянно готовыми действовать, а не заниматься множеством дел сразу или даже в стремительной последовательности, выполняя их одно за другим.

Посмотрим еще раз, как Ватсон проявляет внимание – или, скорее, невнимание – во время первой встречи с Холмсом. Не то чтобы он ничего не замечал: он видит «бесчисленные бутыли и пузырьки. Всюду стояли низкие широкие столы, густо уставленные ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками с трепещущими язычками синего пламени». Все это подробности, но не имеющие отношения к непосредственной задаче – выбору будущего соседа по квартире.

Внимание – ограниченный ресурс. Уделять внимание чему‑либо одному неизбежно приходится за счет чего‑то другого. Разглядывая лабораторное оборудование, мы не даем себе возможности заметить нечто важное в облике человека, находящегося в той же комнате. Мы не в состоянии уделять внимание сразу множеству вещей и рассчитывать, что сможем функционировать на том же уровне, как если бы сосредоточились на чем‑то одном. Две задачи просто не могут одновременно находиться в фокусе, на первом плане. Одна неизбежно окажется четкой и ясной, а другая или другие – больше похожими на несущественные помехи, которые надо устранить. Или, еще хуже, в фокус не попадет ни одна из задач: все они будут выглядеть как помехи, хоть и более четкие, но все‑таки помехи.

Представим то же самое следующим образом. Я приведу ряд предложений. Для каждого предложения вы должны выполнить две задачи: во‑первых, указать, правдоподобно оно выглядит или нет, пометив предложение буквами П или Н, и, во‑вторых, запомнить последнее слово каждого предложения – по окончании этой работы вам понадобится воспроизвести последние слова в порядке их запоминания. На обработку каждого предложения можно тратить не более пяти секунд, за это время предстоит прочесть предложение, решить, правдоподобно оно или нет, и запомнить последнее слово. (Можете настроить таймер так, чтобы он подавал сигналы каждые пять секунд, найти подобный таймер в сети или определить время на глазок.) Возвращаться к предложению, работа с которым уже закончена, нечестно. Представьте себе, что каждое предложение исчезает сразу после того, как вы прочитали его. Готовы?

Она боялась, что будет слишком жарко, поэтому взяла с собой новую шаль.

Она вела машину по ухабистой дороге, откуда открывался вид на море.

Пристройку к дому мы сделаем в виде деревянной утки.

Рабочие поняли, что он недоволен, когда увидели его улыбку.

Планировка здесь настолько запутанная, что трудно отыскать нужное помещение.

Девочка посмотрела на свои игрушки и стала играть с куклой.

А теперь, пожалуйста, запишите последнее слово каждого предложения в том порядке, в каком прочитали их. Напоминаю: жульничать и подглядывать нельзя.

Закончили? Вы только что выполнили задание на проверку правильности и на запоминание. И как вы с ним справлялись? Наверное, поначалу успешно, но задание оказалось более сложным, чем вы думали. Жесткий лимит времени способен осложнить задачу, так как для подтверждения правильности требуется не только прочитать каждое предложение, но и понять его смысл: вместо того чтобы сосредоточиться на последнем слове, вам пришлось разбираться со смыслом предложения в целом. Чем больше предложений и чем они запутаннее, тем сложнее определить, правдоподобны они или нет. Чем меньше времени дано на одно предложение, тем меньше вероятность, что вы сумеете запомнить слова в правильном порядке, особенно если вам некогда повторять и заучивать его.

Независимо от того, сколько слов вы сумели запомнить, я могу сообщить вам кое‑что. Во‑первых, если бы я показывала вам каждое предложение на экране компьютера, да еще в те моменты, когда вам особенно трудно (например, при значительном усложнении предложений или уже в конце списка), например когда надо закладывать в память одновременно больше завершающих слов, скорее всего, вы не заметили бы никаких других букв или изображений, присутствующих в то же время на экране: они оказались бы прямо у вас перед глазами, но при этом ваш мозг был бы настолько поглощен чтением, обработкой и запоминанием слов в определенном порядке, что вы не увидели бы больше ничего. Ваш мозг имеет полное право игнорировать лишнюю информацию: активно обращая на нее внимание, вы бы слишком сильно отвлеклись от поставленной задачи, особенно в разгар ее выполнения.

Вспомним полицейского из «Этюда в багровых тонах»: он упустил преступника потому, что был слишком занят наблюдением за происходящим в доме. На вопрос Холмса, не было ли кого‑нибудь на улице, констебль Рэнс отвечает: «Да, в общем, можно сказать, никого». А между тем преступник находился прямо перед ним. Только полицейский не знал, как надо смотреть на него. Вместо подозреваемого он видел пьяного и не заметил никаких несоответствий или совпадений, которые могли бы стать подсказкой, – настолько занят он был, сосредоточившись на «серьезном» деле, осмотре места преступления.

Это явление часто называют «слепотой внимания», когда сосредоточенность на одном элементе некой сцены приводит к тому, что другие элементы словно исчезают; мне больше нравится называть это «внимательной невнимательностью». Это понятие первым ввел Ульрик Найссер, отец когнитивной психологии. Глядя в окно в сумерках, Найссер заметил, что он видит либо мир за окном, либо отражение комнаты в стекле. Но активно уделить внимание и той и другой картине ему не удавалось. Приходилось пренебречь либо сумерками, либо отражением. Он назвал это явление «избирательным восприятием зрительных образов».

Позднее, уже в лаборатории, Найссер сделал наблюдение: люди, смотревшие два наложенных видеоматериала, в которых демонстрировались определенные виды деятельности (например, в одном видеоролике люди играли в карты, в другом – в баскетбол), с легкостью следили за тем, что происходит в одном из них, но совершенно упускали из виду неожиданные события, происходившие в другом. Если, к примеру, они следили за игрой в баскетбол, то не замечали, как игроки в карты вдруг бросали игру, поднимались и пожимали друг другу руки. Все это напоминало избирательное восприятие речи, феномен, открытый в 50‑х гг. ХХ в. (слушая разговор одним ухом, люди совершенно не замечали того, что говорили им на другое ухо), только в гораздо более широких масштабах, так как имело отношение не к одному органу чувств, а к нескольким. С тех пор как это явление было открыто, его действие неоднократно демонстрировали, в том числе с такими яркими визуальными образами, как люди в костюмах горилл, клоуны на моноциклах и даже олень на дороге (реальный случай: люди смотрели прямо на него, но не заметили).

Страшно, правда? Еще бы! Оказывается, мы способны упускать из виду целые участки поля зрения, даже не осознавая этого. Холмс предупреждает Ватсона о том, что можно видеть, но не замечать. Он мог бы добавить: порой нам недостает даже способности видеть.

Нам даже необязательно активно заниматься задачами, требующими мобилизации когнитивных ресурсов, чтобы мир проходил перед нашими глазами незамеченным, а мы не осознавали, что именно упускаем. К примеру, когда мы в плохом настроении, мы в буквальном смысле слова видим меньше, чем когда мы жизнерадостны. Зрительная кора нашего головного мозга на самом деле получает из окружающего мира меньше информации. Можно взглянуть на один и тот же пейзаж дважды – один раз днем, когда все складывается успешно, и второй раз в неудачный день, – и мы заметим меньше, наш мозг получит меньше информации в день, который выдался неудачным.

Мы не в состоянии осознать то, чему не уделяем внимания. Исключений из этого правила не бывает. Да, осознание может потребовать всего лишь минимального, но все же внимания. Ничто не происходит само собой. Нельзя осознать то, что попросту не заметил.

Вернемся ненадолго к заданию с подтверждением правильности предложений. Вы не только упустите из виду пресловутые сумерки, слишком старательно сосредоточившись на отражении в окне: чем напряженнее работа вашей мысли, тем больше расширяются зрачки. Пожалуй, я смогла бы оценить степень ваших умственных усилий – а также загруженность памяти, легкость выполнения задания, скорость ваших расчетов и даже нейронную активность голубого пятна (locus coerulus – это единственный в мозге источник нейромедиатора норадреналина; также названная зона имеет непосредственное отношение к извлечению информации из памяти, к различным синдромам тревожности и избирательному вниманию) – и заодно определила бы, справитесь вы или сдадитесь, и для этого мне было бы достаточно увидеть размеры ваших зрачков.

Но есть и обнадеживающее обстоятельство: становится предельно ясным значение и эффективность тренировки, практики в чистом виде. Если заниматься оценкой правдоподобности предложений регулярно – а некоторые так и делают, – то зрачки постепенно перестанут расширяться так заметно, процесс обращения к памяти будет все легче и – чудо из чудес! – вы начнете замечать буквы, изображения и т. п., которые раньше упускали из виду. Вероятно, вы даже зададитесь вопросом: как я мог раньше этого не видеть? То, что прежде давалось с трудом, станет более естественным, привычным, потребует меньших усилий – словом, упростится. То, что прежде было исключительной прерогативой системы Холмса, незаметно проникнет и в систему Ватсона. И для этого понадобится лишь чуть‑чуть практики, немного тренировки, чтобы сформировалась привычка. Наш мозг быстро обучается, если мы сами этого хотим.

Весь фокус – в воспроизводимости одного и того же процесса, в том, чтобы позволить мозгу изучать, усваивать и без усилий выполнять то, что когда‑то получалось с таким трудом, чтобы лишить отвлеченного характера такую когнитивную задачу, как подтверждение правильности предложений, сведя ее к самым простым действиям, которые мы выполняем постоянно, даже не задумываясь и не уделяя им внимания, – к тому, чтобы просто смотреть и думать.

Даниэль Канеман упорно настаивает, что Система 1, наша система Ватсона, труднообучаема. Ей нравится то, что нравится, она доверяет тому, чему доверяет, и точка. Что же он предлагает? Заставить Систему 2, систему Холмса, взяться за работу, принудительно исключив из уравнения Систему 1. Например, пользоваться при собеседовании памяткой с перечнем качеств претендента на рабочее место – вместо того чтобы полагаться на свое впечатление, поскольку впечатление, как мы помним, формируется в первые пять минут знакомства, а то и быстрее. Составьте себе план‑вопросник и сверяйтесь с ним при решении проблем, будь то диагноз пациента, поиск неисправности в автомобиле, творческий кризис или другие сложности, с которыми вы сталкиваетесь в повседневной жизни, но не пытайтесь полагаться на так называемую интуицию. Памятки, формулы, структурированные процедуры – вот ваше спасение, по крайней мере согласно Канеману.

А какое решение предлагает Холмс? Навык, навык и еще раз навык. И мотивацию. Станьте своего рода экспертом в решениях или наблюдениях того типа, в которых собираетесь достичь высот. Хотите угадывать род занятий незнакомых людей, понимать ход их умозаключений, догадываться о мыслях и чувствах по тому, как держатся эти люди? Прекрасно. Но ничем не хуже и иные навыки, не относящиеся к сфере деятельности сыщика: например, умение определить по виду качество пищевого продукта или наиболее выигрышный ход в шахматах, по единственному жесту угадать намерения противника в бейсболе, покере, на деловом совещании. Если прежде научиться точной избирательности ради достижения именно тех целей, которые вы ставите перед собой, вы сможете снизить ущерб, наносимый системой Ватсона, заблаговременно научить ее не вредить вам. Главное – это правильная тренировка избирательности – то есть осознанного присутствия – в сочетании с желанием и мотивированностью усовершенствовать свой мыслительный процесс.

Никто и не говорит, что это просто. Если уж на то пошло, свободного внимания у человека нет: его надо откуда‑то взять. И всякий раз, когда мы предъявляем дополнительные требования к нашим ресурсам внимания – например, слушаем музыку и одновременно идем, за работой проверяем электронную почту, следим сразу за пятью новостными каналами, – мы ограничиваем собственное восприятие каждой из этих областей информации, а также свою способность взаимодействовать с ней глубоко, вдумчиво и продуктивно.

Мало того, мы изнуряем самих себя. Внимание не просто ограничено: это исчерпаемый ресурс. Мы можем истощать его только до определенной степени, а потом нам понадобится подзарядка. Психолог Рой Баумайстер в рассуждениях о самоконтроле пользуется сравнением с мышцей, уместным и в тех случаях, когда речь идет о внимании: как и мышца, наша способность к самоконтролю рассчитана на определенную нагрузку, и при слишком интенсивном использовании ей грозит переутомление. Нашей мышце необходимо подкрепиться – физически подкрепиться с помощью глюкозы и периода отдыха; Баумайстер имеет в виду не энергию в переносном смысле, хотя правильный психологический настрой не повредит, чтобы оставаться на пике формы. Иначе результаты неизбежно снизятся. Да, от нагрузки мышца увеличивается в размерах (можно улучшить свой самоконтроль и внимание и применять их в течение все более длительных периодов, выполняя всё более сложные задачи), но и этот рост ограничен. Если вы не применяете анаболики – «спортивный» аналог риталина или аддерала для сверхчеловеческого внимания, то вскоре достигнете своего потолка, и даже возможности стероидов не беспредельны. А если не тренировать мышцу? Вскоре ее размеры станут прежними, какими они были до начала тренировок.

Как улучшить наше врожденное внимание

Представим себе, что Шерлок Холмс и доктор Ватсон приезжают в Нью‑Йорк (ничего невероятного в этом нет: их создатель хорошо помнил время, которое провел в этом городе) и решают подняться на небоскреб Эмпайр‑стейт‑билдинг. На смотровой площадке к ним пристает странный незнакомец, предлагая пари: кто из них первым заметит летящий самолет? Можно пользоваться любым телескопом или подзорной трубой – незнакомец даже выкладывает перед каждым столбик монет для их оплаты – и смотреть в любую сторону. Выигрывает тот, кто первым заметит самолет. Какой подход к этой задаче выберет каждый из посетителей?

На первый взгляд, задача может показаться примитивной: самолет – довольно большая «птичка», Эмпайр‑стейт‑билдинг – весьма высокое здание, со смотровой площадки открывается обзор на 360 градусов. Но если хочешь выиграть пари, мало просто стоять неподвижно и смотреть вверх или вдаль. А если самолет появится с другой стороны? Если с того места, где стоишь, его не видно? А вдруг окажешься спиной к нему? Что, если выяснится, что ты заметил бы самолет первым еще издалека, если бы скормил свои четвертаки подзорной трубе – вместо того чтобы стоять столбом, полагаясь только на собственное зрение? Когда хочешь победить, таких «если» можно перечислить немало, но этими «если» станет проще управлять, воспринимая их лишь как варианты стратегических решений.

Сначала представим себе, как подошел бы к этой задаче Ватсон. Насколько нам известно, Ватсон – энергичный человек, он быстро двигается и действует. Вместе с тем – не прочь сразиться с Холмсом и не раз пытался доказать, что в сыщика способен сыграть и он; разгромить Холмса на его собственном поле – заветная мечта доктора. Могу поручиться, Ватсон предпринял бы следующие действия. Он не стал бы тратить на размышления ни единой минуты («Время не ждет! Лучше поспешить!»). Он попытался бы охватить как можно больший угол обзора («Самолет может появиться откуда угодно! Не хватало еще остаться в дураках и заметить его последним!»), поэтому, скорее всего, набросал бы монет во все телескопы, какие только попались ему на глаза, а потом бегал от одного к другому, во время перебежек не забывая окидывать взглядом горизонт. Возможно, он несколько раз даже поднял бы ложную тревогу («Там самолет!.. А, нет, птица») в своем желании хоть что‑нибудь заметить, из‑за которого любую точку принимал бы за самолет. Бегая туда‑сюда и обращая внимание на каждую птицу, он бы вскоре устал. «Кошмар, – подумал бы он, – я уже выбился из сил». И главное, ради чего? Какого‑то дурацкого самолета! Сжалимся над Ватсоном, будем надеяться, что он вскоре заметит самый настоящий самолет.